Читать книгу: «Пробуждение», страница 17

Дело шло к сумеркам. Солнце едва виднелось из-за плотной застройки, еще давало о себе знать бронзовым свечением над домами. С верхних этажей светлой полосой виднелось отражавшее небеса манящее море. В порту грохотало – там всё еще шел бой, который, возможно, продлится и ночью. Распласталась у берега серой мрачной громадой промзона – зловещий комбинат «Азовсталь».

Их дневная страда завершилась, но предстояла другая работа войны. Взятые здания предстояло оборудовать огневыми позициями для поддержки дальнейшего штурма. Старый шахтер Дмитрич принял на себя руководство этой работой, он весь удивительно оживился, словно и не устал после долгого ратного дня. Исполняли его указания свеженькие бойцы из группы закрепления, заходившие в дом с тяжелыми ящиками БК, гранатами и мешками с землей. Утомленные же за день штурмовики расположились на отдых в одной из квартир. Отряд Сергея за день ополовинился – двое «двухсотых» и трое с серьезным ранением. Сейчас, когда он сидел на полу, прислонившись спиной к дивану, рваному от попадания пуль и осколков, перед внутренним взором то и дело вставали погибшие. Сердце было придавлено тяжестью. Но Сергей не поддавался этому чувству, потому что разумом знал – потери малы. Случалось так, что штурмовая группа за день стачивалась целиком, и на развитие купленного кровью успеха заходили уже новые люди. Штурмовики в городской войне словно бегут некую жуткую эстафету – павшие и раненые передают обагренный кровью флажок живым и здоровым, продолжающим бег. Затем всё повторяется. Тех, кто пробежал всю дистанцию от старта до финиша, почти нет, они исключение из общего правила. Сергей пока был таким исключением. Он не выходил из войны уже восемь лет, обратившись из влекомого душевным движением добровольца в профессионального воина. Большинство из тех, среди кого он начинал ратный путь, уже были на другом берегу. Кто-то давно, а кто-то лишь несколько дней назад сошел с дистанции, передав эстафетный флажок товарищам по оружию. Эта был их общий забег, их единое дело – павших и уцелевших. И Сергей знал – победа также будет одна на всех воинов, живые они или мертвые.

Он вынырнул из мыслей, в которые едва погрузился. Его всегда удивляла эта разница состояний – человек в бою и на привале. В бою мысли становились важнейшим соратником – их невидимая стая словно кружила чуть впереди в пространстве и времени, предупреждая о вероятных опасностях. «Здесь будет засада. Сюда брось гранату. Погоди, не спеши, позови помощь. Загляни в эту дверь. Наблюдай, не суйся пока никуда. Беги вперед быстро и падай в укрытие, увидят – сразу накроют». Это был одновременно внутренний военный совет и личная фронтовая разведка. В бою мысли подчинялись главной цели – выполнить задачу и выжить.

На привале же начиналась старая «мирная» песня, знакомая каждому, кто иногда со стороны следит за собой. Мысли расползаются по бытию во все стороны – опять же, во времени и пространстве. Словно сами собой появлялись думы о далеких местах и о прошлых делах, возникали вопросы, прогнозы, пророчества…

«Почему я думаю обо всём этом сейчас?» – останавливает иногда удивленный человек этот странный хоровод. Мысли, прекратив на миг блуждающий танец, с недоумением смотрят на него. Человек разводит руками, и хоровод продолжается.

К Сергею навязчиво приходили образ жены и тревога о ней и о будущем сыне. Дошла весть, что враг из мести и злобы стал плотнее обстреливать город. Лезли в голову жуткие сцены, безжалостно терзая сердце. Сергей упрямо гнал всё это прочь от себя, твердо зная, что сентиментальность вредна, что грустить и горевать о семье перед боем – плохая примета. Чтобы чем-то занять сознание, он начал проверять содержимое своего небольшого походного рюкзака. Почти сразу наткнулся на подобранный в первом подъезде небольшой томик Платонова с незнакомым, бьющим в глаза названием-лозунгом: «Смерти нет!» Слегка затертая алая обложка пробита темным осколком, намертво скрепившим полкниги. Острый кусочек металла ударил прямо в центр слова «смерть», в букву «е». Сергей хмыкнул под нос: «Символично». Не без труда он извлек осколок из бумажного тела и бросил под ноги. Открыл книгу с той страницы, что первой была без «ранения» – в глаза бросились строки, аккуратно выделенные бывшим хозяином серой линией карандаша – так делают школьники и студенты, готовясь к уроку.

