Читать книгу: «Четыре четверти пути», страница 2

Помню, как мы, совсем маленькие дети, ждали его с работы в день получки. Он приходил со второй смены поздно, часов в десять, выкладывал на кухонный стол из черной дермантиновой сумки простые продукты из магазина: карамельки, чайную колбасу. Для нас это было самым дорогим подарком. Без лишних слов он заботился о том, чтобы в доме всегда была еда, а дети накормлены. На плите в чугунке был простой суп, хотя бы с кусочками сала, чайник, на кухонном столе хлеб, молоко. В то время почему-то все покупали мешками. В чулане всегда стоял мешок муки для выпечки. Если он заканчивался, приобретался новый. В подполье хранился мешок кускового сахара. Его доставали несколько штук, и щипцами откалывали нужное количество для чая.

Сладости создавали сами. Зимой в холодных сенях морозили молоко в большом блюде, его заранее готовили к блинам. Мы скребли ложкой сладкую пенку сверху, накладывали ее на блин, или макали блины в такую стружку. О пирожных в то время не слышали. На кусок белого хлеба намазывали маргарин, как верх блаженства топленое масло, посыпали его сахарным песком. Десять копеек, которые давались в школу на пончики с повидлом, могли уйти на покупку брикета кофе или какао с молоком. Наслаждение получали, выходя из магазина и сразу вгрызаясь зубами в этот кубик. Новогодние подарки, полученные на городской елке, делились поровну на всех. Их ждали весь год, даже считали, сколько было шоколадных конфет, а сколько карамелек в бумаге, или простых помадок. Печенье, вафли, яблоки были деликатесом. Позже появились апельсины, мандарины.

Никаких книг, кроме профессиональных, отец не признавал. И, кажется, никогда не читал художественной литературы. Лишь однажды произошел случай, потрясший брата-подводника, приехавшего в отпуск. За столом зашел разговор о правовом режиме «открытого моря». Подвыпивший отец начал сыпать в споре терминами и цитатами, далеко выходившими за семь классов его образования и тематику местных газет. На недоуменный вопрос – откуда он все знает? – отец пояснил, что в детстве отрабатывал отцовский долг у одного из крепких крестьян, на чердаке дома нашел неизвестно откуда взявшуюся книжку по истории римского права и выпросил ее. Книжку он прочитал, молодая жадная память сохранила ее на всю жизнь. При всем его трудолюбии, эта феноменальная способность к знаниям так и осталась нереализованной.

Все помнили однажды оброненную им фразу: «Герои лежат в могилах…», поэтому ему, чудом выжившему, не хотелось говорить об этой войне. О том, что война шрамом прошла по душе отца, можно было только догадываться. Лишь однажды он скупо рассказал о чувствах бойцов перед наступательным боем. Многие предчувствовали свою гибель, некоторые плакали и на коленях умоляли ротного не ставить их в первую волну. Что он испытал сам, оставивший жену и сына еще за два года до войны, можно было только догадываться. Дома на высокие темы не говорили.

Вступив в партию перед первым боем, на памяти детей ни разу не сходивший в кино или на концерт, не имевший выходного костюма, он непременно выписывал и до дыр зачитывал местные газеты. Он бросал любую работу, чтобы, стоя на табуретке, прослушать новости из «тарелки» на стене, сообщавшей об очередных атомных взрывах, испытаниях, конфликтах. Даже на пенсии ходил на партсобрания. К нему приходила секретарь за несколько дней, уважительно приглашала. Днем он ходил в баню, брился перед своим зеркалом, оттачивая опасную бритву на кожаном ремне, одевался в китель с планками от наград, новое галифе, начищенные хромовые сапоги. Приходя, ничего не рассказывал, особенно после лекций о международном положении, на которые собиралось полгорода в Доме культуры, когда приезжал лектор из Москвы.

