Читать книгу: «Время животных. Три повести», страница 10

Глава четвёртая

Чтобы быть совсем кратким и предельно точным, Иван, может быть, и признался бы какому-нибудь очень близкому другу, что их отношения с Машей никак не развивались в принципе, потому что просто не начинались, а были всегда. Но такого друга близ контуженного, «сосланного» в запас гвардии-майора появиться уже не могло, ибо Афган поднял планку дружбы на такую высоту, до которой суетящимся окрест штатским мужчинам подниматься было не досуг. Поэтому Иван жил без признаний и откровений, а когда становилось знобко от накопившихся неопределённостей, пристально смотрел на себя в зеркало или клал ладонь на то место, где у него до войны был затылок. За тонкой нержавеющей пластиной привычно работал его мозг, посылая сигналы, в том числе, и дальним мирам, о которых ему грезилось в детстве. Пластина ощущалась заметно теплей, чем волосы вокруг, и он, опасаясь за перегрев, на время прекращал строить планы на будущее, погружаясь в энергосберегающие воспоминания. Так, он в очередной раз смаковал своё воспоминание о знакомстве с Машей, невольно остановившись на её немецком происхождении и особом отношении к войне и, видимо, вообще к насилию надо всем живым. Это подтверждало и приятное воспоминание о фотографиях кота Емельяна, которого Маша любила не меньше, чем раненного на войне брата. Впрочем, о брате Иван старался долго не думать, чтобы не перегревать пластину. А зачем? К примеру, за него не стал бы ходатайствовать ни немецкий канцлер, ни японский премьер, а заботы своего президента хватило только на титановую пластину вместо затылка: ни больше – ни меньше. А потом его неожиданно стала тревожить затянувшаяся пауза между приступами эпилепсии: он вдруг понял, что совершенно забыл и сам последний приступ, и хотя бы приблизительную дату его минувшего «посещения». А, может, это всё из-за Маши? – вспыхнула новая надежда. – Ну, из-за добрых, позитивных эмоций, которые после войны к нему так и не приходили! А тут всё сразу как-то разомкнулось и потекло в мир легко и свободно. И думается, и дышится, и шагается совсем не так, как до этого случайного захода в редакцию «Курьера». И очень-очень странно, почему это мы, не сговариваясь, поступили так одинаково: она не стала дачу продавать, а я – покупать? Или она, действительно, всерьёз признала нашу сделку свершившейся? И я теперь спокойно могу ездить к ней на дачу, копаться там к своему удовольствию и её пользе и… Иван почувствовал, что краснеет, и пластина явно пошла на перегрев. Когда ему кое-как удалось отключиться от воспоминаний, забулькал телефон. Ещё не сняв трубку, он невольно представил Машину улыбку и вместо обычного «Да» или, как он иногда прикалывался, «У аппарата!», приготовился сразу спросить о настрое кота Емельяна съездить развеяться на дачу. Но вместо тёплого Машиного чей-то экзальтированный, отстранённый ото всего мирского голос предложил ему неземные страсти сразу на сотне каналов нового, самого продвинутого в Городе сетевого оператора. «Надо мне, пожалуй, с любовью несколько притормозить, – сказал он себе вслух, – и для начала перевести наши отношения в спокойное компанейское русло. Был разговор насчёт дачи? Был. Я обещал подумать – прикинуть? Обещал. Посмотреть всё на месте собирались? Собирались. Вот и лады. С этого и начнём, помолившись». И он, трижды перекрестив лоб на Казанскую, вновь сел к телефону. На его «Алё!» Маша ответила «Слушаю, Иван!» и… отключилась. Он набрал её вновь, но по-прежнему шли короткие. Через десять, а потом и двадцать минут – то же самое. Наконец, ещё через час она позвонила сама. Оказалось, что Машу набрал её немецкий брат, и автоматически произошло их разъединение.

– Что-то случилось? – спросил явно встревоженный Иван.

– По всей видимости, случилось, – с плохо скрываемым волнением отвечала женщина. – Я тебе говорила, что брат Яков – папин сын? Ну, вот, кажется, у него папина болезнь. Всё, конечно, ещё перепроверят, но, скорее всего, у него пост – операционная онкология. То есть, – стала цитировать она казённый текст, – «в зоне оперативного вмешательства десятилетней давности развивается злокачественная опухоль».

