Читать книгу: «Норма II», страница 8

– И что? Ван Гог работал исключительно ради собственного удовольствия. А мы… По моему ощущению, мы делаем что-то нужное не только нам. Иначе, почему я так устаю?

Норма вскинула на него взгляд, полный теплоты.

– Сколько же в тебе чистой… детскости.

Алекс мотнул головой, отвернувшись от неё, чуть ли не возмущённо. Норма тронула рукой его руку.

– Ну что ты? Если бы не это, я бы, может, и не поддалась на эту авантюру.

– Для кого это всем авантюрам авантюра, так это для меня! На подготовку к лекциям остаётся только ночь. Скоро, наверно, с кафедры выгонят. Пойду в прорицатели. Прорицание первое: презентация будет, хочешь ты этого или нет.

Норма лишь повела плечами.

– Иногда упрямством напоминаешь мне Криса.

«Ты ещё не знаешь, – думал Алекс, – как тебе везёт, что ты нигде не бываешь. И без того с десяток ТВ каналов и газет изнывают от зуда заманить тебя на интервью. Ничего у них нет, кроме дурацких слухов о новоявленной Норме Джин, что только подстёгивает любопытство и азарт. Остаётся только кормить их обещаниями – после окончания съёмок фильма».

Кое-кого их поездки не оставили равнодушными. Эмили, отследив раз и два, что Алекс подвозит «самозванку», не смолчала. «Личным шофёром подрабатываешь? Им не положено интересоваться с кем их пассажиры проводят остальное время. Все уже знают, кроме тебя, наверно, про Дмитрия». Девушка шла ва-банк, зная нрав этого неуёмного парня и видя его красноречивые взгляды на партнёршу.

– Им предстоит сыграть такой накал… э… эмоций, что хорошо бы узнать друг о друге побольше, чем имена, – без выражения сказал Алекс, чувствуя внутри онемение, готовое перейти на язык.

Эмили говорила ещё горячо и много, не сдерживая высоких дребезжащих нот. Алекс же не проронил больше ни слова, укладывая в кейс распечатки сценария, которые не желали укладываться. Приходилось запихивать их силой, комкая так, что местами листы рвались.

«Ничего! Вот закончатся съёмки… Терпение!» Чем-то же надо себя успокаивать. «Одно знаю точно, тогда у озера не могло это быть случайной, ничего не значащей встречей! И не могла ведь и она не прочувствовать, что такие встречи – дар. Ни за что ни про что, неведомо от кого, и когда он накрывает, не понимаешь ещё, что он – один-единственный такой супердар в жизни.

Наложение каких-то травинок, умопомрачительных узоров ярко-жёлтого на голубом, криков голодных уток – понимаешь, что это всего лишь фон – когда проходит время. Но она? Понимает ли она, что с того дня жизнь его стала ожиданием одного. Увидеть её в наступившем дне, услышать её голос, вновь испытать эту радость – видеть её живой, дышащей, весёлой или грустной, застывшей в одной позе или кружащейся в танце… Жалкие самозванцы, корчащие из себя целителей, не знают, что действительно может лечить – один только её голос. Он говорит, что в мире нет ничего такого, окончательно плохого, чего нельзя было бы оборотить в хорошее. А взгляд поможет подняться тому, кто, не услышав её голоса, свалился в канаву. Ни одного дня без тебя не хочу, слышишь, Норма?»

 Порой же доходило до безжалостного и тупого разноса самому себе. Почему он никогда не может дать отпор тому, кому следует? Этой девушке, студентке своей. Слишком уж… предприимчивой. Столько всего предпринимает, что ничего не остаётся, как чувствовать себя паразитом. Алексу же всегда виделся правильным первый шаг – его собственный. Таких, как Эмили, он не то чтобы побаивался, они быстро гасили интерес к ним – сами. Все их стремления были как на ладони. По какому праву, его, мужчину, лишают возможности самому проявлять инициативу? Как назло, на его пути постоянно оказывались именно такие девушки, даже если поначалу это не бросалось в глаза. Может, это как раз из-за него? Излишняя мягкость или деликатность толкали их к этому?»