Сыну-подводнику, ставшему впоследствии капитаном I ранга, когда тот, побывав в заморских странах, высказал отцу, что они с матерью неправильно живут, ответил коротко, без обиды: «Мелко еще плаваешь, сынок!». Он запомнил эти слова на всю жизнь. А двух младших братьев научил плести корзины. Оказывается, он это тоже умел делать хорошо.

Пережитое не давало покоя, слабло зрение, дыхание становилось все тяжелее. Газеты, единственное, что он прочитывал ежедневно, уступили место телевизору, но передачи о войне он не смотрел никогда. Ни разу не бравший отпусков, не бывавший нигде, кроме курсов по работе в областном центре, не видевший после войны ничего, кроме каждодневного труда, отец умер неожиданно. Ушел в магазин за хлебом и упал на пригорке у ручья.

Недавно на Яндекс-Дзене я прочитала эссе известного психолога о «родовом занятии», о котором нужно вспомнить в трудное время. Именно оно помогает продержаться. Мы все, даже братья, научились шить. А для сестры это занятие стало основным. Она окончила техникум, потом институт. И сейчас ее японская непростая швейная машина стоит всегда раскрытой на столе. Пальцы не позволяют шить крупные вещи, но пошить что-то растущим внукам, да и небольшие заказы на несколько сотен рублей всегда могут быть подспорьем.

Как было измерить любовь родителей к нам? Или понять, что они дали нам, а чего не дали в воспитании. Помню совсем маленькой офицерскую пару, которая жила в другой половине нашего дома. Тогда в городе была большая воинская часть, и офицеры квартировали по частным домам. Государственных квартир у них не было. Уезжая жить в другой город, они просили маму удочерить меня, сами были бездетные. Говорили, что жизнь у нас очень трудная, а если будет меньше детей, то будет легче. Мама загибала пальчики на руке, и говорила, что это дети, что без каждого из пальчиков трудно, а убрать его – очень больно. Вспоминая эту историю, я иногда думаю о том, как бы могла сложиться моя судьба, если бы меня увезли тогда в крупный город, куда они переезжали. Пожалуй, мне не нужно той не сложившейся судьбы, хорошо, что у меня была и есть такая, своя, со своими родными по крови людьми.

В семье о родителях отца и мамы не говорили. Знаю только, что мамин отец, умирая, сказал ей: «Маня, желаю, чтобы дети твои все выучились и получили высшее образование». Так и произошло. После этих слов я верю в силу родительского благословения.

Мамины сестры разъехались в дальние края. В Красноярский край уехала после педучилища работать одна из сестер, позже она увезла к себе бабушку, мамину мать. Только однажды они приезжали в гости с тех дальних краев. Еще одна моя тетя уехала в Кемеровский край, работала на шахте. Замуж она не вышла, но ребенок у нее был. От нее приходили открытки к праздникам. В те времена родственники переписывались, родители заставляли нас писать письма, передавать всем приветы, письма и открытки хранились в комоде, в домовой книге. Чаще всех приезжала сестра мамы из села, которое называлось Синегорье. Это был поселок лесозаготовителей километров за двести от нашего города, мне это село казалось с синими горами, на краю света, как из фильма «Чук и Гек». Она работала учителем начальных классов в школе, и говорила о своих учениках только хорошее: какие они все умные и способные, а их родители трудолюбивые. Каждый год она ездила на курсы в областной центр, заезжала к нам переночевать, а маму называла «крестная». Мы тогда ничего не знали о крещенье, хотя первых троих детей мама тайно окрестила в церкви. Остальных не смогла, отец был партийный, а с этим было строго.

