Читать книгу: «Женщины виноваты!», страница 12

– А что такое счастье? – спросил он. – Извечный вопрос. Человек может быть счастлив какое-то мгновение, час, день. Ну, несколько дней. Потом острота ощущений притупляется, и ему хочется нового счастья. Постоянно можно быть счастливым только в раю, если, конечно, он есть.

– Почему ты так сурово относишься к понятию счастья? Ведь говорят же: «Они прожили долгую и счастливую жизнь», – вступилась она за счастье. За свое счастье.

– Это только говорят. На самом же деле это не так. Счастье – это всплеск эмоций. Импульс. А импульс имеет максимум и минимум, и время действия. Долго тянущийся всплеск эмоций вскоре станет привычным, и человек уже не будет его ощущать как счастье. Чтобы быть счастливым всегда, нужны все новые и новые всплески, а такое в жизни невозможно. Так что всегда будут отрезки времени, когда человек не сможет сказать, что он счастлив. Но это не страшно: новые всплески будут чувствоваться сильнее. Нормальные люди счастливые периоды запоминают лучше, чем обычные, поэтому может показаться, что человек бывает счастлив если не всю жизнь, то достаточно долго. Счастье понятие конкретное и определяется в пространстве и времени, как все остальное.

– Ну ты и определил счастье. Как-то вдруг сразу стало неинтересно быть счастливой в пространстве и времени. Видно, что ты ученый-математик. Неужели ты свое счастье так определяешь?

– Нет, конечно. Я принимаю его без всяких определений – счастлив, и прекрасно. А такое определение счастья – это привычка все объяснять с научной точки зрения.

– Я никогда не могла, даже и не пыталась объяснить, что такое счастье. Когда мне хорошо – я счастлива. А оказывается, это всплеск эмоций, который скоро проходит. Интересно, как теперь я буду воспринимать счастье?

– Когда ты будешь счастлива, ты про эмоции вспоминать не будешь. Ведь когда ты спешишь и срезаешь угол, ты не вспоминаешь, что гипотенуза короче двух катетов. Так и здесь. Ведь ты счастлива, что мы вместе?

– Да, я счастлива. Но, по твоей теории, всплеск пройдет, и я снова окунусь в свою, теперь уже не счастливую жизнь. Что делать, чтобы быть счастливой? – она с улыбкой смотрела на него, разглаживая упрямые морщины на лбу.

– Например, вновь встретиться со мной.

– Легко сказать: «Вновь встретиться». Мне стыдно за эту встречу, а ты предлагаешь встретиться вновь.

Помолчали.

– А чем ты занимаешься сейчас? – сменила она тему.

Он повернулся к ней, прижался к плечу.

– Сейчас пишу очередную книгу. Зачем мне это нужно? Я не знаю. Но я уже не могу без этого – запрограммирован.

– Какую книгу, если не секрет? – спросила она, пропуская сквозь пальцы его поседевшие и поредевшие волосы.

– Названия еще не придумал. Про электромагнитные колебания.

– У меня все колебания всегда ассоциировались с часами-ходиками. Тик-так, тик-так. Немножко с хромотой, – она засмеялась все тем же милым смехом.

– Вот, точно! Колебания с хромотой. О них и их хромоте я и пишу. Теперь я ее закончу быстро – заряд энергии получил.

– Получил, и хватит. Мне пора в свою гостиницу.

– Зачем? Оставайся здесь.

– Нет, нет. Там же девчата наши. Я в одной комнате с Катей Осокиной и Ниной Лукиной. Они, наверное, уже пришли с банкета. Помнишь их? Ну вот, ты, наверное, никого не помнишь, – говорила она, одеваясь.

– Кое-кого помню. Степанова, например: стипендию у него получал, когда хвостов не было. – Он посмотрел на часы. – По-моему, банкет еще в самом разгаре. Пойдем в ресторан.

