Читать книгу: «Живу. Зову. Помню», страница 7

Время, разверзнись

Время, разверзнись

всемирным потопом,

раздень донага эти сытые толпы,

чтоб весь этот быт материальный -

скопом

и за борт,

дабы на дно поскорей он ушел бы.

Я верить хочу,

но не в тряпки и золото

не в сытый желудок

и модный бордель,

а в то, что сегодня

частично расколото –

в общность людей,

в человечью артель.

Я стою у московских ворот

Пусть входящий сюда не соврет,

что не ищет он чести и славы.

Я стою у московских ворот

пользы для, а не ради забавы.

И намерен не бога молить

о дарованном мне благолетье,

я пришел с москвичами делить

то, что спрятано ими в подклетье.

Там, в амбарах, в ломбардах, в скитах

между импортным видео-, авто-

мир, что прежде стоял на китах,

затерялся в обертках неправды.

Я обязан его развернуть

и отмыть от окалины ржавой,

остальное ж – тротилом рвануть,

чтобы свежесть взошла над державой.

Да, я мал, я ничтожен и слаб

перед сонмищем власти и смрада,

но сознанье, что я – уж не раб,

а скорей гладиатор – награда.

Я сразиться пришел за тебя,

белоглавая пленница блуда.

У ворот твоих петли скрипят,

и не ждет меня с чаркою блюдо.

Дай мне бог ворота отворить,

и тебя и себя сотворить.

Дороги

Дороги, как свежие шрамы,

запекшейся крови полны.

Следы разыгравшейся драмы

и равнодушья луны.

Не сабель удары лихие

порезали землю вокруг,

не след вероломной стихии -

плоды человеческих рук.

Простите, дороги, я тоже

зовусь человеком не зря.

И я не всегда осторожен,

земные дороги торя.

Мы все и вся хотим сегодня

Мы все и вся хотим сегодня,

мы все и вся хотим сейчас:

и очутиться в преисподней

и враз забраться на Парнас,

увидеть дали голубые,

душой блаженствуя, дремать

Но так нам тягостны любые

усилья вылезть из дерьма.

Кому судьба дает высокий рост

Кому судьба дает высокий рост,

кому – высокий сан.

И часто забирается прохвост

аж к небесам.

Я не завидую ему: придет пора,

гнилые яблоки, как должно, опадут.

Но не наелась б гнили детвора,

в чужих садах нашедшая приют.

Отражение

Луна, как круглая печать,

так выразительна, учтива.

Ей – ни за что не отвечать,

она – посредник словно чтиво,

она способна отразить

лишь солнца бури и знаменья,

но не дано ей возразить

против ответственного мненья.

Так говорливые стихи

при всей их пенистости строчек

лишь след тех яростных стихий,

что в сердце автора клокочут.

Из всех поэтов

Из всех поэтов

только Маяковский

поднялся

как воитель

и поэт.

Но хочется,

чтоб кто-то стал с ним рядом,

а может быть и лучше -

впереди.

Отчего поэт тогда, в «Астории»

Отчего поэт тогда, в «Астории»

оборвал, не кончив, гамму лет,

видно, златокудрый амулет

потерял на виражах истории.

Потерял рязанский свой зачин,

убоявшись слова или дела.

Ты, молва, судьбою не владела,

так останься в нетях у личин.

Потерялся у России сын,

и березы ждут осиротело.

Среди скал

Среди скал

Я искал ответа:

как на старость

наложить мне вето.

Каким тебе вчерашний день

Каким тебе вчерашний день

казался,

пока ты скальпелем к нему не прикасался

Каким тебе он кажется сегодня,

когда над ним покров забвенья

поднят?

Россия не может без веры

Россия не может без веры

в родящую силу дождя,

в разумные высшие сферы,

всесильность царя и вождя.

Но вера никчемна без дела -

угасла, распалась, истлела.

Все это уже было

Все это уже было.

Блевать былым больно.

Мало молока и мыла

очиститься и отмыться.

Лижет луженые лица

временем вытертый ветер,

беспамятно и безвольно

смиряются с смертью в Совете.

20.12.91 г.