Наверное, спорт помог мне быть организованной и добиваться поставленной цели. Хотя изначально я поступала на физический факультет, а не на биофак университета. Оглядываясь назад, в прошлое, я поняла, почему сначала потерпела провал. Несмотря на то, что была уверенной в себе благодаря спортивной закалке и неплохим знаниям, попав перед вступительными экзаменами в общежитскую атмосферу, растерялась, потому что оказалась абсолютно домашним ребенком. У меня не было знакомых, я ощущала себя такой одинокой в этом огромном общежитии, где ходило много взрослых, городских ребят и девчонок, до глубокой ночи раздавались гитарные звуки и пелись песни старшекурсниками, которые после практики еще не разъехались по домам. Первый письменный экзамен, за который я получила три балла, выбил из колеи, я забрала документы, несмотря на то, что в приемной комиссии уговаривали остаться, и уехала домой. Стыду не было предела, я с трудом пережила не только свою, но и боль родителей за этот провал. У меня был высокий разряд по спортивной гимнастике, и удалось устроиться инструктором по производственной гимнастике на местную швейную фабрику и продолжать занятия спортом. Девчонки из секции гимнастики и тренер были в то время единственной поддержкой. Во время редких встреч с одноклассниками на праздниках и каникулах я тоже приободрялась – мне говорили: не дрейф, это была лишь случайность, средние ученики и то поступают.

И действительно на следующее лето судьба была ко мне благосклонна. Одна из школьных подруг училась в университете на биологическом факультете и с восторгом рассказывала о нем. Зоология и ботаника меня не привлекали совсем, я выбрала модное тогда направление – биохимию, подала документы, и за день до экзаменов приехала. У меня была медаль, можно было сдавать один экзамен – физику, и я готовила только этот предмет. Если бы не удалось сдать его на пятерку, делать тут больше было бы нечего, так как конкурс был очень высоким. Мне повезло: преподаватель физики, который принимал экзамен, несмотря на небольшую заминку, которую я допустила в решении дополнительной задачи, поставил отлично. Это было счастье!

Ночами в общежитии мне снился родной город.

С высокого берега Вятки открывался вид на леса с изумрудным цветом весной, насыщенным зеленым летом и белым зимой, а золотой осенью лес был оранжевый, багряный. Вечерами даль становилась дымчато-лиловой и сливалась с сумеречными небесами. Летом серебристая гладь реки блестела на солнце так сильно, что было больно на нее смотреть. Река, на крутом берегу которой стоял город, неспешно катила свои воды, чтобы после долгих странствий объединить свои силы с другой рекой и дальше плыть вместе.

В излучине за миллионы лет намыло длинную песчаную косу. На песчаный пляж за рекой можно было добраться на лодке, а самые отчаянные ее переплывали. В мое детство каждое лето строили деревянный мост, позже построили капитальный. Летом у реки было особенно хорошо, в жару можно было с бонов в любое время нырнуть в речную прохладу.

Обрывистый берег представлял собой разрез древнего русла реки, которая протекала сотни миллионов лет назад. Свое начало она брала из огромных ледников, некогда покрывавших Уральские горы. Галечники из аргелитов, известняков, кварцевых и кремниевых песков сцементировали здесь твердые горные породы и песчаники. Кое-где залегали пласты зернистого и волокнистого розового гипса. Из глубины веков приходили шаровидные и нитевидные водоросли в виде окаменевших остатков. Маршруты вечности…

Когда-то в нашем городе снимался фильм по повести одного известного писателя. Фильм о войне, о людях, переживших войну, о человеческой доброте. На городском рынке – скудный прилавок военного времени. Два десятка торговок нехитрым барахлом, молоком, овощами. Кто-то менял хлеб. Тут же покупатели, возчики на лошадях, с возами сена и дров. В массовых сценах горожане в одеждах, извлеченных из бабушкиных сундуков. Я наблюдала за происходящим со стороны. Готовились к репетиции режиссеры, артисты, операторы, осветители, участники массовки.

– Внимание, все на исходную позицию, начали! – объявил режиссер.

Команды следовали одна за другой.

