Читать книгу: «Борьба: Путь к власти (книга вторая)», страница 5

С другой стороны толпы стоял Миша Живенко, и из-за спин нескольких человек ему не до конца было видно, что происходит на площади. Рядом стояла Наташа, а ещё рядом командир спецназа Северский, тот самый, что так напряжённо бодался с Болотниковым при эвакуации из Кременчуга. И сейчас он стоял очень близко к Наташе, сжимая что-то в кармане куртки.

– Только двинься. – прошептал Северский. – И тебя, и её потом прикончим.

Мише в спину упёрлось что-то острое, и он ощутил присутствие ещё нескольких человек из спецназа. В это время ближе к левому краю площади кто-то стал кричать что-то за Хмельницкого, но сразу завязалась потасовка, и крики притихли.

Ещё с одной стороны выкрикнули «Зубрилов», и несколько человек двинулись к уже бывшему главнокомандующему, чтобы его отконвоировать. Кто-то уже подносил Зубрилову булаву, которую он торжество взял и взмахнув вверх выкрикнул: «Мы победим! За Свободную Землю!»

Судьи встали и торжественно поклонились. Кто мог что-то кричать против, пытался кричать против, но было поздно. Теперь перед всеми стоял новый Главнокомандующий, которого избрали прилюдно и также прилюдно утвердили в должности.

Верховный жрец

Совет шести. Тот же мрачный свет, те же недолетающие вопли из подвалов.

Все на месте. Снизу, из-под стола гнусный трясущийся голос главы Священного Сейма.

«Я слышал новости из 2-й стадии. Говорят всё портится. Что может сказать брат-жрец Гузох?»

Загнусавил Гузох: «Наш сектор проводит новые операции, новые облавы. Недели покаяния боятся всё больше. Больше осведомителей. Словом…»

«Словом, – перебил его Неврох. – всё, кроме цифр».

«Цифры в порядке, верховный брат-жрец Неврох», – тот уже не мог выдерживать эти заседания: всё любым путём, но движется к его «изгнанию».

По поводу этой стадии все решения давно были приняты, осталось доделать. Неврох продолжил: «Хорошо. А что может сказать брат-жрец Катох?»

– Мы придумали новую методику. Сейчас опробуем. Всё идёт по плану.

– Вот и хорошо. Кому-нибудь есть что сказать по этому поводу?

Никаких идей, предложений, даже вопросов. Ни о «новой» методике, ни о цифрах, ни о чём вообще. Все делали вид, что всё знают, но в реальности почти все только что и делали вид.

– Тогда объявляю совет оконченным. Следующий через 6 дней.

Все разошлись. Самох, руководитель сектора 360-о градуса, входящего в 1-ю стадию, открыл одну из пожелтевших дверей и спустился вниз по лестнице. Там его ждал Неврох.

– До чего же мне надоело вести беседы с этими холуями. Ничего, кроме как нести ахинею про нашу справедливость и доказывать бредни «Силанжах», больше делать не умеют.

– Самое интересное, что они сами в это верят – ухмыльнувшись, прогнусавил Самох. На него глава возлагал свои новые надежды. У него самый важный аппарат Инквизиции: надзор над СЧК и самой верхушкой. Только он сможет вернуть церкви её былое влияние, отнимаемое эсчекистами. Кроме того, у него правильные понятия относительно разграничения церкви от веры, а без этого нельзя стать верховным жрецом: только тот, кто видит настоящую разницу может убеждать остальных в единстве.

– Не мудрено… Не мудрено…

– Вы что-то хотели сказать, мастер?

– Да… Я чувствую кого-то, кто может нам помешать…

– Среди кого?

– Среди людей. – Неврох развернулся. – Я чувствую странного человека. Такого ещё не было. Он представляет серьёзную угрозу.

– Человек? Мастер, Вы…

– Не будь дураком. Я не хочу, чтобы когда-либо моё место занял опрометчивый чум. Эта их пропаганда про слабость людей стоит не дороже нашего «Силанжах»… Я никогда ещё не чувствовал такой силы.