«Артемов вышел обратно к батарее. Уже ночь приникла к земле. Со стороны Азовского моря дул и напевал в пустоте, словно разговаривая сам с собой, морской теплый ветер. Отсюда уже недалек был Крым, здесь уже слышно было дыхание „земли полуденной“, за которой открывалось великое, влекущее пространство южного мира».

Сергей удивленно вскинул брови. Он был суеверен и считал любые совпадения неслучайными знаками. Перевернул несколько страниц, снова окунулся в рассказ.

«Артемов недавно прочитал в газете, что война есть исступление, и улыбнулся над ошибочностью этой мысли. Он знал, что война, как и мир, одухотворяется счастьем и в ней есть радость, и он сам испытывал радость войны, счастье уничтожения зла, и еще испытает их, ради того он и живет на войне, и другие люди живут. Еще недавно он зашел на поле боя в два дома на окраине Мелитополя, разбитых его орудиями, и он увидел там мертвых немцев, прижавшихся перед гибелью друг к другу в последнем отчаянии, перед тем как их накрыл смертный огонь. Артемов вздрогнул тогда от восторга; он увидел глазами и узнал на ощупь свое великое творение: убийство зла вместе с его источником – телом врага. И ему не жалко было тогда разбитых в прах домов, а по руинам улицы он прошел как по аллее созидания – в трупах противника там лежало поверженное, мертвое злодейство земли».

Сергей отложил книгу. Он вспомнил живых нацистов, которых изредка наблюдал на допросах. Говорившие чисто по-русски, со славянскими именами и лицами – все они были исколоты печатями зла, и истово служили ему, творя все эти годы неисчислимые зверства. Но бандеровцы научились не только пытать, но и драться. Бились со знанием дела, с остервенением, сдаваясь в плен лишь на пределе возможностей, а часто и предпочитая жестокую смерть. Демоны. Это действительно были нацистские демоны, поселившиеся в человеке. Невольно перед внутренним взором Сергея встали картины убитых сегодня врагов. Он покопался в себе и да, нашел ту жаркую радость даже самой малой победы, о которой прочитал сейчас в книге. Но было и иное. Всю долгую эту войну, несмотря на ожесточение схваток и благородный яростный гнев, его не покидала глубинная боль. От того, что так вышло, что русский и малоросс убивают друг друга. И поразмыслив еще, он понял, в чем состоит огромная разница меж той, прежней войной, и этой, новой битвой с нацизмом. Тогда на их землю пришел чужак, немец, тевтон. Он ощущался как злая стихия, близкое и родное в нем было легко не заметить. Теперь же Россия воюет с огромной обезумевшей частью самой себя, с темным своим отражением, пленившим миллионы людей, не так давно братских по духу и слову. Злая черная сила ощетинилась пушками, гнала мужиков на убой, под огонь ракет, орудий и минометов, но сама оставалась недосягаема. И Сергей чувствовал, что железом ее не убить, что, высосав всю кровь из народного украинского тела, она скроется, спрячется, затаится в поисках новой жертвы – если не найти для нее другого оружия…

Он снова перевернул несколько страниц.

«На берегу Сливянки капитан Артемов узнал, что такое долгая смерть, и стерпел ее, пока она длилась. «Что же такое человек? – думал он позже с удивлением и удовлетворением. – Всё, что было, что пережито, что мы знали как трудное дело, – было легко, и то было маловажным, то было только началом и даже слабостью человека, – мы тогда еще не испытали всего веса зла на человеческую грудь, мы не чувствовали как следует врага. Лишь теперь я знаю кое-что, как надо драться».

Чьи-то близкие шаги отвлекли его от чтения.

