Читать книгу: «Ложь», страница 2
– Я – нет. А насчет тебя не уверен.
Я вздрогнула.
Он не осмелиться меня заставлять… Это слишком, даже для него.
– Что ты хочешь этим сказать?
Шон достал из капсулы несколько таблеток, положил на ладонь и протянул мне.
– Ты выпьешь их.
Его выражение лица стало серьезным, а взгляд – жестоким. Боль за боль. Это то, как мы жили все эти годы…
– Это статья, Уайт, – предупредительным тоном произнесла я, но не сдвинулась с места.
– Мне плевать. Если ты не сделаешь это сама, я заставлю тебя.
Я сделала попытку встать с кресла, но Шон толкнул меня обратно. Он смотрел на меня, как палач на жертву, осознавая то, что делает и наслаждаясь процессом.
– Ты переходишь границы! – со злостью крикнула я ему в лицо.
– Понимаешь ли, Шелден, – он цинично усмехнулся, – Нет никаких границ. Для нас с тобой их просто не существует.
Я не хочу вспоминать, каким образом… грубой силой… уловками… он заставил меня выпить эти таблетки.
В тот момент, когда я поняла, что в мой организм проникает губительный яд, меня охватила паника, затем безудержная злость. Шон разбивал меня на кусочки, уничтожал морально, убивал физически… Люди не обращаются с животными так, как он обращается со мной.
Внутри все кипело, я не могла это контролировать. Мне казалось, что если бы у меня в руках оказался пистолет, я, не задумываясь, нажала бы на курок… Я готова была кинуться на Шона с кулаками, вцепиться ему в волосы, бросить в него тяжелый предмет, но в этот момент почувствовала кисловатый привкус во рту…
Я застыла, просто не в состоянии сдвинуться с места и тем более что-либо произнести.
Это не наркотик.
Не возможно передать, какое облегчение я испытала в тот момент и, в то же время, насколько сильно была поражена.
Шон наблюдал за мной, не произнося ни слова. Он внимательно смотрел мне в глаза, явно получая удовольствие от моих мучений.
Сердце билось, как бешеное, адреналин в крови зашкаливал, но в то же время я была истощена эмоционально.
– Ну как?– спросил Шон, – Аскорбинка с лимонным вкусом. Ммм.. я обожал их в детстве.
Он откровенно издевался надо мной.
Я была на грани истерики, но мой мучитель ни за что не должен был об этом знать, ведь тогда бы он понял, что снова достиг своей цели.
Шон не считался с моим мнением, моими чувствами, говорил все, что взбредет в голову, делал то, что ему хотелось в данный момент. Он не уважал меня, как человека, унижал и играл на чувствах всеми возможными способами. Иногда мне казалось, что его цель – переступить свой прошлый рекорд по шкале причиненной мне боли.
Я научилась выживать в нашем с ним мире: скрывать чувства, давать отпор, бить словами: его же оружием. Звучит безумно, но иногда мне это нравилось. Я играла по его правилам и, порой, выигрывала. Меня прельщала не столько моя победа, сколько его поражение.
И в тот момент я была на перепутье. За все время нашего с ним общения я поняла одно: не нужно подавлять эмоции, лишь направлять их в нужное русло…
Я засмеялась, чем вызвала у Уайта недоумение. Смех был звонкий, и даже почти истеричный, граничащий со слезами, но подействовал так, как и должен был. Шон явно не ожидал от меня такой реакции.
– Я почти поверила, что ты сможешь сделать это на самом деле, – произнесла я.
Провокация. В иной раз она могла бы мне очень дорого обойтись.
Он сел на подлокотник моего кресла, взял в руки чай, который я заваривала себе, отпил глоток. Его взгляд был направлен куда-то в сторону: холодный, и в то же время чуть напряженный. В такие моменты мне казалось, что он безмолвно спорит сам с собой.
– Один ноль в мою пользу, – сказала я.
Иногда мы произносили это вслух. Наверное, выглядит очень странно. Но отражает действительность.
В этот момент Шон посмотрел на меня уже совершенно другим взглядом: исчезла агрессия и совершенно нечеловеческая жестокость, пылающая в нем лишь несколько минут назад.
