Читать книгу: «Живу. Зову. Помню», страница 6

В ночи, когда Человек

В ночи,

когда Человек

лучше видит самого себя,

скрипя,

ключи

отворяют дверь в Незнаемое.

Мое тайное -

становится явным,

случайное-

главным,

крайнее -

данным

в своей нужности.

В сущности

этим и занимается поэзия,

грезя

о несбыточном.

Но если быть точным,

то грезы -

это самая что ни на есть Реальность

Суть жизни -

не криальность,

а стремление к негэнтропии,

к утопии.

«Жизнь -

это и есть преодоление Утопий»*

__________

*О. Уайльд

Мчась по кругу

Мчась по кругу,

повторяю

наяву я и в бреду:

прошлого – не потеряю,

новое – приобрету.

Бифуркация – рожденье

новой сущности -детей,

станет центром притяженья

и началом продолженья

древнемудростных идей.

Зло

как тень добра

отрину

и с орбиты сброшу вниз -

будет райская витрина,

а не суетная жизнь.

Но не стану манекеном,

повторюсь самим собой -

и в потомках будут гены

полновесной жить судьбой.

В юности – жаждешь действовать

В юности -

жаждешь действовать,

в старости -

ищешь суть.

В рай на автобусе рейсовом

нас не отвезут.

Только лишь тропами горными

можно наверх взойти,

только виденьями горними,

только мыслями гордыми

можно себя найти.

Циклоида жизни

Циклоида жизни

бросает то в холод, то в жар,

то-наверх,

то – вниз,

возвращая в исходную точку.

А мне – как попасть

на орбиту далеких Стожар,

стартуя фотоном с Земли в одиночку,

чтоб там,

задержавшись на несколько местных минут,

продолжить свой путь сквозь Галактики

дальше и дальше,

разорванный круг

превращая в спиральный маршрут,

не все понимая,

но вовсе не чувствуя

фальши.

Уходим-остаемся

В каждом из нас

есть поэт и художник,

сыты трудом мы,

а творчеством – живы.

Если уходим,

то прахом ничтожным

мы удобряем грядущего нивы;

но остаемся в земной ноосфере

замыслом нашего вечного ралли,

чтобы потомок,

в наш разум поверив,

дальше раскручивал

мудрость спирали.

Поставьте на могилу мне плиту

Поставьте на могилу мне плиту

с изображением двойной спирали:

когда-нибудь

я вновь сюда приду,

пройдя сквозь все космические дали,

скажу потомкам:

Здрасте… вот и я…

Все повторимо…

кроме Бытия.

Арктида

Мы – из Арктиды.

Там ныне царит океан,

и лед как экран

глушит голос былой ойкумены.

О ней ничего не рассказывал вещий Боян,

о ней в «Житиях»

ничего не прочли игумёны.

И все-таки

вновь пролетая над этой страной,

я чувствую:

что-то

незримо в меня проникает,

в душе прорастает

лежавшее долго зерно,

и листья и корни

истоки и устье смыкают.

Когда-то

отсюда, из этих первичных краев

как птицы на юг,

в неизведанность мы устремились,

нас гнал

любопытства извечный таинственный зов,

мы счет не вели

позади остающимся милям.

Пройдя сквозь Сибирь,

разбрелись вдоль Яксарт*– Сырдарьи,

арийским трудом

создавая сады и посады.

В Урарту и Индии

древние наши цари

кормили людей

освященным кусочком прасада**.

Позднее пасхальным назвали его куличом,

вобравшим и душу и плоть от далекого предка,

с которым в едином слиянье

плечо о плечо

живем,

вспоминая свое изначалие редко.

Другая же ветвь наших предков,

пройдя сквозь Таймыр,

ушла за Урал,

поселясь в скандинавских фиордах;

а рядом

лениво лежал атлантический мир,

разбуженный много позднее

моторами Форда.

На новой волне

повернули норманны на Русь,

туда же

с востока проникли арийские россы.

Так кто мы:

славяне иль тюрки -

сказать не берусь,

одно только знаю:

сродни нам

морозы и росы.

