Читать книгу: «Анти-Дарвин: неудобная антропология», страница 3

1.3. Зачем людям большие мозги?

Этот вопрос поставил ещё Альфред Уоллес в своём труде «О теории естественного отбора» (1870), доказывая, что естественный отбор не мог создать большого мозга людей. Мол, когда человек ещё целиком принадлежит природе, на уровне дикарей каменного века, вроде бушменов или андаманцев, крупный мозг просто не нужен. Преимущества сложно устроенного мыслительного аппарата выявились только с развитием человеческой культуры, а не в процессе природной эволюции предков человека. Следовательно, остаётся заключить, что большой человеческий мозг – некое свойство, заранее созданное высшей силой для того, чтобы оно проявило свою полезность для человека в дальнейшем.

Статусная наука в наше время отвергает такой телеологизм:

«Придумать и некогда изготовить каменный топор было, видимо, не легче, чем в наши дни изобрести лазер… Первобытный человек, вооружённый лишь копьём, убивал мамонтов тысячами… Уоллес ошибался: убить саблезубого тигра тобой же изготовленным копьём, пожалуй, труднее, чем в наши дни решить дифференциальное уравнение»¹⁰.

Никаких подтверждений этим умозаключениям, в которых умственный и физический труд ставятся на одну доску (что характерно для советского и постсоветского общества), нет. Вдобавок не существует твёрдых и несомненных доказательств охоты предков Homo sapiens на крупных животных. Такая способность приписывается им некоторыми археологами по аналогии с современными дикими племенами, но эта экстраполяция не имеет однозначного подтверждения на конкретном материале.

Кое-кто из нынешних известных эволюционистов нет-нет да и приходит с другой стороны практически к тем же самым выводам, что и Уоллес.

«Приходится признать, что “интеллект” (в человеческом понимании), по-видимому, не является критичным для выживания большинства животных, что он – некий эпифеномен, побочный эффект более важных для их жизни поведенческих механизмов»¹¹.

Чтобы не отказаться от дарвинизма, современная биология вынуждена исходить из презумпции, что у людей в процессе эволюции было иначе, и что крупные размеры мозга обусловили некие важные конкурентные преимущества нашим предкам. Эти преимущества должны были компенсировать (в «жёсткой борьбе за существование», напомню) огромные неудобства, которые большой мозг причиняет своим обладателям. Достаточно назвать два из них. Первое – человеческий мозг расходует на свою работу 20–25 % энергии, идущей на питание человеческого организма (для сравнения: шимпанзе – 8 %). Второе – большая голова человеческого детёныша является причиной многих осложнений при родах. Она же, по-видимому, выработала у наших предков широкий женский таз, который функционально неудобен для бега (то есть всё для той же борьбы за выживание).

Выдающийся американский палеонтолог Джордж Симпсон, крупный специалист по кайнозойским млекопитающим, считал, что «человека следует рассматривать как млекопитающее, у которого скорость эволюции выше средней»¹². Получается, выше, чем в среднем у мартышек, свиней, кроликов, землероек… Но ведь скорость эволюции должна быть прямо пропорциональна скорости смены поколений, а почти все млекопитающие достигают репродуктивного возраста быстрее, чем человек! Антропоидные обезьяны, из которых вышли предки людей, также относятся к млекопитающим с наиболее долго наступающим сроком размножения. Кроме того, и детёнышей они производят в своей жизни, сравнительно с большинством других видов зверей, очень мало. Не парадокс ли?

У обыкновенного шимпанзе самцы становятся половозрелыми к 8 годам, самки – к 6. У шимпанзе-бонобо самки начинают рождать детёнышей только в 13 лет. У горилл самцы созревают в 11 лет, самки – в 10. Орангутанги-самцы начинают размножаться с 14 лет, самки – с 8. Таким образом, все высшие приматы, включая, естественно, человека, относятся к млекопитающим с наиболее длительным циклом обновления поколений. При этом логично полагать, что у предков человека, кои были стадными животными, не могло не быть подавления начала размножения у самцов-подростков доминантными особями. Поэтому в реальности мужчины, даже древних видов людей, всегда в первый раз зачинали потомство существенно позже, чем могли бы это сделать исходя из физиологии.