– Скажите место, я вышлю агента.

– Не стоит… Я уже выслал… Месяц назад… А место… Как раз тот район, где мы используем Р-36 и Р-37. Да, кстати, у тебя есть ещё идеи, как можно использовать эти остатки?

После того случая остался только Р-37.

– А что тут делать? – Самох состроил вопросительную рожу из своего и без того противного лица, и они оба рассмеялись.

– Вот и я так думаю. – согласился Неврох. – Сначала займись этим и сразу на место. Лично изучи обстановку, потом доложи мне. Агента ты в лицо не знаешь и не надо. Он знает своё дело…

Паук

Прошла пара дней, и Шинхр принёс всю информацию: пути Днепропетровск-Донецк-Ростов-на-Дону и характеристики на руководство колонной.

– Вы обещали, что защитите меня – сказал он, передавая бумаги.

– Нет, мы такого не обещали. Мы сказали, что не тронем тебя…

– Но как же…

– Не беспокойся, мы защитим. Просто ты долен заличать, что было, и о чём подумал… Вот теперь, когда ты принёс то, что мы просили, я говорю тебе «Мы защитим тебя»

– Спасибо. Я правда…

Чум сказал это слово. «Правда». Что это значит для них? Возможность остаться в живых? Не быть замешанным во что-то с СЧК или Инквизицией? А состояние души? Есть у чумов душа, чтобы испытать для неё оправдания своим действиям?

– Не спеши. Мы проверим «это», и тогда можешь быть спокоен. Пока жди.

В его глазах виднелось опасение уже с двух сторон. Шинхр боялся и эсчекистов, и инквизиторов. Одни могли остаться неудовлетворёнными его действиями и сдать, другие могли обнаружить его «контакт» с первыми. Он бы и вовсе ни во что не вмешивался, но страх заставил его сделать это. Страх перед тем, что творят эти «искоренители ереси» на своих землях.

На следующий день Ваня отдал переписанный материал, сказав, что всё в порядке, и что в ближайшее время его помощь не понадобится. Шинхр вроде бы остался доволен, но некоторая мысль делала его скованным.

– У тебя что-то не так? Говори, мы же церковь. Мы всё поймём. – Ваня за эти пару дней настолько вошёл в роль, что даже смотреть на всё стал по-другому, словно за ним действительно стоит настолько серьёзная организация, которая, в случае чего, и его отмажет и, если будет надо, и его агента.

– Да нет. Вроде ничего… Шеф сегодня не доволен… Могут понизить… Думаю, всё уладится.

Трудно понять, почему он не попросил помощи: видно «недовольный» шеф менее страшен, чем «помогающая» Инквизиция.

Как бы то ни было, но префект на следующее утро потребовал от Тихомирова «узнать всё по этому вопросу».

Очищая в этот день пол на своём обычном месте, Ваня услышал крик из смежного помещения. Опять тот же издевающийся голос, у которого власти-то нет, а есть пара полномочий.

Дверь распахнулась, в коридор вышел Шинхр. Всего полминуты истерики, а на нём уже лица нет. Такого выражения лица Ваня у чумов ещё не видел: глаза уменьшились не в два, а в три раза, лоб сложился складками, как и губы, щёки напряглись и потянули к себе ткани ушей.

– Меня расстреляют. Если не произойдёт чудо, меня расстреляют. Иван, пожалуйста, Вы мне обещали помощь. Я же верен церкви, я выполнял Ваши поручения, я буду полезен Вам…

– Не суетись. Мы поможем.

– Спасибо. Спасибо, Иван, я никогда не забуду…

Тихомиров смотрел на его наивность и видел, как рушится его здание, так легко построенное и построенное на словах.

– Тихо!

– Хорошо.

– Ты должен. Уже завтра. Принести нам документы.

– Какие?