Россия цвета лета бабьего

Россия цвета лета бабьего,

красивая, но преходящая.

В ней от великого до рабьего

перемешалось настоящее.

Я из той допутчевой эпохи

Я из той допутчевой эпохи,

мне с ее не сняться якорей.

Это только выпрыгнули блохи

на одежды нынешних царей.

Я не уподоблюсь насекомым,

что любую кровь готовы пить.

Руку жму «варяжскому» старпому,

что решил свой крейсер затопить.

Легко судьбу критиковать

Легко судьбу критиковать

и грудью о кулак свой биться,

задравши ноги на кровать,

над недостатками глумиться.

И в миллион раз тяжелей

убрать бревно с своей дороги.

О, критиканы-недотроги,

послать бы вас куда, ей-ей.

Всяк своею рукою

Всяк своею рукою

оставляет автограф земле:

Кто – правдивой строкою,

зерном на осеннем стебле,

городами своими,

или садом, шумящим листвой,

а кто жизни во имя

простой безымянной звездой.

Земля, скованная кованным каблуком

Земля,

скованная кованным каблуком

в ком

тверже железа,

я возьму тебя в теплые руки,

и сквозь пальцы

ты вытечешь россыпью слез

по лицу моему.

Край ты мой березовый

Край ты мой березовый,

осень золотая.

Час заката розовый

красит неба синь.

Яркие цвета еще,

сила молодая -

даже в увядающем

шепоте осин.

Но не только красками

край мой чист и светел,

здесь не ждут с опаскою

худа от людей.

Может быть, красивее

есть места на свете,

но трудней, счастливее

нет земли моей.

Гроза

Прекратив свои смешки,

ветки напряженно дремлют.

Вдруг как с сажею мешки

небо рухнуло на землю.

Все смешалось,

все прижалось,

а гроза разбушевалась,

и не в шалость.

Струей из помпы

с грохотом бомбы

пошло хлестать,

блистать

вкривь и вкось

как аллюр два креста.

Город мокр насквозь.

Мокрота черна.

Мокра чернота.

Все равно – не та,

пред которой живое сдается.

Остается

(и в этом вся мудрость),

остается надежда на утро.

Глаза щекочет утреннее солнце

Глаза щекочет утреннее солнце,

и шум прибоя ластится ко мне,

и разъедает лень меня как стронций,

струящийся из скопища камней.

Мы тянемся к земле сквозь облака

Мы тянемся к земле сквозь облака,

как будто ждут нас здешние блага,

а нам навстречу – в оспинах поля

и руки рек раскинутых болят.

И только золотой телец в ходу.

Земля, земля, ты – грешница в аду.

С последним криком выдохнула «SOS»

и замерла под тяжестью колес.

Я приземлился, я к тебе пришел,

припал, но пью и слезы, и рассол,

я по твоей груди опять топчусь,

но чувствовать тебя еще учусь.

Между вчера и сегодня

Между вчера и сегодня

завтрашний день разгляди,

чтоб не затерся средь льдин,

чтоб его ветер не отнял.

Я иду по прямой

Я иду по прямой

сквозь слова,

сквозь дебаты и распри.

Шар земной

мною взлелеян и распят.

Я тебя не отдам

на забвение громким словам.

В. Чивилихину

(после прочтения «Памяти»)

В моей крови соединилось

степенство древнее славян

и прыть, которая не снилась

лихим дядьям из-под Саян.

Нет, не стыжусь своих я предков,

ни вятичей, ни кипчагов,

хотя любой из них нередко

друг друга был загрызть готов.

Продукт народов и столетий,

я чту историю земли,

где все мы есть и будем дети

одной вобравшей всех семьи.

Русь – страна дураков и героев

Русь -

страна дураков и героев,

белых див и костлявых кликуш.

Под своей шелудивой корою

ты таишь обаяние душ.

Душ, проникшихся силою духа,

полускрытого в чреве икон

и текущего грозно и глухо

по Руси испокон.

Россия сподоблена белой вороне

Россия сподоблена белой вороне

средь черных сестриц,

разжиревших на падали.

