Читать книгу: «Анти-Дарвин: неудобная антропология», страница 5

1.6. Альтруизм против естественного отбора

Ещё одно внутреннее противоречие теории эволюции человека: как совместить её тезис о жёстком естественном отборе в популяциях первобытных людей с явными фактами заботы о ближнем у наших предков?

С 1950-х гг. известен пример мужчины-неандертальца из пещеры Шанидар в Иракском Курдистане, который, судя по особенностям его скелета, последние несколько лет своей жизни провёл полным инвалидом. Это значит, что его кормило племя. Более того, он был даже похоронен в могиле, усыпанной цветами (судя по данным спорово-пыльцевого анализа)! Это известно многим любителям палеоантропологии. А если точнее, то там было обнаружено несколько таких индивидов:

«Особого внимания заслуживают патологические изменения костей шанидарцев. По ним эта группа древних людей занимает едва ли не первое место. Особенно выделяется в этом отношении скелет мужчины 30–45 лет Шанидар 1… Суммарно, у Шанидар 1 не было левого глаза, правой руки, и не функционировала правая нога… У мужчины 30–45 лет Шанидар 4 обнаружена преждевременная изношенность большинства суставных поверхностей позвонков, рук и ног… Самый старый индивид – мужчина 35–50 лет Шанидар 5 – имел на левой части лба след скользящего удара, а также страдал от остеоартрита… Без тщательного ухода люди с такими повреждениями, как, например, у Шанидар 1, явно не смогли бы выжить самостоятельно»³⁰.

По пышности захоронения выделяется не самый больной, но тоже нездоровый экземпляр № 4 с данного местонахождения:

«В этом случае прослеживается чёткая неглубокая могильная яма, расположенная внутри круга из крупных камней. В этой же яме, но в другое время были подзахоронены индивиды Шанидар 6, Шанидар 8 и Шанидар 9. Самым нашумевшим аспектом этого захоронения является наличие в нём чрезвычайно большой концентрации пыльцы от восьми видов цветов, цветущих в конце мая – начале июня… По всей видимости, могила была буквально засыпана цветами, а их набор практически исключает случайное попадание, например, с ветром»³¹.

Правда, неандертальцы – существа уже весьма развитые, их объём мозга превышал средний у современных людей. У Шанидар 1 он был около 1610 куб. см. Обитали на данном поселении где-то в пределах 46 900–50 600 лет тому назад.

Не столь давно стал известен другой пример, с людьми значительно более древними. Среди найденных в конце прошлого – начале нынешнего века останков архаических людей в Дманиси (Грузия) были череп и челюсть явно пожилых особей с полностью выпавшими зубами. Причём эти особи прожили довольно значительное время после постигшей их утраты. Полное отсутствие зубов у одного из черепов и ещё на одной нижней челюсти, можно трактовать, считает антрополог Станислав Дробышевский, «как древнейшее свидетельство заботы о старых и больных соплеменниках»³².

Популяция людей в Дманиси жила, по данным разных измерений, в пределах 1,07–1,81 млн лет назад. Их объёмы мозга крайне малы – от 546 до 730 куб. см. И вот, у этих древнейших и очень примитивных людей уже имелось альтруистическое поведение, выражавшееся в заботе о больном и увечном собрате.

Так если человеку уже на столь ранней стадии эволюции была свойственна забота о поддержании жизни ближнего своего, как же тогда естественный отбор мог столь быстро отбраковывать слабых и больных членов сообщества, носителей не самых лучших генов и не самых умных мозгов? А ведь мозг у человека достиг в среднем современного объёма, самое позднее, 300 тысяч лет назад.

Правда, можно трактовать имеющиеся факты и по-другому. А именно: что развитие мозга способствовало развитию альтруистических форм поведения, а следовательно, такие популяции получали преимущество в выживании перед остальными. И что, таким образом, естественный отбор, создавший большой головной мозг и интеллект человека, действовал не между особями, а между популяциями.