– Массовка, торгуем, живей! Женщины, внимание! Пошли первые две. Мужчины, пошли! Быстрее три женщины! Пиротехники, дым! Остальные пошли. Двигаемся … Мужчина в солдатской форме, пьем молоко! Так, хорошо …

Я помню, что натурные съемки тогда даже не требовали декораций.

Я почти не знала родственников отца в школьные годы. Иногда из соседнего северного городка приезжал его брат с женой. Их звали Николай и Тоня. Он веселый, разговорчивый, а она очень скромная и душевная. Приезжали с подарками – брусникой, клюквой, домашним салом. Шли разговоры о детях. Как-то у них все было неблагополучно. Дочь сидела в тюрьме, сын выпивал.

На первых студенческих каникулах по льготному билету я поехала в Москву к родственникам отца. Они жили в подмосковных Подлипках. У его сестры была хорошая двухкомнатная квартира, она работала в гороно заведующей по детским садам, была замужем за немолодым уже военным. Это был неразговорчивый мужчина, не думаю, что он был рад моему приезду на два дня. В одной комнате лежала мать отца, моя бабушка, полная старушка со злым лицом. Моего деда в то время уже не было в живых. Родителей привезла сестра из деревни, чтобы получить быстрее полную квартиру. Так мне объяснил другой брат отца, который жил в нескольких кварталах от своей сестры. Совершенно доброго, веселого нрава, с женой-колючкой, бездетной. Несколько лет отец платил алименты своим родителям, когда они переехали из деревни в Москву к дочери и не имели пенсии. Это случилось после того, как старший сын окончил институт и стал инженером. Видимо, семья сразу стала богатой. Такие в те времена были нравы.

Я приехала повидаться с родней отца, а они, наверное, думали, что я или наша семья будем у них на что-то претендовать. Расстались мы без дружеских эмоций, а дома родители спрашивали о своих близких каждую мелочь. Выросшие в деревне, в те времена, когда поддерживали хорошие отношения в своем роду и знали предков, они все равно интересовались жизнью родственников, даже если те могли поступать нечестно.

Никто не встречал меня в родном городе с распростертыми объятиями, когда я приехала после развода с мужем и бегства из Нижнего Новгорода в свой родной дом. Мама сказала: «Была бы хорошая, не разошлась бы». Отец молчал.

Это была неудачная семейная жизнь, но я тоже была виновата. Я тогда совсем не знала, что собственную семью нужно строить. Выросла в бедной многодетной семье, где кажется, видимых отношений у родителей и не было. Только работа и забота о пропитании, ремонте дома, о живности в хлеву. Главное воспитание получила в школе и секции спортивной гимнастики, в которой я занималась. Там все были из простых небогатых семей, основной одеждой была школьная форма, для занятий гимнастикой трико и купальник, сшитый из футболки с длинными рукавами. Даже купальники в черный или синий цвет красили сами, в ведре на плите. Тапочки шили, в новых выступали на соревнованиях, позже появились чешки. Главными нашими достижениями были разряды, и хорошие оценки.

На первом курсе я была обычной девушкой среднего роста, довольно плотного телосложения из-за занятий спортом, с темно-каштановыми волосами, с короткой стрижкой. Круглое лицо, здоровый румянец, никакой косметики. Походка уверенная, быстрая. По меркам родителей, одета я была неплохо: осеннее и зимнее пальто, меховые сапожки, сшитые на заказ, костюм для занятий и выходное платье, сшитое на шестнадцатилетие. Белье было хлопчатобумажное, которое я постепенно, глядя на девчонок, меняла на шелковое.

Эйфория студенческой жизни захватила. Я жила в комнате с третьекурсницами. Они вели довольно свободную жизнь, ходили на занятия к третьей паре, особенно не утруждали себя сидениями в читальном зале и подготовкой к занятиям во время семестра. Основной штурм знаний был во время сессии, а в течение нескольких месяцев до нее – постоянные вечеринки, мальчишки и гитара.