Уайт поправил измятый воротник моей блузки, аккуратно убрал прядь волос с моего лица… эти действия из серии «удиви меня», полностью лишенные смысла, были неким завершением раунда. Он будто говорил этим: «на сегодня с тебя хватит». Я была для него боксерской грушей. Накопились эмоции – выплеснул их. Говорят, что с человеком обращаются так, как он позволяет это делать. Неужели я была сама виновата в том, что происходило?
– Руки убери, – жестко сказала я.
Его пальцы замерли на моей щеке.
Почему в этот момент я готова была расплакаться? В полной мере ощущая безысходность своего положения…
Я резко встала с кресла, не желая такой близости, страшась ее, как животные – огня.
– Не прикасайся, – предупредительным тоном произнесла я снова.
– Тебе это противно? – спросил Шон, пристально глядя мне в глаза.
В каждом его действии, в каждом слове был какой-то подвох, скрытый смысл. Он проверял меня и изучал, словно подопытную мышь.
– Ты себе не представляешь насколько, – соврала я.
На самом деле это был страх, и даже что-то большее. Я не могла мыслить адекватно, находясь рядом с ним, все будто уходило на второй план. Как и всегда, когда человек чувствует опасность.
Через несколько секунд из прихожей послышался знакомый звонкий голос: в дом вошла Ева и ее родители. Я с облегчением выдохнула… этот бой был закончен.
Тогда я думала, что умею контролировать эмоции.
И только сейчас я понимаю, что Шон прекрасно осознает, насколько больно сделал мне в тот злосчастный день. Он научился читать мои чувства и видеть истинное лицо под маской. В этом его огромное преимущество.
– Тебе что-то нужно, Уайт? – раздается голос за моей спиной.
Макс. При нем Шон ведет себя более сдержанно, то ли из солидарности к нему, то ли из-за неохоты нарываться на ненужные проблемы, хотя и не скрывает свое пренебрежительное отношение ко мне.
Я беру Макса под руку, кладу голову на его плечо. В его присутствии я чувствую себя защищенной. Не нужно сохранять стойкость, уклоняться от словесных ударов, чувствовать угрозу каждую секунду… Лишь спокойствие и определенность.
Уайт бросает на нас последний холодный взгляд и уходит.
– Все нормально, – отвечаю я на еще не заданный вопрос.
Негодование и настороженность с уходом Шона испаряются, на смену им приходит опустошенность и воспоминания, наполненные болью. Воспоминания о Ней. И я готова кричать вслед Уайту, молить, чтобы он остался, и заставлял меня снова испытывать страх, ярость, да все, что угодно! Чтобы я не смогла остаться наедине со своими мыслями…
– Элиз! – я слышу голос где-то совсем близко.
Кто-то кладет руку мне на плечо.
Я вздрагиваю, оглядываюсь.
Напротив меня стоит Хлоя с покрасневшими глазами, Макс хлопает меня по плечу.
– Элизабет! – повторяет Брендон, – Тебя зовет Лесса.
Я оставляю друзей и иду к родителям Евы.
Лесса выглядит постаревшей на много лет: с измученным лицом и неопрятными волосами, выглядывающими из черной повязки; Рей, всегда жизнерадостный и веселый, сейчас смотрит куда-то вдаль, с отсутствующим видом и плотно сжатыми в тонкую линию губами.
Я не произношу ни слова, ведь этого и не требуется. Глядя на безутешных родителей моей лучшей подруги, к глазам снова подступают слезы, а сердце щемит от боли. Какого это – хоронить дочь?
На землю снова начинают капать капельки дождя…
Губы Лессы начинают дрожать, я делаю шаг вперед и заключаю женщину, которая стала мне родной за все эти годы, в теплые объятия. Это все, что я могу сейчас сделать…
Слушать шум ветра, вдыхать аромат сырости и безысходности, разделяя свою боль с тем, кому пришлось во много раз тяжелее… слезы смывает дождь, уголки дрожащих губ приподнимаются в улыбке скорби.