Он смотрел, как она причесывается у зеркала, красит губы. Хотелось запомнить каждое ее движение, каждый изгиб тела.

– Ты что так смотришь? – спросила она его через зеркало.

– Ты такая же стройная, как и была.

– Ну что ты! С тех пор я пополнела на десять кг.

– Я заметил, но это то, что надо, – говорил он, натягивая брюки. Немного погодя сказал: – Я хочу с тобой встречаться.

– Что ты говоришь? Я и так сгораю от стыда: мужу изменила, а ты – встречаться.

– Я прошу тебя. Хоть изредка, хоть раз в год.

– Не мучай меня. Не проси. Я не смогу.

– Я буду приезжать в твой город, останавливаться в гостинице на одну ночь. Ты придешь ко мне вечером на два часа, как сегодня, а затем я уеду еще на год. Ну, пожалуйста. Мне тяжело вдвойне, потому что я виноват в том, что мы не вместе, – говорил он, целуя ей руки, шею.

– Ну, хорошо, – согласилась она, – только ты приедешь, когда я позову.

…Через полгода они встретились в ее городе, недалеко от гостиницы, в которой он остановился. Был конец декабря, канун Нового года, и в эти часы на улице было многолюдно. Владимир провел ее в свой номер, помог раздеться, согрел поцелуями, вином. За столом он протянул ей книгу.

– Вот, недавно издали. «К вопросу изменения электромагнитных колебаний при прохождении сквозь сильно ионизированные слои земной атмосферы». Раскрой.

– Ты и вправду сумасшедший. «С.Н. в благодарность за помощь посвящается». Если С.Н. это я, то скажи, пожалуйста, какую помощь я тебе оказала?

– На третьей странице, внизу, вот здесь, читай.

– «… Как сказал один мой коллега, электромагнитные колебания – это колебания маятника часов-ходиков с «хромотой». Тик-так. Последние данные по изучению изменения этой «хромоты» при прохождении радиоволн сквозь атмосферу Земли легли в основу этой книги», – прочитала она. – Ты действительно сошел с ума. Разве можно в серьезной книге такую глупость писать? Здесь одни формулы и – «тик-так».

– Мне можно. Я доктор наук, ведущий специалист в этой области, поэтому я могу иметь свое мнение, – он положил свои большие ладони на ее маленькие и хрупкие. – Я все свои книги имел моральное право посвящать тебе. Все свои работы за двадцать пять лет я выполнял вместе с тобой. Я писал их для тебя, советовался с тобой, хотя ты и молчала, тебе первой разъяснял свои новые идеи, замыслы. Ты вдохновляла меня. И, пусть я буду банальным, спасибо тебе за то, что ты есть в моей жизни.

2001г.

Шашлыки из соловьев

Шашлыки экспромтов не любят. К ним надо готовиться заранее. Так было и в этот раз: не нарушая традиции, ехать на дачу на шашлыки готовились Владимир, хозяин дачи, с Ириной и Александр, друг Владимира, с женой Мариной. Готовились к поездке основательно: Ирина как самая деятельная возглавляла весь этот процесс – она всегда делала проблемы из ничего и всегда решала их шумно, показушно.

С Ириной Владимира познакомила Марина через год после его развода с женой. Вначале он был ошеломлен ее темпераментом, строгой, нестандартной красотой, с которой вовсе не совмещался ее шумный, взбалмошный характер. В поведении Ирины, в ее лице, в тонкой, гибкой фигуре было что-то цыганское: черноглазая, со смуглой кожей, длинными, окрашенными под цвет темного каштана волосами, с алыми губами, она любила шумные компании, песни, танцы. Владимир до встречи с Ириной вел скромный образ жизни, но, познакомившись с ней, решил, что сорок лет это не такие уж годы, чтобы сидеть дома: здоровье и силы еще есть, так почему же не пожить весело – и он принял ее образ жизни. Теперь на шашлыки они ездят вчетвером.

