Читать книгу: «Ложь», страница 12
Глава 15
Открыв глаза, я вижу вокруг лишь белые стены. Больница… не люблю их. Как я оказалась здесь?
В голове мелькают образы: клуб, тренировка, Шон, разговор, гонка. Тут же возникает такое ощущение, будто меня ударили по голове чем-то очень тяжелым. Я закрываю глаза и укутываюсь в одеяло, в надежде заснуть и немного отсрочить ближайшее будущее, на какое-то время снова забыть об этих событиях.
– Как вы себя чувствуете, Элизабет? – раздается голос где-то в районе двери.
– Буду замечательно, если мне дадут снотворное.
Раздаются едва слышные шаги, на стул, который стоит возле моей кровати садится мужчина лет сорока в белом халате и с добрыми глазами. Врач.
– Что-нибудь болит?
Как ни странно, ничего.
– Голова немного кружится.
– Ну еще бы, после такой аварии.
Авария… Это слово режет слух. Не было никакой аварии, было умышленное покушение на жизнь, уже второе по счету.
– Вы помните, что с вами произошло?
Снова вспышка воспоминаний.
Кто-то вытащил меня из машины. Кажется, Брендон… Но что он здесь делает?
– Лиз! Элизабет! – голоса раздавались как будто издалека.
Я не могла ответить: не могла пошевелить губами. Только смотрела на мелькающие испуганные лица людей. Лишь одно из них выражало другие эмоции. Вернее, не выражало никаких.
Я увидела, очень размыто, словно сквозь струю воды, как Брендон подходит к Шону, со злостью что-то кричит ему в лицо и замахивается для удара. В глазах снова темнеет.
Кто-то хлопает меня по щекам. Прямо над ухом раздается голос Ника, но я не могу разобрать слова…
Потом – вой сирены. Скорая или полиция?
Все вокруг становится черным.
– Помню, – произношу я, – Только лучше бы забыла. Доктор, почему я не потеряла память?
Мужчина кладет ладонь мне на лоб, кивает и делает какую-то запись в своей тетради.
– Вы не понимаете, как вам повезло, Элизабет. После подобных происшествий можно остаться калекой. У вас – ни сотрясения, ни перелома, ни даже царапинки. Это удивительно!
И правда… я должна быть благодарна судьбе. Я жива и здорова, хотя могла погибнуть в том доме номер четыре, потом на гонках. Только почему-то я не испытываю радости. Более того, чувствую, как что-то убивает меня изнутри.
– С вами хочет поговорить сотрудник полиции. Всего лишь пару вопросов. Вы не будете возражать?
Я резко встаю на локти, так, что перед глазами начинает все кружится.
– Позовите его прямо сейчас. Мне нужно сделать заявление.
Врач кивает, в недоумении глядя на свою тетрадь, и уходит. Через минуту в палату входит ДжерОулдман.
– Здравствуй, Элизабет, – низкий командный бас эхом раздается по комнате, – Как ты себя чувствуешь? Макс очень волнуется.
Неужели все уже знают о том, что произошло? И мама? Нет, ей нельзя знать. Ни в коем случае. Тем более, со мной все нормально.
– Я в порядке, – отвечаю, не задумываясь, – Мне нужно вам рассказать…
Мужчина кивает.
– Конечно. Элизабет, я знаю, что произошло на автостраде, но мне необходимо услышать твою версию.
– Только я начну с самого начала, хорошо? С двадцать первого числа.
И я рассказываю все, начиная с предсмертной записки Евы, заканчивая письмом с угрозой, вырванной страницей дневника и покушениями на мою жизнь. Я говорю так, будто меня никто не слышит, размышляя вслух, иногда повышая голос, иногда опускаясь до шепота. Только о нескольких событиях я умалчиваю – воспоминания о них должны остаться только моими. Заканчивая рассказ, я чувствую себя опустошенной, разбитой.
– Выходит, вы с Максом были правы, когда говорили об убийстве Евы Уайт, – задумчиво произносит начальник полиции, – А я не поверил. Но тогда не было никаких доказательств того, что это не самоубийство. Элизабет, мне нужно будет забрать предсмертную записку Евы и ее дневник. Я открою дело, официально проверю информацию, которую ты мне сообщила, и объявлю Шона Уайта в розыск. Так же мне нужно будет опросить твоих друзей. Продиктуй мне, пожалуйста, их номера.
Уже собираясь уходить, ДжерОулдман произносит:
– Ты очень сильная девушка, Элизабет. Только благодаря тебе раскрыта правда, и теперь этим будет заниматься полиция. А тебе нужно вернуться к прежней жизни и постараться обо всем забыть. Не вмешивайся больше в это дело. И… для твоей же безопасности на некоторое время я приставлю к тебе охрану.