15

Марию везли на «скорой» по вечернему Донецку. Машина шла в темноте одновременно скоро и плавно – шофер был мастером своего дела, он наизусть знал все резкие повороты, щербины и ямы в асфальте. Но Мария всё равно в тревоге держалась за живот, в котором завершались последние приготовления к рождению нового человека. Иногда живот каменел, и женщину мучила схватка. Чтобы стерпеть боль, которую она принимала со странной для самой себя внутренней радостью, Мария закрывала глаза и сосредоточенно ритмично дышала. В темноте опущенных век представлялось лицо ее сына – он был уже словно мальчишкой-подростком, поразительно похожим на отца.

Когда боль проходила, она старалась подольше смотреть в окно, отвлекаясь сознанием. На город уже опустилась пелена густых сумерек. Улицы освещались желтым светом высоких фонарей-истуканов, виднелись местами витрины еще работавших магазинов. Воюющий город был уже по-вечернему тих, и от этого только отчетливей слышалась далекая канонада.

Молодой фельдшер, сидевший напротив Марии, был, очевидно, неопытен, не возил рожениц, и потому не знал, куда себя деть. Он то порывался начать пространную беседу, то хотел в очередной раз зачем-то померить женщине пульс и давление, затем предлагал выпить воды, тут же спрашивал что-то нелепое у водителя. Оторвавшись взглядом от улицы за окном, Мария с тихой улыбкой за ним наблюдала. Наконец решила спасти мужчину от треволнений и сама завела разговор.

– Скажите, Вы давно работаете?

Фельдшер, обрадовавшись вопросу, тепло улыбнулся, но ответил как-то робко и немного виновато:

– Честно говоря, не очень. На роды, знаете, впервые выехал.

– Ну, это, слава Богу, еще не роды, – поправила его Мария, – а сколько же Вам лет?

– Двадцать два.

Мария внутренне удивилась, хотя виду не подала – медик оказался еще моложе, чем она предполагала. Вдруг вновь пришла схватка, и женщина прикрыла глаза, погрузив себя в пульсирующую тьму, слушала ровный гул мотора и шуршание шин по асфальту. Наконец, боль миновала, Мария открыла глаза.

– Много сейчас приходится ездить? – спросила она неожиданно для самой себя.

– На обстрелы, вы имеете в виду? – уточнил парень, обыденно, словно говорил о чем-то насквозь прозаичном, – Да, много. Почти как тогда, в начале…

Мария сперва понимающе закивала, а потом спохватилась:

– Как же, Вы ведь тогда еще не работали?

– Конечно, я в школе тогда учился. У меня мать с вызовов не вылазила, круглые сутки на выездах. А потом меня самого, того… зацепило.

– Зацепило?

– Попал под обстрел. Осколками здорово посекло. Мне еще повезло, одноклассника убило тогда. Представляете, родная мать на вызов приехала. Она сама не знала, случайно так вышло. Сперва не поняла, на автомате всё делала, да и я весь в крови, в пыли, узнать трудно. А как поняла, кто перед ней – чуть обморок не случился. Такой вот был казус.

Мария только машинально кивала. А у самой внутри пробудились и теперь на разные голоса звучали другие схожие истории – от знакомых, друзей, родственников. История гибели ее бабушки…

– А что сейчас Ваша мама?

– Ничего, работает. Мы теперь с ней вдвоем воюем. Хотя я скоро того… – внезапно машина довольно круто повернула и остановилась.

– Приехали, док! – зычно, довольный мастерски совершенной работой, пророкотал спереди водитель.

Молодой фельдшер засуетился, нервно приготовляясь к тому, чтобы впервые в жизни вести под руки роженицу.

– Вы сама пойдете? Или, может, каталку? У вас как схватки, учащаются? Надо было давление еще раз померить, заговорили Вы меня!

Мария попыталась его успокоить:

– Сама, ноги же у меня целы. Помочь только надо. Скажите, а что Вы «того…»? О чем Вы в конце сказали?

– Я? На фронт пойду, заявление написал. Вообще у меня бронь, но там сейчас такие как я, медики, нужнее, чем здесь.

