Читать книгу: «Злой город. Петрополь», страница 5

Анна вышла на улицу, сразу же по контрасту ощутив, как душно в трактире. Ей пришлось вцепиться в шляпу, чтобы не унёс налетевший ветер. Сделав несколько шагов, она остановилась, выдохнула. «Ведь получилось», – подумала она. Её приняли, и впервые в жизни у неё есть работа. Денег нет, так и что? Вещи – всего лишь вещи. Ей не нужно больше необходимого. Ни поездок, ни книг, ни нарядов. Всё это мусор, всё исчезнет, она прекрасно обойдётся без мишуры и побрякушек. Разве что ещё одно платье не помешало бы…

Поправив ремешок сумки, Анна закинула за спину футляр со скрипкой и отогнула край перчатки, чтобы проверить время. Итак, сегодня в шесть часов у неё начинается рабочая смена. А до этого времени она совершенно свободный человек.

***

Анатомический покой «Первой городской больницы им. Сомова Г. А.» находился в подвале этой самой больницы и занимал две комнаты. Бледно-зелёная кафельная плитка на полу и стенах, стёкла ламп мутные, воздух наполнен странными запахами, нет окон. Передняя комната с деревянной лавкой вдоль стены, письменным столом и рядами картотечных шкафов заменяла доктору кабинет. Слева, за дверью, обитой листами железа, находился холодильник, там на столах лежали тела людей, прикрытые пропахшими хлором простынями. В передней комнате сержант Котов и патологоанатом Платон Матвеевич пили чай с щавелевыми пирожками. Несмотря на сомнительность начинки, пирожки оказались поразительно вкусными: супруга Платона Матвеевича варила их по особому рецепту.

– Нервная у вас работа, Платон Матвеевич, – заметил сержант, потянувшись за новым пирожком. – Вот уж на что только я не насмотрелся за годы службы в полиции, но до вас мне далеко. Как ночами спать, когда днём трупы вскрываешь? – Сержант для наглядности взмахнул в воздухе надкусанным пирожком.

– Тут, Анастасий Борисович, нужно привычку иметь, и только. – Благодушно улыбнулся патологоанатом. – Я ведь сколько трупов перевидал, пока учился! Ну, в первый, второй раз ещё зеленел, а потом пообтёрся, пообвыкся, сейчас уже и не думаю, что человека режу. Это же и не человек вовсе, а оболочка. Человек из неё уже весь вышел, так сказать.

Платон Матвеевич щёлкнул по своей опустевшей чашке, подкрепляя слова звоном.

– Вы не думайте, что наша братия сплошь мясники, у нас тоже душа есть, только в загрубевшей оболочке, иначе никак. – Патологоанатом потёр свои белые, пухлые ручки, на миг показавшись Котову похожим на горбуна из пьесы «Полночный крик», которую ставили в театре ужасов на проспекте Масок. Сам сержант поклонником ужасов себя не считал, но вот супруга его не пропускала ни одной новой пьесы. Всё потому, что в жизни Котову ужасов хватало с лихвой. Иной раз он думал, не привести ли жену сюда, не показать ли холодильник? Может, враз отбилась бы охота до кровожадных зрелищ. Но останавливала подспудная мысль: «А ну как, напротив, понравится?». Нет уж, пусть на спектаклях душу отводит.

Дверь распахнулась, громко стукнувшись о плитку железной ручкой, от чего сержант и доктор подпрыгнули на своих стульях, а доктор даже расплескал чай, и в комнату ввалились двое с носилками.

– Куда?.. – гаркнул один из носильщиков.

Доктор кинулся открывать двери в покойницкую. Следом за первыми носилками последовали ещё одни, и ещё… Котов насчитал десяток с лишним трупов.

– Это откуда столько? – спросил он, поймав на выходе одного из работников. – Пожар, что ли?

– Да какой там! – воскликнул тот. – На Дударовке, возле рынка Ямского, ночью стычка была. Кого-то ещё живыми довезли, уже там, наверху, в палате откинулись.

– У Ямского? – повторил Котов. Сощурился, ущипнул себя за ус. – С кем же «Чёрные извозчики» поцапаться умудрились?

– Да кто же их разберёт? Но кровищи там – у!.. – мужчина широко развёл руки, будто демонстрировал пойманного леща.