Первую сессию я сдала неважно, большие объемы материала давались трудно, но стипендию мне дали, потому что доход на одного члена в семье был очень маленький. Сейчас мне было стыдно за то, что училась крайне слабо, но объяснялось это, скорее всего, отсутствием интереса к ботанике-зоологии, изучаемых на первых курсах. Если бы тогда сумели объяснить, что живая клетка – любая, растения или человека – начало всего мироздания, что она является центром общей системы, и законами ее жизни можно объяснить все, что происходит вокруг, вплоть до самых сложных законов философии, я смогла бы, наверное, увлечься этими науками до конца. Но такое понимание пришло намного позже.

Конечно, одной из главных тем для обсуждения в комнатах общежития была тема замужества. Благодаря фильмам и книгам был нарисован образ возлюбленного. Это человек сильный, красивый, преуспевающий. Всем девчонкам хотелось выйти замуж, причем удачно. Под этим подразумевался еще и парень из города, с квартирой, имеющий связи для будущего устройства своей жены с тем дипломом, который мы должны были получить. Профессия биолога, судя по всему, в то время была не очень востребованной. Получить работу по специальности практически невозможно, а пойти в школьные учителя не хотел никто.

В своей группе я сдружилась с Алевтиной, которая была постарше, имела мужа, ребенка, и жила довольно далеко от университета. Ее муж был физиком-ядерщиком, часто уезжал в длительные командировки. Однажды у них дома я познакомилась с другом мужа, и, естественно, влюбилась в него. Стройный, красивый, блондин, выпускник физтеха с мягким южным говором, он искал свою любимую женщину в течение многих лет и по причине своих высоких требований никак не мог выбрать для себя вторую половину. Вечерами мы гуляли по городу, целовались. Однако в его планы не входила женитьба на девушке без приданого, из глубокой провинции.

На третьем курсе я познакомилась со своим будущим мужем. В моей общежитской комнате у однокурсницы красавицы-блондинки Анны был городской парень, с которым она проводила много времени, в том числе и по ночам. Однажды они познакомили меня с Виктором, другом парня Анны. Невысокий, черноволосый, похожий на Адриано Челентано, несмотря на то, что он был рабочим, своей уверенностью в себе он мне понравился. Наверное, я была у них для компании, так мы начали встречаться. Наша связь длилась больше года, прежде чем он сделал мне предложение. Я стала приходить в их дом в центре города. Отец Виктора, Григорий Петрович, маленький сгорбленный человек, еврей, работал мастером в инструментальном цехе на большом заводе. Мать, Алла Васильевна, работала на соседнем заводе экономистом. Она была в доме хозяйкой, слушались все ее беспрекословно. Большая квартира выглядела всегда так, как будто в ней только что сделали генеральную уборку. В гостиной стоял рояль, огромный шкаф с книгами, в основном это были собрания сочинений классиков. Семья была культурной, и я робела перед ними.

Сестра Виктора Даша, похожая на отца, худенькая темноволосая девушка с черными глазами, закончила кораблестроительный факультет политехнического института, работала в одном закрытом конструкторском бюро и часто ездила в командировки по приморским городам. Я значительно отставала от нее своим развитием. Даша уверенно разбиралась в живописи, музыке, литературе. Ее походы в театр, кино раз в неделю с мамой были обязательными. В то время Даша была замужем за своим однокурсником, который учился в аспирантуре. Она была богатой по тем временам невестой: в их комнате стоял импортный спальный гарнитур, одежда была модной и дорогой. Все отношения в доме были чинные и благородные. Я думала, что со мной будут обращаться как с принцессой, и сильно ошиблась.

Когда я оканчивала школу, мне перешили зимнее пальто, воротничок был из серого искусственного каракуля, а не дешевый овчинный. Считалось таким образом, что оно почти новое. В нем я выходила замуж, но свекровь однажды назвала меня нищенкой, что сразу испортило все отношения. Мало того, что я стала в этом доме почти домработницей, ко всему прочему совершенно разочаровалась в своем муже.