Но это допущение упирается, как и многие другие, в неразрешимый парадокс типа: «Что было раньше: курица или яйцо?» Ведь прежде, чем альтруистическое поведение по отношению к своим собратьям могло стать общим для всей популяции, должна была появиться первая особь с такими выраженными свойствами! Стало быть, внутривидовой отбор должен был сначала действовать в конкуренции между ней и остальными членами той же популяции. Проще говоря, такого человеколюбца, «белую ворону» в стае, более брутальные соплеменники быстренько сжили бы со свету, а то и просто съели. Это в том случае, если альтруистическое поведение не входило в комплекс врождённых инстинктов человека. Ну, а если оно входило, тогда непонятно, как между людьми мог возникнуть суровый отбор на выживание. Неразрешимое противоречие.

Следовательно, предположение о преимущественном межпопуляционном отборе не снимает вопроса о причинах изначального появления и закрепления альтруистических форм поведения в проточеловеческом сообществе. С позиции представления о жёсткой конкуренции как важнейшем факторе антропогенеза это появление необъяснимо.

В данном случае имеется несомненный серийный (не единичный, что важно) палеонтологический факт, который опровергает гипотезу ожесточённой внутривидовой «борьбы за жизнь», якобы способствовавшей ускоренному естественному отбору человека.

1.7. Фикция «полового отбора»

Когда теория Дарвина только утверждалась в научной среде, она старалась подчеркнуть не столько сходства человека с другими животными, сколько принципиальные различия. Сам Томас Х. Хаксли, которого за ревностную пропаганду эволюционного учения прозвали «бульдогом Дарвина», в своей систематике отводил человеку место не более не менее как отдельного Царства Природы, наравне с животными и растениями! Постепенно возобладал более натуралистический подход. В последнее время всё чаще можно встретить утверждения, что генетических отличий человека не хватает даже на то, чтобы выделить его в отдельное семейство (как по традиции ещё обычно делается). Некоторые идут ещё дальше и предлагают объединить человека и шимпанзе вообще в один род, так как генетические различия между ними обоими меньше-де, чем между любым из них и гориллой!

Понятно, что тут мы имеем дело с качанием из крайности в крайность. Наши общие со всеми млекопитающими признаки очевидны. Но наряду с этим имеются и довольно странные отличия от наших ближайших родственников – обезьян.

Тут даже сложно выбрать то главное, с чего начать… Автору настоящей книги всегда казалось самым бросающимся в глаза внешним признаком, выделяющим человека из мира животных, его умение, вызванное необходимостью, создавать себе искусственный покров в виде одежды. Ни у какого животного этого не наблюдается. Хотя есть и племена, до знакомства с «цивилизацией» не нуждавшиеся в одежде благодаря климату, но и у них есть это принципиальное свойство человеческой природы – практически полная безволосость тела. Человек почти начисто лишён шерсти на всём теле, кроме головы, а то, что к началу взрослой жизни кое-где вырастает, считается третичным волосяным покровом, связанным с половым созреванием. И то он достаточно густ лишь в отдельных местах, а для туловища в целом он не обеспечивает достаточной теплоизоляции вне отдельных районов экваториального климата с почти полным отсутствием перепадов температур (не только годовых, но и суточных).

Заметим: человеческий ребёнок рождается голым, детёныш любой человекообразной обезьяны – уже покрытым волосами. Возможно, где-то здесь пролегла эволюционная «точка невозврата» для человека. Понятно, что такая мутация могла возникнуть только в тропическом климате, иначе её носители просто умирали бы сразу, не успев изобрести одежду.

Однако безволосость не является приспособительной мутацией! Ведь ни у одной человекообразной обезьяны её нет! Все эти виды миллионы лет прекрасно живут с шерстью по всему телу! То, что она отсутствует, например, у слонов, нельзя приводить в пример. Слоны – принципиально иной отряд млекопитающих, сравнивать нас с ними некорректно.

Итак, возникает закономерный вопрос: каким образом эта мутация, не являвшаяся приспособительной, распространилась по всему человечеству, да ещё в тех климатах, которые явно не способствовали комфортному обитанию её носителей? Теория естественного отбора учит, что преимущество получают носители признаков, помогающих лучше приспособиться к условиям среды. Тут мы имеем явное противоречие с этой теорией.