Он думает, что Шон снова попытается меня убить. Но сейчас ему нет смысла этого делать – я ведь уже все рассказала полиции. Разве что из мести… или ненависти. Пока он где-то рядом, я – в опасности. Если задуматься, так было всегда. Финал должен был быть именно таким. Только мне не нужна охрана. Я не боюсь его.
Я сообщаю об этом Оулдману, но он и слушать меня не хочет.
– Да послушайте! Если он захочет сделать это, ему ничто не помешает. Ни охранник, ни целый патруль. Я знаю, о чем говорю. И… меня не нужно защищать от него. Я в состоянии справиться сама.
Еще несколько минут отец Макса пытается убедить меня подписать согласие, но вскоре понимает, что это бесполезно и, по большому счету, я права.
– Пожалуйста, будь осторожна, Лиз.
Оулдман говорит это ни как полицейский, а как человек, которому действительно не все равно, и я благодарна ему за это.
Дверь закрывается, и я остаюсь наедине со своими мыслями. Так гораздо лучше. Когда никто не напоминает о том, что произошло, когда не приходится изображать спокойствие и контролировать себя. Они все спрашивают, как я себя чувствую. Я хочу ответить: так, будто готова выпить бутылку, а лучше две, чего-нибудь очень крепкого, так, будто хочу наглотаться таблеток снотворного или, может быть, так, будто собираюсь выпрыгнуть из окна десятого этажа. Но, конечно, ничего из этого не сделаю, я ведь сильная, справлюсь. Они думают, что я пережила смерть подруги, а потом два покушения на собственную жизнь. Но на самом деле – гораздо большее. Никто не может себе представить, как это – осознавать, что тебя пытался убить человек, которому ты доверяла, как себе, которого ты, не признаваясь в этом даже себе, любила, не смотря на то, что он снова и снова делал больно. Да, его удары были самыми сильными, но в то же время именно он ни раз подавал мне руку, в тот самый момент, когда я теряла равновесие и падала в пропасть. Он толкал меня вниз, но в самый последний момент не давал разбиться. Как такое возможно? Зачем? Что вообще происходит в моей жизни!? Цепочка убийств, покушения, Шон… Может, у меня что-то не так с психикой: галлюцинации, видения? Может, я все это себе придумала?
Стук в дверь.
Не хочу никого видеть. Не хочу слышать эти глупые вопросы!
– Оставьте меня в покое! – кричу я.
Моя просьба остается неуслышанной, в палату входят Хлоя и Эван. Они выглядят встревоженно.
– Лиз, это я, – робко произносит девушка, – Макс все рассказал… как ты?
Мне надоело слышать этот вопрос. И как же быстро распространяется информация.
– Никак. Я просто хочу побыть одна, ясно?
– Но…
– Хлоя! Хоть раз ты можешь меня услышать?
Эван, который явно чувствует себя очень неловко, берет Ло за локоть и уводит. Подруга бросает на меня тоскливый взгляд и скрывается за дверью.
Я слышу какие-то голоса, кажется, Макс и Эван о чем-то спорят. Замечательно. Сейчас у меня будет возможность высказать ему все, что я думаю.
Парень входит в палату и делает несколько шагов в мою сторону.
– Теперь вся школа знает о том, что произошло, я права? А может быть вообще весь город?
– О чем ты, Элиз? – мягко спрашивает Макс.
– Не нужно всем рассказывать о моей жизни, ясно?
– Но Эван и Хлоя – твои друзья!
– Мне надоело, Макс.
– Почему ты не рассказала мне о записке с угрозой? Ты понимаешь, что все это можно было бы предотвратить?
– А что было бы, если бы я рассказала? Ты бы пошел к папе, а он бы сказал: ну у вас, молодежи, и шутки пошли? Ничего бы не изменилось. Зато теперь у них есть веские основания. Думаю, если бы я оказалась мертва, они бы стали работать еще оперативнее.
– Как ты можешь такое говорить? – изумленно произносит Макс, но тут же, тяжело вздохнув, добавляет, – Я знаю, что тебе тяжело. Но ты должна понимать…
– Я не хочу ничего понимать! Я хочу, чтобы ты ушел.
– Лиз…
– Мне сейчас тяжело. И ты даже не можешь себе представить, насколько. Только сейчас твои успокаивающие слова мне не помогут. Пока, Макс.