И другое почему. Почему он… На самом деле… боится? Вообще-то обычно это делают, не задумываясь – целуют того, кого хочется поцеловать. Но нет, не с ней. Не с этой девушкой, сидящей в его автомобиле. Как такое объяснить? В ней чувствуется, если не запрет, то… То что?! Неготовность? Неодобрение? В глубине даже самого ласкового её взгляда был слой, непонятный ему. Понятно было одно – он не может поцеловать Норму Джин.

Она покидала его автомобиль, пожалуй, чуть более поспешно, чем требовала простая вежливость. Может, и не давая себе в том отчёта. Порой, правда, её настигало чувство раскаяния, что она не выказала побольше тепла при прощании с Алексом. «Но… Разве может быть иначе? Это ведь идёт с самого начала. Когда я произнесла при нём это своё – «мой сын». Какой удар я нанесла самой себе! Я, почти столетняя, и он – дитя. Как его укололо, когда я ляпнула про его «детскость». Понимает ли он, что я, того не желая, сама прокопала эту пропасть между ними?»

Сексуальность без словарей

Прежде ничего подобного молодым актёрам испытывать не доводилось. От них теперь требовалась полная безоглядность, спонтанность, порывистость на грани истерии и… сдержанность в отношении главной героини, точнее, исполнительницы. Её видели на площадке считанные часы, необходимые для съёмок эпизода. И в её поведении по отношению к остальным было заметно лишь одно: стать чем-то вроде элемента обстановки, частью сочинённой истории без собственного характера, судьбы. Всегда в одном и том же серо-голубом костюме-худи, без косметики, без изысканной причёски. Она и не нужна была для её отросших волос с естественной волнистостью и блеском.

Ни с кем актриса не заводила разговоров, держа перед собой, как щит, листки с текстом сценария. Как можно меньше старалась находиться на виду, исчезая с глаз в крошечной гримёрной. Собственно, только так она вела себя и прежде.

Только так и можно и было себя вести в так называемом коллективе, отмеченном образцовой разобщённостью. Кроме студентов были набраны и актёры со стороны. Как паутина по углам, висели всегда над главной героиней завистливые или разоблачительные разговорчики, часто откровенно уничижительные. Вновь привыкать к такому? «Они просто не знают, что творится под всеми этими костюмами и шелковистой кожей. И слава богу!»

Стоило ли влюблённой Эмили так волноваться? Приметы бури, хоть и замеченные Нормой, всерьёз не овладели её вниманием. Оно уже было поглощено другим.

На первой же репетиции, задолго до их общих сцен, в короткий перерыв, когда остальные разошлись кто покурить, кто выпить кофе, к креслу Нормы, где она сидела, уткнувшись в сценарий, подошёл тот, на кого она толком даже не глянула в их первую встречу. Демиан, или Дем, он же Дмитрий – именно так и не иначе продолжал он себя именовать вне площадки, в длинном тёмно-сером, почти чёрном, сюртуке, в каких хаживали модники конца девятнадцатого века, бесшумно, как охотник, возник откуда-то сбоку. Уставился на неё немигающим взглядом, молча и бесповоротно отобрал у неё листки бумаги, переложив их на соседнее кресло, сжал её руки повыше кистей и плавно поднял из кресла. С уверенностью, в которой не было ни малейшего зазора для протеста или возмущения.

– Ты ведь не думаешь, что мы будем как все? Терять здесь время на эти вопли в пустоту, на это якобы искусство, чтобы потом навязывать его всем подряд – купите, пожалуйста! Стоящее искусство только одно – для двоих.

Её собственные руки показались ей странно тонкими. Она с удивлением посмотрела на одну и на другую. Он не так уж сильно сжимал их, но почему-то она знала, что если попытаться их вырвать, то наручники из его рук сомкнутся сильнее. В полутёмном зале оставили только один источник света, чтобы можно было видеть текст сценария – софит за спиной Нормы, который теперь светил прямо в лицо Дмитрия. От избытка света в этом лице появилось что-то искусственное – бледность, отливающая металлическим, глаза… Посмотрев в них, Норма замерла и почувствовала, как одежда прилипла к телу. Звуки её голоса застыли где-то то ли в груди, то ли внизу живота.

