Читать книгу: «От добра добра не ищут», страница 3
На даче «Наша доля»
Дачный кооператив «Наша доля» расположился на большой лесной поляне, вблизи железной дороги. Место замечательное: ни бугров, ни завалов. Отдыхай – не хочу. Не хочешь отдыхать, копай землю без устали, высаживай рассаду своих любимых помидоров, которые пестовал почти всю зиму, холи свой травяной газон – коси траву, сажай свой саженцы – яблони, вишни и ещё мало-ли что, пили, строгай, словом, осваивай вверенную территорию! Тем более на дворе весна. И солнце уже вовсю припекает лысину дачника. Но сегодня не до баловства. Сегодня собрание. Выбирают председателя кооператива. От имени профсоюза выступает член профкома завода Гурьева Антонина Васильевна, женщина волевая и активная во всех отношениях. Из тех, что и коня на скаку остановит и в горящую избу на коне въедет:
– Уважаемые дачники, я предлагаю выбрать председателем Кочергина Владимира Степановича, бывшего начальника отдела кадров, человека служивого, надёжного, честного и очень порядочного. Его в коллективе знают, уважают. Он человек высокого воинского звания, бывший армейский хозяйственник, разбирается в финансах, строительстве и других делах. Не какой-нибудь там прощелыга!
На полянке возле водонапорной башни соседнего кооператива повисло напряжённое молчание, которое первой прервала розовощёкая Татьяна Борзова из первого ряда, женщина в полном расцвете сил в детской панаме:
– Неужто Владимир Степанович генерал?
– Может, генерал, может быть, полковник, какое это имеет значение, между прочим, вдовец, красавец, – продолжила Борзова.
– Бабы, теперь держитесь, учитесь честь отдавать.
– Татьяна, как-то вы нескромно о Владимире Степановиче, – нервно парировали профсоюзы.
– Да, шучу-у-у, я согласная голосовать за него, – смеясь, закончила она.
– Не до шуток! Дел по горло, – продолжила Гурьева, – надо построить дороги, провести водопровод, построить электрическую подстанцию и электролинию.
Владимир Степанович ощутил в организме некоторое смятение:
– Васильевна, может, кого из молодых выбрать, пошустрее и резвее?
– У молодых ещё опыту маловато, их ещё учить уму-разуму, – едко заметил пенсионер Егор Матвеевич Шувалов в футболке с надписью «Динамо». Дело не в возрасте и звании. Человек должен быть учёный грамоте. В этой работе самое главное – умение разговаривать с народом. Надо иметь инженерные знания, чтобы понимал, что ты творишь. Человек должен чувствовать ответственность. Надо знать финансы, бухгалтерию, а как же? Деньги надо тратить с умом. Поэтому я поддерживаю кандидатуру Кочергина.
– Владимир Степанович, – заметила Гурьева, – он у нас ещё не старый, мужчина в самом расцвете сил. К нему и стар, и млад идут, с уважением и почтением, женского и мужского пола. Они звания уважают.
Проголосовали. Единогласно и дружно выбрали Кочергина. Владимир Степанович, степенно откашлявшись, поблагодарил за кредит доверия и пообещал его всенепременно оправдать, одновременно попросил поддержки со стороны дачников. Дачники зашевелились, как муравьи. Они тоже добытчики, тропы их не хуже муравьиных. Возили на ручных тележках, на себе разные дощечки, видавшие виды старые двери, оконные рамы, всякую ненужную посуду. Впрочем, попадается и хороший стройматериал: подтоварник, кругляк, брусья, кирпич. Каждый человек-дачник спрашивает, где достал, почём купил. Нынче на свалку никто ничего не выбрасывает. Вдруг пойдёт в дело. Интересное время, люди заняты делом серьёзным.
После избрания на ответственную должность Владимир Степанович теперь каждое утро обходил с собакой дачные владения. У него замечательная собака, овчарка-кобель по кличке «Барон» с красивым палевым окрасом на спине и голове. Живот и лапы белые, как тапочки. Словом, отличный кобель с прекрасными породными данными. Он тоже чувствует ответственность, понимает, что к чему, все нюансы поведения хозяина, имеет добрый нрав, отлично и громко лает в ночное время.