Когда мы отстраняемся друг от друга, Рей тяжело вздыхает и произносит:
– Возможно, в комнате Евы есть что-то, принадлежащее тебе или то, что ты хочешь оставить на память. Приходи в любое время.
Сначала я хочу отказаться, но, немного подумав, соглашаюсь. Действительно, там есть то, что мне необходимо увидеть. И тогда, возможно, я отвечу на свои вопросы.
– Завтра утром, – хрипло отвечаю я, – Думаю, я смогу прийти завтра утром. Спасибо…
Лесса достает из кармана ключ и протягивает мне.
– На случай, если нас не окажется дома. Возможно… на несколько дней мы уедем в домик у подножья горы.
Отчаяние в глазах этой бедной женщины заставляет меня содрогнуться и вызывает тревогу.
Выкинуть из мыслей? Не выйдет. От воспоминаний и боли не убежишь. Возможно, время залечит раны… но не скоро. И лишь поверхностно. А душа так и останется на всю жизнь искалеченной.
Глава 2
– Мам, я сегодня останусь ночевать у Хлои.
Молчание в трубке. Тяжелый вздох.
– Ладно. Хорошо. Позвони мне завтра утром.
Ничего не ответив, я кладу трубку и перевожу взгляд на Макса. Я не первый раз остаюсь ночевать в квартире своего парня, не считая нужным ставить в известность об этом мать. Понимаю, кому-то это покажется неправильным, кому-то, кто доверяет родителям, советуется с ними и в трудные моменты находит утешение и поддержку. Боюсь, у меня другая ситуация. Макс и Ева – самые близкие для меня люди, с которыми можно не только хорошо провести время, но и найти опору, когда это необходимо. После ссор с мамой я, бывало, незаметно уходила из дома через окно спальни и ночевала у Евы.
С одиннадцати лет я проделывала этот трюк: запирала дверь спальни, вылезала на улицу через окно второго этажа и часами бродила по парку, находящемуся как раз недалеко от дома.
– Тебе плевать на меня! – кричала я матери, – Для тебя работа важнее, чем дочь! Мы не видимся неделями и ты считаешь это нормальным…
Я захлебывалась слезами, а мама стояла напротив и смотрела на меня усталыми невидящими глазами. Она считала меня капризным, вечно чего-то требующим ребенком. Иногда мне даже казалось, что я не нужна ей вовсе.
Высказав все, что хотела, и даже не слушая ее оправдания, я вбежала в свою комнату, хлопнула дверью и, рыдая, упала на кровать.
Как я завидовала тем детям, которые ходили с родителями в кино, в парк, ели вместе мороженное, делились с ними секретами. Мне становилось грустно, когда я смотрела на отношения между Евой и Лессой. Мы с мамой никогда не говорили откровенно, по душам, я не рассказывала ей о том, какой мальчик мне нравится, а она не предупреждала о причудах наступающего подросткового возраста. Обеспечивала меня деньгами и только. Но мне было нужно вовсе не это. Мне просто нужна была мама.
Подул ветер, развивая шторы, по телу пробежался легкий холодок. Была уже середина осени, и с каждым днем все больше чувствовалось приближение зимы: ее легкие касания.
Я встала с кровати, подошла к окну и, по обыкновению, посмотрела вниз: на стене дома были каменные выступы, по которым легко было спуститься и забраться обратно в комнату. Высота была довольно значительной, но почему– то в тот момент я не боялась упасть и сломать себе что-нибудь. К тому же, я с пяти лет занималась танцами и акробатикой, и поэтому была не прочь поэкспериментировать и проверить себя на прочность.
Не долго думая, я залезла на подоконник, затем поставила ногу на первый выступ. Через несколько секунд я оказалась внизу, а в скором времени уже за забором.
Я побежала в парк, который находился в квартале от дома. Что там делать маленькой девочке в одиннадцать часов вечера? И, еще более значимый вопрос: безопасно ли ей там находиться? Об этом я тогда не задумывалась.