– Где эта зона? – почти машинально заговорил Иван. – Куда его ранили, Маша?

– Там всё несколько сложнее, – стала неуверенно отвечать Мария. – Это не пуля и не осколок. Понимаешь, он попал на детонацию неразорвавшихся мин или ракет… не знаю, как правильней. Словом, пострадали кости, ткани брюшины и внутренние органы. Похоже, у него рак печени. Говорит, что уже давно пожелтел, но ставили гепатит, и он не хотел беспокоить. А тут сразу несколько анализов сличили, глянули в наследственность и взялись всерьёз. Сейчас ему очень дурно после процедур: набрать то он меня набрал, а говорила в основном только я. Он обещал перезвонить завтра – послезавтра, как станет лучше. Так что, пока мы можем спокойно ехать. У меня начинается очередной отпуск. А как у тебя?

– Я тоже на лето с работой завязал. Поживу на пенсию, – пытался взбодрить и отвлечь от невесёлых дум собеседницу Иван. – Давай я к тебе на своей «девятке» подскочу? Так будет быстрее и удобнее.

– Жду, Иван! – закончила разговор Мария.

Она показалась из подъезда с двумя сумками. Из одной на мир покровительственно взирали жёлто-зелёные кошачьи глазищи. Ивану показалось, что Машин кот отнёсся к нему без предубеждения. Видимо, проведена соответствующая разъяснительная работа, решил он и открыл для сумок заднюю дверку машины. Свою поклажу при этом он переложил в багажник. Обычно, по словам Маши, она добиралась до Вилюя даже на неторопком «ПАЗике» не дольше сорока минут, а тут на узком шоссе из-за очередного ямочного ремонта, неизменной при этом «железки» и гаишных разборок образовались пробки, в которых они двигались в час по чайной ложке. Томительное продвижение скрашивал Емельян, который отнёсся к Ивановой «девятке» так, словно родился на Автовазе. Он проворно перебрался с заднего сиденья к Маше на колени и завёл свою кошачью мелодию, которая странным образом создавала в Иване полную иллюзию пребывания не за тугим рулём старенькой «девятки», а на уютном домашнем диване за просмотром какой-нибудь лирической французской ленты. Порой Емельян, прервав свою мурчащую песенку, поднимался на передних лапах и пристально всматривался в какой-нибудь особо шумный встречный грузовик. Несколько раз он цапал Ивана за локоть, словно предлагая тому бросить на фиг этот долгий, малопродуктивный процесс. Так они проехали около полутора часов. На ухабистую грунтовку вдоль Вилюя у них ушло ещё полчаса, и к даче они прибыли заметно проголодавшимися и вымотанными. На одного Емельяна, похоже, потраченное без толку время подействовало скорее как взбадривающее средство, и не успели они надёжно припарковаться, как кот уже вскарабкался на крайнюю яблоню и удобно разместился в бугристой развилке. Иван усадил уставшую даму в раскладное кресло, а сам, «забыв» про электричество, принялся колдовать возле чугунной печки, потому как страшно соскучился по чаю с дымком. Впрочем, на печной плите уместился не только чайник, но и котелок, а потому оголодавшие путники сначала угостились варёной картошкой с сосисками и лишь потом принялись за ароматный костровой чай. Оглядевшись внимательней, Иван нашёл участок вполне живописным и презентабельным, а Маша несколько раз извинилась за некоторый беспорядок, в котором здесь всё пребывало после неожиданной смерти мамы.

– Она почти не болела, если не считать появившихся по зиме головокружений, – сосредоточенно вспоминала Маша. – Я несколько раз настаивала на серьёзном обследовании, но куда там? Она всё повторяла, что всегда лечилась только дачей. Дескать, такое с ней уже бывало и раньше, и всё это от малоподвижного образа жизни, спёртого воздуха, нехватки витаминов и тому подобное. И поначалу всё как будто подтвердилось. Уже после первых, ещё апрельских поездок сюда головокружения прекратились. У неё появились аппетит, сон, бодрое состояние, она увлечённо стала общаться с котом, только мне не понравился какой-то её странный настрой на воспоминания, на прожитое. На даче моя мама чаще то про семена, то про навоз с торфом, то про каких-нибудь медведок или кротов и вдруг…

– Стала вспоминать детство? – попытался угадать Иван.