«С цыганами, это уж как пить дать», – подумал сержант, заглянув в покойницкую: патологоанатом сновал между столами, регистрируя вновь прибывших, и что-то негромко намурлыкивал себе под нос. Цыгане держали в своих руках север города, на правом берегу Велиги, но их интересы пересекались именно с «Чёрными извозчиками», хотя территории и находились в разных частях города. Котов вернулся за стол к недопитому чаю. Взял чашку, потянулся подлить кипятку, вздохнул, озабоченно покачал головой. Резни между бандами давно уже не случалось: так, мелкие свалки с мордобоем и поножовщиной, но чтобы почти два десятка трупов, такого уже несколько лет не было. «Только бы не война, упаси Господи», – подумал сержант. Последняя война банд закончилась со смертью старого вора-законника с Княжьего острова, пока она шла, полиция чуть не каждый день выезжала на вызовы. Чаще не вмешивались, подъезжали после, собрать трупы. Сколько тогда мирных горожан под горячую руку подвернулось! Как начнут палить в Центре, а пуля, она же дура…

Сержант взял пряник и чуть не выронил, когда дверь хлопнула снова. Оглянулся – нет, не труп, а самый что ни на есть живой человек, элегантно одетый молодой мужчина, да с таким взглядом, что хоть под стол лезь.

– Сержант Котов? – спросил господин хорошо поставленным низким голосом.

«От такого голоса барышни должны с ума сходить и штабелями к ногам укладываться, – подумал сержант. – Ну точь-в-точь вампир из пьесы в „Деймосе“!» По таинственному и загадочно-бледному графу-вампиру с ума сходили не только молоденькие зрительницы: даже госпожа Котова украдкой вздыхала, промакивая глаза гипюровым платочком.

– Майор Валентино. – Мужчина достал из кармана документы и позволил сержанту несколько секунд полюбоваться ими. – Давно ждёте?

Что-то подсказало Котову ответить отрицательно. И вовсе не вежливость, надо полагать.

– Где тело? – спросил майор, переходя сразу к делу. Держался он по-деловому строго, а смотрел надменно, как самый настоящий граф.

Тело неизвестного лежало в холодильнике, вместе с остальными. На гвоздике, привинченном к столу, висела табличка с номером. Платон Матвеевич вопросительно взглянул на вошедших, но майор, не останавливаясь, прошагал к указанному столу, на ходу поманив патологоанатома пальцем.

– Это тот человек, которого обнаружили в лодке? – спросил Валентино.

– Да, – ответил доктор, с тем же любопытством, что и сержант, разглядывая майора. О приезде особиста Платона Матвеевича предупредили, но к образу майора он оказался не готов.

Откинув покрывало, Дарий Аркадьевич несколько мгновений всматривался в спокойное лицо человека, затем спросил:

– Его ведь обнаружили прямо так, голым?

– Да.

– Котов?..

– Да, господин майор?

– Человек, который нашёл тело, надеюсь, сейчас в полиции?

Сержант растерянно качнул головой.

– За что же его задерживать, господин майор? – удивился Котов. – Показания записали, адрес взяли, из города попросили не уезжать, и довольно.

– Бездари… – с ненавистью произнёс Валентино. Сказал – как хлестнул. – Сержант, вы ведь работаете на острове, верно?

– Так точно, – едва не козырнул от усердия Котов. «Нет, – подумал он, – какой там вампир! Инквизитор, вот кто! Монах-инквизитор. Поди, с пыточным искусством не понаслышке знаком, особистская душонка».

– Расскажите про «Лихих». – Валентино повернулся к сержанту и стало видно, как у него играют желваки под пергаментно-белой кожей.

– Да что про них рассказать-то? – Котов сощурился и принялся крутить кончик уса между пальцев. – Их там все местные зовут князьями, вернее, нонешних княжичами, потому что, так сказать, наследники. Заправляет всем их бабка, Рада. До неё островом управляли её сыновья: Игорь и Филат. Филат старший, умер год назад, убили его «Чёрные извозчики». Горячая голова был мужик, даже в пятьдесят, всё как молодой бегал. Его младший брат, Игорь, умер молодым совсем. Цыган какой-то зарезал, они тогда с цыганами грызлись. Оба войну прошли, младшему восемнадцать было, когда на фронт пошёл. Добровольцы они. – Котов не удержался от уважительных ноток в голосе, за что удостоился неодобрительного взгляда от майора.