Я хотела узнать правду, я желала только этого. Думала, что почувствую облегчение, когда восстановлю справедливость и разоблачу убийцу. Какая ирония…
– Вы плохо себя чувствуете, Элизабет? Почему вы не хотите видеть ваших друзей?
Я даже не заметила, как на месте Макса оказался врач.
– Я НИКОГО не хочу видеть. Но вас же отсюда не выгонишь, с рабочего места. Вот, делаю все, что в моих силах.
Он опять делает какую-то запись, а затем пристально смотрит на меня.
– А почему вы никого не хотите видеть? – откашлявшись, интересуется мужчина.
– Я хочу побыть одна, разве непонятно? На вопрос «почему» не отвечу, можете даже не спрашивать.
Сказав это, я закутываюсь в одеяло с головой и поворачиваюсь к врачу спиной. Слышу тихий скрип двери и шаги.
Сколько можно?
– Извините, молодой человек, сюда нельзя. Пациентка отдыхает.
– Лиз спит? Можно мне посидеть с ней? – спрашивает Брендон.
– Понимаете, – понизив голос, произносит врач, будто думает, что теперь я его не слышу, – Физическое состояние Элизабет превосходное, она будто и не попадала ни в какую аварию. Но, мне кажется, у нее психологическая травма.
– Я хочу ей помочь, доктор. Позвольте остаться в палате.
– Да я-то не запрещаю… Элизабет! – произносит врач, обращаясь ко мне, – Вас пришел навестить еще один друг.
Я молчу – Брендону мне сказать нечего. Слышаться удаляющиеся шаги.
– Лиз, я знаю, что ты не спишь. Повернись ко мне, пожалуйста.
Я не шевелюсь, не произношу ни слова. Этот город, эти люди – все они связаны с моим прошлым, которое я хочу забыть.
– Расскажи мне обо всем. Я знаю, есть что-то, что ты держишь в себе, и это причиняет тебе сильную боль.
За это я и люблю Брендона. Он говорит то, что думает, без предисловий и клише.
Я медленно поворачиваюсь и убираю с лица одеяло.
– Выглядишь, как после веселой ночки, – улыбнувшись одними губами, произносит друг.
– Спасибо. Ты тоже.
У Брендона уставшее лицо и темные круги под глазами, будто он не спал несколько дней. И почему-то ни одного синяка.
– Я видела, как ты ударил Шона… что было после этого? Он что-то говорил? Хотя зачем я это спрашиваю… можешь не отвечать. Лучше скажи, как ты вообще оказался на гонках?
– Ник позвонил, когда увидел тебя с Уайтом. А я был совсем не далеко. А Шон… это странно, но он выглядел так, будто это его машина несколько раз прокрутилась вокруг своей оси. За несколько минут до этого Артур и все остальные зрители признали в тебе Бекки. За тебя очень волновались… люди не хотели разъезжаться, даже когда туда ехала скорая и полиция. Ты всю дорогу до больницы что-то шептала, много раз произносила имя Уайта.
Я опускаю глаза.
– Наверное, проклинала его.
Брендон молчит.
Ну почему я снова пытаюсь придумать какое-то оправдание, цепляюсь за всякие мелочи? Что мне сделать, чтобы чувства погасли? Это больная любовь. А может, не любовь, а всего лишь влюбленность, или физическое влечение.
– Помнишь тот вечер, когда мы ездили в школу за документами Кира? – спрашиваю я, не в силах держать больше все в себе, – Ты хотел знать, что со мной происходит. Так слушай! Я думала, что сойду с ума… потому что вздрагивала от каждого Его прикосновения. А потом не могла сопротивляться: когда Он целовал меня, я ему отвечала! И чувствовала себя так, будто лечу вниз на огромной скорости и не хочу раскрывать парашют. Это началось давно, только я запрещала себе об этом думать. Но он все равно увидел… Я поехала на ту вечеринку, чтобы отомстить ему за Мию и сказать, что так как он обращаться с людьми нельзя. Эта девушка из моей команды, она рыдала и говорила, что он ее использовал. А потом призналась, что все было не так, как она сказала, что Шон произнес мое, слышишь, МОЕ имя, когда был с ней! И я подумала… что, может быть, мне не показалось. Мне не могло показаться, понимаешь! Он не мог так притворяться! Он вернул мне дневник Евы. С вырванной страницей… как глупо с его стороны? Если бы не эта страница, я бы ни о чем не догадалась. Зачем он это сделал? Хотел, чтобы я узнала? Думал, что я не сделаю то, что должна? Или был уверен в том, что заставит меня молчать? Никто никогда не узнал бы о том, что это сделал он, если бы… Я не хотела такой правды, понимаешь!? Не хотела…
Внезапно внутри как-будто что-то взрывается. Я не могу и не хочу больше быть сильной!