Новоиспеченный дачник и большой автолюбитель Андриан Кубышкин привёз к себе на дачу кузов старого легкового автомобиля «Москвич-408».
– Андриан, куда собрался «ехать на этом автомобиле? На тот свет?
– Не шути, Владимир Степанович, это моя память. Я очень долго копил деньги на эту машину. Купил. Славно мы поездили с моей Верочкой по городам, деревням и весям России. Это больше, чем машина!
– Помню, где-то читал, что некий человек затаскивал корову на крышу бани, чтобы скушала траву на крыше, – с некоторым юмором обобщил Владимир Степанович. Я тебя, Андриан, не понимаю, зачем на дачу-то кузов привёз? Зачем здесь твой металлом?
– Какого чёрта ты привязался ко мне: что, где, когда и зачем? Мой старый кузов – это мой оберег! Ты понимаешь?
– Да, Андриан, тебя, не иначе, как уронили с третьего этажа в младенческом возрасте. Я тебе дело говорю, ты не устраивай обструкцию! Этак мы захламим всё. Я буду решительно настаивать, чтобы ты убрал этот кузов с дачного участка.
– Что ты ко мне привязался, как банный лист к… одному месту!
– Да, нелегко будет работать с таким несознательным народом, – подумал, тяжело вздохнув, председатель. Строительство шло вовсю. Кто-то только ещё начинал строиться, а муж секретаря директора завода, Борис Петрович Смеляков уже заканчивал строительство своей дачи. Его дачный участок располагался рядом с главной проезжей дорогой. Дорога ему не нужна. Построил себе двухэтажный бревенчатый дом, отделанный вагонкой. Теперь он и в ус не дует. Дом с подвалом, комнатами, спальнями, кухня, столовая. Также присутствует баня, хозяйственный блок. Смеляков – человек не случайный, а самый что ни на есть начальник строительно-монтажного управления по установке артезианских насосов! Птица большого полета, пальца в рот ему не положи, ему со своей высоты на всех решительно наплевать. Он у себя на участке собирался пробурить скважину и установить насос. Ему для себя всё можно и должно. Председатель, узнав, что Смеляков занимается монтажом насосов, пришёл к нему с просьбой и ему подсобить в этом ответственном деле. Владимир Степанович, громко откашлявшись, шагнул в пределы дачной территории главного насосных дел мастера:
– Добрый день, Борис Петрович, – обратился председатель к крупному мужчине с животом, хозяйственно выпирающим из-под майки.
– День добрый, – не оборачиваясь, ответил хозяин.
– Какой Вы молодец, – командным голосом продолжил председатель. -Вы уже почти всё неплохо обустроили. Позвольте представиться: председатель этого кооператива, Владимир Степанович Кочергин. Занимаюсь хозяйственными вопросами кооператива. Как хорошо, если бы все члены кооператива так же быстро и красиво обустраивали свои дачи. Мне тогда нечего было бы и делать. Так вот, Борис Петрович, я пришел вас попросить, чтобы вы помогли кооперативу сделать скважину. Цистерна у меня есть. Она у нас будет играть роль водонапорной башни.
– Эка, вы далеко хватили, Владимир Степанович, у меня ведь не частная лавочка, а государственное предприятие. Кто мне разрешит использовать технику не по назначению? Это надо решать в вышестоящей организации, а я не уполномочен, так что извиняйте.
Не зря говорят: «Богатый бедного не разумеет». Председатель ушёл, не солоно хлебавши. Он, конечно, ожидал такого поворота событий. Ему говорили, что Смеляков – жила. Крыса протокольная, особливо касаемо чужих интересов, эгоист и буржуй, и поэтому вряд ли пойдёт навстречу чаяниям коллектива. Тем более вышестоящая организация этого управления находится в Москве, и решать этот вопрос там вряд ли возьмутся. Дело-то местное и малозначительное.
– Да уж, – почесал в затылке Владимир Степанович. – Как же быть? У этого начальника всех начальников неужели нет понимания, что надо помогать коллективу, нет чувства стыда, совести? Как есть – буржуй!