«Эво глянул, прям змеюкой!» – подумал сержант.

– Дальше, – нетерпеливо приказал майор.

– Ну, дети у них остались. У Филата сын Глеб, ему сейчас тридцать три, у Игоря двое: Максим, ему двадцать семь, и младший, Никита, восемнадцать. Мальчишке всего пять лет было, когда отца зарезали, а скоро и мать померла от холеры.

– Не надо слезливых подробностей, – брезгливо сморщился Валентино. – Говорите по существу.

– Говорю, – обстоятельно кивнул Котов. – При отцах банда весь остров в кулаке держала, и на другие районы посматривала, а сейчас, при Раде, ослабли. Прочие банды их пока что не трогают: Княжий остров отделён от города, добраться можно только по мостам, а за ними приглядывают. Да и местные жители… – Сержант замялся, понимая, как прозвучит объяснение. – Они, как бы, за княжичей, понимаете? Хоть и бандиты, а свои бандиты. И пока они тут, другие не суются.

– То есть, ваши «Лихие» занимаются ещё и рэкетом, – заключил майор.

«Вот, и этот всё не так понял, – сокрушённо подумал сержант. – То есть, всё так, да не так… Эх, сложно постороннему человеку уразуметь, какие тут порядки».

– «Княжичи», – произнёс Валентино с нескрываемым призрением, точно выплюнув слово. – Вот почему город погряз в преступности: потому что даже стражи порядка именуют бандитов и убийц князьями.

Котов ничего не ответил на это, да и что тут скажешь. Майор был прав, но как-то обидно прав.

– Мне нужно поговорить с тем человеком, который нашёл тело, – заявил Валентино, – Едем, сержант, – распорядился он, и впервые за весь разговор его губы раздвинулись в улыбке. – Сегодня вы побудете моим адъютантом.

***

День выдался тёмным, снежным. С утра над городом шёл снег: поначалу редкий, он постепенно осмелел, усилился и повалил крупными хлопьями. Погода стояла безветренная, снег шёл сплошной стеной, прохожие, машины, экипажи скользили в снегопаде призрачными фигурами. На углу улицы мальчишка размахивал газетой, из его сумки, казавшейся больше него самого, торчала ещё целая пачка, но газеты быстро расходились.

– Ограбление банковской машины! – кричал он. – Бандиты устроили взрыв на Бриллиантовой улице! Есть жертвы!

– Какие, к чертям, жертвы? – поднял брови Максим.

Выхватив у мальчика газету, он бросил ему монету и расправил страницы. На первой же крупным планом красовался раскуроченный взрывом грузовик в окружении полицейских, ниже шли четыре колонки текста с подробностями происшествия, хотя по большей части статья ругала бездействие Управы и сетовала на распоясавшихся преступников, поскольку с фактами дела обстояли неважно.

– Ты смотри, что пишут! – Максим сунул папиросу в зубы и продемонстрировал газету Голосу. – Двое погибших. Откуда? Или они самоубились, когда мы уехали?

Он хмыкнул и, свернув газету, сунул в урну. Парни перешли перекрёсток. Город шумел вокруг точно лес: голоса, вскрики, сигналы машин и конское ржание. Мимо прокатил вагончик парового трамвая с громоздкой паровой установкой, обвитой трубами, двигавшей колёса. Внутри вагона лакированная отделка, медные приборы, окна большие, с рамами, похожими на тонкие струйки дыма только что потушенной лампады, застывшие в металле. Город и есть тот же лес. Дикий, как на самой заре хрупкой цивилизации. Надо ли было покидать джунгли, чтобы затем выстроить вместо них другие? Человек, стремясь обезопасить себя, возводил одну стену за другой, деревянные, затем каменные крепости поднимались над земляными валами, карабкались на горные склоны, разрастались, захватывая пядь за пядью, чтобы стать новыми джунглями. Люди так хотели спрятаться от ужасов леса, что выстроили свой собственный, с чудовищно огромными зданиями, словно термитники, поднимающиеся к небу. Дома из кирпича и железа, окованные бетоном каналы… Лабиринт из камня и металла.

