Читать книгу: «Бессмертие надо заслужить!», страница 3

Честно говоря, я не знал, кем хочу быть больше – «синьором» или «мужем». Радоваться и огорчаться можно было любому исходу, но, когда мой кроссовок, взлетев метра на три вверх, раз пять перекувырнувшись, приземлился лицевой стороной вниз и завалился на бок, я почувствовал болезненный укол. Оставалось дождаться, каким будет результат Выготского. Иван перестарался: его туфель улетел за ограждающий парапет, и рухнул во двор. Мы разом присели, ожидая услышать внизу чей-нибудь предсмертный вопль. Вопля не последовало. Оставалось отправиться на поиски. Выготский, слегка припадая на разутую ногу, старался меня опередить, чтобы я, обнаружив туфель первым, не вздумал его перевернуть.

– Подошва! – заорал он почти сразу, как только мы вышли из подъезда.

И точно: башмак лежал посреди газона так, словно его туда заботливо поставили.

– Поздравляю, – кисло произнёс я. – И сразу сообщи. Ну, ты понимаешь.

– Ок, – небрежно подтвердил он. – Слово «синьора»!..

Мы обменялись для связи кодовыми словами, чем впоследствии ни разу не воспользовались. Иван вызвал авиатакси и, не скрывая улыбки победителя, полетел в кафе, где мы оставили Нину, а я зачем-то вернулся на крышу. Тревожная мысль, что теперь нас ждут неприятности – мысль, которую до сих пор получалось отгонять на край сознания – беспрепятственно переместилась в центр, и под её влиянием вдруг возникла потребность срочно полюбоваться закатом. Почему-то стало казаться, что это занятие каким-то образом поможет защититься от завтрашних ударов судьбы. Следом возникло ощущение, что то, что случится завтра, будет происходить не совсем со мной, а значит, и с Выготским дрался не совсем я, и кто тут сейчас сидит на крыше – загадка для учёных всего мира.

Потом вспомнилось, что теперь я буду с Ниной, и собственное «я» из осколков склеилось воедино. Я буду с Ниной! Она досталась мне – вот, что главное! А то, что с ней сначала переспит Выготский, так и подумаешь!.. Лишь бы этот корявый туфлеметатель не затягивал дело надолго…

Наконец, в ухе мягко прозвучало: «Рекомендация: отправляйтесь домой», и на этот раз я беспрекословно подчинился.

На следующий день нас в сопровождении родителей вызвали в суд для рассмотрения дела «о нарушении общественного порядка с проявлением ярко-оранжевого уровня агрессивности». Тётечка в зелёной мантии почему-то и не подумала сказать: а вот этого парня, который вчера старательно пялился на солнце, я освобождаю от всякой ответственности. Наоборот: она сразу же дала понять, что наша вина обоюдна, бесспорна и при этом ужасна.

Между прочим, дело рассматривалось на Зелинского, а не на Цветном, что означало – Нина осталась за скобками процесса. Это было здорово, но нашу участь не облегчило. Для начала судья зачитала все оскорбительные слова, которыми мы ментально награждали друг друга на протяжении месяцев и те, которыми обменялись в ходе поединка. Затем в качестве сильно отягчающего обстоятельства перечислила все рекомендации Системы о нежелательности нашего личного общения, её категорические требования прекратить потасовку и, как апофеоз, – необходимость прямого вмешательства.

Нашлись и индивидуальные отягчающие. У Ивана: удар пальцем в глаз (могло привести к повреждению зрительной коммуникации) и улетевший за пределы крыши туфель (создание угрозы жизни окружающих). У меня: изначальное провоцирование конфликта (именно я предложил поговорить втроём). Но обнаружились и смягчающие. У меня: приход в студию в результате рекомендаций Системы. У Выготского (это меня поразило): его мать, как и Нина, оказалась жёлтой, а сам он – не из чистых зелёных, как я и подавляющее большинство представителей нашего статуса, а из смешанных! Его отец с рождения носил голубой статус, но затем женился на жёлтой. Таким образом, поведение Ивана в ситуации с Ниной частично объяснялось генетическим влиянием. Здесь же всплыло и про деда-лингвиста, который – что опять же меня поразило – достиг синего статуса (я дрался с внуком синего!), но упор всё же больше делался на жёлтой матери.