Возникает оправданное недоумение: если при столь позднем начале размножения естественный отбор так быстро действовал на человека в сторону увеличения объёма мозга и развития умственных способностей, то, наверное, этот отбор был весьма жёстким, если не сказать жестоким?

Итак, получается, что наши далёкие предки были поставлены в некие весьма неблагоприятные условия среды, которые стимулировали быстрый естественный отбор в сторону увеличения интеллектуальных способностей.

Хорошо. А какими конкретно были эти условия?

На этот вопрос эволюционисты не могут ответить ничего определённого. Любое предположение по нему не проверяемо в опыте.

Между тем, есть способ проверить предположение о критическом значении уровня интеллекта для преуспевания человеческих популяций.

Из гипотезы об адаптивном характере интеллекта следует, что популяции с более высоким средним размером мозга (более высоким средним уровнем интеллекта) должны добиваться большего успеха в борьбе за существование, чем популяции со сравнительно меньшими параметрами умственной сферы.

В наше время по соображениям «политической корректности» не приветствуются исследования, демонстрирующие неравенство человеческих рас по когнитивным способностям. Априори предполагается, что все люди равны, хотя это есть самое большое противоречие дарвинизму, исходящему из прямого жизненного наблюдения о неравенстве особей любого вида по своим способностям (в этом, кстати, убедительная сила дарвинизма). Однако практические исследования показывают неодинаковость больших групп человечества, традиционно именуемых расами, по многим свойствам.

В частности, большой экспериментальный материал собран в работах англо-канадского психолога Джона Филиппа Раштона и англо-ирландского психолога Ричарда Линна¹³. Он подвергнут жесточайшей критике с позиций «политкорректности», но в фактическом плане никогда не был опровергнут. Из этих исследований явствует, что наивысшими когнитивными способностями в человечестве обладают популяции монголоидной расы на Дальнем Востоке Азии. Таковые способности европеоидной расы ниже, ещё несколько ниже способности негроидной расы, а замыкают «таблицу» австралийские аборигены и южноафриканские бушмены. Причём различия в среднем уровне интеллекта прямо пропорциональны различиям в средних значениях объёма головного мозга.

Исходя из гипотезы решающей роли интеллекта для преуспеяния людей в борьбе за жизнь, следовало ожидать, что и по своему вкладу в современную цивилизацию популяции выстроятся в указанном порядке.

Для аборигенов Австралии и бушменов Южной Африки гипотеза как будто оправдывается. Эти популяции действительно являлись культурно отсталыми и до знакомства с другими расами не смогли самостоятельно перерасти рамки каменного века. Но в отношении больших человеческих рас гипотеза не действует. Из неё следовало бы, что нации Восточной Азии должны были достичь культурного и политического доминирования на нашей планете раньше всех других. Этого, однако, не произошло, и современная глобальная цивилизация есть наследие, главным образом, всемирной колониальной экспансии европеоидной расы – всего лишь второй по интеллекту на Земле. Очевидно также, что и негроидной расе некоторое отставание в среднем IQ отнюдь не препятствует успеху в борьбе за жизненное преуспеяние в современном мире.

Таким образом, на материале современного человечества полностью опровергается гипотеза о том, что более интеллектуально развитые популяции всегда вытесняют менее интеллектуально развитые, и что, следовательно, больший размер головного мозга всегда должен был давать какие-то конкурентные преимущества.

Тут даже и без глубоких научных исследований каждый может воочию, в повседневном опыте, наблюдать такую тенденцию, что интеллектуалы, как правило, менее плодовиты, да и не всегда более преуспевающи по сравнению с прочими людьми. То есть высокий уровень умственного развития не всегда обеспечивает успех в размножении или в социальной конкуренции, а стало быть, и в борьбе за существование.