Но время неумолимо шло вперёд, а совесть свербела в душе у председателя. И поэтому однажды вечером, степенно прогуливаясь с собакой, Владимир Степанович решил ещё раз поговорить с начальником монтажного управления насчёт скважины. Открыв калитку, Владимир Петрович не спеша двинулся с Бароном к дому, чтобы нажать кнопку звонка. И тут из-за угла дома внезапно появился хозяин. Увидев громадную овчарку, он буквально испугался, и даже, было, попятился назад.
– Борис Петрович, извините за неожиданный визит. Коллектив очень вас просит пойти нам навстречу. Мы заплатим за все работы, всё будет сделано по закону.
– Я вас прекрасно понимаю, Владимир Степанович, – робким тенорком, косясь на овчарку, запело монтажное управление, – но без указания вышестоящего руководства я этого сделать не могу.
Владимир Степанович вспылил :
– Какой же вы, однако, Борис Петрович, бессердечный и чёрствый! Ведь коллектив просит, изнывает, можно сказать, от жажды! Коллектив на вас рассчитывал … – при этих словах… Барон тихо, но угрожающе зарычал.
– Да, не могу. Это «левая» работа. На меня настучат мои же работники. Меня посадят, – чуть ли плача, заявил он.
Собака смотрела на него свирепыми немигающими глазами. И после того, как хозяин пса очередной раз повысил голос, она вдруг вскочила, положила передние лапы на грудь несчастного просителя и дважды громко гавкнула. Хозяин понял, что его собака – не просто друг человека, а всего коллектива. Борис Петрович, взвизгнув, пожаловался председателю:
– Какая у вас глупая собака, лает на людей.
– Оттого и лает, Борис Петрович, что у нас с вами бесперспективный разговор. Я не думал, что вы будете жаться, мяться и переливать из пустого в порожнее. Вам, извините, мило только своё рыло. А что собака! Сработал собачий инстинкт. Это её сигнал к тому, что она устала от пустой болтовни. Владимир Степанович погладил собаку и поцеловал. Такая трогательная сцена между собакой и её хозяином сильно задела чувства Бориса Петровича за живое. Он, увидев незапертой дверь в сарай, мышью шмыгнул туда, и был таков. Аккуратно взяв за поводок собаку, гордый собой и собакой председатель, удалился с дачного участка. После его ухода Борис Петрович почувствовал себя плохо. Ночью снились кошмары, он выходил на улицу, дышал свежим воздухом, глубоко вздыхал. Мысли о том, что он построил дачный домик, уже не доставляли ему радости. В голове был сумбур вместо спокойной музыки. «Наваждение какое-то, – подумал он, – даже собака меня не поддерживает. Значит, действительно, я не прав?» Как в сырую могилу, лег он обратно в постель, но так и не уснул.
Встав утром рано, он отправился к Владимиру Степановичу. Председатель уже прогуливал свою собаку.
– Извини, Степаныч, я погорячился. Вчерашние слова, – он при этом покосился на пса, – меня буквально взбудоражили. Я не спал всю ночь. Ругал себя, что я неужели такой трус и бессердечный человек? Боюсь своего начальства? Утром решил, что пойду вам навстречу и сделаю все, что нужно коллективу!
– Вовремя, Борис Петрович, вы это осознали. – Председатель погладил своего помощника по голове. – Коллектив в долгу не останется. У меня будет такое предложение. Зачем вам строить себе индивидуальную скважину, которая будет только занимать часть земли вашего участка. Рядом с вашей дачей кооператив имеет для этого специально отведенный небольшой земельный участок для обустройства водоснабжения всего дачного посёлка. Там мы сделаем скважину, которая будет заключена в небольшой домик, поставим рядом цистерну – водонапорную башню. Эта будет небольшая огороженная санитарная зона. Всё сделаем, как требуют санитарные нормы. И скважина будет, и вы не будете отрываться далеко от коллектива, который искренне рад в моем лице вашему мужественному и ответственному поступку!
– Откуда вы так хорошо знаете, как строить артезианские скважины с водонапорной башней?
– Так ведь в армии для солдат и офицерских семей приходилось возить воду в автомобильных цистернах, делать колодцы и строить скважины. Ну как, вы согласны?