Другие служили тому, кто на троне,

а мы пред распятьем юродиво падали.

Бумажный колпак

и алмазы в короне -

не надо ли душу,

не надо,

не надо ли…

О, древняя и благостная Русь

О, древняя и благостная Русь,

тобой горжусь и за тебя боюсь -

не преломись пред страхом бытия,

пусть воспарит над ним душа твоя.

Да обрящет…

Не топчитесь на пепелище,

не топчите ушедших прах.

Да обрящет тот,

кто не ищет

в страшном прошлом

свой нынешний страх.

Мы – язычники

Мы – язычники.

Зычен голос наш,

нашпигованный плачем и матом.

Сочен цвет витражей,

выражающих идолов раж.

Точен глаз,

различающий кажинный атом

в темном спектре

людей и молекул,

коллективно вершащих вираж.

Мы – язычники.

Сызнова

возвращаемся в лоно природы,

одолев завлекающий голос креста.

И неистовость наша

похожа на шум непогоды,

одержимой огнем

как запальчивая береста.

Станем землю будить

громовыми басами,

аметистовым шепотом

зори ее сторожить.

Наша ярость слита

с яросветными небесами,

в их суровых и нежных объятьях

нам – язычникам

выпало жить.

Россия – это не страна

Россия – это не страна

и не большая нация,

она – единственно верна

как космоэманация

на евразийский ареал,

арийское сообщество,

на тех,

кто сердцем воспринял

космическое отчество.

Под общим небом

степь и лес,

и рось и русь

повенчаны,

и идол

превратился в крест

в круговороте вечном.

История

Во все времена революций

одни плюются:

Ужас!

Другие, тужась,

орут:

Виктория!

Затем вразброд кричат…

наоборот.

Но это и есть -

История.

Россия мнит себя

Россия мнит себя

беременною бабой.

Ей хочется Пророка породить,

чтоб мог в соперничестве

с европейским Папой

Храм Божий на земле соорудить,

и на кресте, развернутом к Востоку,

распято было б Мировое Зло,

чтоб вопреки вселенскому потоку

нас мимо сытой бездны пронесло.

Надежда – есть,

ничтожна – вероятость.

Но верую наперекор уму -

и я,

вдохнув земную необъятность,

в грядущем

роды Матери приму.

Крест

Не всегда нагота -

красота, иногда -

это жалкая голость.

Созерцанье мое раскололось

об округлость и углость креста,

на котором распяли Христа.

Крест – топор,

он же – лобное место.

Где конец -

там начало пути.

Жизнь -

всегда неизбежное «престо» -

просто надо идти и идти.

Круглых башен, шпилей остроглавых

на земле под крестами – не счесть.

Не для роскоши, не для забавы,

а во имя неведомой славы

отдают небожителям честь.

Небо-

голо, наго, некрасиво,

монотонно спесиво-плаксиво;

и прочерченный абрис креста

разделяет меня и Христа.

То, что близко -

всегда непохоже

друг на друга.

Им слиться – потом.

Но не надо в прокрустово ложе

умещать идеал и фантом.

Всевечность

Звезда и крест -

пятиконечны.

Одноконечна – суета.

Кровава вера,

но свята,

а жизнь

как Млечный путь

всевечна.

Россия: березы и росы

Россия:

березы и росы,

курносые лица девиц,

кресты и дубы стоеросы,

упавшие ниц.

На куполе

голуби гулко

клюют глубину.

А души – в плену,

как звезды в шкатулке.

Россия – большая изба,

дающая кров постояльцам.

От участи вечных скитальцев

избавь нас, о боже,

избавь.

Российский этнос

Нас было много -

очень разных,

равно трудящихся и праздных

и молчаливо – языкастых,

но не делились мы на касты.

Мы-

что умели, то имели -

Фомы, Иваны и Емели

пахали, верили, хмелели

хоть в черном теле -

светлом деле.

Мы евразийские просторы

не прятали по личным норам,

не веря черту и попам

и степи ставя на-попа,

мечтали в Космо-дух попасть

или на поле брани пасть.

Неважно,

росы иль славяне,

варяги, половцы иль тюрки,

мы – по натуре – россияне,

а по призванью – демиурги.