Другой пример связан с полным замещением неандертальцев (Homo neanderthalensis) кроманьонцами (Homo sapiens) 45–25 тысяч лет назад. Из теории естественного отбора следовало бы, что кроманьонцы победили неандертальцев в борьбе за существование прежде всего потому, что интеллектуально их превосходили. Вообще, исчезновение неандертальцев – одна из зловещих тайн человеческой доистории. И не в последнюю очередь потому, что никаких признаков более высоких умственных способностей сапиенсов по сравнению с неандертальцами в тот период, когда первые вытеснили вторых, не наблюдается.

Средний размер мозга неандертальцев был больше, чем в среднем у современного человека и такой же, как у древнейших представителей нашего вида. По сумме многочисленных измерений, «объём эндокрана у современных людей в среднем, как минимум, на 100 куб. см меньше, чем у неандертальцев»¹⁴. У кроманьонцев – первых сапиенсов, заселивших Европу, – он был настолько же выше, чем у нас и наших современников, и равен «средне-неандертальскому» (см. график 3).

Что неандертальцы были «головастее» нашего брата, известно давно и всегда вызывает раздражение у тех, кто считает нас некоей «вершиной эволюции». Нарушение негласного постулата «чем крупнее мозг, тем вид умнее, значит прогрессивнее» традиционно объясняется тем, что мозг неандертальца был-де менее совершенен, чем мозг сапиенса. Однако «сопоставление эндокранных слепков неандертальцев и гомо сапиенс не позволяет выявить сколько-нибудь существенные различия, которые определённо указывали бы на интеллектуальное превосходство одного вида над другим»¹⁵, – утверждает антрополог Леонид Вишняцкий.

Часто повторяющиеся указания на то, что у неандертальцев якобы были слабее, чем у нашего вида, развиты лобные доли мозга, наиболее ответственные за интеллект, по мнению этого исследователя, несостоятельны:

«Что касается неандертальцев, то, судя опять-таки по их эндокранам, с лобными долями у них всё было в порядке – ни по размеру, ни по форме они не отличались сколько-нибудь существенно от наших. Более того, как показывают специальные измерения, они, вероятно, даже несколько превосходили наши лобные доли по ширине – и относительной, и абсолютной. Во всяком случае, отношение ширины переднего (лобного) отдела мозговой полости к её максимальной ширине у неандертальцев в среднем чуть больше, чем у современных людей.

Конечно, убегающий назад лоб ископаемых гоминид вполне может ввести кого-то в заблуждение при оценке их интеллектуальных способностей, но антропологи уже давно поняли, что такую форму лобная кость гомо неандерталенсис, а также и гомо гейдельбергенсис¹⁶, имеет только снаружи и только потому, что она у них сильно утолщена в нижней части, в районе надбровья, за счёт “раздутых” лобных пазух. Что же касается внутреннего контура передней части мозговой полости, то он стал вертикальным, как минимум, полмиллиона лет назад и с тех пор почти не менялся, так что в этом отношении гомо сапиенс, в общем-то, совсем недалеко ушёл от предшествовавших ему видов»¹⁷.

Правда, есть учёные, которые оспаривают выводы и заключения тех исследователей, на работы которых в данном случае опирается Вишняцкий. Но наличие разногласий означает по меньшей мере одно: наука не располагает свидетельствами интеллектуального превосходства кроманьонцев над неандертальцами. Уж точно не разница, коей не было, в размерах мозга помогла Homo sapiens победить Homo neanderthalensis в борьбе за жизнь.

Археологических признаков того, что кроманьонцы создавали какие-то более продвинутые технологии, имели более совершенные орудия труда и более эффективное оружие, чем современные им последние неандертальцы, также до сих пор не обнаружено. Таким образом, и материальная культура не свидетельствует в пользу умственного превосходства тех, первых, кроманьонцев над неандертальцами.

