Читать книгу: «Лизонька», страница 6

Лизонька. Часть 12. Все конечно.

И вот Лизоньки нет.

И ничего нет. Из того, что ей нравилось. Было ей важно.

Любимо и дорого.

Дарило радость. Приносило удовольствие.

Болела.

Но никому ничего не говорила. Не жаловалась.

Сгорала. Корчилась от боли. Выла.

Но помощи не просила.

Когда боль тупела и немного отступала, звонила нам.

Своим бывшим соседям.По старому дому.

Спрашивала, как дела. Как дети?

Бодрым голосом.

Даже смеялась. Шутила.

На вопросы про здоровье и самочувствие, отвечала весело и даже как-то беззаботно "Согласно паспорту!"

Нравилась ей эта шутка.

Вроде как кокетничала. Возраст скрывала.

Всегда презирала немощь. Отворачивалась от старости.

Болезнь выжигала ее изнутри.

За дозу лекарства, облегчающего боль, пусть ненадолго, щедро расплачивалась своими богатствами.

Доставала из сундуков. Встряхивала.

Любила. Скапливала. Берегла и спасала. Тащила по жизни.

Цеплялась. До конца.

И на последнем шаге передавала в чужие руки. Алчные.

Сама. Без сожаления. Смиренно.

За услуги сиделки и медсестры раздавала ковры и хрусталь.

Сервизы и кольца. Отдала библиотеку. Огромную. Ценную.

Добровольно. За ампулу.

Выкупала у смерти еще часок жизни без дикой боли.

Кто теперь новые владельцы, счастливые обладатели Лизонькиных сокровищ?

Много ли стоили те вещи?

Чего они вообще стоили?

Устаревшие. Утратившие актуальность. Давно уже не модные.

Отжившие. Послужившие свое.

Покупала себе мгновения жизни.

Меняла на хрусталь.

Что ценнее. Несоизмеримо.

Разве старая ювелирка, снятая с исхудавших пальцев, эквивалентна еще одной минутке жизни?

Стоило ли оно того? На каких весах это можно взвесить?

Как сопоставить? Был ли выбор?

О чем думала одинокая старуха, лежа на чужой панцирной кровати?

Одна. В пустой квартире. Гулкой.

О чем жалела? Что вспоминала в последние часы? Чего хотела?

Вспоминала свои грехи? Перебирала в памяти взлеты и падения?

Всплывал ли в памяти Витька Пудовкин? Кулаками выбивший из нее наивность.

Пинками загнавший ее в большую жизнь?

Может, купленные за золотой лом часы жизни, были ей нужны, чтобы позвонить именно нам. Названным внучкам.

Услышать, что ей рады?

Весело и непринужденно поболтать? Пока боль отвернулась. Ненадолго.

Все остальное – не важно? Совсем.

Получается, что ближе нас, у нее никого и нет.

Поняла ли она, что ни чеканку со стены, ни собственный портрет, невозможно пронести. Туда.

Ни злато. Ни серебро.

Не продешевила ли работница торговли. Советского периода?

Матерая торгашка. Глыба.

Чудом избежавшая тюрьмы. Конфискации и позора.

Квартира оказалась огромной.

Мы с детства привыкли ее видеть заставленной мебелью.

Плотно. Впритык.

Забитой вещами. Коробками.

Сувенирами и безделушками.

Журналами с выкройками.

Вазочками. Подушечками. Шкатулочками.

Ковры и картины, чеканки и портреты на стенах, сужали пространство.

Воровали воздух. Хотелось выйти. Продышаться.

А сейчас в квартире ничего нет.

Совсем.

Пусто.

Нет вальяжной, властной хозяйки.

Нет дорогих, ценных вещей.

Обнулилось все.

Как тогда, в ночь перед обыском.

Вынесли все. Только паркет не оторвали.

И унитаз на месте. Не решились стронуть. Затопить соседей снизу.

Побоялись обнаружиться.

Нет мебели. Нет штор. Нет люстр и абажуров.

Пустая кухня. На полу лежит смеситель. Выдрали из мойки.

По-варварски. Не стесняясь. Торопились.

Демонтировали кухонный гарнитур. Спешили с выносом.

В сердцах оторвали. Заржавел. Но не поддавался.

Как Лизонька.

Старая кровать. Металлическая. С панцирной сеткой. Еще довоенная.

Точно не Лизонькина.

Видимо с помойки притащили. Добрые-добрые люди.

Взамен той, что из ее знаменитых мебелЕй. ГДР. 39 предметов.

Чтобы не на полу лежала.

Выдернули из-под умирающей. Не побрезговали. Не смутились.

Подменили. Вроде не грех.

Типа, как так и было. Всегда.

Человечность проявили.

Не за что судить.

Не на полу же бросили.

Матрас. Старый. Вонючий. Мерзкий. Чужой.

В пятнах и разводах. Клочья серой ваты.

Смятое белье. Грязное. Нестиранное.

Сломанная табуреточка. Причудливые ножки.

Та самая, с которой я в детстве упала.

И лоб расшибла. Клеймо на память.

Прислонена к батареи. Даже сразу и не видно, что калека.

Не позарились. Не захотели чинить. Хлопотно.

Стоит среди хлама. Для кучности.

На табуреточке с обратной стороны, приклеена бумажка.

Пожелтела от времени. Края отклеились.

Но держится.

Немцы клеили.

Сохранилась, потому что на антресолях пролежала более 30 лет.

Надпись даже видна.

1983 год. Дата изготовления. ГДР.

Лизоньке было 53 года.

Еще есть власть. Силы. Кураж.

Любовь. Поклонники. Друзья.

Путешествия. Вкусная еда.

Доступны многие удовольствия.

Надежды. Планы. Еще весь мир у твоих ног.

Где все это?

Думала ли она, покупая дефицитную мебель в 1983 году, что именно эти мебелЯ прослужат ей до конца.

Проведут с ней остаток жизни. Будут свидетелями. Безмолвными.

Могла ли предугадать, любуясь завитками, восхищаясь миниатюрными ключиками, что с нею она и встретит старость. И смерть.

Ворох бумаг, документов на полу. Смятых.

Искали. Рылись.

Противно.

Гора фотографий. Огромная. Валом.

Из шкафа. Двухстворчатого.

Наши, в том числе. Родители. Детство.

Лизонька все это сохраняла. Фиксировала. Удерживала мгновения.

Ненужных. Никому.

Кто теперь смотреть будет.

Как мартовский сугроб.

Оплывший.

На них Лизонька улыбается.

Глаз горит. Зубы сверкают ярким золотом.

Еще не верится, что все конечно…

P.S. Соседки, из новеньких, поведали, что в минуты просветления, Лизонька часто рассказывала про своих внучек.

С любовью. Тепло. Со слезами.

Про двух славных девчуль. Хорошеньких и умненьких.

Ждала. Вот-вот должны приехать. Обещали же.

И вот я приехала. Старшая из названных внучек.

Как и обещала. Каждый раз. Но все недосуг.

Собрала фотографии. Дома разберу.

Плачу. Слезы душат.

Позвонила своей младшей сестре.

Конечно же выезжает.

Летит через всю страну.

Проститься. С Лизонькой.