Я брела по узкой дорожке, ведущей к цветочному саду, слышала смех еще бодрствующей молодежи где-то вдали, и смотрела на появляющиеся на небе звезды. Я ощущала легкую прохладу – на мне было лишь тонкое шелковое платье и кеды, оказавшиеся первыми в моем поле зрения, пальто я не надела, было совсем не до него. От порывов ветра по телу пробегала дрожь, но я не хотела возвращаться домой: лучше уж мерзнуть. Я действительно готова была провести здесь всю ночь.
– Кто у нас здесь ходит так поздно и совсем один? – послышалось за спиной.
Я медленно обернулась.
В нескольких метрах от меня стояла компания мальчиков, им всем было лет по четырнадцать – шестнадцать, с наглым насмешливым взглядом и сигаретами в руках. Я находилась в том состоянии, когда внутри кипят эмоции, умоляя выпустить их наружу, а такие понятия, как правила приличия и инстинкт самосохранения, напрочь выходят из головы.
– Назвать имя и фамилию? Уверяю, я обязательно дала бы паспортные данные, если бы у меня был паспорт, – резко произнесла я.
– Ого, помимо симпатичного платьица у нее еще есть характер.
– Сочту за комплимент, – бросила я.
Парни стали хитро переглядываться.
Было темно и я не сразу разглядела среди них знакомое лицо. К моему удивлению, Шон молча смотрел на меня и ловко вертел в руках зажженную сигарету.
– Маленькой девочке нельзя гулять ночью одной, – сказал темноволосый парень в рваных джинсах, – Пошли с нами, а я не дам тебя в обиду.
Я фыркнула:
– Я себя тоже.
В этот момент я поняла, что они меня постепенно окружают и не собираются выпускать из этого круга…
– Пропусти! – со злостью сказала я, толкая одного из шайки, загораживающего мне путь.
– А то что? Пожалуешься мамочке? – наклонившись ко мне, спросил он.
– Испробую новый прием карате, придуманный мною лично, – сказала я.
Сзади послышался низкий прерывистый смех.
– Максимум, что ты можешь – это помахать помпонами, но, увы, сейчас у тебя и такой возможности нет.
Я понимала, что это правда. Боевыми искусствами я никогда не занималась и к карате никакого отношения не имела. Я не знала, что делать, только унижаться точно не собиралась.
– Компания из шести шестнадцатилетних парней окружили одиннадцатилетнюю девочку и доказывают свое превосходство в физической силе… ну что, сильно помогает поднять самооценку? – я подняла глаза и посмотрела на каждого из них.
– Ты бы закрыла свой ядовитый ротик, – посоветовал один из них, – если бы ты не стала дерзить, то уже давным давно шла бы своей дорогой.
– А сейчас? – я понимала, что лучше последовать его совету, но не могла.
Под сарказмом и язвительностью я прятала свой страх, иначе он бы взял надо мной верх.
– Выполнишь задание – катись на все четыре стороны. Если нет, пеняй на себя.
Задание? Я боялась и представить, что они придумают.
– А если я сообщу об этом полиции?
– Мой папаша в управлении, – с улыбкой на губах сказал брюнет.
Я тянула время, надеясь на то, что сюда кто-нибудь придет и прогонит хулиганов, но умом понимала, что в такое время суток шанс на это совсем ничтожный. К глазам подступали слезы, внутри образовывалось пугающее чувство безысходности.
Хорошо. Пусть все это скорее закончиться.
– Рада за него, – уже менее уверенно ответила я, и, выдержав короткую паузу, добавила: – Я не собираюсь выполнять ваши задания.
Внезапно я почувствовала резкую боль – кто-то сзади сильно дернул меня за волосы, заставив сесть на колени. Из моих губ невольно вырвался тихий жалобный стон.
– Руки убери, – впервые за этот вечер я услышала этот голос, – я с ней сам разберусь.
Сердце еще сильнее забилось о грудь: возможно, теперь мне нужно было бояться еще сильнее. Из благородных побуждений Шон никогда ничего для меня не делал.
Обидчик ослабил хватку, а затем отпустил меня. Через несколько секунд подростки ушли, остался только один он. Для меня всегда оставалось загадкой, как четырнадцатилетний мальчик может быть лидером среди старших ребят. Но, несомненно, это было так.