– Тихо!.. Ване так хотелось выжать из этого ещё хоть что-нибудь. – Начальство снабжения. Информация о складах и их местонахождениях. Как это выглядит, у нас информации нет. А мы займёмся твоим шефом…

Конечно, он принёс всё, о чём просили. И даже больше. Даже то, что он, в принципе, не мог достать – Секретные данные СЧК о подозрительных сотрудниках группы «Диза». Надеялся, что так он сможет побольше сдать для Инквизиции…

– Молодец. – медленно похвалил его Ваня, закладывая бумаги под рубашку.

– Вы… – начал было Шинхр, походя своими эмоциями на слабого человека: брови подняты, и глаза полны бестолковой надежды.

– Мы всё сделаем. Теперь он может орать на тебя сколько угодно, ничего тебе не будет… Если хочешь, можешь разбить ему рожу, а потом плюнуть в неё… Считай себя неприкасаемым. Церковь всегда защитит, пока ты ей служишь. Служи нам дальше также верно.

Радости на его лице не было предела. Видимо, он решил посмаковать свои новые возможности. При очередных разговорах со свои начальником он ехидно дерзил, насмехался, потом спровоцировал новую вспышку гнева и в процессе влепил прямиком между глаз своего оппоненту. А потом плюнул ему в лицо. Практически так, как ему советовали… Сбежавшиеся охранники быстро выволокли его оттуда, при его продолжающихся уже истеричных криках о несправедливости и каре за нападения на святую церковь отвели во внутренний двор учреждения и там расстреляли.

Эти короткие выстрелы; с таким коротким и очень глухим эхом.

Ваня покачал головой, но не то чувство взяло его сердце. Это не жалость, он вообще не расценивал чумов как живых существ, а простые механические функции вроде речи или движения трактовались им как что-то ими украденное из земной жизни. Чувства, испытываемые им, имели схожесть с той потерей важного предмета, как если бы он потерял лопату, которой ему надо прорыть ещё целую яму, вещь, которая нужна, но которую можно заменить.

И когда Ваня врал ему прямо в глаза о том, что поможет, если тот выполнил его поручения, о том, что ему ничего не грозит, он делал это, руководствуясь не тем, что «сейчас страдают люди, и я должен им помочь». Он стал таким; как разведка и с таким же точно духом: циничным и безжалостным – «здесь ходят цифры, и у каждого есть польза». То, что он помогает людям, то, что от него зависит многое в этой войне, сидело уже где-то совсем глубоко в нём. Он желал свободы для всех, но это встало на второй план. Теперь Тихомиров делал это, потому что его влекло «строить систему», «свою систему».

И сейчас ему нужен был новый агент. Первый раз повезло: попался дурачок, купившийся на страхи с Инквизицией. Второго такого не будет – поймают и казнят.

***

13:40 Перерыв у чумов.

Ваня вошёл в комнату №113 циркуляра 18Б, помещение обслуживающего персонала. Там он назначил встречу с Дмитрием.

Тот, очевидно, давно не получал своих наркотиков, и вид его был чахлый, как у старика, больного раком. Глаза не видят, и кровь не течёт.

Видимо, в последнее время ему так и не удалось никого сдать… А кого можно сдать, если в шахте сидит префект и велит всем молчать и работать?

– Ну что, не хватает тебе твоего героина? – спросил Ваня, смотря на него, как и прежде. Это выгнанный из стаи волк, который ищет нового вожака, который будет по-новому пинать его, иногда может быть, давая возможность обглодать ненужную ему косточку.

– Чего ты хочешь? – с трудом произнёс он. Его вертело из стороны в сторону, зрачки то расширялись, то сужались… И ради того, чтобы дойти до такого состояния, он принимает эту дрянь?

– Нет, это тебе нужно… Хочешь своего порошка получить?

– Да! Да. Дай!

– А ну-ка, покажи язык.

Посиневший и весь вялый – не язык, а, скорее всего, его напоминание.

А что, если посмотреть на его продажный мозг?

Там не найти продажности, только страсть к удовольствию, только желание потерять то, чем и не обладал. Именно это и даёт любой наркотик.

– Сделаешь кое-что – получишь…

– Нет. Дай! – Дмитрий попробовал схватить его, но всё не то. Нет ни силы, ни скорости, ни вообще возможности совершать поступки – есть «отсутствие препарата».