Был май, время, когда цвели черемуха и сирень, когда в садах начиналось цветение яблонь, груш, слив, а тюльпаны уже отцвели и их стебли стояли прямо, не склоненные под тяжестью ярко-красных, желтых, с черными прожилками лепестков. Ближе к вечеру начинали опробовать свои голоса соловьи, чтобы ночью исполнять сольные песни, уступая на короткое время друг другу ночную тишину.

Вот в это время и решили друзья выехать на природу и отведать шашлыков. Отъезд был назначен на вечер пятницы, и ничто не предвещало изменений, но Ира вдруг отказалась ехать, уговорив остаться дома и свою подругу Марину. Та, соответственно, не отпустила мужа. Владимиру причина такого решения была ясна: вчера провожали на пенсию сотрудника отдела, и он, задержавшись на работе дольше обычного, пропустил очередное свидание с Ириной.

И вот Владимир остался один на один со свининой, замоченной в лимонном соке, с вином и водкой в холодильнике.

* * *

Пока Владимир раздумывал, что же делать с этими шашлыками, ставшими вдруг ненужными, к нему подошла Оксана, работающая в этом же отделе. Тихая, спокойная, с мягкой, не бросающейся в глаза красотой, она не привлекала к себе внимание, и редко кто из мужчин-сослуживцев оглядывался ей вслед, хотя все знали, что она уже давно ушла от мужа. После развода Владимира сослуживцы пытались сосватать их, но ему такое сводничество не понравилось, и он сказал, чтобы к нему с этим не приставали, хотя Оксана ему и нравилась. Если бы не назойливая активность сослуживцев, он, возможно, сам сделал бы шаг навстречу ей, но он прилюдно отказался от нее, и теперь изменять своему решению было, как ему казалось, не по-мужски.

Оксана отдала ему отчет о проделанной работе за неделю и пошла к своему столу. Владимир посмотрел ей вслед: красивая, чуточку полноватая фигура, мягкая походка, легкое покачивание бедер; длинная юбка скрывала ноги, но он догадывался – красивые. Симпатичная, приятная на вид и в общении женщина.

«Почему она до сих пор не вышла замуж? – оторвался от шашлыков Владимир. – Неужели теперь, после неудачного замужества, она ненавидит всех мужчин? Но сказать, что она затворница – нельзя. Участвует во всех «мероприятиях», проводимых в отделе; даже как-то весь коллектив отдела – уже после ее развода – был у нее дома: праздновали ее тридцатипятилетний юбилей. Неужели ей никто не предлагал выйти замуж? Может, надеется, что я поддамся на уговоры сослуживцев и сделаю ей предложение? Да, самомнения у меня предостаточно, – усмехнулся он. – Странно устроены люди. Работаем вместе давно, а о личной жизни ее почти ничего не ведаю. Знаю, что есть дочь, и то лишь потому, что подписываю по долгу службы больничные листы».

Ее овальное лицо, полные, окрашенные серебристо-розовой помадой губы, серые с грустинкой, но добрые глаза, небольшой нос, русые волосы, гладко причесанные и собранные на затылке в пучок, долго стояли перед глазами.

Владимир никогда не изменял жене, не изменял и Ирине, но, вспоминая частые размолвки с Ириной, ее постоянно меняющееся настроение – от беззаботности до истерики – и глядя вслед удаляющейся Оксане, он подумал: «А не пригласить ли мне Оксану? Она свободная женщина, и у меня нет никаких обязательств перед Ириной. Но неудобно как-то, вот так вдруг подойти и пригласить, даже не в кафе или погулять, а на дачу с ночевкой. Как она отнесется к этому? Пошлет куда подальше, а мне с ней все же работать. А как я с Ириной буду объясняться?»