Третий пример касается изменения размеров мозга у самих Homo sapiens на протяжении последних 30 тысяч лет. Мозг, как уже сказано, в среднем немного уменьшился. Таким образом, эволюция Homo sapiens показывает, что рост объёма черепной коробки не всегда сопутствует прогрессу вида. Аргументов для утверждений, что у других видов человека было по-другому, нет. Теория Дарвина, как было показано, переносит механизмы внутривидовой эволюции на превращение одних видов в другие. Однако в данном примере такой перенос означал бы то, что в эволюции рода человеческого не должен был происходить рост размеров мозга.

Итак, в тех редких случаях, когда гипотеза о позитивной роли интеллекта для естественного отбора в человечестве может быть подвергнута критическому опыту, она не оправдывается. Для утверждения же, будто в отношении предков Homo sapiens фактор естественного отбора действовал как-то иначе, нужны конкретные аргументы. А их нет.

Следовательно, естественный отбор в популяциях древних людей не обязательно должен был работать на увеличение средних размеров мозга.

Между тем, увеличение этих размеров на длинном (последние два миллиона лет) отрезке времени – наблюдаемый палеонтологический факт. Приходится предполагать, подобно создателю теории естественного отбора Уоллесу, что большой человеческий мозг обусловлен каким-то иным, неизвестным фактором, помимо естественного отбора.

Одна из наиболее известных альтернативных теорий движущих сил эволюции была сформулирована выдающимся русским биологом и биогеографом Львом Бергом в 1922 году. В работе «Номогенез, или Эволюция на основе закономерностей» он показал невозможность образования новых форм в живой природе только путём естественного отбора.

«Всё известное по этому вопросу говорит за то, что естественный отбор, вопреки мнению Дарвина, вовсе не отбирает счастливые уклонения, обрекая на гибель остальные, а напротив – сохраняет норму. Он является деятелем не прогрессивным, а консервативным. Естественный отбор отсекает все уклонения от нормы как в сторону плюса, так и минуса, как счастливые, так и несчастные, закрепляя средний, нормальный образец…

Но, скажут нам, неужели можно отрицать положение, что естественный отбор будет благоприятствовать той особи, у которой случайно окажется полезный признак? А если он ей будет благоприятствовать, то других должен уничтожить.

На это мы ответим следующее. Таких единичных счастливых наследственных уклонений в природе вовсе не бывает или, точнее, они если и бывают, то столь редко, что практически вероятность их возникновения равна нулю. Случайное счастливое наследственное уклонение у одной особи может приключиться в истории Земли один раз, и для эволюции органического мира подобный случай не будет иметь никакого значения…

Новообразования в органических формах происходят вовсе не случайно, а закономерно. Они сразу захватывают громадные массы особей…

Как известно, при развитии особи наблюдается как бы повторение тех стадий, через которые предположительно прошла эволюция данной группы… Однако закон этот выражает собою только некоторую частицу действительности, которая на самом деле много сложней… Развитие признаков идет разным темпом: одни признаки повторяют собою то, что уже известно в других группах, стоящих на той же ступени организации или ниже, напротив, другие признаки предваряют то состояние, какое наблюдается у более высоко организованных групп или еще осуществится со временем в более молодых геологических отложениях…

Индивидуальное развитие может не только повторять филогению, но и предварять её… Предварение же признаков говорит о том, что в данном случае развитие предопределено, что здесь трансформизм есть в буквальном смысле слова “эволюция”, т. е. развёртывание уже существующих задатков… Очевидно, все те признаки, относительно которых можно говорить о “повторении” и “предварении”, все они развиваются закономерно и не подчинены действию естественного отбора… Предполагать, чтобы наследственных вариаций было бесконечное множество, немыслимо…

Сравнительная анатомия и палеонтология с очевидностью показывают нам, что бесконечного числа вариаций нет, что признаки образуются в нужном месте и в нужном числе, что есть определённое направление в ходе эволюционного процесса. Насколько мало развитие подчинено случайностям, можно видеть хотя бы по широко распространённому явлению конвергенции: в группах, иногда очень далеко отстоящих одна от другой, появляются сходные признаки…

Явления предварения признаков, затем – повторение онтогенией филогении, наконец, конвергенции и влияния географического ландшафта – всё это указывает, что естественный отбор бессилен не только в создании, но и выделении чего-либо нового.

