Реклама
Читать книгу: «В жаре пылающих пихт», страница 11
Холидей взвыл:
– Твою мать! Мой глаз!
Послышались запоздалые дымные раскаты ружейных выстрелов и гулкое эхо. Холидей, жмурясь, переломил двустволку пополам. Пустые дымящиеся гильзы выпрыгнули из укороченных стволов и, отскакивая, покатились по дощатому полу.
Большим пальцем он впихнул по патрону в каждую железную ноздрю, защелкнул дробовик и взвел оба курка.
– Черт, может хватит?! Я так и без глаз останусь!
Стрельба прекратилась.
Когда пороховой дым опустился, застилая пол, Холидей выглянул из-за угла и рассмотрел в дальнем конце коридора стекающие по стене брызги крови, оформленные в виде человеческого силуэта, который несколько мгновений стоял там, а теперь будто испарился, просочился в стены, оставив после себя только кроваво-красную потницу.
Он глянул на улыбающегося Хардорффа, который перезаряжал свой карабин.
– Дверь справа, – сказал иезуит.
– Будь оно все… Это я, Холидей!
Хардорфф наклонил голову с удивлением на лице. Холидей сплюнул и крикнул:
– Сложите оружие! Нет смысла продолжать перестрелку! Нас пятеро, а вас только двое! Ты со мной, маршал, человеколюбиво поступил, когда по мою душу пришел, хотя мог бы просто выволочь и пристрелить как собаку! Теперь я вижу, что ошибался в тебе!
– Ты забыл наше единственное правило, – напомнил иезуит с мерзкой ухмылкой.
Холидей не ответил ему:
– Пусть твой краснокожий выходит с поднятыми руками! Песенка его спета, и сколько веревочке не виться, конец у нее один – петля!
Ответа не последовало.
– Продолжай, брат. Может, они прислушаются к голосу разума.
– Вам нечем стрелять, и я вижу, что ты ранен! Не надеетесь ведь отсиживаться за хлипкой стенкой до второго пришествия!
Горбоносый крикнул:
– Холидей, вшивый пес, это ты?
– Это я!
– Где длиннолицый?
– Одному богу известно!
– Ты его убил?
– Я от него удрал.
– Не верю. От него еще никто не убегал!
– Дело твое!
– Оставь оружие у своих приятелей и иди к нам!
Хардорфф и Холидей коротко переглянулись.
– Зачем это?!
– Я тебя пристрелю!
– Черта-с-два!
– С кем я говорю?! – громко спросил иезуит.
– А ты кто?
– Меня зовут Самуил Хардорфф, а ты кто?
– Мое имя у свиньи под юбками намалевано, загляни как-нибудь, если интересует, и пусть Холидей медленно идет по коридору!
– Не выгорит, сынок! Каковым бы ни был твой план, я гарантирую, что все кончится прямо противоположно!
– Это угроза?
– Прямая как дорога в ад. И даже прямее.
– Да?
– Будь уверен, сынок.
Горбоносый ответил:
– А ты, ублюдок, будь уверен, что живым я не дамся! Впервые меня без штанов поймали! Но спасибо господу, что мой старый приятель Холидей меня кое-чему научил! И я от сердца советую вам отретироваться восвояси! А если сунетесь, то ни бог, ни дьявол вас не спасут.
– Тебе нечего нам предложить, сынок. А вот мы можем. Сложи оружие! И пусть твой краснокожий выходит с поднятыми руками. Иначе мы убьем ребенка!
Тишина в ответ.
– Ты слышал, что я тебе сказал? Нам нужен только твой индеец!
Горбоносый выкрикнул:
– Черноногий не твоя опека!
– Да ну? Ты ему кто? Отец?
– Не отец.
– А кто?
– А ты как думаешь?
Хардорфф сплюнул:
– Теряюсь в догадках. Вот мне и любопытно, кто он тебе, что ты его в свою опеку записал. Дорогую цену заплатишь за неразумный ход!
Горбоносый хохотнул:
– Ты лучше другой вопрос задай!
– Какой же?
– Более уместный!
– И что за вопрос?
– Кто я самому себе?
Хардорфф смотрел в глубину коридора, кривя губы:
– А мне наплевать, кто ты самому себе!
Тишина. Они различили нарастающий смех.
– Над чем смеешься? Мы знаем про ребенка! Если черноногий сейчас же не выйдет, мы его убьем!
Горбоносый крикнул:
– Ты дурак! Мы никто друг другу. Черноногий сам по себе, и я сам по себе, и ты сам по себе! Кто ответит, что нужно мне? Кто ответит, что нужно тебе? Это ясно как божий день.