Но Родина – это не дом, где рожден человек,

а край,

где мы предками нашими

зачаты были.

Как будто морзянкой вещает не новый Певек,

а шлет нам Арктида

свои изначальные были.

__________

* Яксарт – др. назв. р.Сырдарья

** прасад – священное кушанье (санскрит)

Прародители

Лемурийцы и атланты -

фотороботы идей,

эфемерные гиганты -

прародители людей.

Вы – реальные химеры,

первопахари Земли,

из далекой ноосферы

сущность Homo принесли.

Пусть у вас иное тело,

третий глаз горит во лбу,

вы

подвигнули на дело

всю звериную толпу.

Вы

структурой укрепили

хаотичный род людской

и народы наделили

страхом, радостью, тоской.

Увлекла нас суть земная,

праисторию затмив -

мы все реже вспоминаем

тот космогеничный миф.

Отрешившись от мистерий,

чтим лишь нынешний момент.

Но когда-то в новой эре

наш затонет континент,

и цепляясь друг за друга,

будем в новый лезть ковчег,

чтобы по большому кругу

возвернуться в новый век.

Катаклизмами убиты

Катаклизмами убиты,

вы оставили свой след.

Континентов новых плиты

стерегут вас много лет.

Уберечь вас, ох, непросто -

душу звездам передав,

под луной

большого роста

зреет скопище из трав.

В стеблях горестной полыни

дух ваш – жалом из змеи.

Предо мною вы и ныне -

прародители мои.

Встреча поколений

Закрыв глаза от внешних впечатлений,

я вижу, что живет внутри меня –

возможность встречи разных поколений –

от космоса до… кетменя.

Над полюсом

За окошком – белое наличье,

Арктики торосистая гладь.

Перед этим северным величьем

невозможно ерничать и лгать.

Здесь узлом сошлись меридианы

над одною из полярных клемм,

и звучит космическим пиано

здесь начало всех земных проблем.

Время здесь не меряют часами,

компас от неведенья затих.

Только я, опершись вниз глазами,

чищу белизной полярной стих.

Там, где стынут столетние льды

Там, где стынут столетние льды,

где торосы

как кариатиды

держат небо,

под толщей воды

проступает дыханье Арктиды.

Бог, Россия И Я

Бог,

Россия

И Я -

треугольник вопросов,

и пытаюсь найти

триединый ответ.

Средь небесных высот

и полярных торосов

затаилась История

в памяти Вед.

Чем дальше уезжаешь от Москвы

Чем дальше уезжаешь от Москвы,

тем глубже окунаешься в Россию.

И суета, к которой я привык,

стихает под небесной жаркой синью.

Умаян ширью костромских полей,

в тени лесов сусанинских блуждаю,

под колокольный звон монастырей

историю грядущим упреждаю.

Расстояния – это связь

Расстояния -

это связь

не между двумя точками,

а между явлениями,

протекающими во времени.

Расстояние между одиночками –

огромно.

Я не люблю возвращаться

Я не люблю возвращаться,

с прожитой тенью общаться -

лучше по кругу идти,

чтобы судьба обвенчала

завтрашний день и начало

пройденного пути.

Вязь

Хаос, расчлененный на монады, -

это ль не начало бытия,

это ль не родимые пенаты,

те, откуда вышли ты и я.

Долог путь, делясь и умножаясь,

группируясь в классы и ветвясь,

изгибаясь, но не унижаясь,

ткать живую мыслящую вязь.

Мы-прошли,

и человечьим роем

поднебесье все оплетено.

Что же дальше для себя откроем,

где прорваться в космос нам дано,

чтоб преодолев галактик тренье,

перейти стремнину Леты вброд

и узреть в четвертом измереньи

точку возвращения вперед.

Черти

Где-то в земной тверди,

нанизанные на вертел,

проворачиваются черти

в образе нашей смерти.

Кто они -

дух наш праздный,

просачивающийся осмос

или осадок грязный,

не унесенный в Космос;

обликом с нами схожи –

как фотография в раме -

или иною рожей

выглядят в голограмме.

Им не помеха – порода,

нагроможденье каменьев,

такая у них природа

вращательного проникновенья.