Виктор, выросший в сравнительно обеспеченной семье и не столкнувшийся никогда с подлинной нуждой, к двадцати пяти годам оказался не способен найти себя. Кроме самоуверенности, у него ничего не было за душой. Переходя с одного места на другое, он так и не смог найти работу, обеспечивающую свою семью материально, и мы жили на средства общего семейного бюджета. Свекрови не нравилось, что мои родители не могут помогать мне материально, особенно тогда, когда родился ребенок, и начались скандалы. К тому же муж начал мне изменять. В город после долгого отсутствия приехала его школьная любовь, и он начал с ней не только встречаться, но и оставаться у нее на несколько дней. Вот этого, живя в чужом доме, я уже не смогла вынести. После нескольких лет жизни я побежала из этой квартиры без оглядки, оставив все, как есть, без малейшего желания вспоминать этот период времени. Жизнь со свекровью научила меня ценить собственную свободу. Самым положительным моментом замужества стало то, что у меня был сын.

Шоком для родителей были найденные у меня сигареты. Я их прятала под матрасом кровати, на которой спали мы с сыном. Так я стала почти проституткой. Прошло много лет, пока они смирились с моим курением. Пожалуй, это произошло после смерти отца. Мама поняла, что я буду ее основной опорой, несмотря на то, что у нее были другие дети.

Работы не было. По большому блату нашлось место лаборанта на очистных сооружениях в трех километрах от города. Начальник отдела кадров крупного предприятия, мама моего одноклассника, ставшего военным, сжалилась надо мной и устроила на работу, а потом помогла встать на очередь на квартиру. Мне нужно было со временем получить собственное жилье. Это было моей самой главной целью.

Не было мест в детском саду для моего сына. Несколько месяцев он провел под присмотром моих родителей, пока профком предприятия, на котором я работала, не выделил мне место для ребенка в детском саду. Так потихоньку стала налаживаться моя жизнь, и когда неожиданно приехал мой бывший муж, чтобы забрать меня с сыном обратно, я отказалась. Здесь я была в большей надежности, чем в чужой семье, пусть и с виноватым мужем.

И пришлось же мне тогда потрудиться, Семья состояла из шести человек. Два младших брата учились в областном городе в политехническом институте, приезжали домой на выходные дни, привозили с собой гору своего белья. Мама работала вахтером, и когда я вернулась в свой дом, взяла на себя всю домашнюю работу, кроме походов в магазин. Это я просто ненавидела, особенно стояние в очередях за всем, что было дефицитом: хлеб, сахар осенью, да и вообще не любила любую очередь, крадущую от жизни драгоценное время. Его и так не хватало. Два раза в неделю, в среду и субботу, занималась стиркой белья. Это делать просто, когда есть все условия или машина-автомат. А мне приходилось сначала наносить воды с колонки, потом топить печь, наставив на плиту кастрюли и большой чугунок, для того, чтобы вода быстрее грелась, и стирать белье в машине, стоящей у печки, чтобы было меньше лишних движений. Каждый раз было две корзины выстиранного белья. Вылив воду из машины на улицу, я шла с корзинами на речку для полоскания. Весной, летом и осенью несла корзины на коромысле, а зимой возила на санках, укутав их ватником, чтобы белье не замерзло. Не очень далеко от дома были колодец и речка, в ста метрах от колодца стоял дощатый домик, в котором было две колоды для полоскания белья, куда ходили со всей округи. Считалось, что тебе повезло, если очереди не было или кто-то уже заканчивал полоскание белья. Зимой, надев толстые резиновые перчатки, нужно было торопиться, потому что пар, поднимавшийся от воды и теплого белья, был вреден для горла, и я начинала постоянно простужаться и болеть ангинами. Дома замороженное белье в корзинах оттаивало, утром до работы я снова его отжимала и успевала развесить на вышке, где оно вымораживалось еще несколько дней. Летом все было проще и быстрее, но добавлялись грандиозные стирки дорожек, одеял, других крупных вещей. Хорошо еще, что это не приходилось возить на реку на тачке, как это было во времена моего детства. Предварительную стирку я делала на доске у большого котла с водой в огороде после крупных дождей, когда он набирался полный, а полива грядок можно было не делать несколько дней. Вот так и становятся рациональными в зависимости от капризов погоды и природы.