Человек – как витязь на распутье

Человек -

как витязь на распутье:

вспять не повернуть -

дороги нет;

впереди -

крестов церковных прутья

сплошь изрешетили белый свет;

слева -

как бетонные курганы -

атомных могильников гряда;

справа – все в названьях иностранных

и в чужой рекламе города.

Так куда же Витязю податься,

чтоб остаться на родной земле -

надо,

очень надо попытаться

кое-что переменить в Кремле.

Я вырос

Я вырос

в те – иные времена,

когда звучало «мы» весомей «я»,

когда была великая страна -

одна неразделимая семья.

Я вырос,

но, увы, не сохранил

союз серпа и молота.

Теперь

орел державный голову склонил

пред теми, кто распахивает дверь.

Душно

Жизнь -

такая шалая – шальная,

верховодит в ней нагая наглость.

Притаилась истина больная,

некому поставить ей диагноз -

то ль гипертрофирована частным:

собственностью, мненьем, отношеньем

и пренебрежением к несчастным,

чей удел – всегда быть в роли тени;

то ли надорвалась от натуги -

загрести все непомерным разом,

променяла на рубли и штуки

и Соборность русскую и Разум.

Душно в меркантильном мире – душно,

хочется на вольные просторы,

где из общей миски ели дружно

на привале, подымаясь в горы.

Там, забыв про личные невзгоды,

радовались общим мы успехам -

это были золотые годы

трудного пути к желанным вехам.

Неупокой на нашем водоеме

Неупокой на нашем водоеме,

как будто он – на всех семи ветрах.

Надуты паруса, забыв о дреме, -

на яхтах, а зимой – на буерах.

Казалось бы,

настроя руль по курсу,

до цели ты в два счета доплывешь,

но…

разночинцы взбунтовали бурсу,

и хаосом стал Бог и Царь и Вождь.

Перемешались ветры и теченья,

схлестнулись алый с белым паруса,

затягивая нас в круговерченье,

затягивая туже пояса.

Мы мечемся на острие циклона:

то ль ввысь взлетим,

то ль камнем канем вглубь.

Кто выплывет, тому звезда – корона,

кто нет, сам виноват, -

был, значит, глуп.

Но есть и в глупости великое знаменье

оставив этот мир, войти в другой,

где ты -

начало у-миротворенья,

где многократнейший

не-у-покой.

Над Крылатскими холмами

Над Крылатскими холмами – синева,

над Москвой-рекой – высотные дома,

и нахохлилась антенна как сова

в ожиданьи событийного дерьма.

От нездравия – душою я обмяк,

молча зрю на тротуары с этажа,

где троллейбус как закормленный хомяк

торопящимся народом пережат.

Все спешат,

стараясь время перегнать,

забывая, что оно -

у всех свое,

что оно как тень нас тянет вспять,

в омут жизни, замутненный бесовьем.

Подними ж глаза

от долу – к небесам,

скинь скорей с себя лохмотья суеты,

ведь Земля -

не мастерская нам,

а храм,

где по-детски нужно верить чудесам,

чтобы стало должным:

исцелися – сам,

дабы – грешный -

стал святее бога ты.

На яру

Сосны словно казацкие пики,

на яр взгромоздясь,

берега охраняют

от ползущих по склонам туманов

Край мой дикий,

с тобою крепка моя связь -

здесь деревья и люди не знают

ни подкупов

и ни обманов.

Утро

Морозы, прогнозы и слезы

смываются в давние сны.

Пора.

Набухают березы

живительным соком весны.

Я пью эти вешние росы

воды молодящей взамен,

мне тесно в объятиях прозы -

хочу и могу перемен.

К нам утро приходит с востока

сквозь всю россиянскую ширь,

и радует сердце и око

страна моей жизни -

Сибирь.

Сибирь

Велика Сибирь.

Куда глаз ни кинь,

беспредельна – ширь

и бездонна – синь.

И плывут над ней

облака-года.

На закате дней

я вернусь сюда.

Лягу ли на дно

иль скачусь в отвал,

ведаю одно -

что не предавал

ни родимый край,

ни мечту свою.

