Читать книгу: «Время животных. Три повести», страница 9
– Позвольте, товарищ майор, – неожиданно вклинился капитан по фамилии Топыкобыла, которого Клушин аттестовал, как военного юриста. – Гвардии – капитан, очевидно, не осознаёт, что в части практически налицо уголовное преступление: хищение табельного оружия. До сих пор так и не выяснено, как и по какой причине трое военнослужащих утратили свои автоматы, которые в полевых условиях всегда должны быть при них! До сих пор вся эта троица находится в расположении части, вероятно, бойцы общаются с сослуживцами и друг с другом, имеют возможность заручиться свидетельскими показаниями, уничтожить улики и прочее. То есть, с другой стороны, товарищ майор, мы, вполне возможно, имеем дело отнюдь не с, так сказать, коммерческими мотивами. И не наживы ради это оружие и наверняка патроны к нему были переправлены из части… Иван, нетерпеливо мотнул головой, сказал простуженным сипом:
– Товарищ капитан, мы не в суде, а в расположении вверенной мне войсковой части, находящейся в походных условиях. И не в просто походных, а в чрезвычайных. Сегодня в шесть по Москве о введении ЧС меня оповестили из штаба дивизии. Можете позвонить туда сами. У соседей из артдивизиона, кстати, уже полдюжины «двухсотых», там сель унёс в ущелье «Акацию» с экипажем и два «Урала» с патронами к этим самым «семьдесят четвёртым», чьими именами басмачи так любят называть своих сыновей! На минуту в палатке повисла странная тишина, нарушаемая лишь клушинской привычкой цыкать зубом. Потом был объявлен перерыв для «прояснения ситуации» и «получения новых вводных». Как потом поведал Ивану всё тот же Топыкобыла, расследование можно было закрыть «одной левой», но вредный майор заставил их опрашивать бойцов и настриг таки материала на Иваново служебное несоответствие… В отместку Иван поведал немолодому уже капитану историю их с Клушиным дружбы и посоветовал осторожному украинцу быть при «больном клептоманией» начальнике максимально бдительным в отношении своего кошелька… Топыкобыла от неожиданности даже перекрестился в испуге, но поблагодарил Ивана за предупреждение вполне осознанно. А по возвращении Иван написал комдиву рапорт с просьбой отправить его «за речку». Последнее в создавшейся ситуации устроило буквально всех: от командующего округом до дивизионного особиста, которому осталось до полной выслуги три месяца и десять дней…
Глава вторая
Поначалу Ивану думалось, что ничего особенного в Афганистане он не увидит: горы и горы! Да, на Севере они – одни, а на Юге – другие. Но он хаживал и в тех, и в других. Однако, никакие рассказы боевых офицеров не смогли и частично подготовить его к той атмосфере, в которой пришлось больше года не только служить, но и как-то стараться выжить самому и сохранить жизни своих подчинённых. Он не удивился, что вместо батальона получил в подчинение всего лишь отдельную роту. Хотя это была особая рота, которая перемещалась по стране с проворством военной разведки. Поэтому он увидел всё: от Баграма до Джелалабада, и по Салангу ездил не единожды. А были ещё Кандагар, Герат, Шинданд, Паншер и Газни. И народы повсюду жили разные и говорили на разных языках: известный на весь мир повстанец Ахмат-шах –паншерский таджик, а южнее Кабула – сплошь пуштунские кочевые племена, для которых вообще не существовало ни границ, ни народов, ни государств: что Афганистан, что Пакистан – один чёрт! Приходилось ему хаживать и в туркменских зонах, и в узбекских, и в индусских. Основная база у роты располагалась на высоте чуть более двух тысяч метров, именно в этом довольно разреженном воздухе чаще всего и звучало эхо войны: «Та-та-та! Тун-тун-тун!». На трёх тысячах