– Куда же мне теперь от вас деться! Коллектив – превыше всего! Уступаю его давлению. Только скажите, сколько надо будет воды дачному кооперативу. После этого определимся с трубами и насосом – определимся, Борис Петрович.
Председатель был доволен. Рядом смиренно сидела его собака, ожидая очередной прогулки. Цель была достигнута.
– Молодец, «Барон», что ты мне помогаешь в работе, хорошая ты у меня собака, – говорил Владимир Степанович, гладя по голове своего пса.
Скважину летом запустили, вода была хорошая, люди довольны. Борис Петрович радовался со всем коллективом этому случаю, который помог ему преодолеть частнособственнический инстинкт начальника монтажного управления.
Опять пришла весна. Прошло три года. Ярко светило весеннее солнце, на душе у председателя тоже было светло и празднично. Деревья распускали свою листву, стоял запах сырой земли, разнотравья. Березы бездумно шелестели своей зелёной листвой. Дачные участки теперь вполне обустроены. Молодые деревца подросли, готовятся к цветению. В душе у председателя воцарились покой и безмятежность. Владимир Степанович теперь ходил в высоких хромовых сапогах и синих брюках-галифе, и даже отпустил усы для пущей бравады. Так ведь не зря. Вдовцу Владимиру Степановичу была небезразлична судьба вдовой розовощёкой Татьяны в белой панаме. Теперь они живут вместе, каким браком – это никому неизвестно. Да кому какое дело, если они любят друг друга по-настоящему. Это заметили все дачники. Маленькая виктория Владимира Степановича по монтажу артезианской скважины, и нечаянно грянувшая любовь придали всему его облику горделивую выправку и осанку.
На этом трудном и извилистом пути Владимира Степановича собака невольно представилась нам помощницей своего хозяина. Надо же, оказалось, что бывает и такое.
Октябрь 2010, Калуга
Брожение в умах
Трагикомический рассказ
Деревня Воропаево – российская глубинка, каких много на Руси – особенно ничем не отличалось от других деревень. Жили в этой деревне люди злые и скупердяи, крикуны и драчуны, простаки и жмоты, попробуй ты их не возлюби! Конечно, основная масса людей – это трудовой народ, который рожал и растил детей, сеял хлеба и проявлял заботу о ближних. В деревне Воропаево жили-не тужили супруги Ахинеевы, Семен Григорьевич и Антонина Васильевна, семейная пара средних лет, беспокойного характера. Сын их Саша учился в городе и проживал у тётки Нади, сестры Антонины. Старшая дочь Сильвия только окончив 10 классов, тоже захотела жить в городе, подумав, что раз она «Сильвия», то враз выскочит замуж – имя диковинное – «иностранное». Старалась походить на богатую девушку: навешала на себя золотых цацек, неизвестно кем дарёных. Так и ходила там, где больше всего водится иностранцев. Работала в обычном ресторане под названием «Благородный», мыла посуду, а хорохорилась, как известная танцовщица. Сильвия выучилась танцевать по-испански. Да так ладно, что хозяин ресторана её выпускал, когда другие танцовщицы уже лыка не вязали, угостившись крохами с барского стола. Когда дети испытывали какой-то недостаток, особенно в питании или средствах, то приезжали к родителям на побывку, чтобы чем-нибудь поживиться.
Семён Григорьевич, бывший колхозный бригадир, понял, что пришла совсем непонятная другая жизнь. Многие старались изо всех сил больше уделять внимание своему домашнему хозяйству, помня одну истину: «Что вырастил дома – это твоё, оно тебя греет и кормит». Антонина Васильевна – женщина не робкого десятка, здоровьем бог её не обидел, успевала везде – в колхозе и дома. Но вот пришли новые времена, как жить, как быть? Надо проявлять свои способности, искать пути выживания. Семён Григорьевич – он коллективист, никак не мог понять, как это – быть частным землевладельцем. Ходил по деревне к друзьям – поговорить, посудачить о том-о сём, охал и вздыхал: «Неужели нельзя было всё делать продуманно и спокойно? Одни быстро разбогатели, а другие в это же время сильно обнищали». Дали ему земельную долю, но далеко от дома, орудий труда нет, чтобы обработать такой большой земельный участок. Долго Семён думал, почёсывал затылок, а потом продал свою землю приезжему бизнесмену «за так», за дёшево, за копейки. Поработал в наймах у перекупщика, нанимавшего к себе на работу тех же колхозных механизаторов, у которых купил землю. Механизаторы старались, работали, а зарплату хозяин платил изредка, ссылаясь на отсутствие денег, да на то, что солярка подорожала, что много ещё надо запчастей закупить.