– Да. По большей части, наше с братом. – Согласно кивнула Мария. – Но это бывало и раньше по какому-нибудь случайному поводу, а теперь она всякий раз приходила к заключению, что, слава Богу, мы с Яковом обеспечены, и она может обрести покой. Я однажды даже заплакала: «О каком покое ты мечтаешь, мама?! Нам так хорошо вдвоём! А Яков всё-таки далеко, и вряд ли скоро соберётся к нам». Она извинилась, замолчала, но вскоре вновь начала вспоминать: то детский сад, то школу, то, как я сломала руку, то, как мы с ней получили известие о тяжёлом ранении Якова. А потом, однажды ночью, в начале прошлой осени, она незаметно вышла из домика вот по этим ступеням, – Маша указала Ивану на красное деревянное крыльцо, – села на самую нижнюю и… умерла. Прямо тут я её и нашла рано утром. Емельян по привычке лизал её намозоленную лопатой и граблями ладонь, а у неё уже давно остановилось сердце. Больше я здесь с тех пор не ночевала. Так, ездила на пару – тройку часов в земле покопаться, побыть одной, отдохнуть от городской суеты и вот кота побаловать. Прошлой осенью здесь уродилась пропасть яблок, и все они были такие крупные, алые, сочные! Я их постоянно ела, почти механически, до ломоты в зубах и онемения губ. И это как-то помогало отвлечься, отстраниться от такой долгой совместной жизни «до», от непонятных планов на какую-то невнятную жизнь «после». Прости, Иван, но когда я тебя увидела, то меньше всего думала о тебе, как о мужчине, а тем более, о солдате. Скорее, как о добром располагающем к себе человеке, который оказался в нужное время в нужном месте. Хотя, что-то твоё во мне кольнуло, словно знак какой-то условный угадала.

– А ты не ищи мотивов там, где за тебя всё давно уже решено! – убеждённо заметил Иван. – За речкой я порой ощущал, что вот сейчас надо будить роту и срочно сниматься с якоря. И мы снимались, и бойцы, ворча от недосыпа, брели к БТРам, грузили катушки, треноги и прочие тяжёлые штуковины. А потом, через час-два после нашего ухода, точно по тому месту, где мы только что отдыхали, начинали работать духи. Сначала я тоже пытался это как-то объяснить себе, но потом бросил… по совету старших товарищей. И ты тоже бросай это безнадёжное занятие.

– Слушаюсь, старший товарищ! – весело отозвалась из кресла Маша. – Если ты вполне отдохнул, то пойдём, как в таких случаях говаривала моя влюблённая в Лермонтова мама, «окинем оком творенья Бога своего».

– Вот про Бога – это правильно, – согласился Иван, как-то незаметно успевший за короткое время привязать к себе трущегося о его яловые, стянутые на икрах сапоги общительного Емельяна. – Он всегда помогал нам сосредоточиваться на главном и избавляться от суетных вопросов. И они отправились втроём осматривать «непричёсанный» участок.

Глава пятая

Примерно через час Иван вновь усадил Машу в кресло и сообщил, что из посадок его устроили только озимый чеснок, многолетние цветы и хрен, но почва окрест великолепна, и ещё только июнь…

– Уже июнь, то есть уже наше среднерусское лето, – скептически отреагировала на бодряческий оптимизм гостя Мария. – Об эту пору уже картошка, как на дрожжах, прёт, а редиска… та вообще начинает отходить, потому что ей уже жарко и переизбыток света!

– Маша, зачем тебе изъеденный местными вредителями тощий корнеплод, если его, отборного, – полный магазин, и как минимум трёх сортов?! И редиски в городе – девать некуда! Да, и почва у тебя кислая, совершенно не под картошку! Зато посмотри, как весело кабачок лезет! Лук семейный курчавится и уже налился для салата. Я сейчас тебе укропчика с салатиком подсажу, между прочим, проросшими купил. То есть сорняк им уже не страшен! Завтра возьмём на рынке георгинов, бархатцев, петуний. И клубнику я видел, прямо цветущую продают! Успеваем, Маша! Главное, погоду обещают вполне – вполне. Посадим всё необходимое, включая тепличные помидоры и огурцы. Сегодня уже поздно, а завтра с утра – на рынок! У тебя коробки там или ящички найдутся?