С нами они играют

в односторонние прятки

и каждодневно карают

укором и кротким и кратким,

шамкают ртом беззвучным,

входят-уходят без трений;

с нами они неразлучны -

наши подземные тени.

Японские пророчества

Если небо померкнет -

луна осветит Фудзияму.

Если туча ночное светило закроет,

ты внутренним оком

увидишь дорогу к священной горе.

Горе тем,

кто внимая пророкам,

манны ждут

и мосты над ущельем не строят;

им мучительно нравится

в яме

быть до смерти,

а мне надо кверху -

скорей.

Ноттингем

Забвение воюет с черепицей,

и стены держатся в осаде лет.

Собор над городом

как каменная птица,

как связь времен хранящий амулет.

Как гулко здесь под сводами столетий

шагать по плитам мраморных могил.

Здесь крестоносцы выросли как дети,

и здесь их бог навек угомонил.

Под ногами – Париж

Под ногами – Париж

мокрым зеркалом вычурных крыш,

серой Сеной,

которая -

как ни пытай -

не откроет

на дне замурованных тайн,

Александровский мост

с золоченной когортой коней,

и солдатский погост -

пантеон знаменитых теней.

Я на верхней ступени

ажурного чуда стою.

подо мною -

по Сене

в белооблачной пене

времена молчаливо снуют.

Суровые скульптуры Вигеланда

Суровые скульптуры Вигеланда

мне истину открыли до конца,

что красота не в том,

насколько ладно фигура скроена

и светел цвет лица,

не в том, насколько поза нарочита,

не в целомудрии под фиговым листом.

О, человек,

ты в камне мной прочитан -

склоняюсь пред обычным естеством.

(г. Осло)

Гранитные люди сурового взгляда

Гранитные люди сурового взгляда -

они охраняют свой жизненный ствол.

Их главным достоинством,

высшей наградой

и было и будет -

хранить естество.

Фаллос

Переплетенье обнаженных тел,

образовавших вздыбившийся фаллос -

безмолвные начало и предел,

что мифом и трудом воссоздавалось.

А ныне только северный гранит,

рукою человеческою выклан,

в себе все лики бытия хранит,

какими их запечатлел Vigeland.

Вот разъяренный мальчик копит гнев -

ему судьбою тяжкий рок положен,

а рядом пара безмятежных дев

душой резвятся, тел своих моложе.

И юноши – в преддверье трудовом,

играючи, наращивают силу.

В природном облаченьи рядовом

они равны Гераклу и Ахиллу,

но их удел – не подвиги, а труд;

не им поют воинственные трубы,

из памяти истории сотрут

их имена – безвестных лесорубов.

Но больше, чем героям, им дано

суровой правдой жизни насладиться,

и женщины – уж так заведено -

готовы с ними воедино слиться.

Блаженные Мария и Юдифь,

Надежда, Магдалина и Гертруда,

объятьями любви объединив

весь мир, вы – равно и порок и чудо.

Налиты груди радостью греха,

из каменных сосцов сочится млеко,

как полноводна женская река,

вспоившая потомкам человека.

И та река свивается в спираль,

то наверх нас возносит, то – обратно.

А на дворе – морозистый февраль,

и фаллосу под снегом – безотрадно.

Как безотрадна и сурова жизнь,

где мыслям недосуг, чего хотим мы.

Но друг на друга крепко опершись,

мы – в наготе духовной – побратимы.

И в этом – смысл любви и бытия,

где вдохновенно и чело и тело.

Нас – не разъять, гранитные братья -

соединяет нас и жизнь и стелла.

(г. Осло)

Ралли «Париж-Дакар»

Жжет солнце.

В ослепительном загаре

экватор сам себя пересекал.

Авто и мото мечутся в Сахаре,

стремясь достичь неблизкий Сенегал.

Искромсаны машины бездорожьем;

водительские лица – цвет песка -

от напряжения иконы строже,

в них одухотворенная тоска.

Неведомые здешние маршруты

и миражи сбивают всех с пути.

О, ралли,

ты берешь, пожалуй, круто.