– Черт… Мне надоела твоя болтовня! – рявкнул Хардорфф. – Закрой свой проклятый рот и бросай оружие!
– Ты никогда не замечал, – донесся усталый, выдохшийся голос горбоносого, – что другие люди не причастны к твоим поступкам? Наверное, не замечал… – голос его становился все тише, так что последние слова он произнес уже наедине с собой. – Но когда-то и я заблудился в пустыне, чтобы меня нашли чужаки. И как я могу не отплатить добром за добро.
Хардорфф крикнул:
– С меня довольно этой бессмыслицы!
Горбоносый ответил:
– С меня тем более! Один на один! Мое последнее предложение.
– Ищи другого дурака, сынок. Моя дуэль – выстрел в спину.
Вчетвером, кроме Холидея, они прицелились в коридор, ожидая с напряженным выражением на застывших лицах. Ничего больше не происходило.
– Где наш скаут? – спросил Хардорфф. – Пусть откликнется, если живой!
Молчание в ответ.
– Черт… Выходите по одному! Пусть наш скаут выйдет первым!
Минуту-другую они ждали ответа, но перестали слышать какие-либо звуки, кроме барабанной дроби дождя, а потом Хардорфф сплюнул и направился по коридору, хрустя отвалившейся штукатуркой.
– Я иду к тебе, сучий сын! И лучше бы ты сложил оружие! Или сдох!
Он уперся плечом в расщепленный комод и сдвинул его. За ним вышагивали трое братьев с револьверами наготове. Хардорфф заглянул в темную пустую комнату, где окно было открыто нараспашку, и врывающийся с ливнем ветер барабанил по полу. Иезуит выглянул в окно. На улице внизу под дождем мокнул окровавленный матрац с несколькими размытыми отпечатками босых ступней и ладоней с растопыренными пальцами.
Вдалеке он различил убегающую, подволакивая ногу, фигуру.
– Сучий сын! А ну стой!
Хардорфф вскинул карабин к плечу, но со спины на него бросился с ножом горбоносый. Он вогнал иезуиту лезвие промеж лопаток и они оба, перевалившись через подоконник, упали вниз и приземлились на матрац. Хардорфф завопил от боли. Горбоносый свалился на него, пачкая кровью из ран, пополз, обхватил иезуита мускулистыми ручищами, взвалил на себя, как молодую девицу и, голый по пояс, вращал нож в спине, словно рычаг.
– Самуил! – послышался крик сверху.
– Не…с…трел…ять! – выдавил Хардорфф.
Горбоносый прижал его к себе, заслоняясь им, подбородком расплющивая ему нос и одновременно стараясь выдавить левый глаз. Из окон на втором этаже высунулись стрелки с ружьями. Хардорфф, кривляясь, странно выгибая руки, пытался дать им знак не стрелять и одновременно с тем дотянуться до ножа в спине.
– Не стреляйте! Вниз, живо, мать вашу! – прозвучал злой голос сверху.
Горбоносый вгрызся зубами иезуиту в нос и изо всех сил сомкнул челюсти. Горячая кровь наполнила его рот, залила обоим лица, и большие оловянно-серые глаза горбоносого, выделяющиеся на фоне перепачканной физиономии, вращались и мигали, когда он потянулся к декорированному скаутову револьверу, заткнутому за ремень.
– Нет, нет… Черт! Где ты?!
Он не мог найти револьвер. Тот выскользнул у него из штанов, еще когда они перекувырнулись. Иезуит ужасно вопил и завывал ему в ухо. Горбоносый отпихнул его с себя, подскочил, с усилием выдернул нож из спины.
– Это тебе за черноногого!
Он быстро нанес ему короткий удар в шею, а затем нашарил в размокшей грязи его карабин и побежал вслед за раненым черноногим. Да и сам он задыхался от боли и неожиданно накатившей усталости, приняв на себя еще тогда, в перестрелке, с десяток дробин из ружья Холидея, и теперь весь был в крохотных черных кровоточивых дырочках, ощущая, что несколько дробин сидят под ребрами особенно глубоко.
– Давай! Давай, мать твою! Шевели ногами!
Вдалеке он уже видел вечнозеленый ландшафт, что простирался за бархатистой озерной гладью и был испещрен, как фигурками игрушечных солдат, бесчисленными сине-зелеными ельниками, трепетными пихтами, соснами и туями. Те созвездия, которые еще не застелило массивное покрывало грозового фронта, очерчивались из-под него бледным силуэтом покойницких ступней. В отсутствии солнца и луны окутанный полуночной темнотой мир зиждился на хрупкой и абстрактной договоренности между светом и тенью.