В субботу утром я занималась уборкой дома. Отец перешивал старые меховые вещи, мусора и волос накапливалось много, нужно было тщательно хлопать все половики, наносить воды, мыть пол, сени, летом – тротуары. В воскресенье с утра был поход в баню, а потом нужно было готовить еду на гостей. Родители любили, чтобы дети, которые жили в городе, приходили к ним на обед. Иногда собиралось за столом до шестнадцати человек. Малыши бегали, прыгали на кроватях, лазали на печку. После всего этого я мыла посуду, наводила порядок. Летом – огород с сорняками, поливкой. Это был какой-то заколдованный круг тяжелой домашней работы, из которого не было выхода.

С той поры я не люблю большого сбора гостей в своем доме. Так, не больше пяти-шести человек, и только в день рождения.

Мама уважала людей, никогда ни про кого не говорила плохо. К ней приходили такого же возраста старушки, они вскладчину собирали немудреный стол: картошку, соленые огурчики, квашеную капусту. В 90-е годы с пенсией и продуктами было плохо. Бывала и беленькая бутылочка-четушечка.

Вот кто-то с горочки спустился, – запевала мама.

Наверно, милый мой идет.

На нем защитна гимнастерка,

Она меня с ума сведет, – подхватывали подружки-соседки.

Когда я уже получила квартиру, приходила к ней топить печь, но не мешала им по-своему вспоминать свою послевоенную молодость. Во время прихода детей с внуками мама оживлялась, потому что любила молодежь. Рассказывала подросшим внукам о своей жизни, о любви к деду, о жизни парней и девушек в деревне, где она выросла. Иногда они подтрунивали над ней, но не зло, ведь они тоже ее очень любили. Она могла, когда младшие сыновья, став взрослыми, с друзьями собирались выпить рюмочку вина перед танцами, с ними посидеть, отпустить шуточку, спеть песню. Несмотря на трудную жизнь, повеселиться она умела.

После перелома шейки бедра я взяла маму к себе. Летом мы вывозили ее в свой дом, она смотрела из окон на проходящих людей, к ней заходили соседи. Тогда нам потребовалась социальная помощь. Галина, соцработник, которая к нам приходила, сказала, что у нее самые знаменитые в городе старики. Но мне было ее жаль. Она сама со своими подопечными старела на глазах, как будто принимала на себя их больную энергетику.

Еще через несколько лет у мамы произошел инсульт. Я тогда взяла отпуск на работе и сидела в ногах на кровати, шевелила ее словами «Не умирай», когда мне казалось, что дыхания почти нет. Однажды она очнулась и прошептала: «Жалко мне тебя, одна будешь». Приезжала бригада врачей, которую вызвала сестра. Их диагноз был однозначным: если пройдет девять дней, а она не скончается, можно оформлять группу. Мама выкарабкалась еще на три года.

Последний год ее жизни стал для меня одним из самых тяжелых. Сразу после майских праздников мама стала резко сдавать. Она лежала тихая, почти ничего не ела. Не потому, что не хотела, а просто не могла. Ее язык уже не двигался, она не могла проглотить пищу. Только немного бульона, жидкая каша, протертые фрукты. Врач сказал, что это естественный процесс при такой болезни, но ее жизнь зависит от ухода. Невозможно было смотреть, как с каждым днем угасает родной человек.

– Займитесь чем-нибудь. Вы уже не сможете помочь ей, – сказал врач.