Но цель одна:

дойти,

дойти,

дойти.

Олимп

Над облаками высится Олимп,

пустующий как лысина планеты.

Утратив двухтысячелетний нимб,

он сладок вкусом съеденной конфеты.

Отсель уже не разразится глас,

вершащий судьбы стран и человека.

Но смотрит в космос двухстороний глаз

из прошлого в канун иного века.

Дельфы

Три часа

и три тысячелетья

меж Москвой и греческими Дельфами.

Co-владельцы древнего наследия

мы живем над северными шельфами.

Здесь и нефть и газ – продукт истории,

мировые нынешние ценности,

а на южных склонах – фесмофории -

праздник разрешения от бренности.

Образ красноглазого Возничего -

древность смотрит в «ныне» с уважением,

исчезает накопленье личного,

вечно только общее движение.

Полет над Колорадо

Кругом – заснеженные горы,

под нами – нежные поля,

летим воздушным коридором,

потокам воздуха внемля.

Игривый ветер нас швыряет

как легкий шарик вверх и вниз,

и чудится – проковыряет

сейчас нас каменный карниз;

но неожиданно взмываем,

сплетаясь с облаком в кольцо,

холодным потом умывая

разгоряченное лицо.

Пилот и тот – в изнеможеньи:

от здешних гор все можно ждать,

как от апачей,

в напряженьи

ковбойскую державших рать.

И солнце светит, и морозно,

и ветер воет как шакал.

Прошли века – но так же грозно

встречают горы чужака.

Над Альпами

Леса – в сиреневом мохере,

а выше – горы в черном фраке,

и в голубой небесной сфере -

вершин белеющие флаги.

Внизу – земельные наделы

озимой зеленью искрятся,

и речки жилками по телу

неведомо куда струятся.

Дома стреножены дорогой,

ползут машинные букашки,

все нарочито, чинно, строго

как иероглиф на бумажке.

Глаз каллиграфии внимает,

душа – увы – не принимает.

Тупоголосые венецианские колокола

Тупоголосые венецианские колокола,

в отличье от муранского стекла,

соединясь с закатом рыжим,

бьют по ушам, по душам и по крышам,

всех призывая окунуться в ночь.

А мне невмочь.

Прошедший день

на душу бросил тягостную тень:

ведь пули, предназначенные мне,

еще летят в вечерней тишине.

(Венеция 04.10.93 г.)

Горы – попутчики

В одиноком небе – неуютно,

мгла смежит понурые глаза.

Позади остался гомон людный,

чужеземный аэровокзал.

Не успел сказать я «до свиданья»,

горы закивали мне в ответ.

Бренность самолетного скитанья -

спутница моих последних лет.

Альпы – ненадежные попутчики,

мне – на север, а они – на юг,

и мелкокалиберные тучки

нас разъединили как-то вдруг.

Ноздреватость базельского сыра

переходит в серую квашню,

я лечу туда, где мгло и сыро,

встреч ночи и завтрашнему дню.

Будет утром нудное похмелье,

окунусь я с головой в бедлам,

вновь родное «эх, мели, Емеля»

свет и тень разделит пополам.

Но роптать я на судьбу не стал бы,

на прощанье хлопну по плечу

ставшие попутчиками Альпы:

кто – куда,

а я домой лечу.

Аз и Я

Аз и Я-

Азия,

вместилище букв и лиц,

великое многообразие

забытых духовных столиц.

Меж Индом и Гангом,

в Тибете,

на Яве,

в Алтайских горах,

и в пагоде и в минарете

соседствуют разум и прах.

Не тело рождает идею,

не духом творим этот мир -

взаимным единством владея,

взмывает над степью Памир.

Экватор влечет по контрасту

сибирское скопище вьюг,

и Космос вручает по трасту

нам Азию – дочерь свою.

Мы были, мы есть и мы будем -

сквозь холод космических зим,

и все континенты разбудим

гортанным дыханьем своим.

Качели

История – качели.

То с севера на юг

сгоняют нас метели

в объятья рек и рук,

то – курс сменив на четверть,

восточный третий глаз

в песчаной круговерти

на запад гонит нас.