Новоявленный хозяин земли Иван Борисович Ядрёный, крепко сбитый мужик, чёрная борода и губы на выкате, как красные помидоры, густые брови, в глубине которых поблёскивали безжалостным светом мироеда небольшие глазки. В детстве Ядрёный пострадал из-за своей бесшабашности и вседозволенности. И потому, когда шагал, правая нога не успевала за левой, довольно сильно прихрамывал. Из-за этого его односельчане прозвали «кидай-нога». Трактористы на стоянке техники моментально испарялись, когда кто-нибудь говорил: «Спасайтесь, идёт «кидай-нога». – Иван Борисович, когда вы нам будете платить зарплату? – спрашивали наёмные рабочие. «Кидай-нога» только бычился, делал кислый вид и говорил: «Как соберу урожай, тогда и буду платить». Пыхтел, сверкал глазами, как леший:. «Засеяли зерно плохо, кругом плешины незасеянные, аж поле моё родное теперь рыдает! Вы думаете, так, за спасибо, и нате-ка вам денежки. Дудки, так не бывает. Надо лучше работать».
– Иван Борисович, клянёмся Богом, мы работаем от зари и до зари! А чем прикажите кормить своих карапузов? Ведь это для вас растёт будущая рабочая сила!
– С такими работниками, как вы, какое у меня будущее, никому неведомо. Вы – молодые, да нахрапистые, вам только дай, и всё тут!
– Прошлогоднего запаса в ваших амбарах хватит на несколько лет вперёд, Иван Борисович. Сейчас зерно в спросе, продайте – вот вам и зарплата для нас.
– Хорошо быть добреньким за чужой счёт, вам бы только сегодня всё было, а мне нужно наперёд всё предвидеть, вы, головы бестолковые, понимаете это или нет?!
– А вы – шкура, только о себе и думаете.
– «Кидай-нога», заскрипев зубами и скорчив рожу, смывался с места сходки. После продажи своего земельного участка Семён надолго ушёл в глухой запой со своими бывшими деревенскими друганами. Антонина Васильевна мало уже надеялась на непутёвого мужика, но совсем от него не отказывалась: как-никак в доме есть хозяин, хотя и паршивый. В трезвом виде он мелкие домашние поручения своей Васильевны исполнял исправно. Глядишь, то бычка напоит, а он уже большой, почти годовалый. Да жалко Антонине гнать его в табун. Теперь пастухи не напрягались: в жару стадо стояло на постое в болоте, там жрать скотине нечего. Бычок совсем отощал, придя вечером, кидался на стог сена, заготовленный на зиму, как крокодил на буйвола. Поэтому дома за бычком приходилось здорово приглядывать, как бы чего лишнего не сожрал. Пищевые отходы тоже шли бычку, словом, дома ему было лучше, чем в поле. У бычка шерсть залоснилась, стал вечерами заигрывать с пуховыми козами, коих у Антонины было немало. Козы приносили ей тоже большой доход.
Козы – дело нехитрое, только всё делать надо вовремя и чистенько, а то твой пух и задарма не возьмут. Охочие до пуха цыганки заходили к ней в избу табором, и так каждый год. Нужно сказать, что с цыганками-торговками надо торговать умеючи, иначе по миру пустят. Семён каждое утро уводил бычка в свой загон рядом с домом. Загон большой, выросла уже высокая трава после покоса. Привязывал его к железному колышку. Бычок привык к этому мероприятию и набирал жирку. Семен иной раз встречал скотину из стада, но тверезым бывал редко, скотина шарахалась от него, как от шального.