Долго сидел Владимир за своим широким столом, заваленным книгами, бумагами, чертежами, пытаясь самому себе обосновать неожиданное желание. И только в конце дня, после еще одного, безответного звонка Ирине, он решил подойти к Оксане. Это далось ему с трудом: краснея и чуть ли не заикаясь, он попытался объяснить ей свое предложение:

– Понимаешь, Оксана, так сложились обстоятельства, что друзья не смогут освободиться от своих дел, и вот я не знаю, что делать с этими шашлыками. – Сказать, что он готовил их для нее, он все же не смог. – Я давно хотел тебя пригласить куда-нибудь, чтобы побыть вдвоем, но никак не получалось, – почему-то бессовестно солгал он, – а здесь такой случай. Поедем ко мне на дачу? Там будут шашлыки, соловьи. И только мы вдвоем.

Оксана удивленно смотрела на него блестящими, широко раскрытыми серыми глазами. От изумления она даже приоткрыла рот. Он, чувствуя непонятную слабость в ногах, опустился на стул у ее стола и стал нервно перебирать какие-то бумаги, временами взглядывая на нее. Молчание длилось долго, и он уже решил отказаться от своего намерения. Он думал, что она скажет, что не может поехать из-за множества дел по хозяйству в эти выходные. Но она, вопреки его ожиданию, вдруг промолвила, немного сдавленным голосом:

– Хорошо, Владимир Павлович, я поеду. Когда?

– Сегодня, сразу после работы. Я на машине. Мы заедем к тебе домой, и пока ты соберешься, я съежу, заберу все, что заготовлено, а затем за тобой, и – в путь, – говорил он облегченно, даже немного радостно. – Договорились? Ты не волнуйся, там у меня две комнаты, – добавил он и тут же подумал: «Идиот, какие-то намеки. Зачем?»

Но она спокойно, без всякого смущения, ответила:

– Я не волнуюсь.

Она сидела чуть скованная и даже немного побледневшая, – так показалось ему, – и лишь в глазах, в этих больших, серых, влекущих к себе глазах, стало больше блеска.

– Да мне и собираться особо нечего. Разве что предупредить домашних да купальник захватить – у тебя, говорят, там речка есть. Может, что-то захватить к шашлыкам из соловьев? – натянуто пошутила она.

– Нет, шашлыки из свинины, – не сразу понял шутки Владимир, а потом, когда смысл сказанного дошел до него, он засмеялся легко и счастливо: – Нет, ничего не надо к шашлыкам из соловьев. Все есть. Ну что, встречаемся за проходной? Договорились?

И он, словно на крыльях, как бывало в далекой молодости, когда у него получалось то, что он задумывал, быстро ушел к себе, стараясь, чтобы никто из сослуживцев не заметил его состояния. Радовался он больше оттого, что одержал над собой небольшую победу – переборол свою робость перед женщиной. А то, что он уговорил поехать с ним Оксану, было где-то на втором плане.

* * *

Владимир с Оксаной приехали на дачу, когда солнце еще ярко освещало и дом, и деревья в саду, и дорогу, ведущую к реке. В середине мая солнце уже не торопится покидать небосклон. Оно медленно катится за горизонт и оттуда долго освещает небосвод своим оранжево-красным светом. Только ближе к полуночи заря исчезает совсем и то лишь на короткое время, чтобы вскоре появиться золотистым свечением на востоке, совсем рядом с тем местом, где она погасла.

…Замоченное мясо уже перетомилось и жаждало превратиться в другое качество – в шашлык. Всем известно, что шашлык – слово мужского рода, поэтому настоящий шашлык могут приготовить только мужчины. Они знают не только способы его приготовления, но и слова, которые необходимо произносить шепотом или громко, колдуя над мангалом, и временами, спасая шашлык от жарких дубовых углей, поливать его вином. Этим и занимался Владимир, пока Оксана накрывала стол в беседке под блестящими, светло-зелеными молодыми листьями винограда.