В итоге нас обоих поставили на особый учёт сроком на год и приговорили к чувствительным штрафам. Сюда же добавилась плата за аренду крыши (моя доля оказалась в три раза выше – из-за внезапной любви к закатам). Моим родителям пришлось отказаться от летнего путешествия и кое-каких покупок, и это было ещё не самое худшее. Инцидент произошёл буквально накануне совершеннолетия (Ивану до него оставалось три недели, мне – чуть больше месяца) – того дня, когда положено сдавать тесты на подтверждения статуса, который пока носишь условно, как представитель своей семьи. Произошедшее катастрофически снижало наши баллы по общей лояльности и толерантности и ставило под огромный вопрос успешное прохождение процедуры – вплоть до понижения в жёлтые. Тётечка в зелёной мантии высказала веское мнение, что даже отличных показателей по ментальным и академическим дисциплинам нам может и не хватить. Учитывая добрую репутацию наших семей, для спасения положения она назначила нам дополнительный тест на отсутствие агрессивности по отношении друг к другу – в суде, в своём присутствии, ровно через неделю.

Всю эту неделю я старался не думать о том, что в нашей договорённости есть тонкое место: в ней отсутствует защита от обмана. Ивану ничего не стоит сообщить Нине, что он – единственный и безоговорочный претендент. Как я проверю, что Выготский переспал с ней всего один раз? На одной ночи он запросто может и не остановиться! У них завяжется роман, и к сентябрю, когда труппа снова соберётся, даже разоблачение коварства уже ничего не изменит! Нина скажет: «Прости, но всё уже сложилось»!

Для изгнания тревоги я переключал мысли на важность предстоящего теста в суде: от него зависит так много, что перед результатом меркнет даже ценность обладания Ниной. В целом, мне это удалось, к тому же Система ментальных коммуникаций и родители тоже хорошо поработали со мной, чтобы настроить на отстранённо-умиротворённый лад.

Несомненно, такие же усилия были приложены и со стороны Выготского: тестовая беседа носила почти светский характер. Мы довольно искренне обменялись приветствиями, вопросами о делах и даже неплохо справились с «Рад тебя видеть». Успешное начало придало смелости ступить на минное поле:

– Как Нина? – поинтересовался я как бы невзначай. – Вы с ней виделись?

– Не-а, – скучно произнёс Иван. – Забудь про Нину.

– Что значит «забудь»? Почему?!

– Видишь ли, она хорошо подумала – очень хорошо подумала…

– И?..

– …и поняла: мы оба ей не подходим.

– Ничего себе! – потрясённо выдохнул я. – Это она тебе в кафе сказала?

Иван покачал головой.

– А где? Вы с ней виделись или… так она даже не дождалась?! – эта догадка сразила меня окончательно. – Чтоб у меня биочип отвалился!..

– В здании суда прошу не выражаться! – тётечка в зелёной мантии, до сих пор пристально следившая за эмоциональным фоном беседы, тут же устремила в меня строгий, недовольный взгляд.

Я был слишком ошеломлён и, лишь машинально кивнув ей в ответ, снова обратился к Ивану:

– Так что же? Получается, мы с тобой – кретины?..

– Получается, так…

Мы поговорили ещё минут десять – договорились вместе бросить театральную студию, обсудили предстоящие тесты к совершеннолетию (Иван их совсем не боялся: он сообщил свои предварительные баллы, и я чуть не сел на пол – с ними чуть ли не сразу можно было получать голубой статус или, по крайней мере, тёмно-зеленый), перешли на совсем уж отвлечённые темы, и вскоре судья отпустила нас с миром: тест на отсутствие агрессивности был успешно сдан.