Будучи подшофе, Семён страдал от голода, особенно когда жена работала, еды дома не сыскать. Тогда Семён выходил из дома и просматривал округу: не идёт ли дымок из печной трубы тётки Аграфены Матвеевны, младшей сестры его мамы, уже пожилой женщины. Если шёл дымок, то он непременно наведывался к ней домой. Тётка Аграфена была добрая, жалела его, мать-то Семена давно померла. А вот муж Аграфены Матвеевны, дед Савва Митрофанович – мужик скупой и жадный. Правда, он явно свою жадность старался не показывать, но она пёрла наружу по природной его расположенности к ней.
Голодный Семён заходил на огонёк к своей тётушке, рассчитывая, что Саввы Митрофановича нет дома. Ан нет, Савва Митрофанович сидел у печи и уплетал горячие блины, которые пекла Аграфена Матвеевна, глядя на иноков сычом. Семён смиренно открывал дверь, здоровался, запах блинов завораживал, невозможно даже выразить, слюнки текли, аж голова у Семёна кружилась. Тётка Аграфена по обыкновению приглашала Семёна: «Семён, небось, голодный, иди, садись, блинков покушай! Но Савва Григорьевич не давал ей даже рта раскрыть: «Да Семён сытый, он блинов не хочет!» А у Семёна в животе всё воротило, желудочного сока много, а погасить его нечем.
– Семён, – кличет Аграфена Матвеевна, – иди, сядь, покушай блинков. – Аграфена, что привязалась к Семёну: покушай блинков, покушай блинков! Да сытый он, не хочет он блинков, правда, Семён?
Семён, сжавшись в кулак, думал, как бы обмануть этого жмота, который вот-вот лопнет, а блинов не даст. Ну, думает Семён, если ещё раз позовёт меня тетя, то, пожалуй, не упущу шанса». Только раздался голос тёти, и Семён стрелой бросился за стол. Савве Григорьевичу только что и оставалось, как разинуть рот и смотреть с крайним изумлением на происходящее. От злости он даже бросал нож с вилкой об тарелку и в гневе отскакивал от стола, не преминув воскликнуть: «Ну и голодранцы!» Иногда Антонина Васильевна поручала Семёну что-нибудь продать перекупщикам из своего хозяйства. Но когда начинался запой, Семён обо всех поручениях помнил смутно. Суровый, словно судьба, деревенский крепач-самогон брал его в оборот с дружками, и тогда не только дела домашние, но и все было Семёну трын-трава. Поэтому Антонина Васильевна боялась одного его оставлять дома.
Да вот случилась беда: её сестра Надя просила срочно приехать – сын Антонины Васильевны, Саша, который жил на квартире у Нади и учился в институте, попал в переделку. Пьяный рулевой маломерного судна на большой скорости наскочил на лодку, в которой сидели и любовались красотами набережной Волги две девчонки-студентки и сыновья Антонины и Надежды, Саша и Андрей.
А как же? Надо было шикануть пьяному рулевому перед девушками, сидящими в лодке, показать им, какой он мореход, как может лихо вираж заложить! Удар был такой силы, что ребята даже не поняли, что с ними произошло. Лодка разлетелась в щепки, а дети оказались в воде, сильно изуродованные и покалеченные. Девчата-то спаслись, их подобрала проходящая быстроходная моторная лодка. Старший в лодке так суетился, что даже не заметил барахтающихся среди обломков лодки Андрея и Сашу. Они были сильно изранены. Саша поддерживал Андрея, схватившись за обломки лодки. У Андрея голова была сильно разбита. Они едва не потонули. Их подобрало спасательное судно «Вдохновенье». Команда «Вдохновения» тут же стала оказывать помощь обоим пострадавшим, а Андрею сумели поставить капельницу. На берегу их ждала «Скорая помощь».
В больнице начались трудные испытания. Антонина Васильевна была в шоке от происшедшего. Сестры постоянно дежурили у ребят. Но ничего быстро не делается, тем более в нашей больнице. Однако вскоре сделали операции обоим ребятам, но состояние их было тяжёлое. Приходили к ним вместе и врозь их любимые девушки Варя и Катя, глубоко переживали, сами едва оправившись от своих травм. Мелкие раны и ссадины постепенно заживали, а вот психологически они никак не могли восстановиться. Психотерапевты говорили, что у них от малейшего волнения и беспокойства начинает колотиться сердце, нужно им делать инъекции сердечные, в крайнем случае, быстро принимать психотропные таблетки, потому что у них возникла кардиофобия, которая потребует длительного лечения. Словом, загостилась у сестры Антонина Васильевна, что было только на руку Семёну и его дружку Селивану.