Металлический блеск в его глазах… Она рванула руки, и да, наручники сомкнулись сильнее. Дмитрий склонился ниже над ней, на лицо больше не падал холодный свет, и оно переродилось – в полное красок, насыщенных, чуть не до осязаемости. Избыточные губы в треть лица, формой повторяющие рот фараона Эхнатона, загадочнейшего из царей, порозовевшие под щетиной щёки, неспокойное мутновато-зелёное горение глаз… В них не было ни колебания, ни сомнения, одна насмешливая уверенность. Норма забыла, что надо освободить руки, ноги в коленях держали плохо, и, оставаясь в наручниках, она медленно осела назад в кресло.

В зал тем временем просочился кто-то с перерыва. Дмитрий нехотя выпустил её руки из своих, вручил ей её листки и тут же исчез.

Шевелиться ей не хотелось, или она не могла? Автоматически потёрла каждую из рук выше запястий.

– Тебе уже говорили, что ты дьявол? – выговорила она негромко, глядя ему вслед.

Вместо реплик очередной сцены, голову Нормы заполонили слова, не принадлежащие классику. «Для таких, как ты, чувства других та же пустота, плевать ты на них хотел. Наглость ли, смелость? Я это видела. Я знаю таких. Знаю тебя. Шутя привык первенствовать среди мужчин, запросто соблазнять женщин – даже не ради спорта. Какой спорт? Там надо что-то делать, а тут само идёт в руки. Но… Я не собиралась никуда идти!»

На репетиции ей всё же удалось не перепутать слова, но по её окончании она улучила момент, когда возле Алекса не толпился народ, и подошла к нему уже с собственной репликой: «Можешь сегодня не торопиться из-за меня. Хочу немного пройтись. Проветриться», – так именно и сказала. Он было удивился, но потом подумал – что такого в конце концов, каждому иногда хочется побыть одному. Работать приходится в таком напряжении. «Хорошо. Мне как раз надо тут ещё… Кое с кем… Только позвони потом из дома».

Не успела за Нормой закрыться дверь, как возле Алекса очутилась Эмили. В лице её не было и тени хищника, была лишь чарующая улыбка обожания и торжества.

Примкнуть к тем оригиналам, которые передвигаются по улицам с помощью своих собственных ног, Норме показалось не такой же экстравагантностью, она ещё раньше приметила, что в этом городе сохранилась такая непопулярная традиция. Их, конечно, было не много, но они встречались – сторонники пешего хода. Странно было другое, делали они это не совсем… вменяемо. Многие из них воображали, что гуляют не в одиночестве, а в компании с кем-то близким, громко разговаривая с пустотой возле себя, залепив при этом уши пластмассой.

Норма, впрочем, тоже продолжала беседу. Молча. «Мужчинам с его внешностью ничего не остаётся, как с юных лет становиться сердцеедами. Театральные замашки, умение блеснуть будто бы остроумием – успех обеспечен, даже при самом ненасытном аппетите. А его аппетит написан на лице. Аспирант кафедры прикладной физики. Так ему нужна какая-то физика».

Зачем? Зачем ей думать о таком? Об этом она не спрашивала себя. Просто шагала, шагала… Это попеременное переставление ног на автомате только немного удивляло – каким редким для неё было оно ещё тогда, в «первой серии». Однообразное движение ног, однообразные мысли… Ряд довольно однообразных домов вдоль дороги, занятых какими-то конторами, банками, магазинами.

Неожиданно она почувствовала на себе чей-то взгляд. Сквозь стекло витрины на неё внимательно смотрели двое мужчин и одна девушка. Чем-то напоминали они семью: все в комплектах худи, отличающихся только по цвету, выражение лиц одно на троих, не нейтральное или идиотское, вполне осмысленное. В их взглядах явное неодобрение, чуть ли не негодование – кто она, и по какому праву преспокойно ходит по улице, когда они должны торчать за стеклом в раз-навсегда заданных позах? Она хотела было улыбнуться не без злорадства, но тут спохватилась, не слишком ли бездумно это было на самом деле – «пойти по улице, вот именно по улице просто взять и пойти?»