Впрочем, в 1871 году, в своей книге о происхождении человека, Дарвин обосновал ещё теорию полового отбора. Согласно ей, носители определённых признаков, не имеющих адаптивного свойства, получают преимущество в размножении вследствие не совсем объяснимых (точнее, вовсе необъяснимых) предпочтений того или иного пола. Правда, в теорию полового отбора пытаются внести некоторую научную закономерность. Так, часто утверждается, что тот или иной признак маркирует для противоположного пола лучшие генетические качества его носителя и определяет выбор для спаривания. Но ясно, что и тут ничего не ясно.

Во всяком случае, хорошо известно, что в значительной части человечества именно бóльшая волосатость тела мужчины часто служит для женщины позитивным критерием выбора партнёра. И даже понятно почему: развитый волосяной покров на теле мужчины как правило свидетельствует о хорошей развитости всех мужских гормонов и всего, что с этим связано. И на этом фоне совершенно непонятно, каким образом первоначальная мутация, вызвавшая утрату большей части шерсти на теле, распространилась и закрепилась во всём человечестве.

С точки зрения теории полового отбора нередко пытаются объяснить и характер волосяного покрова на головах людей. В естественных условиях свободно отрастающие волосы должны были служить источником неудобства. Попробуй с длинными, падающими на глаза, волосами или с пышной курчавой шевелюрой продираться сквозь заросли, охотясь на зверя, а ещё лучше – спасаясь от хищника, да с ребёнком на спине! Предки людей должны были научиться их укорачивать (сбривать?) либо подвязывать.

Скорее всего, длинные волосы на головах людей стали отрастать лишь после того, как «обезьяночеловек» освоил изготовление режущих каменных орудий либо шнурков или научился добывать в природе и использовать клеющие вещества. И тут, весьма возможно, мы имеем дело с эффектом «павлиньего хвоста». Он, этот хвост, крайне неудобен для выживания – демаскирует и мешает бегству от хищников. Но именно данное обстоятельство, как считают, подчёркивает выживаемость носителя такого хвоста, служащую главнейшим критерием привлекательности для самок данного вида.

Вот так, возможно, и у дальнего предка человека пышная грива на голове маркировала, помимо явного физического здоровья, также умение выживать. Редкая шевелюра даже сейчас нередко служит признаком плохого здоровья, и раннее облысение мужчин, хотя и вызванное обилием тестостерона, тоже подсознательно воспринимается плохо (в античной Европе, например, считалось ущербностью). Здоровье волос расценивается одинаково представителями обоих полов. Оно важно для успеха размножения не только женщинам. Из истории нам хорошо известно, что этот признак почти во всех цивилизациях был важен и для мужчин. Так, в Европе вплоть до конца XVII века мужчины щеголяли длинными шевелюрами, а потом ещё целое столетие скрывали лысины под пышными париками.

Ещё более непонятная ситуация – с белками глаз человека. Человек – единственное млекопитающее, у которого склера глаза видна при обычном, не скошенном взгляде. Да не просто видна, а сравнима по площади с радужиной глаза. Ничего подобного нет даже у наиболее близкородственных человеку из ныне живущих обезьян. Каков приспособительный смысл этого признака? Есть ли вообще этот смысл? Какую роль он мог играть при половом отборе? Совершенно необъяснимо в этих рамках. Навскидку, что называется, можно предположить, что это результат побочного действия какого-то гена, ответственного за действительно важную человеку функцию. Так ли это – может прояснить только полная и детальная расшифровка всего человеческого генома, если она когда-нибудь состоится.

Но нетрудно заметить, что всё это – чистой воды спекуляции, которые не могут быть экспериментально проверены. С фикцией «полового отбора» складывается ещё более конфузная ситуация, чем с «естественным отбором». Если мы видим у животного какой-то признак, которому не находим объяснения в качестве адаптации, то мы сразу можем сказать: «Ну, значит, этот признак помогает привлекать противоположный пол при размножении». И всё. Надобность в дальнейших разъяснениях отпадает, все довольны, научный мейнстрим торжествует.

Можно ли теорию «полового отбора» подвергнуть критической проверке? Пожалуй, да. Ведь, согласно ей, непривлекательные особи должны проигрывать в размножении, не оставлять потомства, выбраковываться. Однако эмпирически это не подтверждается. Наблюдения такого рода над разными видами животных показывают, что особи с невыраженными признаками генетического здоровья получают шанс на размножение и передают свои гены дальше³³. Про человека в этой связи, кажется, и добавить нечего, настолько это очевидно без любого статистического эксперимента.