А в деревне работа кипела полным ходом: друзья гнали первач, чтобы он на тарелке горел синим пламенем, как газ на газовой горелке. Семён только улыбался, пребывая сутки напролёт под градусом: «Селиван, вот, кажись, обыкновенная свёкла, а какую силу таит в себе, сколько радости приносит человеку?» Пребывавший постоянно при Семёне его дружок Селиван лепетал заплетающимся языком: «Это мы так д- ду-маем, Семь- ён, потому что мы с тобой, с тобой козлы пог- г-аные, тратим силы и здоровье на изготовление зелья! Посмотри кругом: дом у тебя запущен, грязно, рыло твоё, что задница кобылы, всё красуешься и радуешься такому запустению в доме. А тебе ведь Антонина Васильевна велела приглядывать за бычком. Я давеча шел мимо двора, видел – бычок твой, по-моему, сдох!
– Типун тебе на язык. Что ты говоришь, такое, Селиван, не может быть такого. Как ошпаренный кипятком, побежал Семен, спотыкаясь, посмотреть за бычком. Телок лежал сдохший от истощения.
– Селиванушка, родимый, я помню, что привязывал верёвку к колышку, а что надо поить и загонять на ночь в сарай, я совершенно забыл, произошла отключка.
– Вот ты гришь: зелье поганое, а между тем самогон для тебя не поганый, он тебе ближе родного брательника. Да-да, ближе матери родной.
– Какой позор, Селиван, что будет теперь мне от Антонины Васильевны, не меньше, как казнь египетская. Чёрт бы его побрал этого бычка: надо же – не пил, не курил, а сдох!
– Не юмори, Семён, – это наше с тобой разгильдяйство и пьянство. Приедет супруга – ниц голову и проси пощады, иначе тебя убьёт, и мне достанется!
– Смилуйся, Селиван, я ведь, видит Бог, смерти родному бычку не хотел.
– Хе-хе-хе, – широко открыв и скривив губы, Селиван смеялся и гримасничал, – работали, говоришь? Да какую работу работали – всё гнали его – стервеца, а он только мелкими капельками: кап -кап. И всё для нашего ненасытного горла. Нам с тобой весело, и мухи не кусают, едрёна-вошь, выливали в свою глотку ненасытную. Придется тебе, Семён, каяться и кланяться! – А, ты, Селиван, сволочь! Живёшь на моих дармовых харчах, ещё и паясничаешь. Ты даже дома не бываешь. Хоронишься от своей Груни. На халяву у тебя всегда рот открытый, байбак ты сонный!
– Семён, это ты брось! Я – кто угодно, но не халявщик! Всегда выполняю самую грязную работу: мою, чищу свёклу, готовлю посуду. Посуда для самогона должна быта готова, как самолёт к полёту, иначе твои дрожжи и сахар – пустая затея. Семён высоко поднял правую руку, потряс ею воздух, оскаблившись широко ртом, показывая свою усмешку и злость.
– Подумаешь, явился новгородский дворянин, чистит он свёклу, моет посуду!
– А чья свёкла, чья посуда? Согласовал ты со своей головой, что ты говоришь? Бестолковый ты человек, Селиван!
– А ты, бурбон, самодовольный прощелыга!
– Это я, бурбон самодовольный, несчастный шарамыжник! Не выдержали нервы у Семёна, он, молниеносно схватив полено в правую руку, хотел треснуть по голове Селивана, но споткнулся сам и покатился кубарем под лавку. Селиван пал, как подкошенный и покатился, ударившись о кочергу. Тут-то Семён и завыл, как баба при родах. «Убил я тебя, убил, Селиван! Прости крестом-богом, я не хотел, ну, ты сам, бивень, лез на рожон». Селиван пыхтел и сопел, как буйвол. Живее всех живых. Только морда краснее обыкновенного.
– Селиванушка, прости меня – это я сгоряча. Небось, башка-то болит, давай приложим холодненького.