Она остановилась, кажется, в секунду потеряв все силы. С трудом всё же заставила себя отвести взгляд от гладких пластмассовых лиц, и тогда смогла продолжить свой марш.          День хоть и клонился к закату, но солнце ещё светило. Было безветренно и по-летнему тепло. Никто из городских сумасшедших с законопаченными ушами, однако, не попадался навстречу. Норма была одна, провожаемая взглядами семьи в худи, и вдруг её оглушило – скрежет тормозов совсем рядом. Она успела отскочить от края тротуара, вплотную к нему прижался автомобиль, из окна которого на неё уставились насмешливые глаза.

– Ловко я тебя выкрал?

Норма, отступив ещё на шаг, лишь печально выдохнула:

– О чём ты?

Дмитрий распахнул перед ней дверцу.

– Об этом.

«Ловко. Если учесть, что у тебя есть пособники. Те, что подговорили меня пойти пешком, а не ехать в машине с Алексом». Она без лишнего усилия, молча захлопывает дверцу, и продолжает своё размеренное шагание дальше. Он на минимальной скорости тащится за ней.

– Заработаю штраф из-за тебя.

Она чеканит шаг, пристально глядя перед собой.

«Может, он лучше, чем та, ОНА? А может, они – ОДНО? Эти его глаза…»

Машина вдруг резко набирает скорость и вскоре исчезает за поворотом.

«Одна по улице…» Но, оказалось, недолго. Чуть ли не из-под земли перед ней вновь возник он, теперь бесколёсный. И вроде, в отличие от той, что когда-то сделала точно так же, в его глазах не было металла. Они опять смеялись, будто бы даже не зло. Всё равно никакой безопасности рядом с ним не было и в помине. С этими его преступными губами.

Как ни в чём ни бывало он пошёл рядом с Нормой расхлябанной, вызывающей походочкой. Всё у него было в движении, не только ноги – плечи, голова, длинные волосы чуть не до плеч, руки, он размахивал ими, будто читал продолжение прерванной лекции.

– Мне, вообще, нравятся все эти сумасшедшие у Фёдора. Такая одна большая лечебница для душевнобольных, где и сам главврач не так чтобы сильно нормальный. Да кому интересна норма? – он осёкся. – Ох, извини, я не о присутствующих, – с хамоватой улыбочкой.

Она даже приостановилась. И наконец посмотрела ему в лицо.

– А если я больше не хочу быть интересной? Вот именно! – слегка задрав подбородок. – Это бывает слишком вредно… для здоровья. И жизни, – уже иным тоном, и больше не глядя на собеседника, который после этих слов ничего не говорил.

Взгляд её скользнул по унылым липам вдоль тротуара, ещё не пожелтевшим, но посеревшим от пыли, и поплыл дальше, через дорогу. Глянула туда и обмерла.

На другой стороне улицы была уже законченная осень. Кто-то полностью выкачал из деревьев всю их зелёную кровь и заменил на жёлтую. «Ох!» – вздох непонятного страха остался внутри, глаза могли бы выдать этот страх, но они были спрятаны за очками.

– Не повезло тебе. Чтобы не быть интересной, тебе надо сначала умереть, а потом родиться вновь, – изрёк наконец Дем, медлительно берясь за тесёмки её капюшона, будто бы ненароком расположив руку у неё на груди.

Пауза.

– Не всегда это работает, – еле слышно, убирая его руку.

Но он слышит.

– Ты что, уже пробовала?

Норма поднимает на него молящий взгляд поверх тёмных очков и тут же жалеет об этом. Поздно. Когда целуются взгляды, поцелуй губ уже неизбежен. Очки куда-то исчезают с её лица, тётя Ида, Алекс, Крис смываются мутным ураганным потоком и, переворачиваясь, летят в тар-тарары. Исчезает и серое на этой стороне улицы, и жёлтое на другой. Его руки больше не расхлябаны, объятие прочнее капроновой сети, укол щетины в незащищённую щёку, ненасытные губы, не увернуться, аромат незнакомого парфюма ещё одной сетью… Он вытащил с её дна тяжёлую вязкую сладость, заменившую на мгновение тело и мозг. Сладость, наполовину состоящую из яда. После… выжатую и отравленную выпускает её из рук, почти ненавистную самой себе. Возвращает ей очки. Она вспоминает о капюшоне, которого нет на голове, еле-еле выбирается из тумана. С некоторым усилием делает шаг, другой. Движения уже не те, что минутами раньше. Надо продираться сквозь что-то.