Мария внимательно посмотрела на парня, словно пытаясь в нем приметить что-то особенное. Но ничего, казалось, не было необычного – парень, как парень, каких встречаешь по жизни десятками. А потом вдруг увидела. Шрамы. В полутьме салона они едва проступали белыми рельефными пятнами на слегка небритом лице.

– У меня муж сейчас на войне, – сказала она зачем-то.

– Ну вот и передам привет. Давайте, пойдемте, ступайте сюда, – фельдшер взял ее под руку.

Мария ступила сперва неуверенно, словно разучилась ходить за эти полчаса езды на машине, но ноги быстро вспомнили свое дело. Опершись на руку медика, женщина вышла из машины, и вдвоем они направились к дверям, за которыми горел желтый свет, и мелькали люди в белых халатах. По дороге ее настигла сильная схватка, и Мария вдруг испугалась того, что ждет ее впереди. Роды. Неведомое еще, исконное женское испытание. Неизбывная материнская мука. Стало совсем страшно, начала душить паника. Пронеслась беглая мысль, что, быть может, такой же страх ощущает муж перед очередным боем. Страх неизвестности.

«Мне, значит, тоже сражение предстоит, – подумала она уже спокойнее, – ну, жена офицера, не подведи».

Она закрыла глаза и, медленно и ритмично, как учили, задышала, пережидая схватку. Страх отступил, а вскоре и боль. Мария и фельдшер вновь направились к двери.

16

– Отличная книга, командир. Не читал? – сказал подсевший рядом Остап, – почти Библия для нашего брата. Таких коммунистов, як тогда, больше не было.

Сергей заложил страницу, на которой остановился, оглядел еще раз обложку. Аскетичный советский стиль импонировал ему. Погладил большим пальцем то место, где бумагу пробил осколок.

– Раненая книга, – сказал он, – будем с ней друг друга лечить. Что рука?

– Ничего, повоюю еще.

– Как пополнение, провел агитацию?

Остап хмыкнул.

– Там Дмитрич командует. Он як у шахты своей развернулся. Ты его видел? Прораб!

– Дмитрич наш – клад, – Сергей и Остап совпали по настроению, обоим хотелось отвлеченно порассуждать, – он – отец-солдат. В Отечественную такие были хребтом армии, у них большой опыт, они жизнь и работу знают.

– Не согласен. Читал у одного генерала, что идеальный воин – человек двадцати пяти лет. Уже не хлопчик, мужчина, где-нибудь потрудился, технику знает. Но семьи еще нема, а, значит, лишних мыслей и потягу до дому. Воюет на полную.

Сергей задумался, вспомнил свою тревогу о семье.

– Пожалуй, он прав, этот генерал.

Посидели еще немного молча, прислушиваясь к шумам на этажах. За окнами уже сгустились сумерки, противника из соседнего дома можно было не опасаться, и Дмитрич развернул фортификационные работы на полную. Топали по лестницам бойцы, нося тяжелые мешки с песком и ящики с боеприпасами. Двигали по квартирам мебель, переоборудуя позиции с одних окон, у которых недавно держал оборону противник, к другим, обращенным во двор. Ноги путались в темноте, мужчины напряженными от тяжести голосами тихо незло матерились.

Казалось, что это строители заходят в новенький дом, тащат инструменты, пыльные мешки со штукатуркой, приступают к работе. Но это были солдаты, и они созидали не быт, а будущий бой.

Сергею странно было наблюдать оставленное хозяевами обжитое пространство. Мягкие диваны и кресла, потертые в местах, где на них недавно с удобством сидели и возлежали. Молчащий темный экран телевизора. Крепкий обеденный стол на кухне, полуоткрытая хлебница, в которой виднелась початая засохшая сайка. И тут же рядом – опаленные взрывом обои, кратеры пуль в штукатурке, следы грязных армейских ботинок на голом полу. В голову вдруг впилось другое, виденное им накануне, во время предыдущих боев. Большой дом, похожий на этот, обрушенный от удара снаряда подъезд. Люди, исковерканные, густо присыпанные серой бетонной пылью, словно мукой. Их запекшаяся темная кровь на уцелевшей пепельной коже и лохмотьях одежды. Тела, перемешанные с обломками, в которых с трудом угадывались привычные формы: руки и ноги, грудь и лицо…

Вспомнилось еще что-то далекое, почти забытое, словно прошлая жизнь – его бытие в России, еще до войны. Люди, которые окружали, их тщательно обустроенный быт. Как бы они пережили подобное? Не озлобились бы, не прокляли того, кто принес в их жизнь меч – даже если бьется со злом.