– Там сказано, следствие ведёт Карский, – заговорил Максим несколько минут спустя. – Действуем по плану, но Карский человек дотошный, нужно быть аккуратнее.

Они остановились под ажурным козырьком, поддерживаемым двумя тонкими, закрученными винтом колоннами. Сверху здание украшал ряд витражей, разноцветной мозаикой складываясь в название «Деймос». Внутрь вели двустварчатые двери с вертикальными стеклянными окнами, по бокам от кассовой будки, в это время дня пустующей. Справа и слева на щитах висели рисованные афиши, представлявшие спектакли, которые шли в театре в этом месяце. На первом одетый в огонь человек стоял, запрокинув голову к жёлтой луне, одной рукой поддерживая за тонкую талию совсем ещё юную девицу в костюме гимнастки. На другом плакате на столе лежал Пьеро с торчащим из груди кинжалом, а трое в масках, в одном из которых безошибочно угадывался Арлекино, заглядывали в окно с выражением кровожадной радости на лицах. Максим на пробу дёрнул ручку двери, но дверь, разумеется, оказалась заперта. Ладонями заслонившись от света, парень попытался рассмотреть, есть ли кто-нибудь в холле, потом постучал в стекло. Подождал. Снова постучал, но ответа на последовало. Оглянувшись на Голоса, будто в поисках совета, Максим сжал губы и, резко развернувшись на пятках, зашагал дальше, до арки, ведущей во двор, прямиком направившись к чёрному ходу. В этот раз он сразу принялся громко барабанить кулаком в железную дверь так, что грохот разнёсся по всему двору.

– Театр закрыт! – послышался с той стороны надтреснутый старческий голос. – Чего вам?

– Открывай, Фрол!

Щёлкнула задвижка, дверь распахнулась, на пороге застыл встревоженный старик. Морщинистое лицо его было словно изборождённое каньонами плато, слезящиеся глаза, редкие седые волосы. Он испуганно отступил назад, вытер уголки губ.

– Господин Лихов… извините, что заставил ждать… директор в зале, у них там репетиция.

Хлопнув старика по плечу, Максим шагнул в темноту узкого коридора.

Днём театр спал. Просыпался он с наступлением сумерек, как ночной зверь, как все те создания, которые жили и умирали на его сцене. Днём мимо парадных дверей люди проходили, не задерживаясь, будто их не существовало, и можно было подумать, что сам театр выныривает из небытия только после захода солнца. Публика, которая посещала его, относилась к той категории людей, которым ночь интереснее дневного света. Сюда приходили, чтобы заглянуть в темноту бездонного колодца и увидеть ответный взгляд из темноты. Это был театр ужасов.

Коридоры, которые словно лабиринты в английском парке пронизывали здание. Они вели в гримёрки, склады, костюмерные, в жилые комнаты, где спали актёры и рабочие. Холл театра имел совсем другой вид, там горели люстры со стеклянными подвесками, а пол сверкал как в бальном зале.

Раз или два им навстречу попались обитатели театра, но никто не обращал внимания на пришельцев: в коридорах было слишком темно, чтобы разглядывать лица, да и чужие здесь не ходили. В зал парни вышли через одну из боковых дверей. Свет горел только на сцене, её освещали прожекторы, в самом зале было пусто и темно. Ряды скамеек полукругом расходились от сцены, места для публики побогаче располагались наверху, в бельэтаже, который имел всего один ярус и не делился на ложи, и всё отличие от партера заключалось в том, что вместо скамеек там стояли деревянные стулья. И всё-таки места наверху арендовали богатые люди, приходившие пощекотать нервы и окунуться в атмосферу декаданса.

– Да убоится посягнуть на то, что мне принадлежит, любой из смертных! Страшен путь, который перед ней лежит…

Актёры репетировали без костюмов, но по декорациям и словам можно было попытаться понять, о чём идёт речь в пьесе. Мужчина с чёрными волосами до плеч, с породистым «греческим» носом стоял, повернувшись лицом в зал. Пожалуй, что даже и без костюма он вполне походил на какого-нибудь демона огня. Подле него полулежала девушка: голова опущена, вся поза выражает отчаяние.