– Почему рядом с тобой какая-то муть?

«Рядом с ним муть. Чем не оправдание? Не различимо, не видно толком, куда идёшь… Да и нет сил идти. Была бы скамейка…»

Отвечать на вопрос? Не его, не фараоново это дело. Его дело – шагать рядом, точно такой же небрежной походкой, что и пять минут назад, слегка приобняв спутницу за талию.

«Тебе ведь это нравится, его рука на твоей талии. Ну да, а зачем тогда талия? И так запросто он нашёл её в этой бесформенной хламиде».

– Это круто, что ты не побоялась добиться сходства с ней. И хирург крутой. Не хуже, чем она, получилась… Даже родинка. Не нарисована? – он беспардонно касается пальцем её щеки над уголком губ. – Богиня, загадка… Я тоже, когда смотрел фильмы с ней, представлял разное… Или фантазировал, что я её фотограф, то есть, твой… Я бы, конечно, только ню шлёпал. С богиней, наверно, интересно? – склонившись ближе к её лицу, слащаво понизив голос.

– Наверно. Но не значит, что и ей интересно со всяким. Если бы только в одном интересном было дело…

– Брось! Сексуальность, больше, чем она сама! В энциклопедиях не надо никаких определений, её фото, и всё. Сексуальность – вот! Она же не отделима от греха. Яблок – тонны на её счету. Моя бабушка, тогда работала как раз на Фоксе, рассказывала как-то, что в этом деле снобом она не была, ничего не стоило даже какому-нибудь гримёру или гримёрше…

– Враньё! Как звали твою бабушку? Я её знала? – разъярённая, она резко остановилась, и его рука слетела с неё.

– Н-не уверен. Хотя…

«Хотя я не знаю всех её знакомых», – не успел сказать он, а только опять схватил Норму за руки, потому что они обрушились на него со сжатыми кулаками. Лицо её исказилось, и вся она была пружиной, готовой распрямиться и выстрелить на поражение.

– Опять! Опять всё то же! Ведь я больше не виляю задницей. Не корчу эти рожи приторные! Почему? Ну почему… – кричала она, вырывая руки.

– Тебе и не надо ничем вилять. Я же говорю, ты… сногсшибательна… и в этой серятине!

Она опускает руки, потерявшие силу. Отворачивается от него, идёт дальше быстрым шагом.

– Знала бы, сколько о тебе болтают всякого. Уцелеть от зависти не каждому дано. В нашем деле это главная из удач. Считай, народ у нас пока ещё не профи, не изъеден молью, желанием «добра» коллеге ближнему своему. Ты – компьютерный дубль, не знала? Эксперимент на спор, из пробирки… Но могу их и разочаровать, если хочешь, я ведь уже протестировал – сначала руки, потом губы – не пластик, точно! Если дубль, то наука шагнула…

– Всё! Мы пришли.

Они остановились у металлической изгороди дома.

– Вот это?! Ну и домишко. На тюрягу похож.

Норма больше не смотрит на него.

– Пока.

– Привет! И зачем я, спрашивается, шёл? Да ещё пешком! Не пригласишь зайти? – не веря такому, делает шаг вперёд, почти прижав её к изгороди.

– Нет. До завтра. Забыл? Завтра наш эпизод. С утра.

– Лучше бы Кама Сутра. И ты ведь обязана опаздывать, забыла?

– Нет, я не хочу. Не хочу опять… – посмотрела вдруг на него в упор. – Ты не сказал, кем была твоя бабушка.

– Бабушка, бабушка!.. Это что, пропуск такой? Тогда пригласишь? – ухмыляясь, он всё не верил в отказ.

– Она была высокой, очень красивой с пронзительными ст… светлыми глазами?

– Ну, хотя бы! Да отвяжись уже с этой бабушкой! Я же тебя не спрашиваю, ты правда его дочь? Этого… инвалида? – он энергично вскинул руки на изгородь, взяв её в кольцо. Оглушающий рёв сирены. Он отпрянул назад, ошарашенный, отдёрнув руки, как от раскалённого железа.

Она хмуро глянула на него в упор.

– Нет, я не его дочь. Я его мать.

Уцепись за луковку

Не успела дотронуться до двери, как та отворилась, за ней встревоженный хозяин.