и выше сияли вечные ледники, и там попросту негде и не за что было воевать! Вообще, никакие, даже самые точные карты не говорили о характере местности и климата ровным счётом ничего. Всё решала высота над уровнем моря даже в пределах одного города – например, Кабула, раскинувшегося на горном плато, дне древнего озера. Оно высохло потому, что его, вырвавшись из всегда беспокойных здесь земных недр, пронзили безжалостные, как зазубренные пики, бугры деформированных извержениями пластов. С самого высокого из них, на котором, как божий перст, торчала телевышка, на город, как только начинало смеркаться, устремлялись слепящие лучи мощных прожекторов. По понятным причинам, они давали нашим целеуказание, но Иван мог с уверенностью сказать, что нормальной ночи он в афганской столице никогда не видел. В этих столбах света исчезало всё, даже следы от случайных реактивных снарядов. Но больше всего поразил Ивана кабульский серпантин. Впервые, поднимаясь по нему с плато на вершину, к вышке, он увидел внизу как будто ожившие полотна сюрреалистов и самого Сальвадора Дали – целый город разбитой техники! Несколько моторизованных дивизий – не иначе! Едешь не спеша и сочиняешь про себя, как известный композитор, «времена года»: внизу – знойное лето, в середине – то ли прохладная весна, то ли бархатная осень, а на самом верху – зимняя метель играет снежными смерчами. И первое время Иван никак не мог сосчитать, сколько километров они проехали: пять или сорок пять? Один бывалый прапорщик-картограф так и пошутил, угощаясь Ивановой «Мальборой»: «Если карту Афгана растянуть, то она, пожалуй, накроет весь Союз». Менее чем через полгода Иван понял, что это не шутка, как и всё здесь, казавшееся поначалу диковинным, экзотичным и даже не вполне реальным. К примеру, река Паншер образует на многие километры по берегам самую зелёную и с виду миролюбивейшую долину страны, но именно из Паншерского ущелья в СССР приходило больше всего гробов. И даже отчаянные сорви – головы лишний раз не спешили «щупать зелёнку». Но первое испытание на полный износ настигло Ивана в горах, во время марша из Гюль-Бахара в Газни. Через Газнийский перевал перетащились в полном снежном мороке, а, перевалив, поняли, что самое тяжкое только начинается. Поставить смёрзшуюся, скукоженную палатку на 56 человек удалось лишь перед угрозой несомненной гибели всего личного состава. Как они вбили два огромных центральных столба, смог бы рассказать разве что сам Господь, а было ещё четыре входных, полтора десятка стенных и штук сорок кольев! Потом, укрывшись от вьюги под кое-как натянутым брезентом, Иван не нашёл в себе сил даже на то, чтобы проглотить манерку ледяного спирта… А на утро, едва успели разлепить глаза, пришёл приказ о срочном выдвижении на блокировку караванов с оружием, которое только что подвезли духи из Пакистана. Пока подходили спецназ и разведрота ВДВ, пришлось полазить по окрестным горкам, подрать коленки и локотки о разномастную местную колючку вперемешку с колючкой железной – ржавой и потому особенно неприятной для разгорячённого потного тела. Шутка ли, караванов в горы двинулось целых восемь, а троп в округе разведка насчитала около ста! Бой завязался сразу в нескольких местах, причём, духи отстреливались изо всего, что только способно стрелять в принципе: от «АК-47» и ДШК до РПГ и снятых с БМП «Громов». Как потом сообщили по эстафете, караван, с которым они завязались, состоял из шестидесяти четырёх джигитов: пленных не было, вместе с китайским оружием в горах нашли пятьдесят два трупа. Двенадцати провожатым удалось уйти. Но и такая удача пришла благодаря вертолётам, которые подключились, как только распогодилось.