– Сейчас я тебе приложу, дай мне только немного просохнуть. Селиван перевернулся на другой бок и неожиданно глубоко со знанием дела захрапел, а потом и вовсе заснул глубоким сном. Неизвестно, сколько он спал. Только встал поутру, глядь: рядом с ним Семён. Не стал он трогать бедолагу. Сняв с себя рубаху и брюки, направился на речку и нырнул в осеннюю холодную воду. Кряхтя, вылез их воды, рубашкой вытер тело и вернулся к Семёну. Семён проснувшись, протёр глаза, а перед ним без рубашки воссиял с небольшой шишкой на голове Селиван.
– Селиван, как башка? Небось, болит?
– Болит-не болит? Что спрашиваешь? Знамо, болит! Ведь надо было тебе, дураку, так меня треснуть, хорошо ещё, голова цела.
– Прости меня, Селиван, это я погорячился.
– Семен, ты же меня мог убить.
– Селиван, это не я, это ты об кочергу споткнулся. Полено – это так, для острастки.
– Не убил, и на том спасибо!
– Но, Селиван, силён спать-то!
– А что? Наша родня любит поспать не только на полу дома, к тому же с похмелья! Я со своим родным братаном Васей, когда еду в электричке, иной раз не то, что сидеть, поставить ноги некуда. А мы ничего, народ привычный, можем ехать и спать – хоть стоя.
– Ладно тебе шутить, шут ты из циркового балагана.
– Я не шучу, ей-Богу так!
– Селиван, пойдём по маленькой и помиримся. Мы с тобой же давние друзья. Мы друг без друга не сможем.
– Семён, мы с тобой—то помиримся, а вот как ты уладишь дела со своей бабой, ведь грех-то большой – загубил почти годовалого бычка.
А в городе дела у ребят шли на поправку, швы стали заживать, только страх как-то всё ещё не проходил. Саша успокаивал своего дружка Андрея:» Не волнуйся, Андрюха, мы не на Волге, горе-судоводитель теперь отбывает наказание в тюрьме за свою «отвагу»». А рядом всегда их любимые девушки Варя и Катя, но на всякий случай с успокоительными лекарствами. Сёстры Тоня и Надя так переволновались за эти дни, что толком-то не успели поговорить о своей жизни. Какой разговор может быть о себе, когда дети в беде. Дети выросли хорошие, да вот только муж Тони оказался алкашом.
– Надя, раньше он не пил, да на что и пить-то, самогон под запретом, участковый милиционер Ваня Арбузов приглядывал за самогонщиками. Самогонные аппараты велено было конфисковать. А теперь, как-то стало свободнее, разрешить-не разрешили, но и запретов строгих нет, правда, стращают штрафами. Мужикам делать нечего, вот они и жрут самогонку.
– А что же, Тоня, Семён на земле не работает?
– Шут его знает, продал свой земельный участок, говорит, у меня нет денег, чтобы приобрести автомобиль и трактор, что я, лопатой землю буду ковырять? Понаехали перекупщики земли, обещали золотые горы, проходимцы. Зарплату не платили месяцами, хотя Семён горбился денно и нощно. После этого плюнул на всё и ушёл, сейчас сидит дома, гонит самогонку, зарабатывает мелочь на хлеб, а то и на хлеб не хватает. Я уже давно не была дома, что он там натворил, не знаю. Ведь, паразит, ни разу не позвонил, звонила только я. Говорил, что всё нормально. А ты-то как живешь, Надюша?
– Я живу сейчас ничего. Мой Павел работает на заводе, пока платят, на жизнь хватает
.– Андрею-то, Надя, я буду помогать, пусть учится. На зиму зарежу бычка, пришлю вам мяса, картошки со своего огорода. Мы с Семёном проживём, лишь бы он не пил. Вот только за Сильвию переживаю, ошивается вокруг иностранцев, как бы её совсем не испортили. Говорит: «Я завела испанца, выйду за него замуж». Я говорю: «Смотри, может он к себе тебя и возьмёт, а потом выкинет на помойку с ребёнком. О таких случаях много сейчас пишут в газетах. Не дай бог, ну и времена пошли». Ну, ладно, Надюша, спасибо тебе большое за встречу, за проводы. Вместе всё-таки легче. Дал бы Бог им, детям нашим, здоровья!