– Что это за тип? Что за выходки?

Норма проходит сквозь Криса, бросив на ходу.

– Дмитрий. Завтра увидишь наш материал.

Сказала, что есть не хочет. Лучше полежит, страшно устала. Свалилась как подкошенная. Обычно по вечерам у неё ещё находились силы поколдовать за компом над исправлением хромоты Криса, но не в тот день.

«Что это? Было что-то подобное раньше? Чтобы я так не хотела… хотеть. И кто это? Я? Да, я встречала таких, как он, и не считала их… уродами. Раньше меня вроде бы не мучило, на сколько минут или недель эта связь. Значит, то была не я? То есть, наоборот, сейчас – не я?»

– Крис!..

Из сумрачной глубины дома не сразу доносятся его неровные шаги. В этом приближении настороженность, не заходя в комнату, он останавливается у дверной притолоки.

– Ты ведь создал меня со всеми органами – надпочечниками, яичниками…

– Бог мой! Сколько тебе говорить, что ты…

– Ты задумал меня другой…

– Что за чепуха ещё такая? Не мог я ничего задумывать или загадывать, я не фокусник и не колдун какой-нибудь!

– Кто я? Скажи честно.

Он еле сдерживает вопль: «Ты Норма!». Только открыл рот и осёкся. Опустил голову.

– Я не знаю, – махнул рукой своим режущим жестом, отрезав себя от неё, и шагнул за порог. Но вернулся. – Если бы у меня был опыт, но я сделал это впервые, чёрт! Что, трудно понять?!

– Конечно, откуда тебе знать, если ты даже не знаешь – кто ты?

– И кто вот он – этот кактус, этот стул, – кричит, тут же сорвав дыхание. – Что за формулировки такие?! Может, надо просто поверить друг другу. Кем бы мы ни были. Иногда мне кажется, я до сих пор в той стеклянной камере… Только один человек мог бы вытащить меня из неё, – смотрит на Норму, лихорадочно нащупывая ингалятор в кармане.

– О, Крис… Я бы всё сделала для тебя! Но… как ты не понимаешь, пока я сама не пойму, на каком я свете. Эти новые науки, они могут свести с ума. Может, они и свели тебя? И что мне здесь делать? Ну, сыграю роль. А потом? Правда, надеть скафандр? Не зря мне привиделись голодные глаза, когда я очнулась.

– Ирэн мне говорила. Послушай, на красивых женщин всегда так смотрят, пора бы привыкнуть, – вдохнув лекарство, намного спокойнее.

– Я была так непроходимо глупа, что мне это даже нравилось – тогда. Вот те безумные выступления перед солдатами в Корее…

– Да уж, не выступление, а явление то было. Безумным хотя бы потому, что слушатели сидели в зимних куртках, а певица всё равно что без ничего с голыми плечами, и под ледяным дождём даже. Конечно, взирали на такую чокнутую, как на божество. И как они не возопили в один голос «Осанна!»?

– Я видела, как она закругляется, та площадка в полземли, и до самого горизонта они – тысячи молодых храбрых мужчин… Вот если бы они, послушав меня, никого бы никогда не убивали! Но они просто отдыхали, ликовали от радости, что видели меня. Ну, да, немножко и поклонялись. Ведь от такого можно быть без ума? Я и была тогда – на седьмом небе! А сейчас… вижу, их обожание, как и прочее, со всего мира – не стоит ничего! Нет, хуже, хуже! Оно истребляет. Мой образ – проклятье! Каждый из них хочет его, и ничего не остаётся от тебя, ты разлетаешься на атомы.

– Ну, подожди, какие атомы? Что за фантазии?

– Моя смерть была неизбежна. Те, кого я знала, были толпой каких-то… Карамазовых. Или хуже. Они приходили, у них были крючья, которыми хотели поймать и удержать меня. И всё равно… я, как идиотка, хочу снова быть во власти одного… Хоть и знаю, ЧТО он собой представляет. Потому… ненавижу себя. И ещё из-за того, что не хочу больше никого мучить. Чтобы кто-то сходил с ума от желания обладать мною. А затем – от ревности. А затем: от незнания, как избавиться и от неё и от меня. Из этого сценария не выбраться!