Отдыхали несколько дней. Иван погулял по советской части Кабула, поглядел на местные обычаи, сразу обратив внимание на женщин, многие из которых не носили паранжи и даже улыбались при встрече. На небольшом импровизированном рынке какой-то вертлявый мальчуган в солдатских галифе продал ему пару папирос с «дурью» и бутылку «пепси». Уже имевший опыт «афганского курева», Иван с час наслаждался возле воды одиночеством, на всякий случай, сняв свой АКМ с предохранителя. В сонном мозгу шевелились полузабытые и от того по-особому манящие образы погибшей мамы, сбежавшей жены, умершего от инсульта отца и двух случайных девушек, за которыми он ухаживал прежде. И ещё он отчётливо ощутил вдруг запах родной деревенской лужайки и шершавый язык Тузика на своей обожжённой солнцем щеке. И тогда где-то очень глубоко, внутри его усталой от неприятных перемен души, родилось и обрело свой чёткий эмоциональный оттенок желание: вот вернусь на гражданку и обязательно заведу себе за городом дачу с лужайкой, яблонями и собакой или хотя бы котом. И больше ничего не надо. Остальное приложится…
После этого Иван ещё несколько раз попадал в переплёты, один из которых мог стать для него последним. Сколько раз он ни обещал себе – не лезть без нужды на рожон в этом чужом для всякого русского человека крае, но однажды – таки поддался на уговоры своего старого знакомого и притом бывалого разведчика Жорки Гесса. Дело было близ гидроэлектростанции, пользующейся у военных дурной славой «коварного магнита», который притягивать – притягивал, но отпускать – не отпускал. А тут неожиданно пришла весть о «свежем» схроне с оружием. Война шла к своему концу, а многие ещё не успели как следует отличиться. Стали кликать охотников и составлять БЧС – Боевой численный состав. Иван сперва отошёл в сторону, но весельчак капитан Гесс по-приятельски стукнул его в плечо:
– Пошли, Ваня, не пожалеешь! Никакого риску, я тебе обещаю. Ну, и кроме того, там не только оружие, но и море японской электроники и шмотья: от магов до дистанционных телевизоров. Ты, небось, о таких разве что слышал вполуха?! А тут разрешили посылки в Союз слать… крупногабаритные. Я на мамку вышлю, а ты – на мою сеструху. Скоро домой: приедешь, а там тебя музыка клёвая ждёт, видак, камера «Соня» или «Грюндик» какой-нибудь, джины «Вранглер» там или «Левис». Это здесь кроме пайки да пойла ничего не надо, а в Союзе и на тряпки потянет, и женщины начнут кидать взыскующие взоры, а на тебе вместо джинсов с характерным индиго и лёгких, как пух, кроссовок с тремя полосками – линялая камнеупорная «защитка» от минобороны и «Скороход» – по два кило каждый ботинок. И уже блуждавший где-то по питерским проспектам Иван неожиданно для самого себя беспечно махнул рукой. «Да, и орденок для продолжения службы не помешает. Что же я, хуже какого-нибудь Клушина, который уже наверняка своей хитрой задницей высидел если и не орден, то квартиру – уж точно!», – шевельнулась предательски – успокоительная мысль напоследок. И они рванули напрямки, без разведки, только что не с песнями. Потом он несколько раз, словно в бреду, вспоминал эти неотвязно преследовавшие его сцены расправ над ранеными бойцами: гортанный выкрик, характерный, леденящий душу хрип – и красная прореха от уха до уха… Группа, рванувшая на пакистанский караван, потеряла убитыми тринадцать человек, ранеными – больше сорока. Из них несколько человек умерли потом в госпитале. А вместо «панасоников» и удачного продолжения службы Иван приобрёл стеклянный глаз и досрочный дембель из вооружённых сил трещащей по швам державы. Тяжёлое для Ивана это было время, ибо даже и с боевым орденом (за тяжёлое ранение почти всегда «полагалась» Красная Звезда) в Союзе его особо никто не ждал. Так несколько раз прямо в лицо и говорили, отказывая в приёме на работу: «Мы вас туда не посылали! Нам эта война по боку!». И обижаться было глупо. Разве что на самого себя? Сначала за то, что пустил к себе в душу эту гниду Клушина, а потом… что поддался на уговоры везунчика Гесса. Но везунчиком капитан оставался только до этого разгрома на ГЭС. Пропал Гесс начисто, и даже останков его не нашли. Говорят, разметало его противотанковой миной, а соскребать со стен – не было времени.