– Прикосновения мои ей причиняют только боль, – произнёс мужчина и повернулся к актрисе. – Тебе послушен, но не верь, – он гордо вскинул голову, тряхнув волосами, – на сцене царь я и король!

– Стоп, стоп!

Человек, который сидел в первом ряду, вскочил со своего места и замахал пухлыми ручками на актёров.

– Николай, дорогой мой, о чём мы с тобой говорили? Не делай такое лицо, будто тебе ногу отдавили на толкучке! Ты властвуешь над ней, понимаешь? Ты можешь изобразить это, или нет?

– А мне кажется, вполне убедительно, – громко возразил Максим.

Директор недовольно обернулся, высматривая, кто посмел вмешаться, увидел Максима и сделал полшага назад.

– П… перерыв! Всем перерыв пятнадцать минут, – выдавил он. – Давайте, давайте, кыш отсюда!

Актёры, переглядываясь, покинули сцену, а директор засеменил к посетителям по проходу между скамеек.

– Господин Лихов, какой сюрприз, – нервно улыбаясь, поздоровался он. – Я вас не ждал.

– Не ждал? – переспросил Максим. – Извини, что побеспокоили. Мне уйти? – Он плуобернулся к выходу, кивнув на дверь.

– Нет-нет, что вы, господин Лихов! – чуть не подпрыгнул директор. – Может, в кабинет пройдём? Хотите выпить чего-нибудь?

– Я хочу свои деньги, Валерий.

Вынув из внутреннего кармана плаща портсигар, Максим достал папиросу и щёлкнул зажигалкой. Директор затравленно перевёл взгляд на Голоса, тенью стоявшего за спиной Лихова.

– Ты просрочил выплату, – сказал Максим, выдохнув дымное облачко. – По дружбе я спустил тебе в прошлый раз, но уже второй месяц пошёл. Мой человек вернулся от тебя с невнятными заверениями в искреннем уважении к моей семье в целом и ко мне в частности. Вот только, если бы ты уважал меня, то не вынудил бы приходить лично, а?

– Господин Лихов, – Валерий сжал руки, – времена сейчас такие… сами понимаете. Мне и актёром-то платить нечем, и выручки совсем плохи…

– Отлично понимаю, – Максим протянул руку и похлопал сжавшегося директора по плечу. – Наверное, толпы, которые собираются каждый вечер возле твоего театра, на самом деле приходят на пикет. Не позволяют зрителям попасть на спектакль. – Парень сочувственно покачал головой. – Хочешь, пришлю ребят? Ты ведь за это нам и платишь, за защиту.

– Н-не надо, господин Лихов!

– Сам справишься? – заботливо уточнил Максим. – А то, смотри, ребятам несложно прокатиться. Нет? Ладно. Тогда давай так: на следующей неделе Голос заглянет к тебе, и ты выплатишь всё, что задолжал за два месяца. Если не получится, – Максим махнул в воздухе папиросой. – Трудности у всех случаются, что поделать. За каждый последующий просроченный день плата будет увеличиваться на сорок процентов. Нет, не пугайся так! – Максим успокаивающе хлопнул директора по спине. – Через неделю счётчик отключится, и ты либо выплатишь всю сумму, либо твой театр покажет последнюю пьесу под названием «Театр ужасов сгорел до тла».

Директор помотал головой, потом, спохватившись, часто-часто закивал:

– Да, господин Лихов, конечно, я заплачу, заплачу.

Из театра они вышли через парадные двери. Максим глубоко затянулся, сунул одну руку в карман брюк и выдохнул дым в серое, рябившее от снежных хлопьев небо. Голос стоял рядом, тоже спрятав руки в карманы куртки, сощурившись, смотрел на людской поток, огибавший их как река островок. Выбивавшуюся из толпы головку он заметил первым – слишком целеустремлённо двигалась она по направлению к «Лихим». Голос ухватил мальчишку за воротник и приподнял в воздух, что оказалось совсем нетрудно. Тот замолотил ногами и руками в воздухе, пытаясь кулачками достать парня.

– Пусти! Ты, верзила! А ну, пусти, кому сказал!

– Да опусти его, – попросил Максим.

Оказавшись на земле, мальчик хмуро посмотрел на Голоса, шмыгнул, утеревшись рукавом курточки, и принялся демонстративно отряхиваться. Мальчишка был тот самый, что подходил к Максиму накануне возле кладбища.