Готовя угли из сухих дубовых чурок и нанизывая мясо с луком на шампуры, Владимир наблюдал за Оксаной. Она, словно хозяйка дома, ничего не спрашивая у него, быстро находила все необходимое для стола в том бардаке, который уже давно обитал на даче, лишенной женских хозяйских рук. Посматривая на Оксану, Владимир начал вновь сомневаться: правильно ли он сделал, что пригласил ее. «Ну, съедим мы шашлыки, а дальше что? Как себя вести? Притвориться пьяным и начать приставать? Как она это воспримет? Не касаться этой темы – может подумать, что я ее как женщину не воспринимаю. Проблема!».

Накрыв на стол, Оксана села на стул и стала следить, как чародействует Владимир над мангалом. Владимир, взглянув на Оксану, оставил угли, достал из сумки вино, водку и подсел к столу.

– К приему шашлыка надо подготовиться. С ходу, с колес у него не тот вкус. Его надо ожидать, как опаздывающую на свидание женщину – с волнением. Говорить о нем, чтобы он, слушая разговоры, не пережарился, не подгорел, – говорил Владимир, улыбающейся гостье. – Ты что будешь пить? Вино так вино, а я горькую. Ну что, за знакомство? – Владимир поднял рюмку.

Она молча кивнула головой в знак согласия.

– Мне стыдно признаться, но я о тебе знаю очень мало, хотя и работаем вместе уже много лет, – добавил он, выпив рюмку водки.

Пока шашлыки, шипя и брызгая соком, вбирая в себя запах углей, доходили до готовности, они еще успели выпить за открытие сезона шашлыков и просто за хорошую погоду. Затем были шашлыки, покрытые румяной корочкой, мягкие и настолько сочные, что можно было захлебнуться этим соком; куски мяса, вперемежку с луком, легко соскакивали с шампура и просто таяли во рту. После уничтожения шашлыков они посидели, поговорили о всяких пустяках. Постепенно перешли к обсуждению служебных проблем, а затем, через воспоминания о детстве, к разговору о личной жизни. Тихий, завлекающий голос Оксаны располагал к откровенной беседе, и скоро они узнали друг о друге больше, чем за все годы совместной работы.

…Солнце зашло. Яркие краски мая посерели.

– Да, я чуть было не забыл. В доме еще холодно: надо включить обогреватель. Я немного согрею свою комнату, а на ночь обогреватель поставлю у тебя. Все будет хорошо. А сейчас мы погуляем перед сном.

– Ты обещал соловьев, – напомнила ему Оксана.

– А ты разве не слышишь, как они поют?!

– Слышу, но мы же не в ресторане, где певцов слушают за едой. Хорошего певца надо только слушать – и ничего больше. Пойдем поближе к ним.

Песни соловьев доносилось со всех сторон. Они шли по дороге к реке, прислушивались к пению, пытаясь определить местонахождение самого голосистого певца. Останавливались, слушали его рулады и шли дальше, к другому, который, оказывалось, пел еще лучше и громче. Вечер выдался теплым, безветренным, на небе ни облачка. Было новолуние, и тонкий серп луны на бледно-оранжевом небе выглядел изумительно красиво. Темная полоса близкого леса придавала еще большую красочность молодому месяцу и нежность небосклону, на котором, непонятно каким образом мог висеть он тоненькой, ослепительно яркой скобочкой. Гуляли долго, пока месяц, спешащий за солнцем, не покинул небосклон, и ночь не натянула темное, усыпанное звездами покрывало над всей землей. Небо стало равномерно темным везде, и лишь в южной стороне полыхало желто-оранжевое зарево огней далекого города. А соловьи к ночи только лишь распелись, и их голоса стали более громкими и насыщенными красотой своего звучания.

Стало прохладно. Они ничего теплого с собой не взяли, и Оксана совсем озябла.

– Давай я тебя согрею.