Посмотрев на квартиру, которая давно требовала ремонта, я начала его делать сама. Приходила с работы, убирала маму, кормила, если она могла поесть, чистила стены от старых обоев, клеила новые. Шпаклевала щели, красила окна. На потолке кухни и прихожей приклеила плитку. Не трогала только комнату, где лежала мама. Почти три месяца я занималась этой работой. И вот, когда был сделан последний штрих, я подумала: «Я это сделала. Я смогла. Я смогу сделать все, что захочу. У меня достаточно силы воли, чтобы браться за самую тяжелую работу и закончить ее успешно».

В начале августа мама умерла. У нее начался отек легких, поднялась высокая температура, затем начала чернеть одна нога. Она очень страдала.

– У меня есть церковный хлеб. Дай мне его, – попросила она у меня.

Еще из нашего дома я принесла с собой несколько сухариков, которые мама взяла в церкви после причастия. Она сказала, что этот хлеб дают, когда человек собирается отходить в мир иной. Я размочила несколько сухариков в воде и накормила ими маму. Наступила кома, а на девятый день она умерла. Гангрена распространялась по всему телу, дошла до груди, но она уже не чувствовала ничего. Последние сутки я сидела рядом с ней неотлучно, гладила ее по руке, лицу, говорила ласковые слова. Иногда мама стонала. Последние вздохи были особенно тяжелыми. Умерла она в воскресенье, полпервого дня. Я вызвала врача, позвонила родным. Скоро все приехали, так как знали о близком конце.

Как ни было трудно мне все эти годы, одно я поняла ясно: «Бог дал мне счастье ухаживать за своей матерью. Кто-то может и хотел бы этого, но не случилось. Ничего, что последние годы ей пришлось провести в постели. Но она видела ласку и внимание своих детей, ощущала их заботу. Значит, не зря она родила и воспитала шестерых детей, прошла через тяжелый труд в жизни, страдания. Пусть так, но ей вернулась отданная детям любовь».

Глава 3

Вторую треть жизни человек создает карму своим детям

Самые лучшие детские годы сына я провела с ним вместе. Утром мы шли в детский сад, обсуждая все, что видели на дороге. В садике была ночная группа, и почему-то он каждый раз стоял у забора и плакал: «Мама, ты заберешь меня сегодня?». Видимо, среди детей шли свои разговоры о родителях и ночевках в саду. Все ребята с его группы плавно перешли потом в первый класс, и они дружат до сих пор.

Не каждый год, но мы ездили на море. Живя в небольшом провинциальном городке, несмотря на отсутствие рядом отца, я старалась сделать его детскую жизнь насыщенной. Мы ходили в музей, кино, детский парк. Правда, развлечений в нашем маленьком городе для детей в то время почти не было. Плохо было даже с детской одеждой.

В младших классах иногда я отвозила его на месяц к родственникам в Нижний Новгород. Дед, бывший муж и его сестра ждали его в гости, покупали красивую одежду, баловали. Он ходил в футбольную секцию на стадионе, каждое лето ездил в пионерский лагерь, где был капитаном команды. Рос общительным, дружелюбным. Правда, учился неохотно. С нами родители не занимались школьными уроками, мы все делали без напоминаний. Сыну приходилось давать подзатыльники за тройки.

Он пошел в первый класс, когда я впервые поехала за границу, в Венгрию и Югославию. Полгода копила деньги на путевку, шила наряды. В городе Чоп, недалеко от границы, нас посадили в огромный «Икарус», и мы начали путешествие по Венгрии. Группа была разной по возрасту. Я познакомилась с одной девушкой, её звали Анной; когда в гостиницах размещали по двухместным номерам, мы всегда выбирали друг друга. Мы были с ней разных сословий. У нее отец – доктор наук, и вообще семья очень интеллигентная. Я в сравнении с ней была совсем простушка, только с претензией на вход в такое общество. Анну все мужчины просто «глотали» глазами, такая она была красавица!