– Ящиков – бурун! – легко поддалась хозяйка рабочему энтузиазму гостя. – Мы их с мамой под яблоки у грузчика выменяли… возле магазина.

– Интересно знать, что же нынче идёт в обмен на ящики? – заранее догадываясь, спросил таки Иван.

– Бутылка самогона! – торжествующе отвечала Мария.

– Надо же, не угадал! – Разочарованно развёл руки Иван. – Просто, и предположить не мог, что твоя учёная мама могла научиться гнать!..

– Это всё «крутые» девяностые. – Печально констатировала Мария. – Тогда многие этот метод выживания освоили. Самогон был самой надёжной валютой. Особенно в хозяйстве помогал: материалы для ремонта, продукты для кухни, лекарства для Якова. Да, и домик вот на даче построили не без него, и целину вспахали, и навозу с торфом привезли. И соседи наши так делали, и соседи соседей, и сам Ельцин, как его бывший охранник вспоминает, на самогон смотрел без горбачёвского предубеждения…

– Это точно! – Согласился Иван и предложил оставшийся в их распоряжении остаток дня посвятить копке, рыхлению и внесению раскисляющей почву золы, которой было нажжено за прошлый год два старых бака.

В это время на конёк дачного дома села невероятных размеров ворона и стала созерцать окрестности с видом существа, неподвластного времени. Поскольку ещё не вполне оправившаяся от маминой смерти Маша могла воспринять эту незваную гостью как дурной знак, Иван вступил с вещей птицей в понятный только им двоим разговор:

– Почему 30-го, как было условлено, не прибыли на третий объект?

– Кар-р! – отвечала ворона уклончиво.

– Но тогда первый и второй объекты придётся переводить на неполный цикл?! – С заметным испугом воскликнул Иван и даже прикрыл ладонью лицо.

– Кар – кар! – похоже, уже не соглашалась ворона.

– Вот тебе и «кар», едят тебя мухи! – перешёл на «ты» и бранную стилистику Иван. – Дуй на третий, бестолочь! Иначе сдам лапки охотоведу!

– И-ав! – пролаяла по-собачьи ворона и, решительно снявшись с конька, взяла курс в направлении ТЭЦ-3.. Мария только изумлённо моргала и, силясь что-то сказать, издавала поистине вороньи звуки. Потом она перевела дыхание и с оттенком иронии спросила:

– Похоже, янки применяют новый вид оружия, а Путин ещё не нашёл адекватного ответа?!

– Думаю, что уже нашёл. – Не согласился Иван. – Наверняка завтра по телевизору покажут… как он уверенно ведёт стаю ястребов. И они отправились в придомовой сарай за инструментами. Часа через два первой взмолилась о завершении работ Мария, панически подпрыгивая и лупя себя ладошами по голеням и выше:

– Заели, кровососы! Терпежу нету! – прокричала она жалобно в Иванову сторону.

– Что ж ты, Машенька, про средства защиты-то забываешь? – с притворным укором вопрошал Иван. – Вон у тебя, однако, в сарае и тюбик, и баллончик есть! А ты на сухую ринулась? Июнь-то – самый что ни на есть комариный месяц! Сейчас без репилентов никуда. Так, с досады, недолго и по ноге мотыгой, и по руке – лопаткой. Пойдём – ка лучше к печке чайку треснем! Там на дыму и комаров поменьше! И они, отставив от себя деревянные черенки лопат и граблей, постанывая и гримасничая с непривычки, побрели к курящейся трубе чугунной буржуйки, где их нетерпеливо поджидал, видимо, уже проголодавшийся Емельян. Подбросив в красноватый зев печки заранее наколотых берёзовых плашек, Иван поставил на плиту чайник и стал тонко резать «Краковскую» колбасу и горчичный батончик. При этом внизу на лужайке Емельян пытался в точности повторить все его движения, походя при этом на какую-то странную, фантасмагорическую кошачью пантомиму. Согласно кивнув Емельяну в знак одобрения, Иван достал из рюкзака банку ежевичного джема и опустил в бокалы двойные чайные пакетики с дольками лимона. Через минуту-другую они с удовольствием дули перед собой в блюдца и кусали аккуратные, приятно пахнущие бутерброды, а кот старательно вылизывал в миске остатки гусиного паштета. Неподалёку медленно прошлёпала крыльями тройка ворон. Одна, несколько отстав, доверительно каркнула.