Образование новых признаков идёт не случайно, а на основе закономерностей: новые признаки появляются в определённом, ограниченном количестве, в определённых местах органа или организма, с определённой амплитудой изменчивости. К этому процессу можно было бы применить слова Ньютона: “Природа ничего не делает напрасно и не достигает с помощью многого того, что может быть достигнуто с помощью немногого”…

Итак, развитие организмов есть закономерный, стало быть – идущий в определённом направлении процесс, или номогенез»¹⁸.

Не стану вдаваться в разбор дискуссии, уже почти столетие идущей вокруг идеи направленной эволюции, равно как и в правомерность трактовки Бергом своих наблюдений, предъявленных в качестве доводов теории номогенеза. При всей очевидной справедливости претензий к теории естественного отбора и явной неспособности такой теории объяснить все наблюдаемые явления эволюции, сам принцип предопределённости эволюционных изменений, выдвинутый Бергом, вряд ли может быть подвергнут критической проверке.

Кроме того, невозможно согласиться с тем, чтобы изменение условий окружающей среды совсем не оказывало влияния на естественную селекцию. Значит, естественный отбор служит сохранению не вообще неизменной нормы, образца, а только целесообразной нормы при данных условиях окружающей среды, которые сами непрерывно изменяются.

В теорию номогенеза легко вписать любые изменения живой природы, в том числе и происходившие с гоминидами в течение их геологической истории. Естественный отбор как закрепление нормы способствовал сохранению признаков тех или иных видов гоминид и препятствовал их значительным изменениям, особенно росту объёмов головного мозга, на протяжении сотен тысяч лет. В рамках видов происходили колебания вокруг каких-то средних величин. Но изредка происходили трансформации этих видов один в другой по не вполне понятным причинам. Почему не постулировать, что эти филогенетические изменения были «предварены» ещё на стадии онтогенеза?

Для критической проверки теории номогенеза потребовалось бы предсказать, на основании онтогенетических (зародышевых) особенностей какого-нибудь вида живых существ, какие изменения могут произойти с этим видом в будущем, во что он проэволюционирует. Но как долго пришлось бы ждать такой проверки? Впрочем, этой неопределённостью и несоответствием критерию фальсифицируемости теория номогенеза не отличается от уоллесовско-дарвиновской теории эволюции путём естественного отбора.

Теория номогенеза утверждает, что вид в ходе эволюции не расщепляется, как это следует из дарвиновской теории, а меняется весь сразу, целиком. Старинная схема эволюции человека, присутствовавшая в учебниках до конца прошлого века (и сохраняющаяся в настоящее время в хронологическом делении на археоантропов, палеоантропов и неоантропов), намеренно или нет, полностью следовала номогенетическим представлениям. Сначала была стадия археоантропов¹⁹, представленная видом Homo erectus (или Pithecanthropus erectus), которую в один прекрасный момент по всей ойкумене сменила стадия палеоантропов²⁰ (вид Homo neanderthalensis). Затем подошло время, и опять же почти моментально и везде появился неоантроп, сиречь наш вид Homo sapiens. Рассуждали и о том, что расы современного человека параллельно и независимо возникли от рас предшествовавшего вида.

Развитие палеонтологических исследований показало несостоятельность этого представления. Выяснилось, что разные виды ископаемых людей нередко длительное время проживали на одной территории.

Теория номогенеза ничего не даёт для объяснения самого возникновения человека, кроме постулата: человеку было предопределено явиться на свет в силу непознанных пока причин. В сущности, это ничем не отличается от концепции Высшего замысла, от концепции Творения, только растянутого во времени. Возможно, правда, что в итоге не останется ничего другого, как эту концепцию принять. Но для начала стоит рассмотреть разные другие «поправки» к дарвиновской теории происхождения человека, а заодно попытаться понять суть эволюционных изменений, если таковые были, на пути к его появлению.