– Как думаешь, поймут местные нас? – спросил он вдруг соратника рядом, – они жили плохо, но тихо. А мы принесли им войну.

Остап ответил не сразу, после раздумья.

– Мы возвращаем свое, командир, – ответил он наконец, – и есть в жизни вещи горше войны. Предательство горше войны. Мы спасаем народ от предательства. От измены памяти и земле. Поругания твоей маленькой книжки, – Остап показал на лежавший рядом томик, – в ней четыре сотни страниц и без счета человеческих душ.

Сергей молча взял в руки словно враз потяжелевшую книгу.

– Библия, говоришь? – без веселья усмехнулся он, – Ну, посмотрим.

17

Наутро всё было готово к новому штурму. Ночью в занятых днем домах нарастили силы, подготовили позиции для прикрытия штурмовиков и работы по последнему, самому крупному зданию. Атакующая группа отдохнула, пополнила ряды и боекомплект, и наутро готова была к новому броску.

Начали вновь с разведки боем. Выявляли огневые точки, чтоб позже их плотно накрыть при прорыве. Бойцы вели раздражающий, провоцирующий огонь по верхним этажам. Имитировали начало штурма. Но по ним никто не стрелял. Окна молчали.

Это было подозрительной странностью. Сергей, нахмурившись, слушал по рации хрипатый голос комбата.

– Не отвечают, говоришь? Засада, думаешь… Возможно. А что делать, старлей? Надо идти.

– Так точно, идти, – ответил машинально Сергей, ощущая внутри нараставшую тяжесть.

Он уже внутренне поставил себя на место противника и, как ему казалось, раскусил его нехитрый, но опасный замысел. План был в том, думал Сергей, чтобы затаиться, ни одной огневой не раскрыть до начала штурма, не дать противнику ни капли знания о себе – сколько будет огня, откуда он будет вестись. Пусть всё станет неожиданным и неудобным сюрпризом. Пусть на всё придется реагировать экстренно и в горячке, без какой-либо подготовки. Пусть внезапность и спешка станут союзниками обороны.

Ему нужно было что-то ответить на это. И единственное, что пришло в голову – это пройти по позициям на этажах и поговорить с бойцами, объяснить ситуацию. Но первый же разговор его удивил. Пришедший из резерва слабо знакомый, но очевидно бывалый солдат выдал свою, совсем иную гипотезу.

– Я думаю, они ушли, товарищ командир. С раннего утра пристально всё наблюдаю. Никакого движения. Так затаиться нельзя. Они ж не роботы. Такие же люди, как мы. Всегда есть раздолбаи и любопытные. Мелькнут, подсмотрят, проявятся в общем, даже если не откроют огня. А вот так, чтобы вообще ничего – не бывает.

Сергей внимательно выслушал, но не доверился.

Начался штурм. Из-за спины, из частного сектора выехал на ударную позицию танк. Пауза в несколько секунд, наводчик прицеливался, затем плотный хлопок выстрела и гулкий мощный удар – от него содрогнулся весь дом, осыпая с себя дымку пыли. Сразу же, еще сквозь поднявшееся желто-серое марево, стало ясно – проход проделан с первого попадания. Танк, урча, возвращался в безопасное свое логово, а штурмовики приготовились к броску. Сергей хмуро вглядывался в пустые темные окна без стекол. Ни одна огневая точка врага в атакуемом здании так и не ожила.

– По объекту раздражающий беглый огонь. С появлением активности противника – плотный огонь по позициям, на подавление, – команда Сергея за несколько секунд разнеслась по всем стрелкам, в эту минуту наблюдавшим атакуемый дом в прорезь прицела. Небольшая пауза, и застучали частые одиночные выстрелы, поражающие то одно, то другое окно.