Голос мой, взыграй -

я Сибирь пою.

Кудлатая Россия

У неба – розовые крылья

и голубиная спина,

под ним – в вертепе

камарилья

сумела землю испинать.

О ты, кудлатая Россия,

страна доверчивых берез,

пошто, отдавшись, не спросила,

кто Он.

Потом заголосила.

Был твой насильник – не тверез.

И лежа под бездонным небом,

ты плачешь горькими слезьми,

когда осталась аж без хлеба -

на – мою порцию -

возьми.

Я об одном тебя прошу лишь -

не торопись в ночной канкан,

где сутенер и страстный жулик

захлопнут за тобой капкан.

Стряхни с себя всех паразитов,

живи, моляся и трудясь,

испей из солнечного сита -

и пусть к тебе

не липнет грязь.

Можно ли…

Можно выкачать нефть из пробуренных скважин

и кедрач извести на дрова,

а затем загулять в заграничном вояже

и здоровье – не надорвать.

Можно – землю пахать

и за кульманом – верить,

как в металле проект оживет.

Можно жить воровством и разбоем

как звери,

чтоб набить и мошну и живот.

Можно – всех костерить,

дерьмократов и «наших»,

вспоминать благодатный застой

и вокзальный сортир,

что до-нельзя загажен,

и прилавок до блеска пустой.

Можно злиться на то,

что дала перестройка

лишь один кровоточащий пшик,

и помчалась ухабисто русская тройка

на чужбину в безвестный тупик.

Можно ждать,

что же дальше случится на свете,

обращаясь в мольбе к небесам.

Можно…

Нужно ли…

Каждый пусть честно ответит

на извечный вопрос

себе сам.

Сегодня

Плаксивый дождь тревожит тишину,

и капли слез смывают с листьев бремя

А я все время чувствую вину

за то, что допустил такое Время.

Уносит ветер отголоски дня,

и в сумерках скукожилось Сегодня,

а Завтра – отнято…

не только у меня.

Страна – одна большая преисподня.

Нас не спасет простое Ремесло,

тупик – влачиться по заклятью круга.

Где каждый – сам,

там прорастает зло,

пока плечом не подопрем друг друга.

Вопрос ребром

Вопрос ребром:

как быть?

Не прост ответ.

Рублем нельзя купить

того, что нет.

А нет былой страны

и прежних грез.

И мысли, что стройны,

теперь – вразнос.

Перед грозой

Загорелись у радуги крылья

и дрожит в напряженьи дуга.

Грозовою насыщена пылью,

атмосфера до боли туга.

Без пророчеств и Ванды и Глобы

ясно: вскорости лопнет струна,

вздрогнет мир.

Но хочу, чтоб без злобы

и без крови омылась страна.

Гроза

На голубом небесном поле

навстреч друг другу как враги,

сорвавшись с черного приколья,

метнулись молний остроги.

И все, ярясь, заголосило

и заметалось взад-вперед.

Какая бешеная сила –

и так бездарно душу рвет.

Воронье не поделило падаль

Воронье не поделило падаль,

раскричалось как базарный грай.

но пришел с совковою лопатой

дворник…

и убрал вонючий рай.

Малиновое солнце

Малиновое солнце

ласкает горизонт,

и утренние тучи

в его объятьях тают,

а я беру с собой в дорогу зонт -

с погодой нашей всякое бывает.

То – тишь да гладь,

а то – гудят ветра,

жара

сменяется вдруг снегом небывалым

О, переменчивость -

извечная черта

российской жизни,

и в большом

и в малом.

Взметнулись в небо

Взметнулись в небо

стрелы колоннад

над

хладом

застарелых площадей.

Мы – разминулись:

непо-

гребенный на Пискаревском

Ленинград

и Петербург

как петролатум наших дней.

На солдатском кладбище

На могилах оседает снег,

оголяя мраморные доски -

силится усопший человек

дотянуться до колен березки;

и она пытается помочь,

ветки как ручонки простирая -

ждет отца с войны родная дочь…

… Но молчит в ответ земля сырая.