Ваня не сильно, но точно рубил ему в челюсть: наповал и в сторону.

Как отвратительно на это смотреть… Что с ним стало. Кем мог быть этот человек? Вот он валяется на полу, не может ни на каплю себя удержать, не может ни встать, ни сесть, ни даже хоть что-то говорить, а только просить то, что сделало из него «это». Какой низкий круг, и сколько они по нему ходят?

– Какой у них глупый мир. – подумал Ваня и сказал вслух. – Ты знаешь здесь недовольных эсчекистами?

– Недовольных?

– Среди чумов.

Мысленный процесс тормозился задурманенностью мозга.

– Есть… Да… Принхр.

Не пойдёт. Он в списке заподозренных у эсчекистов, он под колпаком.

– Ещё.

– Донхр.

– Кто это?

– Один из капитанов.

– Имперских?

– Да.

– Почему не сдал его?

– Я должен знать причину его недовольства прежде чем сдавать.

– Только так?

– Да. Он чум. А я нет.

– А с чего ты решил, что он недоволен?

– Слышал. Случайно. В разговоре.

– О чём был разговор?

–Не помню…

– Где он сейчас?

– Уехал, по-моему.

– Куда?

– Не знаю.

– Вернётся – доложи. Кто обычно тебе даёт героин?

– Раньше Чанхр. Теперь другой. Я не знаю, как его зовут.

– Не знаешь, как зовут хозяина… Ладно… Как часто они меняются?

– Это первый раз.

– Почему его сменили?

– Он убит.

– Кем?

– Сказали, болгарами.

После обсуждения ещё нескольких кандидатур выяснилось, что никто, кроме второго толком не подходит. Донхр. И его придётся ждать. Или ещё придётся слушать.

– Я получу героин?

– Получишь. Но не сейчас, а когда сделаешь кое-что.

– Что?

– Не се      йчас. Я скажу, когда придёт время.

Вот та «неизвестность», к которой стремился Дмитрий, и которая будет его истязать ещё больше. Может быть, он бы и хотел сейчас наброситься на Ваню, растерзать его, только из-за того, что у него нет героина. Но сил не было. Ни на что. Даже на то, чтоб закричать об этом.

– Сколько ты уже работаешь на них?

– Два года. Мне нужен героин. Я сказал, что знал… Пожалуйста.

Ваня врезал ему ещё раз в челюсть и подумал: «Со стажем уже. Свою партию-то отыграл почти. Вовремя я за него вцепился…»

Живенко

Оставив Полтаву группа Зубкова переместилась в Харьков, в этот не только древний, но весьма знаменитый город.

Если всмотреться поглубже в пять крупнейших украинских городов, то получится, что Киев – душа и мать всей земли; Днепропетровск – сила и дух Днепра, после него Днепр, впитав Орель, Кильчень и Самару, становится таким, каким его встречает Чёрное море, давным-давно называвшемся Понтом Эвксинским; Одесса – центр торговли и всеевропейских связей страны, самый живой и бурлящий жизнью город, может быть потому, что ни разу за всю историю своего существования не был разрушен, даже в Великую Войну; Донецк – основа и движение труда, совсем близко отсюда зародилось величайшее трудовое движение «стахановцев», быстро захватившее тогда весь Советский Союз; и Харьков = скопление ума и мудрости, в котором ещё во времена имперской России существовал Университет.

Основан он был почти сразу после победы украинских казаков и московских войск над поляками в 1676 году.

В ту войну произошло одно уникальное событие, берущее корни с Переялавской Рады. Казаки, объявляя о присоединении к Московии, потребовали, чтобы царь присягнул им на верность, то есть поклялся служить на благо их народу.

В Москве так было непринято – чтоб присягал царь. Но поскольку казакам хотелось вступить в состав единого государства так же сильно, как хотелось их принять русским, состоялся, впервые в истории взаимный «доверительный акт». Алексей Михайлович не присягал, но давал слово править украинцами на их же благо, а они, в свою очередь, на благо царя и объединённого государства. Так впервые со времён Киевской Руси Киев и Москва стали частью одной страны.