– Стоп. Психоаналитик из меня… официант из безногого. Тут материал для Фёдора Михайловича.

– Что ж, да, в последнее время мне случалось с ним беседовать. Непросто это, конечно. Слишком большая вера нужна в то, что говоришь. Я бы, знаешь, что ему сказала… – Норма быстро встаёт с постели и начинает кружить по комнате. – Фёдор, я после этой сцены «с ручкой» чувствую себя… последней сволочью. Зачем ты так со мной? Да, эффектно, эта медлительность, с которой я подношу руку к губам, пауза, подлый смех – бьёт по нервам, но… Да я там в сто раз хуже и подлее самой Катерины Иванны. Вот ты сам, как ко мне относишься? Любишь меня? Мог бы на мне жениться? Сомневаюсь. И как, кстати, прикажешь спасать мир? А? Пошаговой инструкции почему-то не дал. Знаю, что из другого романа, неважно.

– Отлично! Вот и скажи ему это всё сама.

– И скажу! Да он просто для красоты это ляпнул – про красоту. Красиво же!

А как? Как именно она его спасёт, этот несчастный мир? Что она будет делать? Вот я… Если считать, что была красива, кому помогла моя красота? А главное, меня… Меня! Не она ли погубила? И снова… И про луковку эту скажу – жуть! Разве не жуть сказать, что я и есть та баба злющая. Пусть даже она, но я не верю, что человек может так про себя – вывернуть всё наружу. То, в чём и себе неохота признаваться. Прямо, как у Ральфа…

– Ральф твой наверняка читал Достоевского. Но твоя злоба сейчас просто восхитительна! А что? Пока она есть, давай её заарканим и снимем «Луковку». Вместо Алёши я тут буду за кадром, а ты мне рассказываешь…

– Ох, кажется, я разозлюсь, так разозлюсь сейчас! Не видишь, я устала?! – она остановилась посередине комнаты, уперев руки в бока, со «злющей» физиономией.

– Я помню твоё фото в такой позе. С неё как раз и можно начать.

– Н-да… Чему тут удивляться, встречались режиссёры-садисты и похуже. Но чтобы без микрофонов, без света, без грима снимать непонятно как! Впрочем… Тебе виднее. Отвернись!

Она сбрасывает с себя костюм, сдирает с постели простыню, заворачивается в неё, как в саван…

– Не хотела, но кое-кто настаивает, чтобы пересказать эту басню. Я ещё в детстве её слышала от Матрёны, няньки.

"Жила-была одна баба злющая-презлющая и померла. И не осталось после неё ни одной добродетели. Схватили ее черти и кинули в огненное озеро, – Норма в своём саване с размаху бросается на кровать. – А ангел-хранитель её стоит да и думает: какую бы мне такую добродетель её припомнить, чтобы Богу сказать. Вспомнил: она, говорит, в огороде луковку выдернула и нищенке подала.

И отвечает ему Бог: возьми ж ты, эту самую луковку, протяни ей в озеро, пусть ухватится и тянется, и коли вытянешь ее вон из озера, то пусть в рай идет, а оборвется луковка, то там и оставаться бабе, где теперь.

Побежал ангел к бабе, протянул ей луковку: на, говорит, схватись и тянись. – она выпростала руки из простыни и, будто бы ухватившись за что-то, начала тянуться вверх. – И стал он её осторожно тянуть и уж всю было вытянул, да грешники прочие в озере, как увидали, что её тянут вон, и стали все за неё хвататься, чтоб и их вместе с нею вытянули.

А баба-то была злющая-презлющая, и начала она их ногами брыкать. (с омерзительными гримасами Норма извивается на постели, вытянув руки, будто бы уцепившись за что-то). „Меня тянут, а не вас, моя луковка…“. Только что она это выговорила, луковка-то и порвалась. И упала баба в озеро и горит по сей день. А ангел заплакал и отошел.

Знаешь ли, я – эта самая баба, Алёшенька".

Злющая баба зарывается с головой в простыню и исчезает под ней. Крис, усевшись на стул подле кровати, с нетерпением просматривает видео на телефоне.

– Вполне. А вот не кажется это тебе обыкновенным кокетством – признание в том, что она злющая баба? Просто, чтобы на Алёшу произвести впечатление? И ведь производит! Надрыва здесь, конечно, многовато. И срыва… в огненную лаву.