Пробежать в этот раз нужно было совсем немного, всего с десяток метров – от крайнего подъезда до проделанного танком пролома в стене. Бежали по парам, рваной траекторией, с максимальной скоростью. Вот устремились к цели два первых бойца. Сергей невольно закусил губу, ожидая, что сейчас по ним откроют кинжальный огонь… но ничего. Штурмуемый дом молчал. Затем еще пара, и еще. Снова тишина. Вот с тяжким напряжением бежит Дмитрич, а на дистанции от него – порхающий, словно и не отягощенный броником и разгрузками Лихой. Вот, наконец, и их черед. Сергей и Остап один за другим выбегают из подъезда. Впереди, в проеме, им уже машут бойцы. Давай, давай, мол, к нам, командир! Мелькают где-то внизу одетые в берцы ноги, чуть трясется на теле броня и подвесы с гранатами и рожками, едва болтается на голове каска, туго притянутая за подбородок. Дыхание с шумом вырывается из груди. Сергей бросил быстрый взгляд в сторону, во двор. Увидел детские качели, песочницы, стальные грибочки-мухоморы с красными пятнистыми шляпками… и вдруг ударил в глаза деревянный крест, могила из свежей земли. Отвернулся.

Спустя несколько минут вся их группа уже была внутри дома. За это время ни один выстрел не раздался со стороны противника.

– Вчистую прошли! – пока еще скромно ликовали бойцы. Они уже ощущали предчувствие легкой победы. «Противник бежал» – вот что за мысль билась в голове у каждого. Но Сергей не давал ей свободы ни в себе, ни в других.

– Всем собраться. Пока весь дом не зачистим, никаких фанфар.

И снова началась боевая работа. Площадки, квартиры, лестницы – и везде пусто. Нашли лишь несколько хитрых растяжек – признак того, что противник уходил не в панике, а по замыслу. Об этом же говорило отсутствие брошенного БК, провизии, медикаментов, наркотиков. О том, что недавно эти квартиры были боевыми позициями, говорили лишь грязные следы на полу, в иных местах – пятна крови от раненых или погибших. На обоях красовались послания бывших «жителей» – посылались на три буквы «русская вата» и «мокша». Бойцы смотрели на эти бессильные обозленные строки с усмешкой.

Вскоре еще один танковый удар сотряс дом с другого края – это входила на штурм вторая группа. По замыслу, они должны были встретиться в центре, зажимая противника в тиски – ведь борьба ожидалась нешуточная. Выходило пока что иначе.

Квартира за квартирой, этаж за этажом, подъезд за подъездом дом переходил в руки штурмующей группы – и все совершенно без боя. Волей-неволей Сергей начал проникаться легкомысленным настроением.

«Ушли! И правда – бежали. Но как и куда? Ночью дом пасли наблюдатели – они бы заметили что-то. С той стороны Бастиона уже подходят наши, туда драпать бессмысленно. Но противник об этом мог и не знать. Нужно сообщить комбату, пусть скажет соседям. Но сначала – зачистить дом до конца. Ведь есть еще и подвал…»

Им остался последний этаж. В окнах уже ясно виднелось плоское синее море. Оно обещало покой и скорое завершение штурма – тихого и бескровного. В соседнем подъезде через стенку уже слышна была работа соратников – такая же размеренная и бесшумная. Сергей окончательно убедился – дом оставлен, сдан, как и весь Бастион. Это победа, она уже горит в их руках.

Вдруг частая стрельба порвала воздух. Все рефлекторно взяли наизготовку, но через секунду сообразили – стреляют где-то далеко, совсем не в их доме.

– Где это? У соседей? – удивленно обратился к Сергею Лихой. Но тот лишь пожал плечами. Эта версия показалась всем правдоподобной, и бойцы, соблюдая осторожность, стали выглядывать в окна, выходящие на частный сектор с тыльной стороны Бастиона. Его, по сообщениям от комбата, уже занимало другое подразделение. Но в частнике было тихо. И вдруг до всех дошло очевидное – стреляют сзади, в их тылу, там, откуда они начали штурм!