Харьков вобрал в себя всю взаимную любовь и преданность друг к другу. Там и сформировался ум.

Пустые улицы. Кое-что развалено, кое-что развалилось само. По бордюру, мимо камней и полурассыпавшихся кирпичей, шёл Миша. Он давно, ещё со времени рассказов Саши Ручьёва, хотел побывать здесь; увидеть своими глазами то, что стоит того.

Несмотря на всю духовность, в городе, минуя время и войны, осталась куча мелочей, куча барахла, оставленного теми, кто был за Запад или Восток, а ещё куча рекламы… Через метр плакаты и билборды, высотой в два человеческих роста, и изображение чего? Мобильного телефона. Одной фирмы, другой. С надписями о лозунгах и срочных акциях…

«И народ покупался на всё это? – подумал Миша. – Что вот в этом прямоугольном предмете такого важного? Неужели всем без исключения нужна эта вещь, да причём именно эта модель?… Пять кварталов прошёл, эту штуку раз в десятый вижу. Без неё что, нельзя было из дома выходить? Именно вот без этой модели нельзя было выйти на улицу? Она нужна каждому? Как противогаз в газовую атаку? Что у нас раньше была за власть, что не смотрела за тем, что больше всего советуют купить человеку? Власть же заинтересована в обороте торговли не больше, чем в своём собственном существовании. А кто сохранит её, власть, оборот торговли или собственный подданный, видящий заботу о себе со стороны государства? Сколько людей не знают о том, что их здоровье можно было бы повысить только принимая йод или витамины в нужных количествах? Почему бы власти не развесить на этих плакатах рекламу о том, что им, таким нужны для государства гражданам, раздадут витамины на каком-нибудь пункте, пусть не бесплатно, если средств у государства на это не хватит, но для их же здоровья, просто потому что без них эта власть ни грамма не стоит. Ни грамма не стоит без людей!… Так ведь нет! Повсюду эта власть разрешала этим трубадурам голосить про то, что им нужен некий ультрасовременный всё способных сделать за них телефон! Где приоритеты этой структурной конструкции? В том, чтобы наблюдать как, смотря и слушая всё это дерьмо, завёрнутое в шелка, народ продолжал оставаться патриотичным?

Стоило сказать всё это рекламному щиту, как с него слетел плакат мобильного телефона, а под ним оказалась социальная реклама с просьбой «пропускать на дороге скорую».

– Во… Так и надо. Весь смысл рынка: выигрывает ото, кто больше заплатит. Кому нужна скорая помощь? Старикам, в основном. А они-то живут на пенсию, которой не хватит на мобильный телефон последней модели. Вот и нужны они никому…

Впереди у дороги сидел Григорий Листов, снова на ступеньках. Тоже изучал город, тоже по чьим-то воспоминаниям.

– Здравия желаю, товарищ капитан. – сорвался он с места.

Входит в привычку; не его субординация, а отвращение к этому у Миши. Надоело и всё тут. Стучат по фуражке уже как кузнец по наковальне. Наверно это из-за того, что приходится слишком часто ходить в бой…

– Присаживайся.

Они сели; снова на ступеньки – всё как в прошлый раз.

– Как тебе город? – спросил Миша.

– Отлично, товарищ кап…

– Хорош уже. Просто Миша. И всё. Это приказ.

Гриша растерялся: «Как-то неудобно».

– Да ладно, неудобно. Пули для всех одинаковые. И генералов они не облетают… – Миша усмехнулся. – И даже наоборот… Адмирал Нахимов. Слышал такого?

– Никак… Нет, не слышал.

– В Крымскую войну обороной Севастополя руководил… Только сказал, что «сегодня хорошо стреляют», тут же получил свою смерть.

– Жаль.

– Почему тебе жаль?

Такого вопроса и всем не предполагалось услышать.

– Почему тебе жаль? – повторил Миша, взглянув ему в глаза не как командир, а как солдат, который видел смерть множество раз.