Я поднялась на ноги, откинула волосы назад и направила взгляд на Шона. Какие у него были намерения? Что он придумает на этот раз?
Несколько секунд мы пристально смотрели друг на друга: я – исподлобья, он – сверху вниз.
– Какого черта ты тут делаешь? – наконец заговорил он.
– Не твое дело, – огрызнулась я.
– Ты не забыла, благодаря кому осталась без синяков?
Я через силу усмехнулась.
– Так вы избиваете шестиклассниц?
Я понимала, что сама виновата в том, что произошло: от таких компаний нужно держаться подальше и не приближаться ближе десяти метров, ну а если уж угораздило столкнуться с ними – не дерзить. Для таких, как они, закон – не указ, а нравственность – детские сказки. Я поступила очень опрометчиво. Только я не могла понять одного – почему Уайт не дал им сделать мне больно. Хотя сам делал это и не однократно.
Порыв ветра заставил меня содрогнуться и скрестить руки на груди. Шон пробежался по мне взглядом и зачем-то снял с себя кожаную куртку. Не передать словами, насколько я была удивлена, когда он подошел ко мне ближе и накинул ее на мои плечи.
– Не смотри на меня такими круглыми глазами. За тобой выполнение задания, – произнес Шон.
Я тут же изменила выражение лица и хотела возразить, но он не дал мне вставить слово.
– Ты ведь не пойдешь домой, верно? Даже не сомневаюсь в этом. Поэтому переночуешь в комнате Евы.
Я ошарашено на него посмотрела, не произнося ни слова, потому что просто не знала, что сказать. Настолько странно было слышать это от него. Он всегда толкал меня вниз, а в тот момент подал руку… В этом должен был быть какой-то подвох, его просто не могло не быть, но только я не могла понять, в чем он заключается.
– А что, если я хочу переночевать здесь, в парке? – упрямо спросила я, пытаясь не выдать своего смятения.
– А ты хочешь? – он пробежался по мне взглядом.
Да, мне было холодно, я была в легком, теперь еще и грязном платье, замерзшая, напуганная и все еще злая на мать. Хочу ли я остаться здесь?
– Нет. Но от тебя я подачек не приму.
Голос дрожал: за меня говорила гордость, даже страх, я боялась ошибиться, снова попасться в ловушку, прекрасно понимая, что из этого может выйти. Я чувствовала, что Шон был искренен, что по каким-то причинам он не мог позволить себе оставить меня в такой ситуации, но разум отказывался это принимать. Опасаться его, избегать, отвечать грубостью – защитной реакцией на боль – это стало моими инстинктами. Я не верила, что Уайт был способен на сочувствие. Это просто очередная жестокая игра, придуманная им…
– Понимаешь ли, – его усталый взгляд выражал полное безразличие, – Если ты наткнешься на маньяка и он с тобой что-нибудь сделает, мне будет жалко Еву. Она, дурочка, любит тебя.
Я поняла смысл, который Шон вложил в эту фразу. Ему совсем не хотелось, чтобы я увидела в нем что-то хорошее или считала, что ему не безразлична моя жизнь.
Вполне очевидно, он догадался о моей ссоре с матерью: что еще заставило бы меня прогуливаться по парку в легком домашнем платье ночью? Но по какой-то причине Шон не мог бросить меня здесь. Никогда бы не подумала, что в этом жестоком мальчике есть хоть капля человечности…
У меня не было выбора: ночевать в парке действительно не хотелось, поэтому я пошла с Уайтом. Всю дорогу мы молчали, он держал руки в карманах, о чем-то задумавшись, и изредка поглядывал на меня. Было так непривычно находиться рядом с ним, не испытывая страх или неприязнь. И чувствовать запах такого знакомого парфюма, которым пахла его куртка… Как же это было странно.
Как оказалось, Ева еще не спала, она любовалась звездами, сидя на качелях во внутреннем дворе дома.
Увидев меня, она спрыгнула на траву, удивленно на меня посмотрела, вернее, на куртку, которая была на мне надета, а затем на Шона.
– Что-то случилось? – встревоженно спросила она.