18

Группа разом обратила взгляды во двор. И точно – в окнах того самого, первого дома мелькали люди, сверкали отсветы выстрелов, несколько раз громыхнули гранаты. Сергей по рации спешно стал вызывать группу закрепления, расположенную в здании, ставшем опорной базой. Никто не отвечал, они слышали лишь немой шум эфира. Бойцы молча и хмуро переглядывались друг с другом. Приподнятое настроение в ожидании скорой победы разом улетучилось, его место заняло гнетущее ощущение подлой беды, усугубляемое их бездействием.

Наконец, рация ожила. Вызывал комбат.

– Старлей! – голос бывшего инженера был резок и груб. – Почему не зачищен подвал?! Укропы устроили западню! Лезут, как тараканы, с подвала! Пацанов взяли врасплох, у них большие потери! Срочно на выручку, пулей!

Сергей внутренне обмер от этих слов. «Подвал?! Но мы всё прошли, там одни мирные. Мы же всё прочесали!» – бились в голове мысли, и вдруг он вспомнил того мужика, что вызвал неясное, смутное подозрение. «Это он, гад, он привел их!»

– Так точно, выдвигаемся, – коротко отчеканил в эфир Сергей и окончил сеанс связи.

– Через двор рискованно, командир, – как только умолкла рация, сказал Лихой, – потеряем людей, можем совсем не дойти.

– Двор нам не нужен. В подвале должен быть ход. Все, кто был в этом доме, ушли по нему – я уверен. Мы пойдем по их следу.

Группа быстро двинулась вниз.

19

Деревянная дверь в подвал была заминирована. Они бесцеремонно подорвали ее гранатой. Два взрыва, один за другим, сильно ударили по ушам – Сергей торопился и толком не укрылся. В голове поселился неумолкающий звон, но он лишь отмахнулся от него. Его поедало горькое чувство вины, и он страстно стремился скорее искупить промах.

Бегом в подвал, лестница, спуск. Включить фонари, не терять бдительность. Поворот, еще один – и вот их группа под домом. Ее ведет командир.

Луч фонаря уперся в знакомое уже зрелище – масса гражданских, все почему-то сидя или лежа, нет тех, кто встречает их стоя. Белый свет ловит растерянные, перепачканные подвальной грязью лица. До того, как Сергей успел сказать им что-то, одна из женщин вдруг надрывно, на грани истерики крикнула:

– Миленькие, не стреляйте! Не стреляйте в нас, у нас дети!!!

За одно лишь мгновение Сергей успел уловить мысль в своей голове: «О чем она? Зачем мне стрелять?». А в следующее уже не было места раздумьям: из-за спины гражданских, из темноты подвала по ним открыли огонь. Ему обожгло шею, ударило в руку и грудь. Сергей рефлекторно успел нажать на курок, и сноп пуль, в темноте похожих на огромные искры, неприцельно вылетел в сторону врага. В следующее мгновение Сергей рухнул на спину.

Сидевшие люди с криками прижались к бетону, над ними началась беспощадная перестрелка. Шедшие за командиром бойцы начали закручивать бой, не прекращая огня и стремясь заставить противника поворачивать вправо. Сверкали вспышки выстрелов, били в бетон и в тела смертоносные белые иглы, звенели о пол россыпи гильз. Враг не ожидал такого бескомпромиссного встречного боя, рассчитывал на внезапность засады, на легкую победу. Он начал отходить куда-то во тьму и вскоре скрылся.

Всё завершилось в десять-пятнадцать секунд. Сергей лежал на спине, ощущая, как под простреленной навылет рукой растекается горячая кровь. Вторая пуля, угодившая в бронежилет на груди, оставила лишь пульсирующий болью ушиб. Третья едва задела шею, сорвав клок кожи и не задев даже мышц – жуткое, немыслимое везение. Пройди она в нескольких миллиметрах правее, он бы лежал сейчас с простреленным горлом, хрипя и захлебываясь собственной кровью. Над ним зависло чье-то лицо, которое он не сразу узнал в темноте. Это был Лихой.