Ты казенной истине внемли:

все мы будем памятью и тенью,

чтоб в утробе матери – земли

быть готовым к новому рожденью.

23.02.98.

Проснись, Русь

Даже в самые вялые годы

ты всегда неутешной была,

восполняя нехватку свободы

ощущеньем мечты и тепла.

Пусть ошиблись твои демиурги,

подведя тебя к красной стене,

ты-

себя не теряла,

и в жмурки

не играла меж чуждых теней.

Ты, горюя,

себя уважала,

у тебя было что-то свое,

а сегодня от сытого жала

потеряла себя самое.

Ты пошла по рукам -

недотрога,

звездный свет над тобою погас,

и ухабистой русской дорогой

биты вдребезги

«Вольво» и «Газ».

Русь, проснись,

оглядись хорошенько,

сбрось ты с плеч паутину словес,

тяжело,

но взойди по ступенькам

к изначальному лику небес.

7.11.94 г.

Так на Руси заведено

Так на Руси заведено:

коль повод есть -

не медли сборы,

пусть по губам течет вино,

а на закуску – разговоры.

Так размягчается душа,

ей хочется вокруг излиться.

И этой аурой дыша

перестаешь стенать и злиться;

и ощущая живость лиц,

стряхнувших дел оцепененье,

заботы оседают ниц

и возвышаются творенья.

И начинаешь понимать,

обняв соседку иль соседа:

не зря рожает в муках мать,

даруя жизнь как чудо света.

Рождественская ночь

Рождественская ночь -

начало всех начал,

по крайней мере, нового завета.

Мороз обмяк,

и лишь маразм крепчал,

и не несет надежды луч рассвета.

О, сколько фарисейства нынче в нас:

одной рукою молим покаянье,

другою – в тот же день и тот же час

несем мы людям смертные страданья;

чем меньше тех – неверных на земле,

тем более Христа-младенца славим.

Когда же окопавшихся в Кремле

в далекое небытие мы сплавим?

Не надо мне гнусавеньких молитв,

сопровождаемых снарядным свистом.

Чтоб не было на свете больше битв,

останусь-ка я лучше атеистом.

7.01.95 г.

При закладке храма Христа-Спасителя

во время Чеченской войны

Извините

То же имя у реки,

те же камни пьедестала,

но худою память стала -

извините, старики.

23-е февраля -

день советского солдата -

отмечала вся Земля.

А сегодня – что за дата?

День защитника. А кто ж

засадил нам в душу нож?

От кого ж нам защищаться и кого нам защищать?

Старики идут прощаться – но не надо нас прощать

Мы – широкая душа, и в Отечестве своем

что не продали -

пропьем,

чтобы дрыхнуть, чуть дыша,

в норы схоронив мешки.

Извините, мужики…

23.02.95

В. Листьеву

Факт убийства.

Изливаюсь желчью

на судьбу, на киллеров, на власть

и пытаюсь покаянной речью

в рай помочь Душе его попасть.

Но в раю Она – не приживется

с теми, кто давно обрел покой,

потому к глазам потухшим жмется,

силясь в них вдохнуть

порыв благой.

Не надо пламенных речей

Не надо пламенных речей,

не надо плачущих свечей -

он нем и глух – уже ничей,

принадлежа всецело богу.

А нам осталось только боль,

сопровождающая роль,

и в подсознании – изволь

торить извечную дорогу

по каменистой целине,

где каждый шаг тяжел вдвойне,

поскольку общий груз – на мне.

А воздух – завистью отравлен.

Не защитят торосы дел,

но ты иди – покуда цел,

хотя оптический прицел

и на тебя уже направлен.

01.03.95 г.

Колокола

Колокола

звонят российской ширью,

разносит ветер звоны их окрест,

они плывут над Волгой и Сибирью,

услышит их и Магадан и Брест.

Над всей страной,

и нынешней и прежней,

разносится грядущий благовест,

и осеняет лоб в надежде

грешный,

целуя свой подзаржавевший крест.

Вещают звоны,

что придет мессия,

возглавит наш всеобщий крестный ход,

Ему

доверит души весь народ,

и оживет недужная Россия.