Светлые локоны девочки развивались по ветру, выразительный взгляд был направлен на меня.
– Ничего не обычного, – ответила я, – Просто очередной скандал с мамочкой.
Губы Евы сжались в тонкую линию, она подошла и молча обняла меня. В такие моменты мне становилось легче. Она понимала меня, как никто другой, и всегда знала, как успокоить меня и даже поднять мне настроение в такие моменты.
Ее родители были совсем не против того, чтобы я осталась на ночь, и у них даже не возникло вопроса, предупредила ли я об этом маму: им просто не пришло в голову, что я могу этого не сделать.
А я понимала, что мама не заметит мое исчезновение, поэтому сообщать ей о своем местонахождении не собиралась.
– Позвони ей, пожалуйста! – умоляла меня Ева, – Она будет очень сильно переживать, если заметит, что тебя нет дома.
Милосердие и сопереживание людям подруги меня всегда поражало и восхищало, она частенько выступала в роли моей совести, но я не всегда была с ней согласна.
– Я не буду этого делать. Хочешь, я уйду, только звонить не буду, – говорила во мне обида и злость.
Умом же я понимала, что поступать так с матерью нельзя, какими бы плохими не были наши отношения.
– Правильно. Зачем? Твоя мама уже знает, где ты.
Я с яростью посмотрела на Шона, который, оказывается, какое-то время стоял в дверях и слушал наш разговор.
– Я только что позвонил ей, – на его губах играла нахальная улыбка.
– Ты… что? – я вскочила с кровати и подошла к нему вплотную.
Я терпеть не могла, когда кто-то вмешивался в мою личную жизнь и была ужасно зла на Шона, в первую очередь потому что он сделал это совсем не ради того, чтобы обезопасить мою маму от сердечного приступа.
– А твои родители знают о том, с кем ты ошиваешься по ночам? – ехидно спросила я, стреляя глазами.
Он дернул бровями и равнодушно ответил:
– Конечно. Они не против.
– Не ври, – прозвучал сзади звучный голос Евы, – Папа даже запирал его на ночь в гардеробной, поставив там раскладушку, потому что в других комнатах есть окна, через любое из которых он может вылезти на улицу!
– И именно в этот момент, сестренка, я понял, что у меня клаустрофобия.
В моих мыслях уже возникла эта картина: Уайт истерично колотит дверь кулаками, а у любящих родителей не остается иного выбора, кроме как выпустить его из замкнутого пространства, хоть они и понимают, что это, скорее всего, притворство.
Мне становиться жаль Лессу и Рея: каким бы сильным характером не обладал отец, он не может справиться со своим непутевым сыном.
– Дурачок, – вздохнула Ева.
С ним никто не может справиться: ни родители, ни учителя, ни полицейский участок.
Я все еще была зла на него за звонок, но в то же время благодарна за то, что он спас меня от хулиганов, которых, к слову, возглавляет, и привел сюда. Зачем? Не имею понятия. Я действительно не ожидала такого… может в этом заключался весь смысл?
В тот вечер Ева заставила меня пообещать, что если я снова сбегу из дома, то прямиком к ней.
– Может, ты уже расскажешь ей обо всем? – спросил Макс.
– А зачем? Ей нет до этого никакого дела.
Макс познакомил меня со своими родителями в день соревнований по футболу. Они оказались очень хорошими людьми, и, еще до того, как узнали, что я встречаюсь с их сыном, восхищались танцевальными способностями «девушки из группы поддержки, которая стоит в середине первого ряда чирлидерш».
Мою маму Макс ни разу не видел, а она, в свою очередь, даже не догадывается о том, что у меня есть парень.
– Она ведь хочет наладить с тобой отношения.
Я пожимаю плечами.
– Раньше нужно было думать об этом. И вообще, я не верю в ее искренность.
Макс пытается отвлечь меня; я вижу – его пугает моя отстраненность. Но навязчивые мысли лезут в голову, и я не могу от них избавиться… Я всего лишь подыгрываю ему: делаю вид, что все в порядке и мы можем говорить о таких обыденных вещах. Но это всего лишь самообман. Мы оба понимаем это.