Казалось бы, такие наблюдения должны были полностью опровергнуть теорию «полового отбора». Но, скорее всего, она имеет ограниченное применение, просто мы не знаем, какое в точности. Понятие «полового отбора» – такая же банальность, как и понятие «естественного отбора». Он существует, но не обязательно должен оказывать значительное (и при этом одинаковое у всех) влияние на формирование особенностей популяции и вида. И главное, что это влияние нельзя заранее предсказать, как невозможно предсказать, какой внешний признак будет благоприятствовать размножению, а какой нет.

В современном человечестве, как упомянуто в § 1.3, различия в интеллекте часто не оказывают влияния на успех размножения либо даже иногда степень плодовистости и доступа к жизненным ресурсам находится в обратной зависимости от степени интеллектуального развития. Никакой однозначной корреляции тут не просматривается. И это наблюдается в конкуренции не только между индивидами, но и между популяциями.

Между тем, современные биологи доказывают, что подобная ситуация – равенство возможностей для размножения у лучших и худших особей – имела место ещё на самых ранних этапах эволюции гоминид. Так, Александр Марков пишет:

«Новые данные по ардипитеку³⁴ укрепили доводы в пользу ведущей роли изменений социального и полового поведений в ранней [выделено мною – Я. Б.] эволюции гоминид… Самцы ардипитека… не имели крупных клыков, которые могли бы, как у других обезьян, постоянно затачиваться о коренные зубы нижней челюсти и использоваться в качестве оружия и средства устрашения самцов-конкурентов … Крупные клыки у самцов-приматов – надёжный индикатор внутривидовой агрессии. Поэтому их уменьшение у ранних гоминид, скорее всего, свидетельствует о том, что отношения между самцами стали более терпимыми. Они стали меньше враждовать друг с другом из-за самок, территории, доминирования в группе… В результате описанных событий у наших предков сформировался социум с пониженным уровнем внутригрупповой агрессии. Возможно, уменьшилась и межгрупповая агрессия… Снижение внутригрупповой агрессии создало предпосылки для развития кооперации, взаимопомощи»³⁵.

Ему вторит Марина Бутовская:

«Любое проявление антисоциального агрессивного поведения на внутригрупповом уровне становилось социально наказуемым и потому неадаптивным для индивида. Раз изобретённая и отработанная на групповом уровне практика эгалитаризма не могла остаться незамеченной соседними популяциями. В условиях, когда ограничения на неравное распределение пищи являлись залогом выживания группы, эгалитарные стратегии постепенно вытесняли деспотические отношения»³⁶.

Если это верно, значит, внутривидовая конкуренция у предков людей никак не могла ужесточать естественный отбор и стимулировать эволюцию. Гипотеза снижения внутривидовой агрессии, появившаяся для трактовки одного наблюдаемого факта, явно противоречит объяснению, согласно теории естественного отбора, другого наблюдаемого факта – феноменально быстрых темпов эволюции гоминид. Таким образом, чисто логически какая-то одна из теорий в данном случае неверна, а возможно, что и обе.

Приверженцы вышеуказанных гипотез о «толерантных» межсамцовых отношениях, присущих уже ранним этапам эволюции гоминид, любят сравнивать наших предков с шимпанзе-бонобо, в стаях которых царят, если верить таким биологам, мир да сплошная любовь всех со всеми. Что же, может быть, и вправду царят. Да только эти бонобо ничуть не изменились за два миллиона лет. Мозг у них нисколько не подрос, а у гоминид – вырос почти в три раза. Хорошо бы ответить, почему у предков людей «половой отбор» действовал совсем иначе, чем у бонобо? Почему он стимулировал рост мозгов? Но такого ответа нет.

Оба цитированных автора, как и ряд других, основываясь на зарубежных исследованиях, также довольно убедительно отстаивают версию весьма раннего – несколько миллионов лет назад – появления моногамной семьи у предков человека. Однако моногамия значительно увеличивает шансы передачи самых различных генов в потомство и также резко снижает жёсткость внутривидовой селекции. То есть, фикция «полового отбора» не может объяснить, почему австралопитеки (как нас уверяют) дало начало людям, а не остались, подобно бонобо с их «свободной любовью» или орангутангам с их моногамией, такими, какими были два миллиона лет назад – с мозгом порядка 500 кубических сантиметров.