Глава третья
Несколько лет Иван жил как-то незаметно для самого себя. Примерно так живут старослужащие после объявления приказа министра обороны о демобилизации. После каждого отбоя молодые бойцы хором поют им одну и ту же «колыбельную»: «Дембель стал на день короче: старикам – спокойной ночи…». Вот и Иван после своего возвращения из афганской преисподней каждый вечер смотрел на закат и бормотал с детства памятные благодарения то Святителю Иоанну, то – Святой Богородице, которая смотрела на него из Красного угла, а то и отцу своему, который пуще всего предостерегал от необдуманных действий. Маму он почти не помнил, лишь не забывал произносить её имя перед сном и ставил свечку на помин души, когда заходил в церковь. Несколько раз на его горизонте возникала бывшая жена Ирина, успевшая развестись за это время с ещё двумя мужьями, от которых имела по дочери, но прежних отношений меж ними уже не возникло, хоть она и намекала, что готова остаться на ночь и всё такое. Он из деликатности согласился, что, мол, оставайся, но, видимо, получилось у него это таким образом, что гордая Ирина стремительно исчезла и больше уже никогда не возникала. «Ну, хоть за это тебе, Лёва, спасибо!» – только и сказал про себя Иван, которому если и хотелось женского общества, то совсем иного. И однажды, как ни странно, оно пришло…в редакции газеты «Курьер», куда Иван принёс объявление о том, что хочет купить садовый участок с домиком неподалёку от Города. Когда он неторопливо заполнял предложенный сотрудниками бланк, кто-то осторожно тронул его за плечо. Он поднял голову и… пропал. То есть он понял это несколько позже, когда заметался по своему оставшемуся в наследство от отца жилищу в надежде понять, почему всё вокруг так резко изменилось? А в тот миг в «Курьере»… он просто увидел над собой как будто давно знакомые глаза и услышал столь же знакомый голос:
– Извините, пожалуйста, за неосторожность, но я случайно подсмотрела… точнее увидела, что вы ищите скромную дачу на Вилюе, неподалёку от Города. А я как раз хочу продать мамину. Она недавно умерла, а я в огородных делах мало что смыслю и одной мне, думаю, будет там скучно, и, наверное, не по силам всё это тянуть. Говорят, если постоянно не хлопотать, то участок очень быстро зарастает сорняком и дичает? Опытные знакомые посоветовали продать, пока он более-менее прилично выглядит, а то, дескать, залезут какие-нибудь воры, заведутся мыши, и пиши – пропало! – Странно, но Иван как будто прочёл в этих «знакомых» серых глазах вполне доверчивый вопрос, а скорее даже несколько нескромное желание получить дружеский совет: так продавать мне вам дачу или уже не стоит? И он онемел совершенно! Впервые после того, как застал за воровством своего университетского товарища Клушина. И женщина тоже, сказав всё это, видимо, растерялась. Тогда Иван, привстав, пододвинул ей стул и спросил миролюбивым голосом:
– А что, если я отвечу вам в шутливом тоне? На это она лишь неопределённо пожала плечами.
– А можно я приобрету дачу вместе с вами? – Сказал он, глядя ей прямо в глаза и демонстративно отодвигая заполненный бланк в сторону мусорной корзины. И неожиданно получил быстрый лаконичный ответ:
– Если в шутку, то нельзя! – Глаза женщины на миг потемнели, став почти чёрными, как у цыганки. Но тут же метнувшиеся к носогубной лучики улыбки вернули им прежний серо-зелёный отлив. И Ивану только и оставалось, что протянуть ей руку и признаться в том, что шутит он крайне редко, и на серьёзности его намерений это никогда не сказывается. Женщину звали Маша, и она работала ветеринарным врачом. Тут Иван сразу вспомнил родную лужайку под вётлами и облака, плывущие в безнадёжно далёкие края с диковинными животными.