Мы – скифы – киммерийцы

под именем алан

пытались умириться

с пространством пра-славян.

В союзе леса с полем

нас русью нарекли.

В свободе и неволе

в душе мы сберегли

п-Ра-родины дыханье

и росный запах трав.

Когда же иго ханье

и дань с себя содрав,

вернулись мы на Волгу,

то, глядя за Урал,

дивились мы: что толку -

сибирский ареал.

Но вслед за Ермаком мы

и шли, и шли, и шли,

как будто по знакомым

путям своей земли.

Иртыш и Обь осилив

и обойдя Байкал,

гортанно пробасили:

Вернулись.

Все. Привал.

Замкнулся евразийский

тысячелетний круг,

мы вымпел свой российский

не выпустим из рук.

И повернув к Арктиде

уставшее лицо,

в инопланетном виде

ждем встречи с пра-отцом.

История – качели:

то – запад, то – восток.

Добрались мы до цели -

грядет другой виток.

Второй век

А ты

оторвал от Земли,

от родной,

от зеленой

историю Человека,

осветил ее пламенем тайны

космической мглы,

наделенной

крупицами манны.

И это стало Началом

Второго Великого Века.

Прошло тринадцать тысяч лет

Прошло тринадцать тысяч лет

со дня Всемирного Потопа.

Мы где-то потеряли след

далекого Архи-антропа.

А он был цельным существом,

единым с духом и природой;

космическое естество

его наполнило при родах,

насытив праной кровь его

и одарив самосознаньем.

Кого же в зеркале кривом

науки славим мы в осанне?

Мы принимаем часто тень

и внешний лик за человека;

нам недосуг, а может лень

познать, что кроется в сусеках,

познать все ауры-тела,

какими явлен он по сути,

какие ждут его дела,

каким законам он подсуден;

не все дано нам лицезреть,

не все и Разуму доступно.

Но тайна продолжает зреть

во человечестве всекупно.

Стремясь к Познанью, я учусь

в оккультной школе подмастерий;

в моих стихах все меньше чувств,

все больше логики мистерий,

откуда мы и что сей миг

в спирали мира означает.

Пусть то, что мыслью я постиг,

действительность – не развенчает.

О, Рось!

О, Рось!

Ты – оторви и брось.

И брошена

«жена поэта».

А мне-то

как с тобою врозь?

Я врос

в российские просторы,

тороидальность бытия

и яйцевидные раздоры,

дурман и сладость пития.

Я – твой насквозь,

о, Рось.

Когда рубили головы стрельцам

Когда рубили головы стрельцам,

стонал народ,

по всей Москве колокола звучали

и содрогался воздух от печали

тогда.

Когда рубили головы отцам,

наоборот,

«отцу народов» мы ура кричали,

мы двигались вперед,

и души наши как броня крепчали,

а нас ждала беда.

Когда рубили головы бойцам

в Афганистане,

мы, воды набравши в рот,

молчали,

молчать других послушных приучали,

не ведая стыда.

Когда рубили головы…

В моей крови есть что-то от тоски

В моей крови есть что-то от тоски

по звонкому степей многоголосью.

И я, зажатый городом в тиски,

нередко извожусь пустою злостью,

что совместить сегодня и вчера,

и шум машин, и тихий шелест травный

нам не дано.

И лишь по вечерам

уйду в себя

я – с эхом

равноправный.

Люди – не будьте чайками

Люди – не будьте чайками,

не по делам крикливыми,

глупыми попрошайками,

кормящимися отливами.

Я люблю Россию

Я люблю Россию

не за голос крови,

не за то, что в ней я был рожден,

а за то, что дружбой тех,

с кем был я вровень,

здесь с лихвою был вознагражден.

Прости, Отечество

Прости, Отечество,

но мы сошли с ума,

пытаясь над историей глумиться.

Мы в гордости сумели надломиться

и знаменем для нас теперь – сума.

Сел я. Грезы гор

Сел я.

Грезы гор разучиваю.

Нераздумчивая

оторопь селя

у скал вызывает неверие.

Слышу сквозь двери я:

поток ярится.