Владимир обнял ее, прижал к себе и начал целовать: сначала несмело щеки, лоб, шею, а затем, почувствовав, что она не отстраняется, в губы. Оторвавшись от губ, он спросил с улыбкой:

– Так теплее?

Она, ничего не ответив, теснее прижалась к нему. Обнимаясь и целуясь на пустынной в этот час дороге, они добрались до дому. В обогреваемой калорифером комнате было тепло.

– Сейчас я перенесу обогреватель в твою комнату.

– Я боюсь спать одна, – она снова прижалась к нему. – Не прогоняй меня в ту комнату. Там холодно, темно и, наверное, там мыши.

Они снова целовались до головокружения…

– Боже мой, как мне хорошо, как я счастлива. Сколько лет я ждала этой минуты, – говорила она шепотом, лежа в постели и прижимаясь к нему всем телом. – Может быть, это наша первая и последняя ночь, но я ни о чем не буду жалеть.

Он молча лежал на спине и гладил, обнимая еще прохладное после прогулки, чудно пахнущее незнакомыми духами, ее тело с гладкой и нежной кожей. Он повернулся на бок и уткнулся лицом в ее грудь: ему стало так спокойно и уютно, а она такой родной и желанной, что он готов был заплакать. Он не сравнивал ее ни с одной из женщин, которых он знал, не мог: так хорошо и счастливо он не чувствовал себя ни с кем. Разве только с женой в далекой юности.

А за окном пели соловьи.

Она гладила его лицо, его жесткие короткие волосы, целовала их, целовала его лоб, губы и шептала, шептала…

– Ну почему все устроено так несправедливо? Ведь мы созданы друг для друга – я знаю это, я чувствую. Я в тебя влюбилась, стыдно даже признаться, еще при муже – а встретились только сейчас. Почему ты на меня никакого внимания не обращал? Ведь после развода ты долго был один, и все говорили, что мы – хорошая пара, и что нам надо быть вместе, но ты меня не замечал. А я так страдала. Всех женихов отваживала, ждала тебя, а ты все не шел и не шел.

Она все говорила, и говорила. Он лежал и почти не слушал, да ей это и не нужно было: она была с ним, и ей было хорошо.

А ему?

За окном заливались соловьи.

Не хотелось сравнивать, но сравнения приходили сами. С Ириной ему никогда так хорошо и уютно не было. Она вечно была чем-то озабочена, вечно была недовольна всем, всегда куда-то спешила, а если оставалась на ночь – спала всю ночь. Времени, поговорить один на один, у них никогда не было. Он, думая об Ирине, часто вспоминал строчки стихотворения Константина Симонова:

… Злую, ветреную, колючую,

Хоть ненадолго, но мою.

Первое время Владимир был даже доволен таким знакомством, но со временем все это стало ему в тягость. Он вдруг неожиданно понял, что он и не знает, о чем бы говорил с Ириной. На вечеринках, в ресторанах или кафе они никогда вдвоем не бывали, поэтому там темы бесед были общими. Когда же они оставались вдвоем, им не о чем было говорить, разве что о недостатках знакомых. А Оксана нашла общие интересы, разговорила его. Так откровенно о своей жизни он уже давно ни с кем не говорил. Действительно странно: работали столько лет рядом, а никогда даже не поговорили наедине. Все разговоры сотрудников, что якобы они пара, только отдаляли его от нее. Ему было стыдно подойти к ней по подсказке, как ему казалось, почти по требованию окружающих. И он не подходил.

В эту ночь они не спали, но не потому, что песни соловьев, врывающиеся в комнату даже через закрытые окна, волновали их, пробуждали желания, а потому, что у них оказалось много общего в жизни, и они старались все это обсудить, обменяться взглядами. Заснули они, когда розовый рассвет стал пробиваться сквозь зашторенные окна, а уставшие соловьи уже не пели непрерывно, а лишь изредка и несмело, не доводя начатую трель до конца, когда на смену ночным певцам проснулись дневные птицы.