На улице обменялись рукопожатиями.

– Я думал, у тебя реакция получше, – сказал Иван напоследок.

– Ха! Я думал о тебе так же. Счастливо!

Мы расстались. В тот момент я отчётливо понял: навсегда.

3.

У этой давно забытой истории случилось неожиданное продолжение – вероятно, оно и стало одной из причин выбрать меня для встречи с Выготским.

Два года назад со мной связалась Нина – у неё нашлось ко мне срочное и очень важное дело. Она предложила встретиться в «Сказке», но я ответил: мы же уже взрослые – зачем нам «Сказка»?

– А где ты хочешь?

– Даже не знаю…

Сошлись на демократичной «Радуге».

Мы сели в зелёном секторе, заказали жасминовый чай и некоторое время изучали друг друга. Нина изменилась: вокруг глаз собрались морщинки, тёмные с рыжим отливом волосы были коротко пострижены, хрупкое прежде тело стало зрелым, чуть полноватым, что подчёркивалось плотно обегающим пестроватым платьем – с глубоким декольте и длиной сильно выше колен. Только грудной голос, веснушки и молочная кожа никуда не делись.

А дело ко мне было такое: её десятилетний сын тяжело, практически неизлечимо, болен. Неизлечимо – в рамках жёлтой медицины. Однако, если его поместить в зелёную клинику и сделать необходимую операцию…

– Ты стал доктором…

– Я не доктор, – поспешно сказал я, – я только работаю в клинике.

– Всё равно, – неожиданно она обхватила мою руку с двух сторон, – только ты можешь помочь! Он – хороший мальчик! Очень-очень хороший! Очень-очень-очень!..

Я попытался мягко высвободить руку, но Нина её не отпускала. Не сводя с меня умоляющего взгляда, она сказала, что, если я помогу ей, она отблагодарит меня – отблагодарит так, как ещё ни одна женщина не благодарила мужчину.

Меня бросило в жар и смятенье. Я стал рассматривать узоры на её пестроватом платье и вдруг понял, что это, прямо скажем, вульгарное одеянье – лучшее в её гардеробе. Или, как она, вероятно, считает, самое соблазняющее. И во мне что-то щёлкнуло – какие-то запретные чувства. Вместо того, чтобы сказать: понимает ли она, что, в сущности, просит меня пойти на должностное преступление, я дал слабину и спросил о другом: почему она думает, что я всё ещё хочу её?

– Ты, может, не хочешь, но семнадцатилетний мальчик внутри тебя – очень хочет!

– Он хотел семнадцатилетнюю девочку.

– И всё равно!.. Всё равно!.. Прошу тебя! – она притянула мою руку ещё ближе к себе, прямо к груди, и это был не жест соблазнения, а инстинктивное стремление передать своё сводящее с ума беспокойство.

Чуть помедлив, прежде окончательно капитулировать, я счёл нужным предупредить, что уже не испытываю к ней трепетного чувства, а вот моя сексуальная фантазия с годами стала довольно разнузданной.

– Я готова! – тут же откликнулась она. – Ты ни о чём не пожалеешь!

– Хорошо, – вздохнул я. – Ничего обещать не могу, но постараюсь. Сделаю всё, что в моих силах.

Моих сил тут, разумеется, не хватало. Без МВ провернуть это дельце – нечего было и думать. А МВ, выслушав меня, наотрез отказался и даже возмущённо фыркнул: как я могу обращаться к нему с такой чушью? Понимаю ли я, спросил он, что, стоит один раз пойти навстречу, и сюда не зарастёт жёлтая тропа? И все будут просить, просить, просить! Мы потеряем репутацию, клиентуру и, наконец, у нас могут даже отозвать зелёную лицензию! Я поспешно заверил, что прошу не о бесплатной услуге (я же не сумасшедший!), и готов оплатить расходы, хотя надеюсь, что клиника мне, как своему сотруднику, сделает соответствующую скидку. МВ коротко ответил: ему проще меня уволить, чем выполнить этот вздор, так что выбор за мной – нудить дальше или, наконец, заняться делом. И да: запрос в СМК о моём психическом состоянии явно не помешает.