В квартире Макса я была уже не раз: темные и пастельные оттенки, фирменная мебель из красного дерева, запах свежести и мускуса… В царящей здесь атмосфере уюта и тепла мне намного комфортнее, чем в своем собственном доме, где холод и равнодушие почти осязаемы.
– Лазанья? – спрашивает Макс.
Обычно такими вечерами мы готовим вместе: блюда из макарон, бутерброды с арахисовым маслом, мясо под овощами. Но сейчас… как я могу делать что-то обыденное, зная, что не смогу поговорить с Евой перед сном, как это было на протяжении десяти лет, покататься на роликах в парке, посмеяться над понятными лишь нам шутками, или просто увидеть ее!
Я больно кусаю губу, чтобы остановить подступающие к глазам слезы.
Макс берет меня за руку, затем притягивает к себе, и, уткнувшись щекой в его сильную грудь, я уже не могу сдерживать эмоции.
– Я могла это предотвратить! – тяжело дыша, произношу я, – Я могла!.. И в тот день… я должна была быть рядом. Я должна была знать…
– Нет, если только ты не ясновидящая, – отвечает Макс, – Не глупи, Элиз!
Я выбираюсь из его объятий, пристально смотрю в глаза.
Он пытается успокоить меня, как всегда успокаивают родственников погибших, но я не хочу этого. Я не ищу оправданий.
– В то время, как она умирала, я смеялась и пила мартини на другом конце города. Ты понимаешь это!? – мой голос срывается на крик, – Я ненавижу себя, ненавижу!
Отчаяние и злость завладевают моим сознанием, я не могу остановиться: кричу сквозь слезы, хотя никогда до этого я не позволяла себе плакать при людях… Выплескиваю все эмоции, накопившиеся внутри.
– Лиз! Элизабет! – Макс кладет ладони на мои плечи и пристально смотрит мне в глаза, прерывая поток бездумно слетающих с губ слов, – Я не понимаю, о чем ты. Что было в тот день?
Я замираю. Я чувствую: что-то изменилось, огонь внутри погас, эмоции иссякли. Ничего не изменить, бессмысленно обвинять в случившемся себя или кого-либо другого. Я даже рада, что разум наконец взял вверх над моими чувства.
Макс смотрит на меня с ожиданием.
– Ты прав, – я качаю головой, – Прости.
В его взгляде теплота и легкая грусть. Он снова каким-то образом сумел охладить мой пыл. Ева говорила, что мы идеально подходим друг другу, потому что полные противоположности.
«Макс – спокойный, рассудительный и добродушный, хотя за словом в карман не полезет, а ты – вспыльчивая, безбашенная и слишком эмоциональная. А еще он имеет уникальную способность: тушить твой огонь, только не внутри, а снаружи, когда пламя начинает сжигать тебя. Знаешь… только не смейся! Мне кажется, люди делятся на три группы, а вернее, их внутреннее состояние: источающие огонь, способные его укротить и все остальные – большинство. Когда взаимодействуют два человека из первой группы, соединяются два сильнейших энергетических разряда, и это приводит к взрыву эмоций, пожару! И мне кажется, это слияние поразительно… сильно… безумно… прекрасно: подобно красочному фейерверку. Но оно, к сожалению, не может длится долго. Иначе один элемент поглотит другой… а если нет, энергия в каждом из них будет постепенно угасать, и они уничтожат друг друга… Красиво и печально.» – Ева рассказывала это с таким воодушевлением и трепетным восторгом, что мне передалось ее состояние. В сознании возникали образы: элемент – осязаемый поток энергии, воспламеняется и тут же затухает, словно обданный водой, попав под светло-голубой ледяной купол, но внутри него все так же пульсирует отчаянная огненная жилка. А потом появляется второй элемент – такой же искрящий, способный создать пожар, но не потушить его. Что будет, если они соприкоснуться? Огонь станет неуправляемым, превратится в бесконечное пламя, и поглотит их.
«Лиззи? Ведь это зрелище происходит на моих глазах! Два неукрощенных огненных элемента – это ты и Шон.»
