Читать книгу: «Сон в пустыне», страница 5
С какой «исступленной», с какой – неистовой страстностью тянулись к Петербургу Гоголь, Достоевский, Некрасов!
Как первобытные восторги, звучат петербургские былины Ломоносова, но уже как встревоженные прорицания – и петербургская эротика и апофеозы Пушкина («Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид… люблю… Краса и диво… Красуйся… и стой неколебимо, как Россия!.. На высоте, над самой бездной – Россию вздернул на дыбы!»).
В этой встревоженности – уже есть доля исступления Достоевского, Гоголя, Некрасова.
И больше всего – Достоевского! которого, кажется, и не было бы, если бы Московская Русь не стала Петербургской Россией. Так же, как и Пушкина.
Остался бы «Дневник писателя» с царьградскими буффонадами, и не было бы глубокомысленного бреда Раскольникова, Мышкина, Ставрогина, Долгорукова.
Не было бы Пушкина.
Восторженность Ломоносова – радость первого увидавшего – подымающийся из мутных морских вод – прозрачный город.
Встревоженность Пушкина преображалась счастьем первой любви.
И то и другое – утверждения. Душа Петра, героя – единственного, во всех веках, исторического мифа, нашла два поэтических восторга, две ответные песни – петербургской судьбе России.
Остальные – смутились предчувствием ее страдальческих путей. И – не потому, что их отправили германизованные размышления славянофилов, тянувших на старый московский перекресток!
Нет! литература сама по себе, в своем творческом знании есть дело неоспоримо пророческое. И не надо ей для полноты ее знания – сторонних веяний и «размышлений».
Нам же следует ее пророческое знание как можно бережнее разгадывать, чтобы не ошибиться в его истинном смысле.