1.8. Гипотеза земноводного предка

Из затруднений, связанных с объяснением происхождения человека от обезьяны, отдельные учёные издавна пытались выйти путём альтернативной концепции эволюции. Не отвергая саму идею эволюции в принципе, они предлагали иную схему развития органического мира, точнее – той его ветви, что ведёт к человеку. Одну из самых известных гипотез на этот счёт предложил германо-чилийский учёный Макс Вестенгёфер, сопредседатель «Германского общества расовой гигиены» в 1922–1929 гг. Среди его научных заслуг выделяются доказательства существования сифилиса в Америке до прихода европейцев и обоснование прямого влияния бедности на заболеваемость и смертность – концепция, сыгравшая большую политическую роль в странах Латинской Америки.

В 1926 году в статье «Свидетельства против дарвиновской концепции происхождения видов» он выдвинул положение о том, что человек не принадлежит к отряду приматов, а представляет собой совершенно особый отряд, отделившийся ещё в мезозое от ранних млекопитающих и развивавшийся параллельно. В 1942 году в книге «Особый путь людей», вышедшей в Берлине, он суммировал свои взгляды на эволюцию человека. Вестенгёфер стал основоположником так называемой теории акватического предка человека или просто акватической теории.

По мнению Вестенгёфера, целый ряд анатомических особенностей строения человека служит доказательством того, что предки человека были водными существами. Это, например, слой подкожного жира, редкость волос на теле и направление их роста, плоская ступня, редукция обоняния и многое другое. Все эти признаки могли сформироваться только как адаптация к водному образу жизни, помогали при плавании. Человек, в отличие от высших антропоидных обезьян, не испытывает панического страха перед водой. Наоборот, новорождённый младенец обладает врождённым плавательным инстинктом. Это ли не яркое доказательство того, что наши предки вышли из воды?

Почти в то же самое время аналогичную гипотезу начал разрабатывать английский биолог, исследователь морских биоценозов, будущий основатель «Центра религиозных опытных исследований» сэр Алистер Клэйверинг Харди³⁷. Он отверг предположение, что для возникновения отличий человека от приматов потребовалась сотня миллионов лет эволюции. По его мнению, хватило бы и десятка. Биология человека не даёт оснований исключать его из отряда приматов. Свои первые идеи о связи происхождения человека с водой Харди высказывал ещё в 1930-х гг. По совету коллег, он решил повременить с их популяризацией.

Повторно он предложил их на суд научной общественности уже после того, как стал всемирно знаменитым учёным. 5 марта 1960 года на заседании «Британского подводного клуба» в Брайтоне Харди произнёс речь «Был ли человек в прошлом сильнее связан с водой?» 17 марта она была опубликована в “New Scientist”. Как и следовало ожидать, профессиональные антропологи на неё отреагировали вяло, так как она исходила от «непрофессионала», пусть и выдающегося биолога.

По мнению Харди, прямохождение и другие особенности предков человека сформировались в условиях жизни на мелководье, на морской литорали, куда они были вытеснены из саванны своими конкурентами. Это произошло около 10 миллионов лет назад. Около 5 миллионов лет назад наши предки, уже прямоходящие, вернулись в саванну и начали осваивать новое жизненное пространство. То есть, древнейшие обезьянолюди были не водоплавающими животными, подобными выдрам, но всё-таки тесно связанными с водой в своём образе жизни.

В 1972 году гипотеза «акватического предка» получила неожиданную поддержку со стороны писательницы-феминистки Элен Морган. Она увидела в ней оружие против «сексистской» гипотезы о том, что обезьяна превратилась в человека благодаря охоте в саванне. Морган провозгласила, что решающая роль в первобытных коллективах принадлежала не мужчине-охотнику, а женщине-собирательнице съедобных моллюсков. Благодаря своему кричащему «прогрессивному» пиару, её творение привлекло внимание учёных-биологов.