Кто-нибудь мог бы сказать: «возможно, в реальной жизни и есть место чему-то подобному, но объясняется это лишь складом характера людей.» А я стала видеть естественные взаимоотношения людей в ином свете, как видит их Она.
Макс все еще стоит напротив меня, в его взгляде мелькает тревога.
– Элизабет, ты пугаешь меня! – в смятении произносит он, – Несколько минут назад ты рыдала, кричала, что ненавидишь себя, а сейчас молчишь и смотришь в пространство невидящими глазами, будто находишься где-то очень далеко отсюда.
Меня никогда нельзя было назвать уравновешенным человеком: мое настроение и стиль поведения меняются чаще, чем что-либо другое, и мама считает это плохой чертой. Еще она говорит, что у меня очень тяжелый характер. Возможно, так и есть, но разве это имеет сейчас какое-либо значение? Да и к тому же, я не хочу, чтобы моя жизнь была схожа с ее жизнью, и стоит ли тогда прислушиваться к ее советам и следовать ее принципам?
– Ты спрашиваешь, каким был тот день, – произношу я, – для меня – замечательным. И именно из-за этого таким ужасным.
Я не знаю, как описать ему это чувство. Но если провести параллель… Я испытывала бурю положительных эмоций, а Она задыхалась от боли в полном одиночестве.
Это была суббота – мой заслуженный выходной. В пятницу у нас была репетиция до девяти часов, ведь ровно через месяц состоится третий и он же последний этап соревнования по чирлидингу – я пришла домой на полусогнутых ногах, сразу упала на кровать и заснула.
Проснувшись утром в восемь, я сделала зарядку, позавтракала и вышла на веранду. Мамы как всегда не было дома, но в тот момент я была этому рада – в последнее время она стала донимать меня чрезмерной опекой, пытаясь сгладить вину за все прошедшие годы, не понимая, что теперь мне это совсем не нужно.
Я наслаждалась тишиной и спокойствием, вдыхая прохладный октябрьский воздух, с благоговением думая о предстоящих событиях дня.
В тот день должно было состояться первое официальное свидание Евы и Брендона и я очень хотела помочь ей выбрать одежду, прическу и макияж, по нашей старой традиции, но… мне нужно было быть в другом месте – на уличных гонках, с Брендоном. Они проводятся за городом на заброшенной автостраде каждые выходные. Победителю этапа выдается кругленькая сумма, а зрители могут неплохо заработать на ставках. Зачем Брендон участвует в этом, ведь его отец – очень состоятельный бизнесмен? Но все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Родители Брендона развились, когда их ребенку было шесть месяцев, и через какое-то время Каролина вышла замуж за обеспеченного человека. Брендон не хочет зависеть от властолюбивого отчима. И это правильно. Да, пожалуй, зарабатывать деньги незаконно, рискуя своей жизнью, ведь гонки – очень опасное развлечение, не лучший вариант, но выбор здесь совсем не большой.
Шон тоже регулярно принимает участие в этих соревнованиях и прослыл одним из самых сильных гонщиков. Только ему не нужны деньги, он делает это ради удовольствия, адреналина. Я всегда считала Уайта больным на голову, но, порой, его поступки просто поражают.
Я чуть не рассмеялась своим мыслям.
Поражаюсь его поступкам! А сама то? Что я отвечаю на вопрос: «Зачем тебе, красивой хрупкой девушке-танцовщице принимать участие в жестоких незаконных уличных гонках»? Хочу попробовать в жизни все. Люблю скорость и адреналин. Вот такая я уникальная. Но ведь это не правда, сколько бы я не пыталась себя убедить в обратном! Я регулярно участвую в соревнованиях, чтобы в один прекрасный день сразиться с Шоном за звание победителя, лишь потому, что однажды он насмешливо сказал: «Тебе слабо». Глупость в высшем ее проявлении! Я всегда велась на его провокации, а поняла это лишь недавно. Но ничего не изменилось. Я продолжала совершать безумные поступки для того, чтобы что-то доказать Шону и самой себе, хоть и осознавала всю комичность ситуации. Но потом я увидела в моих действиях больший смысл – маленькую месть…