– Можете следовать дальше! – выразительно поднял голову Иван. – Вы на сегодня свободны! Едва не захлебнувшаяся чаем Мария выронила бутерброд на колени, и соскочивший с него ломтик колбасы полетел в траву. Не успела она дотянуться до него, ворча на свою больную спину, как некая рыжая тень, промелькнув у неё под рукой, оставила от колбасы один только запах. При этом Емельян даже не успел ничего толком заметить.

– Вот это я понимаю… краковские колбасники! – Восторженно констатировал Иван. – До сих пор колбасу делать не разучились! Не то, что местные…

– Ты думаешь, её из Польши везли?! – саркастически усмехнулась Маша. – Как же, держи карман шире! Нынче даже местные сардельки варят в Москве.

– А местных детей где делают? – заорал перегнувшийся через забор явно нетрезвый мужик. – Я слышал, вчера очередную партию в наш роддом привезли…

– Ну, это, определённо, перебор! – отрицательно замахал руками Иван.

– Я – тоже не верю! – согласно заорал обвисший на локтях глашатай, очевидно, хозяин соседней дачи, исполин лет пятидесяти с татуированной кошачьей головой во всё плечо. – Можа, примешь со мной по этому бла…родному поводу косушку, а-а?

– Спа… асибо, друг! – отвечал в такт Иван, питавший постоянную симпатию ко всем крупным людям. – Я б… с превеликим удовольствием, да за руль ещё садиться предстоит!

– По… онял, друг! – кое-как выговорил мужик и, навзрыд икнув, с грохотом обрушился за забор. Иван поднял голову и заметил, что у пьяного соседа, между прочим, на огороде наблюдался полный порядок. Всё густо зеленело и дружно тянулось к свету. А самогон он гнал прямо на улице, благо наказывать за этот промысел перестали, а потому над садовыми товариществами плыл расслабляющий дух сивушной прели, и к вечеру то здесь, то там вспыхивали стихийные «дни рождения», «годины», «крестины» и даже «отпевания» обречённых на погибель врагов и завистников. Последних, как успел заметить Иван за свою уже весьма долгую жизнь, у русского и в особенности пьющего человека было, как грибов после дождя. Завидовали дому, урожаю, инвентарю, машине, жене или наоборот … отсутствию таковой и даже мозгам завидовали, если человек умел ими пользоваться, а не изводил членов садового товарищества доносами об отсутствии у них надлежащих приборов учёта электричества.

– Его Колей зовут, – несколько виновато проговорила Мария. – В прошлом году не раз помогал нам с мамой по хозяйству, у него золотые руки и он, хоть и выпивоха, но совсем не жлоб, как многие окрест. И животных очень любит. У него и кролики временами появляются, и куры всё прошлое лето по грядкам гуляли, и кошка сибирская. Он говорит, что и козу бы завёл, только зимой девать её некуда… Кстати, колбасу слямзила его рыжая Бикса. Емельян бы её наверняка вычислил, да стерилизовали мы его с мамой, чтобы в квартире углов не метил. С котами он ещё дерётся, а кошек для него как бы и нет вовсе. Вот Бикса и наглеет.

– И имя… кличка у неё для этого подходящая, – криво усмехнулся Иван.

– Правда? – встрепенулась Маша. – А что это за имя? Я хоть и ветеринар, но ни разу такого не слышала, а Колю спросить не удосужилась.

– Не знаешь, он сидел? – потянувшись за кочергой, сосредоточенно спросил Иван.