– Он ведь обороной руководил… Без командира-то как?

– Ах вот ты про что… Но это тебе жаль, а ему? Не уверен… Там уже проигрывали эту войну. Сам знаешь, как это трудно проигрывать. Да ещё тем, кого ненавидишь. Кто пришёл на твою землю, а ты ничего не можешь сделать… Так хочется схватиться за пулю… она всё вылечит, всю боль на сердце… И схватить так, чтобы не нарочно. Чтобы не специально, а так… мимо пролетала, чуть задела. Ну что ты можешь сделать? Ничего. И вины твоей нет… Смерть бывает такой сладкой… Как утреннее солнышко. Или тёплое течение реки.

– Смерть сладкая?

Миша посмотрел на небо и, увидев на нём нежные, ласковые как любовь, облака, ровно кивнул: «Да. Для такого, к кому она пришла… А вот, кого не тронула, для того она может быть просто грудой камней на душе… Ты ведь знаешь Сашу Ручьёва, моего старого друга?»

– Ручьёв? Которого в майоры повысили в прошлом месяце?

– Да… Которого посмертно… Сначала его старого друга не стало. Ему захотелось умереть… Ну вот теперь его не стало… – Миша хотел было сказать, что «и ему теперь хочется умереть», но не стал; это слабость – делиться со всеми, с кем ни попади, своими камнями в душе. – И такое везде кругом… Война. Ничего не поделаешь… Каждый как только может…

Что-то не то юркнуло в Грише: последние четыре слова, задели маленький нервик в таком месте, какое нельзя потрогать, а только почувствовать: «Каждый как только может за других?»

– Да. За других, Гриш.

– Каждый. Каждый… Каждый… Каждый, но не я! – вскочил он с места и, распахнув руки в сторону, закричал, что было «камней» на душе.

– Можешь покричать, Гриш, если хочешь, но все знают.

– Что знают? – обернулся Листов к сидящему на ступеньках Живенко. – Нет, не знают! Не могут знать!

– Знают. Знают, что ты убежал от чумов, оставив там своих родных. Маму и сестру. Знают, Гриш, знают. Можешь винить себя, но у каждого свои слабости. Бог сделал так, что не все могут терпеть «своё», положенное. Можешь винить Бога, если хочешь. Он создал этот мир… Но лучше сядь и подумай, как лучше победить чумов. – больше было сказать нельзя, больше – просто не выдержать самому.

Гриша подошёл обратно и сел, нет не сел, а, скорее, плюхнулся на лестницу.

– Ты подумай о будущем. – продолжил Миша. – Вот, когда мы победим чумов, как всё будет… Опять Восток-Запад? Да, думаю так… Земля хранит в себе все мысли, весь дух. Ещё по Геродоту характер народов, их менталитет определялся местностью, землёй, на которой они жили… О, знаешь, как всё это различается!

Казалось, ничто не выводило Гришу из его состояния: сидел с упадшими глазами.

– Вот я тут газет почитал старых. Они там, Гриш, за тем углом, целыми стопками валяются… Так вот, там всё…

– Нет, товарищ капитан. – не смотря на командира, сказал Гриша. – Не понять Вам меня… Я ж ведь из-за всех стараюсь помогать им. Стараюсь… А не знаю, даже, есть ли в этом толк… Просто стараюсь и всё.

Миша не до конца понял, что это за тирада, и как следует её понимать. Он лишь видел сейчас рядом с собой человека, который потерялся во всех своих мыслях, и который, видимо, даже не понимает, как ему выйти из этого штопора. Если вообще понимает, что где-то должна быть такая возможность. И всё это в тот момент, когда Мише рядом так нужны верные люди. В такой момент, когда они оказались в штрафниках, с переделом власти во всём Отряде 14 и в такой момент, когда ему просто запрещено облажаться в личной жизни.

– Нет. – подумал Миша. – Может, у меня есть такие расхлябанные подчинённые, но сам ещё в бараний рог сверну все проблемы… Уж если не ради себя, то ради Наташи…