– Хватит уже охорашиваться, говори, что у тебя.

Мальчик снова сердито шмыгнул носом и заговорил приглушённо:

– Атаман «Пеших стрелков» хочет встретиться. Тебе нужно пойти со мной, но только одному.

Голос вопросительно взглянул на шефа, тот успокаивающе кивнул:

– Возвращайся на завод, я приеду позже. – Максим бросил папиросу под ноги и затушил носком ботинка. – Веди, малец.

Автомобиль затормозил у поворота в переулок, такого узкого, что он больше был похож на зазор между двух домов. Наверху здания соединялись металлическими мостиками, перекинутыми на разных этажах от пожарных лестниц. Мальчишка выскользнул из машины и припустил вперёд. Чертыхнувшись, Максим обежал машину и бросился догонять юркого проводника. Проходу в переулке мешали горы ящиков и коробок, сваленных здесь когда-то и благополучно забытых, под ногами хлюпали лужи, над головой болтались растяжки верёвок с трепещущими на ветру простынями, рубашками и пелёнками. «Стрелок» бежал впереди, ловко перепрыгивая через лужи и проворно огибая препятствия, и Максим едва поспевал за ним. Потом мальчик словно исчез. Максим пробежал ещё немного, остановился, озираясь.

– Сюда, – позвал провожатый, высунувшись из-за двери, прикрытой от посторонних глаз нагромождением из ящиков, досок и одного старого матраца. За дверью оказалась тёмная передняя с высоким потолком и крутой деревянной лестницей, скрипучей даже на вид, начинавшейся почти от самой двери.

Мальчишка потянул Максима вбок, к дверям, за которыми обнаружилась комната, вразнобой заставленная стульями и столами. Они прошли в следующую дверь и попали в короткий коридор, освещённый несколькими настенными лампами. По обе стороны коридора тянулись одинаковые двери. Мальчишка открыл пятую слева, но заходить не стал.

– Спасибо, Митя, – послышался из комнаты голос. – Ты подожди снаружи, ладно?

Мальчик очень серьёзно кивнул тому, кто находился внутри, и пошёл назад по коридору. Максим зашёл в комнату и прикрыл за собой дверь.

– Привет, Женя, – поздоровался он.

Комнату использовали как склад: всё внутреннее пространство заполняли низкие деревянные ящики, в щелях между досок кое-где торчала солома. Окон в комнате не было, свет распространялся только от керосиновой лампы, стоявшей на одном из ящиков. Рядом сидел молодой парень лет шестнадцати, худой, с русыми, неровно остриженными волосами, похожими на высохшую траву, в пальто с большими заплатками на локтях, новых, но не модных брюках, и в тяжёлых сапогах. Тощая шея обмотана узким бардовым шарфом, на подбородке и щеках несколько крошечных порезов.

– Зимуете на складе магазина? – спросил Максим, глянув на штамп на одной из коробок.

– Он закрылся два месяца назад, – кивнул Женя. – Пока что мы тут.

Взгляд у парня был как у галки, следящей за мясником: такой же выжидающе-настороженный и вороватый. Он встал, как только Максим вошёл в каморку.

– Большая честь принимать у нас Островного князя, – наполовину шутя, наполовину серьёзно произнёс Женя. – Извини, что не в нашем постоянном доме, но туда я б самого патриарха не привёл. Так чего хотел-то?

Максим подвинул один из ящиков, сел, вынул портсигар и протянул парню. Женя взял две папиросы, одну понюхал, удовлетворённо кивнул и сунул за ухо, вторую прикурил от лампы. Максим тоже закурил.

– Нет ли у «Пеших стрелков» желания поработать на меня? – без обиняков начал он, глядя, как вспыхивает огонёк папиросы в полумраке комнаты.

– Нет! – почти мгновенно откликнулся Женя. Ответ прозвучал очень резко, он и сам это почувствовал и заёрзал на месте, попытавшись смягчить тон, не теряя достоинства: – Мы никому не подчиняемся, даже Адмиралу.

– Не беспокойся, «Лихие» не собираются брать «Пеших стрелков» в оборот, – заверил его Максим. – Ваша вольная – почти традиция, не будем её нарушать. – Он наклонился вперёд, опёршись рукой о колено. – А вот Адмирал, я слышал, к традициям не так благоволит.