– Маша, а у вас какая-нибудь живность была… ну, в детстве там? – спросил он, просто чтобы нарушить надолго затянувшееся молчание.
– Почему была? – ответила она, доставая из сумки сразу несколько ярких снимков. – Вот, прошу любить и жаловать. Кот Емельян, трёх лет, всем специальным кормам предпочитает рыбу и молоко. А как вас зовут?
– Иваном, – отвечал Иван. – И я тоже люблю рыбу больше мяса, а молоко – больше всяких там вод и даже пива. Редкий у Емельяна окрас, однако, – на Ивановом лбу слегка обозначились бороздки сомнения. – Сперва на фото кажется рыжим, а потом понимаешь, что лишь на фото, где всё зависит от фокуса и угла падения света. На самом деле, думаю, что он – карамелевого цвета.
– Удивительно! – В восхищении закивала Маша. – Мы его маленького так и звали – Карамелькой. А потом один наш еврейский друг окликнул его то ли Милькой, то ли Мелькой. Словом, получилось, что Емелькой. А мама, царствие ей Небесное, вдруг вспомнила из своего учительского прошлого: «Да, будут прокляты во веки веков злые разбойники и злодеи Стенька Разин и Емелька Пугачёв!». Так появился в нашей семье Емельян.
– А вы не Пугачёва часом? – по-прежнему пытался шутить Иван.
– На час могу и Пугачёвой, а по жизни – Рауш. – Почему-то погрустнев, отвечала Маша. – Папа был из поволжских немцев, родился в Казахстане, близ Павлодара. Его родителей туда в войну переселили. Он после горбачёвских визитов всё хотел уехать в Германию, но мы с мамой не пустили. Да, как видно, зря.
– Почему? – механически спросил Иван.
– У него был рак почки, а здесь всё ставили то радикулит, то крупный почечный камень, то кисту. А потом стало уже поздно: пошли метастазы, и делать операцию не решились.
– Досадно и горько! – с чувством констатировал Иван. – У нас даже на войне почку убирали без особых проблем. Это парный орган. Впрочем, без селезёнки тоже живут почти как без аппендикса. Но последнюю фразу Маша, по всей видимости, уже не слышала. Её выражение лица как будто застыло после слова «война».
– Афган? – одними губами спросила она.
– Извини, я не хотел, – почему-то стал извиняться Иван, – это впервые с тобой… то есть с вами вырвалось само собой. И они сразу перешли на «ты». Потому что, как вдруг явственно показалось обоим, знали друг друга давным – давно. Дальше тут же выяснилось, что Машин брат тоже воевал, только в первую чеченскую, где был тяжело ранен при штурме президентского дворца и, благодаря помощи самого Гельмута Коля, уехал долечиваться в Германию в числе других побывавших на кавказской войне русских немцев.
– За себя и за своего папу? – вновь несколько невпопад пошутил Иван. Но Маша не обиделась, а, словно предугадав что-то, спросила Ивана в свою очередь:
– А ты, видимо, тоже что-то успел сделать за своего отца?
– Вот повоевать успел, – демонстрируя обрубки трёх пальцев на правой руке, как-то устало признался Иван. – Мой отец видел войну только ребёнком, но этого оказалось для него вполне достаточным, чтобы после школы пойти в военное училище, а потом и в академию.
– А что у тебя с правым глазом, Иван? – виновато поджав губы, спросила Маша.
– У меня нет правого глаза, Мария! – впервые этим полюбившимся ещё в детстве именем назвал Машу Иван. – И черепа у меня сзади нет. Пластина там титановая стоит… Если я вдруг с кем-то невидимым разговаривать начну, или меня вдруг забьёт лихоманка, то ты не теряйся, а вот эту штуку – Иван достал из кармана пластиковый стержень – мне между зубов вставляй, чтобы я язык не откусил. Можешь даже «скорую» не вызывать, просто стой рядом и любопытных отгоняй. А то однажды мне вытрезвитель вызвали. Потом объясняться пришлось. И кошелёк, слава Богу, менты вернули. Один из наряда тоже, как твой братан, прости, успел у чеченцев кое-чему научиться. Кстати, он как там? Обратно не тянет?