– Ты как, командир? Жив?

– Жив… – Сергей с трудом сел, опершись на здоровую руку. – Какие у нас потери?

– Плохо, командир… Дмитрича и еще одного парня наповал, с первой же очереди. Еще два тяжелых трехсотых, среди них Остап. Ну и ты.

Сергея словно обухом по голове ударило. Дмитрич… Звон, еще не прошедший после тех взрывов у входа в подвал, превратился в густой, давящий гул. С помощью Лихого он поднялся на ноги, направился к лежащим рядом бойцам, над которыми орудовал с бинтами и шприцами медик. Свет фонаря выхватил тела убитых. Дмитрич лежал на спине, раскинув руки, словно хотел обнять этот мир напоследок. Шея была прошита очередью – та рана, от которой Сергея только что уберег случай. На бетоне под ним растекалась черная в темноте кровь. Сергей сжал губы, заиграл желваками, подавляя рвущийся из горла стон. В стороне лежали и сидели раненые. Фонарь осветил побледневшее, изменившееся лицо Остапа.

– Зацепили меня знову, суки, – сказал он, пытаясь выдавить из себя улыбку. Потом выражение его лица стало каким-то виноватым, подавленным, и он произнес, – может, и не пройду с червонным знаменем по родному Крещатику… Вы там за меня отшагайте.

– Панихиду отставить! – неожиданно резко и зло гаркнул Сергей, – сам пойдешь в первом ряду, понял?!

В голове его еще стояли звон и гул. Он повернулся к робко принимавшим сидячие позы гражданским, до того лежащим вповалку.

– У вас все целы?

Люди осматривались вокруг в поисках раненых. Каким-то чудом бешеная перестрелка над их головами никого не убила, а лишь легко зацепила рикошетами нескольких человек.

– Помогите нашим бойцам. Мы оставим здесь медика, выполняйте его указания.

Люди согласно закивали, потянулись к раненым, кто с водой, кто с полотенцами и бинтами. Суетящийся над Остапом и другими парнями солдат начал, руководя процессом, направлять помогающих.

Сергей обратился к Лихому и остальным уцелевшим штурмовикам.

– Забинтуйте мне руку. Прошло навылет, биться смогу. Нужно быстро двигаться дальше.

20

Ощупывая фонарями то место, откуда открыл огонь противник, они обнаружили двух мертвецов.

– Почти вслепую уложили, – промолвил походя Лихой. После ранения командира он шел теперь первым. Вскоре луч света выхватил прямоугольный проем, в котором, видимо, скрылся противник. Лихой пустил в него длинную очередь – звук ударивших о стену пуль вернулся эхом откуда-то издалека.

Это был старый канализационный тоннель, соединявший подвалы домов в единое целое. По полу тянулись толстые черные трубы, по потолку и по стенам – пучки кабелей, уже порядком провисшие за долгие годы. Идти было сложно – ноги помещались лишь в две узкие полосы бетона меж труб. Любое неосторожное движение в сторону могло быть чревато вывихом или переломом. Быстро двигаться по такому тоннелю невозможно, а потому нырнувший в него противник скорее всего затаился и ждет момента, чтобы вновь атаковать – такой вывод сделал Сергей, как только они зашли внутрь.

– Могут встретиться боковые карманы и рукава в стороны, в другие дома. Всем быть начеку, их надо увидеть сильно заранее, – сказал он бойцам. Но те и сами ощущали таившуюся впереди опасность. Двое взяли на прицел левую стену, двое – правую, а Сергей с Лихим отвечали за то, что происходит впереди.

Шли медленным осторожным шагом, чтоб производить как можно меньше шума. В однообразном узком тоннеле время быстро потеряло свое измерение. Трудно уже было понять, долго они идут или совсем недавно начали путь. Неясные гулкие звуки доносились спереди и сзади, с разных концов тоннеля. Но не их жадно ждали уши бойцов – они стремились уловить любой близкий, находящийся где-то здесь, неподалеку шорох, неосторожный скрип подошвы, стук оружейной стали о стену. Затаившийся враг – он был впереди, где-то рядом, он приберег для них смерть.