– Да просто сделать бы из этого анимацию, как для детей, вот что, – Норма выныривает из «озера» и садится, оставшись в простыне.

– Вот именно, её, анимацию! С твоим голосом. Видишь, как хорошо, что я тебя не пожалел. Я это давно усвоил, единственное лекарство от любой хандры или придури – работа. Тебе ведь полегчало? – она лишь неопределённо улыбается. Они сидят теперь друг против друга. – Меняется что-нибудь? По-моему, да. Ты не просто актриса, а та, что творит что-то, переворачивает и… до слёз! Хоть и без озера, и без пекла, и без ангела.

– Значит, я всё же научилась чему-то у Чехова.

– Не всем по зубам эта «Луковка». Знатоков хлебом не корми, дай разобрать на слои, докопаться до серёдки. Я, пожалуй, согласился бы вот с чем: когда человек со своей душой будет способен спасаться не в одиночку, а разделить шанс с другим, тогда и придёт спасение, – уставившись в телефон, говорит Крис.

Норма забирает у него телефон и кладёт рядом с собой, а потом берёт обе руки Криса в свои и прикладывает их к своему лбу.

– Нормальная температура… для Нормы, для человека? Для злющей бабы? А у неё ведь тоже не было детей, как и у меня. И… у меня и теперь их не будет. Ведь ты знаешь?

Он замирает на мгновение.

– Медицина сейчас новая… технологии, – мямлит он, – Ну, почему ты опять… – трясёт её за руки, потом прикладывает их к своему лбу. – Проклятое недоверие! У меня никого нет, кроме тебя… Если бы ты знала… как ты мне дорога, – говорит он бесцветным голосом, в котором ничего, кроме безнадёги, – ты бы не спрашивала меня больше ни о чём таком. Вот, пока твои руки на моих мыслях, ты же можешь их прочитать, вру я или нет.

Она вынимает руки из его, легко проводит ладонью по его щеке и быстро убирает её.

– Не врёшь. Но… Кто-нибудь хоть раз задавался вопросом: что надо этой женщине вообще? Для неё самой тут сплошная путаница. Большие деньги? Самой малооплачиваемой из звёзд. Первая леди? Пошлость! Звезда… Это когда из тебя вынут душу, вывернут её на изнанку и скажут – всё на что способна, это крутить задом. Немыслимая любовь тебе была нужна, та, что тебя вознесёт? И больше ничего? Это самое смешное из всего… в результате оказывалось.

– Да, кстати, тот тип, из ваших актёров… Если даже это тянет на синдром отца, извини, но кому ещё как не мне… Только одно скажи: зачем повторять то, что ты уже проходила? Сама же говорила обо всех этих чужаках, да и вот только сейчас. Значит, теперь тебе по-новому как-то хочется быть… Другой близостью, а не просто… Так что… хватит о нём. И пойдём поедим чего-нибудь. Я сегодня даже посуду помыл – сам.

– О, ну, ради такого… Вообще, теперь-то можешь нанять кого-нибудь?

– Не думаю. Они все шпионы. Вспомни свою Юнис. Сделала «доброе дело» и умотала сразу подальше, на другой континент, чтобы её не достали и не растерзали на куски после того, как она запуталась в собственной лжи. Да и… К тому же, может, нам придётся переехать, как закончим съёмки.

– Было бы даже кстати. Мне сегодня рассказали… несколько сюжетов из фантастики, и всё это про меня.

– Послушай, ну так было всегда. Надо же им о чём-то говорить. Это всё от скуки.

– Ну да. Только бывали случаи, когда такие разговорчики сводили человека… Если за это брались газеты. Так что, знаешь… Не красота спасёт мир, а вера в неё, в то, что только ей под силу это сделать. Помнить об этом, замечать и, если где-то не хватает красоты, делать её… Не бояться переборщить, делать и делать, чтобы на некрасоту не оставалось ни сил ни времени!

– Для начала… Давай снимем его, наш фильм, вот именно, красивый! А там… Будем спасаться, и не по одиночке. И знаешь, я с сегодняшнего дня, наверно не буду бриться. Мне понравилось это, про Достоевского.