Таков был первый разговор, но он стал не последним. Все последующие дни я старался чаще попадаться МВ на глаза и смотрел на него так преданно и скорбно, с таким жаром убеждал, что всё можно подать не как лечение, а как эксперимент, по ходу которого мальчик случайно выздоровел, что, в конце концов, дожал. Сына Нины со всеми мерами секретности поместили в нашу клинику, провели необходимые обследования и вышли на операцию. Она прошла успешно – через несколько недель парень был вполне здоров. И мы с Ниной провели мои выходные в одном из отелей Чикве-Терре.

Ужин прошёл на открытой террасе с видом на море и закат неописуемой красоты – мы ели омаров и пили белое вино. На Нине было специально купленное для этой поездки длинное полупрозрачное платье нежного бирюзового оттенка – в нём она выглядела намного привлекательней, чем в «Радуге». Внезапно я отметил, что её лицо утратило категорию «открытость – закрытость», а взамен обрело «молодость – старость». Когда мы увиделись после долгого перерыва, она выглядела чуть ли не на десять лет старше меня, теперь – словно те же десять лет сбросила.

Я спросил: как так получилось, что её артистическая карьера не состоялась? Ведь у неё явно были прекрасные способности к перевоплощению и, в целом, очень неплохие шансы перейти в зелёный статус – помимо приобщения к узкому кругу людей, имеющих работу, профессия артиста подразумевает высокую адаптивность к различным обстоятельства, что неоценимо в быстро меняющемся мире. Её ответ оказался удивительным:

– Я хотела девочку и мальчика.

Мне оставалось только вздохнуть: когда главная задача человечества – решительно бороться с перенаселением Земли, с двумя детьми в зелёных делать нечего. Неумеренное чадолюбие погубило не одну зелёную семью, а, чтобы жёлтый (жёлтая) перешёл в зелёный статус с таким обременением – про такое я и не слыхал. Но тут уж каждый выбирает свою судьбу…

Конечно, не мог я не спросить и о прошлом: в чём состояла проблема выбора между мной и Выготским?

– Ты симпатичнее и лучше целовался, – ответила Нина. – С тобой было веселее. А в нём чувствовалось что-то родственное – наверное, от жёлтой мамы. И он так много всего знал…

– А почему ты сбежала из кафе? Почему не дождалась?

– Испугалась. Подумала: сделала что-то страшное. А потом ничего не оставалось, как отгородиться от вас обоих. Я думала: из-за вас у меня будут одни неприятности. Смешно, да?

– Примерно так я и думал… А, если бы вернуться назад, ты бы сейчас кого выбрала?

– Тебя, конечно!

Я засмеялся: вопрос был дурацким, а ответ – мудрым. Самое умилительное, что в этот момент Нина, похоже, искренне так думала. Или просто хорошо вошла в роль?..

Наутро она сказала мне: ты, конечно, подонок, но теперь я знаю, что могу иногда обращаться к тебе с просьбами, и ты не откажешь. В ответ я только хмыкнул. Глупая!.. Она так и не поняла, что только таким образом я мог выпутаться из ситуации, в которую она меня впутала, без катастрофического падения личного рейтинга, которое непременно произошло бы, помоги я ей просто так. Проведенную вместе ночь можно интерпретировать, как попытку преодоления давнего комплекса, а неистовость сексуальной фантазии – как проявление отчаянного жизнелюбия, вызываемого во мне конкретной особой. Но если бы признательность Нины заключалась только в том, что мы вместе попили жасминовый чай, и эту благодарность я счёл бы вполне удовлетворительной, то вопрос – зачем же я ей помогал? – остался бы без рационального ответа. И, как следствие, ему трудно было бы найти оправдание.