Женя дёрнул рукой, державшей папиросу.

– Он хотел обязать вас платить дань, – произнёс Максим.

– Фиг ему, – нервно дёрнулся Женя.

– Все городские попрошайки ходят под Адмиралом…

– А мы – нет! – выкрикнул парень, вскочив со своего места. – «Пешие стрелки» никогда никому не платили. Мы свободны до восемнадцати, это традиция, все это знают, он тоже, чёрт побери!

Женя сделал несколько нервных шагов к двери, вернулся обратно, снова сделал два шага.

– Если хочешь, «Лихие» за вас вступятся, – негромко сказал Максим, внимательно следивший за перемещениями парня.

Женя перестал расхаживать взад-вперёд и коротко хохотнул.

– То есть, вместо Адмирала у нас будут Князья? – едко спросил он.

– Нет, я предлагаю кое-что другое, – покачал головой Максим. – Сотрудничество. «Пешие стрелки» получат прикрытие от полиции: вас не будут отлавливали как беспризорников, а если кого-то из ваших и возьмут, сможете обратиться к «Лихим», и вашего человека отпустят, я гарантирую. Будете работать через моего связного. Он же станет передавать плату.

– Плату? – заинтересовался Женя.

– За информацию, – подтвердил Максим. – Твои ребята будут собирать сведения и иногда выполнять мои поручения. Никаких приказов от меня, только просьбы лично к тебе, а ты, если сочтёшь возможным, отдашь распоряжение своим подопечным.

Смахнув пепел на пол, Максим продолжил:

– «Лихие» также разберутся с притязаниями Адмирала: «Пешие стрелки» живут на Острове, пусть и работаете вы по всему городу, так что мы скажем, что вы уже платите нам. Только не заходите на территорию Адмирала в городе, и всё.

Максим облокотился о ящик в ожидании ответа. Но Женя молчал, уставившись в пол и обдумывая сказанное.

– В чём подвох? – спросил он.

– «Лихие» всегда работали честно, – качнул головой Максим. – Никаких подвохов. Согласен или нет?

Женя недоверчиво молчал.

– У вас строгие правила, – сказал Максим, – вы прогоняете всех, кому перевалит за восемнадцать. Тебя через два года тоже выгонят.

– Это честно, – быстро возразил Женя.

– Не спорю, – пожал плечами Максим. – Всем повзрослевшим «Лихие» наудут работу в нашем деле. Вам больше некуда податься, только в вольное плавание, а это рано или поздно так и так ложиться под Адмирала или нелегалом, и тогда выше дна не всплыть, сам знаешь.

В комнате снова повисло молчание. Женя курил, глядя на огонёк в лампе, потом резко вскинул руку и с усилием потёр лоб.

– Чёрт возьми, умеешь ты убеждать. Идёт. – Он протянул руку.

– Договорились, – Максим пожал протянутую руку и встал, затушив окурок о стенку ящика, на котором сидел. – Тогда сразу первая просьба: могут твои ребята выяснить маршруты цыганских бегунков?

***

Казалось, что уже наступили вечерние сумерки, хотя время едва перевалило за полдень. Этот город был тёмным, его населяли люди, не избалованные светом, и их души давно приобрели такой же мутный серый цвет, что и пасмурное, затянутое смогом и дымом небо над ними. Маленькие дети часто забывали, что такое солнце. Ни дня, ни ночи – здесь всегда царили сумерки. Переплетение колонн, арок, перекрытий, высокие стены, не пропускавшие дневного света – всё это создавало удушливую атмосферу. Темнота и теснота. Здания громоздились друг на друга и карабкались вверх.

Три чёрные легковушки проехали вокруг площади и остановились перед высоким зданием из серого камня. Оно напоминало ацтекскую пирамиду, только сильно вытянутую вверх. Ступенчатый фасад украшали золотые портики, а наверху шёл ряд полукруглых окон и узкий балкон с чугунными перилами. Ещё выше, там, где здание сужалось, по четырём углам, как горгульи на стенах готического замка, скалилсь морды сфинксов. Окна на первом и втором этаже закрывали до середины железные пики, похожие на забрала шлемов. Над парадным входом, умещённый в прямоугольник, выступал барельеф с надписью «Европа» и геометрически изувеченным орлом.