– Тянет. – Отвечала, радуясь чему-то, Марья. – Только он папин сын, а я – мамина дочь. А мама была русской. Ну, не только по паспорту, а … – И она обречённо возвела руки к небу.
– Знаешь, а у меня тоже друган на войне немцем был, и фамилия подходящая – Гесс! – в тон Марье воскликнул Иван. – Только он самым заводным в части считался и анекдоты про Чапаева коллекционировал. Он сам с реки Урал, а Чапай в аккурат там утонул. Хотя врут, по-моему. Не иначе, особисты его в расход пустили!
– Чекисты, Вань! – пыталась поправить Ивана уже доверчиво прижимавшаяся к его плечу Маша.
– Вот-вот, – не спорил Иван, – они – сердешные! Лермонтов называл их «голубыми мундирами», а Белый… так просто «голубыми». Думаю, не случайно нынче это просто мужики нетрадиционной ориентации. Вот они и к Жорке Гессу нетрадиционно принюхивались, к анекдотам его. Все только смеялись, а этим мерещилось, что его Чапай на всю систему замахивается! И знаешь, я, несмотря ни на что, был тогда искренне рад, что Чапай эту систему победил!
– Странно, что немец такие анекдоты рассказывал! – определённо засомневалась Мария. – Логичнее было бы про Гитлера с Черчилем или хотя бы про Штирлица…
– Знаешь, Маша, был бы немцем, – убеждённо проговорил Иван, – на такую авантюру всех нас не подбил бы и сам бы не погиб. Думаю, что он просто обрусел или, как это по-научному, утратил национальную идентичность! А на войне это со многими происходит. Я недавно «Они сражались за Родину» Бондарчука пересматривал. Там старшина – Лапиков его ещё играет – Александром Македонским всем нам, воякам, на века нацию оформил: « А у него, Македонского, – сказал он бойцам, когда те, малообразованные, национальностью этого грека поинтересовались, – своя нация была!».
– Как у животных! – весело согласилась Мария. – У них у всех «своя нация» без разбора: кошка – собака, курица – утка, черепаха – змея… Я только, пожалуй, с рыбами дела не имела да с ракообразными, а остальных приносили кого с чем: попугая – с бельмом, лягушку агу – со сломанной лапкой, корову – с ушибленным выменем, лошадь – с десятком пчелиных укусов. И все одинаково ждали помощи и потом были одинаково благодарны. И никто не искал преимущества друг перед другом. Ты знаешь, Ваня, почему я в ветеринарный стала поступать?
– Видимо, зверей любила и вообще – всё живое? – без особого убеждения предположил Иван.
– Любила, конечно. А кто не любит? – больше самоё себя спросила Мария. – Нет, всё решилось после любопытной повести одного американца. В ней животные Земли, измученные людской жестокостью и вообще повальной глупостью, решили захватить власть на планете, тем самым предотвратив её неминуемую гибель. Была кровопролитная война с переменным успехом, но животные, благодаря гораздо большему опыту и терпению, победили. А, победив, так перенаправили вектор развития цивилизации, что на Земле вновь зазеленели леса, посвежели реки и озёра, возродились многие, казалось бы, навсегда утраченные виды, в том числе и самих людей, и даже изменился состав воздуха. Надышавшись им, люди уничтожили всё, какое только было на Земле, оружие, и все свои силы и средства бросили на развитие науки и искусства. И очень скоро они достигли звёзд и влились во вселенскую конфедерацию всего живого. Фантастика, конечно, но очень жизненная, потому что нынешний человек разумный обречён на самоуничтожение. А вместе с собой любимым он уничтожит и всё живущее на планете Земля. А, может, и не только на ней. Поэтому я решила помогать сохранению этой жизни, которую, в сущности, мы совсем ещё не знаем…