Среди последующих разработок акватической теории можно упомянуть статью советского философа Л. Ибраева (1989). В ней такими штрихами, заимствованными в целом у предшественников, нарисована альтернативная картина антропогенеза:

«Многие противоречия и неясности в современной теории антропогенеза устраняются, если допустить, что непосредственными предками людей были не волосатые, маломозглые и неуклюжие выходцы из леса, а голые, большеголовые и двуногие прибрежные обезьяны (назовём их по имени древнегреческих речных нимф – наяпитеками). Они обитали в неогене, несколько миллионов лет назад, по берегам рек, ручьёв, озёр и других пресных водоёмов в полусаванной предгорной местности, бродили по мелководью, кормились ловлей моллюсков, раков, лягушек, черепах, грызунов, собиранием птичьих яиц, кореньев, ягод, фруктов и использовали для вскрытия раковин и панцирей расколотую гальку, палки и кости.

Вода и занятость передних лап собиранием помешали наяпитекам опуститься на четвереньки и обусловили развитие прямохождения, а дно мелководий, часто мягкое, требовало больших плоских ступней… Выпячивание носа и поворот ноздрей вниз стали защитой от встречного тока воды при нырянии и действия солнечных лучей при прямохождении»³⁸.

Новшеством в данной статье была критика концепции «приморской обезьяны». По мнению Ибраева, «на взморье обезьяны не смогли бы выжить». Во-первых, «в тропиках морские побережья и лиманы всюду, где есть влага, зарастают непроходимыми мангровыми лесами». Ошибочность этого утверждения отметил в комментарии к данной статье биолог А. В. Яблоков. Во-вторых, «море слишком сурово, чтобы терпеть половинчатость». С научной «точностью» такого определения излишне полемизировать.

Ибраев предположил, что такие полуводные, приречно-приозёрные обезьяны давно известны науке, и это не кто иные, как австралопитеки. В § 4.2 будет рассматриваться возможность совмещения имеющегося палеоантропологического материала с гипотезой околоводной обезьяны. Здесь же следует отметить, что эта гипотеза и этот материал не противоречат друг другу. Множество костей и орудий древнейших гоминид находят именно около водоёмов, и вряд ли это объясняется только условиями захоронения ископаемых останков, помимо экологии наших далёких предков.

Далее, в наше время некоторые учёные поддерживают гипотезу об исключительно важной роли поедания морских моллюсков для «белковой диеты» обезьяночеловека и развития его мозга³⁹. Наконец, антрополог Станислав Дробышевский отмечает:

«Эволюция предков человека, начиная с австралопитеков, шла рядом с водой, у человека в самом деле полно адаптаций к жизни рядом с водой, но не в воде. Лично я считаю, что у этой концепции есть большое будущее, её зря часто недооценивают и отвергают с ходу. Человек водолюбив, это факт, но человек – не водоплавающее животное, он никогда не был специализированным водным животным»⁴⁰.

У австралопитеков (§ 2.9) отдельные признаки двуногого передвижения сочетались со столь же явной приспособленностью к хождению на четырёх лапах. На одни лишь задние ноги австралопитеки ещё не встали твёрдо. Весьма возможно, что выпрямленное положение тела австралопитеков облегчалось пребыванием его нижней части в воде, благодаря чему уменьшался его вес, и лучше поддерживалось его равновесие на двух конечностях.

Согласно гипотезе Б. Ф. Поршнева (см. следующий параграф), способ добывания пищи у археоантропов (вылавливание плывущих туш павших животных) приводил к концентрации их стоянок у воды, что чётко засвидетельствовано археологическим материалом. Однако можно предполагать, что само тяготение археоантропов к воде и выбор таких пищевых предпочтений были обусловлены приспособлениями к околоводному образу жизни, возникшими у их предков.

Итак, те существа, которых антропологи издавна знают под именами австралопитеков, питекантропов и т. д., и считают предками людей по прямой линии, вполне могли быть и, скорее всего, были околоводными животными. Особый род или семейство «земноводных обезьян», кажется, незачем искать.

Однако теория акватического предка не объясняет главного: как такая полуводная обезьяна превратилась в разумное существо, способное, к тому же, жить почти в любой природной зоне земного шара? Какая разница, где происходил пресловутый естественный отбор – на суше или в воде – если мы не знаем, как конкретно он происходил? Поэтому подобная замена сухопутной обезьяны на земноводную это всего лишь замена одного неизвестного на другое столь же неизвестное и так же ничего не проясняющее.