Из машин выбрались люди в синей форме. Они выстраивались перед дверями отеля в две шеренги, не переговариваясь между собой, не глядя на испуганно шарахнувшихся прохожих. Последним из машины вылез молодой мужчина одетый во всё чёрное. Он встал напротив дверей, между двумя рядами полицейских, подняв голову, отыскал взглядом сфинксов, стороживших прямоугольный венец здания, и рот его на секунду скривился в брезгливой гримасе.

– Пошли, – приказал он, и полицейские вломились в холл отеля.

Валентино шёл следом за шумом и криками, как праведник сквозь кольца ада. В огромных плохо освещённых газом залах не протолкнуться от посетителей, несмотря на то, что была ещё только середина дня. Там поют, здесь дерутся, почти все вокруг бандиты, или солдаты, спившиеся офицеры, воры, которые часто при деньгах и потому пользуются уважением у преступников. Они разлетались по углам под ударами дубинок полицейских и щерились оттуда словно крысы, полуодетые девицы визжали, закрываясь руками от ударов, но даже и не думали стыдиться своего вида.

На лестнице девушка в сорочке со сползшей бретелькой колотила полицейского его же собственной фуражкой, тот пытался поймать её за руки, но никак не мог ухватить за запястья. Длинные мягкие волосы красавицы разлетались в стороны от каждого движения. Проходя мимо, майор коротко ударил девицу низом ладони в лицо. Голова «нимфы» откинулась назад, и она осела на пол, сложившись как тряпичная кукла.

– Не либеральничайте, рядовой! – резко бросил майор полицейскому. – Вы не с воспитанницами дома благородных девиц дело имеете!

Парень покраснел до корней волос, наклонился, поднял упавшую фуражку и побежал в комнату. Дарий прошёл дальше в коридор. Из дверей вылетали постояльцы и работницы, одетые кое-как, или вовсе не одетые, красные, потные, с осоловелыми глазами. Какой-то усач в одном нательном белье, увидев майора, бросился к нему, выкрикивая что-то про произвол и суд. Валентино выхватил револьвер и с размаху, от души врезал усачу по уху, сбив с ног. Мужчина остался валяться на полу, хватаясь за разбитую голову и заливая кровью ковёр. Майор вынул из кармана белый платок и протёр револьвер. Оглянулся, обозревая разгром, учинённый полицейскими.

– Подонок! – простонал усач.

Майор опустил глаза, и усатый дёрнулся отползти, но не успел – его откинуло назад сильным ударом: носок ботинка пришёлся ему в подбородок. Мужчина растянулся на полу, перевернулся на бок, выплюнув сгусток крови и два передних зуба.

– Наверх, – распорядился Валентино, поймав за плечо одного из полицейских.

Вместе с отрядом в десять человек он зашёл в лифт в конце коридора и нажал кнопку пятого этажа. Через полминуты они поднялись наверх.

– Вперёд, – скомандовал Валентино, когда лифт остановился и двери открылись. – Ты и ты – за мной, – прибавил он, кивнув двоим парням и направился к комнате под номером пятьдесят пять. Дверь легко поддалась, и он вошёл внутрь.

Это помещение, как, впрочем, и весь этаж, разительно отличалось от тех, что они уже миновали. Стены задрапированы тёмно-сиреневой тканью с золотыми птицами, на полу мягкие ковры в тон стенам, справа от двери камин, выполненный в классическом стиле, на стенах газовые светильники в виде настенных канделябров, несколько старых картин. Перед камином два кресла с высокими спинками, обитые тёмно-розовым бархатом, между ними низкий кофейный столик на резных ножках. Слева от двери огромная кровать с балдахином, вся заваленная подушками. Тяжёлые шторы задёрнуты, и в комнате полумрак. Возле окна, на изящной софе, сидел грузный мужчина в восточном халате. Лет ему было самое большее пятьдесят; густые, чёрные, едва тронутые сединой волосы зачёсаны назад, борода и усы коротко подстрижены, глаза с насмешкой смотрят из-под густых бровей. У его ног на подушках сидели две девушки, одна одетая как восточная красавица, вторая грузинской княжной.