Стариться

Отечеству

не хочется.

Не так уж много надо для России

Не так уж много надо для России:

чтоб ей не помыкали господа,

и чтоб ее потомкам не грозили

ни свет горюч, ни стылая звезда.

Она сама найдет к себе дорогу

сквозь визг витий и «револьверный лай».

Но ты судьбы такой (взываю к богу)

уж больше никому не посылай.

Не каждому дано с такой обузой

справляться столько лет коренником,

тянуть наверх, с горы спускаться юзом,

в разливах бубенцового союза

«уж не жалея больше ни о ком».

С лекцией

А дождь многословен

как нудный оратор,

и капли бегут по стеклу, повторяясь.

Дремотно сопит и парит радиатор,

колеса утюжат кисельную грязь.

Мы едем в забытую богом деревню,

не знаю куда и не знаю зачем,

чтоб людям поведать о странностях древних,

о тонкостях старославянских поэм.

Не знаю, поймут ли,

вообще, соберутся ль.

Но… полная горница.

Стар здесь и мал.

И каждый не мне – своим предкам внимал.

Так капли дождя об историю трутся.

Тучи, словно черные грифы

Тучи, словно черные грифы,

рвут сырое мясо земли.

Белых молний сломанных грифель

целит в сердце – смотри, не дремли.

Стань щитом, покрывалом, рогожей,

защити материнскую грудь,

чтоб к земли неизраненной коже

мог потом ты достойно прильнуть.

Морщины рек и ямочки озер

Морщины рек и ямочки озер,

лесов щетина и веснушки пашен -

безвременной рукою фантазер

нарисовал лицо планеты нашей.

Слегка припудрил пылью облаков

и раскидал как родинки селенья.

То я в портрет уверовать готов,

то погружаюсь в новые сомненья,

и хочется мне что-то поменять,

как будто в нем чего-то не хватает.

Тень самолета в воздухе витает,

и не хватает на земле… меня.

Мечется очередь

Мечется очередь.

Дефицит – в расхвате.

«Что дают?

Всем ли хватит?

Подойдет для меня

или дочери?

Почем?»

Стою последний.

«Вы здесь не стояли…»

– «Здрасьте…»

Жарко как в полдень летний.

Продают… страсти.

И мне бы урвать

хоть в три-дорога

одну дефицитную страсть -

ненависть к очередям

и тем, кто их создает.

Я бы послал к далеким чертям,

повториться при том не боясь,

тех, кому дорога

эта власть,

которая сама в очередь за мною встает.

Борясь со злом, начни с себя

Борясь со злом, начни с себя,

всему, что в мире есть дурного

и чем загажена земля,

всему ведь ты – первооснова.

Единый био-технопром

у всех у нас сейчас в почете.

Пускай творил ты и добро,

что толку в равнодушном счете.

Кичись не тем, что ты привнес,

а тем гордись, что не разрушил.

И потому звучит как «SOS»:

не оскверняйтесь равнодушьем.

Я пытаюсь на землю взглянуть

Я пытаюсь на землю взглянуть

с воспаленных высот ноосферы -

не видна каждодневная нудь,

что сквозь щели, фиорды и шхеры

проникает как пенная муть

в нутряные душевные сферы;

не видны и наросты обид,

те, что вздыбили белое тело.

Тихо все, будто жизнь еще спит,

будто утро еще не пропело,

будто тяжесть кладбищенских плит

упокоила жертву расстрела.

Но сквозь липкий и хлипкий туман

продираются всполохи розни,

матереет всеобщий дурман,

строя всем и рогатки и козни,

защищая мошну и карман.

Жаль, что это – не светообман.

Златые главы

Златые главы -

в глубь небесной сини,

история – за зубчатой стеной.

Не всем из смертных

здесь побыть дано,

я ж еду в Кремль

на черном лимузине -

– Наследник всем вождям

и всем царям,

чей прах хранится и в стене

и в склепах,

их прошлый путь не повторяя слепо,

не стану их охаивать зазря.

Я и они.

Сравненье хоть и лестно,

но неуместно.

Время все мельчит

и дальше мчит.