– Рассказывал, что сидел, но давно, – отвечала уже перешедшая с чая на яблоки Маша. – Он, кстати, как-то маме признался, что и животных там, на зоне, решил завести.

– Я так и думал, – как-то устало заметил Иван. – А бикса – это… девушка в общем весёлая. Мой друг детства сел по малолетке, а, вернувшись, всех дворовых девчонок так называл. А они и не обижались, потому что слово не бранное, а скорее указывает на модную одежду и дорогую косметику. Ну, а там, за колючкой, все молодые женщины, которых изредка удаётся увидеть, кажутся биксами. Вот он кошку так и назвал. В это время Коля уже добрался до своего участка и махал им оттуда невесть как оказавшемся у него флагом Великобритании. Причём, из открытых окон его бревенчатого дома явственно слышалось торжественное «Боже, храни королеву!». Как мирной Колиной соседке, решил про себя Иван, надо будет обязательно подарить Маше флаг либо Австралии, либо Новой Зеландии.

А потом Мария боролась с пылью на стенах и окнах дома, а Иван драил полы и укреплял расшатанное крыльцо. Временами он ощущал над собой её учащённое, казавшееся ему горячим дыхание и понимал, что поднимись он к ней сейчас, обними за плечи, и она послушно опустится с ним на широкий диван. Но впервые он почувствовал в груди это сладкое чувство манящей перспективы и не захотел его вдруг… вот так быстро терять. «Успею, – думал он, насухо отжимая какой-то обесцвеченный старый халат, выданный ему Марией под уборку, – вот уберёмся, обрызгаемся этой «Тайгой», побродим по опушке, поцелуемся, наконец… Просто поцелуемся, словно впервые, и скажем что-нибудь очень хорошее друг другу…».

Но до опушки они этим вечером не добрались, поскольку ни прошло и получаса, как над Вилюем громыхнула незаметно подступившая из «гнилого угла» гроза. В домике сразу сделалось темно и неуютно, хоть и пахло в нём теперь порядком и чистотой. Мария, обречённо склонив голову, щёлкнула рубильником и проговорила скорее для себя, чем для Ивана:

– Мама в грозу всегда так делала… после одного случая. Лет пять назад молния ударила в столб под окнами, и в доме сгорела проводка. Говорят, повезло, что от неё не занялся дом. А я думаю, что она больше не о доме, а о наших с ней жизнях беспокоилась. Мы тогда с ней так хорошо жили!

– А потом? – усаживая Марию за стол, по инерции спросил Иван.

– А потом я встретила Сашу, – устало проговорила Мария. – Маме он сразу не понравился, но отговаривать меня не выходить за него она не стала… из деликатности. Знаешь, она иногда мешает родителям оказывать своим любимым чадам поистине неоценимую помощь!

– Думаю, что знаю. – Согласился Иван. – Отцу тоже следовало быть со мной пожёстче, но ему мешали погоны, которые предполагали постоянную жёсткость с подчинёнными. Поэтому на мне он… отдыхал что ли?

В это время сверкнуло так, что Маша заслонила лицо ладонью, а Емельян с истерическим воплем забился под диван. Иван инстинктивно стал задёргивать окно полотняной занавеской, которой вряд ли можно было отгородиться от столь ослепительно белого света. Треск грома последовал буквально за стеной, куда, по всей видимости, и пришёлся удар стихийного электричества. И тут же полило так, что пока Мария закрывала форточку, кухонный стол перед ними набряк дождевой водою и даже несколькими бусинами града.

– Вот видишь?! – С некоторой тревогой в голосе воскликнул Иван. – И ладно, что у тебя свежей зелени нет. А вот у пьяненького соседа твоего этот град наделает бед, если всерьёз разойдётся. Но соседу Коле явно повезло: гроза ушла столь же внезапно, как и упала на округу.

– А вот теперь и на опушку можно! – Весело засуетилась на кухне Мария. – Ужасно люблю дышать лесом после грозы! И они, набросив на плечи старые дождевики, выскочили на крыльцо, чтобы потом скатиться с него прямо на мокрую, устланную сосновыми иглами лужайку. Кот семенил следом, обиженно мяукая и опасливо огибая небольшие лужицы и мокрые сучья, сорванные с деревьев первыми грозовыми минутами.