Холидей постоял, глядя из окна на истекающего кровью иезуита, затем сплюнул и вошел в соседнее помещение, в котором пол наспех застелили одеялами и матрацами, тоже испачканными кровью.
– Ну и бойня.
Под окном, безжизненно понурив голову, с несколькими черными прорехами в пижонской рубашке, сидел застреленный паренек. Кровь капала из ран.
– Ты, что ли, их скаут? – спросил Холидей.
Он услышал торопливый разговор, приглушенный ливнем. Трое братьев с лошадьми стояли в тусклом свете из окна гостиницы, обмениваясь невнятными фразами. Один из них пнул труп, валявшийся на матраце, после чего все трое запрыгнули в седла и пустились галопом за федеральным маршалом.
– Ну удачи, ребята.
Дождь шлепал по листве. Грохот конских копыт заставлял землю вибрировать, как сердце загнанного зверя. Горбоносый нырнул в непроходимый березняк, привалился спиной к дереву, стараясь отдышаться. Послышались голоса.
– За ними! Живо! Где они?!
– Лошадь не полезет в эти чертовы дебри!
– Плевать! Давай за краснокожим!
– А куда он побежал?
– Откуда мне знать, черт подери? Слишком темно. Ни бельмеса не видать!
– Заткнись! Слух еще никто не отменял.
Горбоносый, стараясь не шуметь, побрел дальше по лесу. Его шатало из стороны в сторону. Струйки дождя бежали по телу, смывая кровь с мелких ран. Почти ничего нельзя было разглядеть. Сверкнула молния. Бледно-голубые стволы показались из темноты и мгновенно потухли. Он услышал голоса.
Сразу за ними раздались ружейные выстрелы и два револьверных. Жестяные и гремящие.
– Он меня подстрелил! – послышался протяжный, жалобный вопль.
Опять стрельба из ружей. Сухой треск простреленной коры и сбивчивое ржание лошадей. Горбоносый с каждым хрипящим вдохом ощущал, как в простреленном легком плавает дробинка. Он упал на колени, положил винтовку и пошарил ладонями в мокрой опавшей листве.
– Беги, малец… Беги…
Уткнувшись лицом в мягкий дерн, он пролежал так бог знает сколько времени, очнувшись уже на рассвете.
– Боже… – горбоносый поднялся. – Я жив? Что… Где…
Ливень уже прекратился, но ветер еще ерошил переливающуюся всеми оттенками красного листву над головой. Горбоносый взял винтовку и на подгибающихся ногах, бледный, дрожащий от слабости, побрел к озеру, чья поверхность мерцала меж чередующихся тонких стволов. Берег был затянут предрассветной дымкой. На черной, покрытой мурашками от мороси озерной глади отражались крохотные бледные звезды, как разрозненные кусочки смальты. Стволы деревьев поскрипывали и качались, и горбоносый, опережая первые лучи солнца, спустился к воде, куда брели в дремотной тишине олени и одинокий вялый плечистый медведь, серовато-рыжий, будто пьяный от запаха крови, стоявшего в лесу. Мужчина умыл лицо и оглядел свои раны, из которых при каждом движении сочилась желтоватая сукровица.
Поднявшись, он пошел вдоль берега, распугав оленей. Дом с небольшим причалом, показавшийся из-за деревьев, выглядел мертвым. Горбоносый заметил пулевые отверстия в оконном стекле.
– Есть кто? Не стреляйте!
Он приблизился к дому. Дверь выла вышиблена. Труп доктора с прострелянной головой лежал в коридоре. В руке пистолет. Еще один труп, которым уже занялись вороны, лежал неподалеку во дворе в луже грязи. Стояла тишина. В доме было пусто. Ни младенца, ни черноногого. Только следы кровавых ступней на полу и ладоней на стенах по пути в комнату с лекарствами и хирургическими инструментами. Горбоносый вышел на свежий воздух и уселся на ступеньке у порога.
Он хрипло дышал и слушал, как хлопают крыльями вороны. Больше ничего не происходило. Он улыбнулся и тихонько запел:
– О-о-у… А сколько ночей мне и сколько дней еще жить…
Взошло солнце, рассеяв дымку над горами.
– Прими меня, Отче, по весточке из голубиной почты, туда, откуда я родом… В страну радости и жизни…
За спиной скрипнула половица. Горбоносый усмехнулся и повернул голову, краем глаза заметив в полумраке дома длиннорослую фигуру в старом плаще и помятой шляпе.
– Я ведь говорил, что мы еще встретимся.