Я рыдаю в голос, не сдерживая себя. Брендон прижимает меня к себе и гладит по руке, и я, не сопротивляясь, кладу голову ему на плечо и чувствую на губах соленый привкус.
Перед глазами снова мелькают воспоминания, связанные с Ним. Хочется кричать и бить предметы о стену, но я лишь еще сильнее прижимаюсь к Брендону. Он молчит, но ведь слова и не нужны. Я знаю, что мой друг рядом, чувствую его поддержку и понимаю, что не одна. Наступает такой момент, когда слезы останавливаются, а внутри становится пусто.
– Лиз, я даже не представлял, – произносит Брендон, – Даже мысли не была, что между вами происходит что-то подобное. Я был уверен в том, что ты его ненавидишь.
– Я тоже, – отстраняясь, говорю я.
Я не узнаю свой голос: он слишком низкий и какой-то бесчувственный.
Брендон хочет что-то сказать, но я останавливаю его, прижав свой палец к губам.
– Не говори ничего. Я знаю, о чем ты думаешь, – произношу я, отводя глаза, а затем перевожу тему: – Моя мама знает о том, что я здесь?
Нет необходимости говорить другу о том, что все, сказанное мной, должно остаться только между нами.
– Ей только недавно смогли дозвониться. Она едет.
Я тяжело вздыхаю.
– Она знает обо всем? То, что я рассказывала полиции…
– Да, твоей маме все коротко объяснили.
– Ну все… теперь она запретит мне выходить из дома и будет круглосуточно сидеть там сама.
Брендон смотрит на меня слегка удивленно.
– Лиз, тебе самой не страшно за свою жизнь?
Я улыбаюсь одними губами.
– Нет.
И это очень странно. Я боялась раньше, когда еще не знала, кто мне угрожает.
Через какое-то время приезжает мама и чуть ли не плачет, сидя возле моей кровати. Я не хочу видеть ее в таком угнетенном состоянии, убеждаю, что со мной все в порядке. Разговаривая с врачом, мама несколько раз бросает на меня тревожные взгляды. Через какое-то время они заканчивают диалог и он, подойдя к кровати, произносит:
– Элизабет ни в коем случае нельзя изолировать от общества, ей нужно заниматься привычными делами и снова входить в прежний жизненный ритм.
Входить в прежний ритм… Я сомневаюсь, что это получится. Сейчас мне абсолютно безразлично все, что раньше было дорого. Я не хочу видеть друзей, ходить на тренировки… У меня выбили почву из под ног и теперь я, кажется, уже не смогу подняться, потому что не вижу в этом смысла.
Дома мама делает мне горячий чай и включает фильм. Я просто смотрю на экран, даже не пытаясь понять, что там происходит. Ночью я не могу заснуть, как только закрываю глаза – видятся кошмары. Утром к нам приезжает ДжерОулдман и забирает дневник и две записки. Днем мама отвозит меня на тренировку, и я иду туда лишь потому, что так надо. Так проходит день, потом второй, третий. Из полиции все еще никаких новостей.
Мама снова включает этот ужасный фильм. Разве не он шел по телевизору вчера и позавчера?
Я закрываю глаза и снова вижу мчащийся на меня автомобиль. Только теперь я знаю, что он не остановиться.
– Лиз!
Кто-то трясет меня за плечи.
– Что? Что случилось? – я в недоумении смотрю на маму.
– Ты снова кричала во сне.
Но я ведь не спала… Боже мой… Кажется, я схожу с ума.
Глава 16
– Ты же понимаешь, что я не могу сейчас оставить Элизабет одну. Да, я знаю, что… Как ты можешь ставить передо мной такой выбор!
Мама с кем-то разговаривает по телефону на кухне, уверенная в том, что я все еще сплю в своей комнате. Кажется, она отказывается от нового проекта… Я знаю, как трудно ей это дается. Такие жертвы совсем не обязательны.
Когда разговор заканчивается, я вхожу в дверь. Мама поднимает на меня взгляд и улыбается.
– Доброе утро, Лиз. Молоко с шоколадным овсяным печеньем?
– Я сделаю сама, не беспокойся, – произношу я прежде, чем она успевает встать с кресла, – Я услышала твой разговор по телефону. Тебе предложили какую-то поездку?
– Да, – со вздохом отвечает мама, – На два дня. Но об этом сейчас не может быть и речи.
– Почему? Мам, я справлюсь. Я чувствую себя прекрасно.
– Ты действительно уже не такая бледная, вон, румянец появился. Но это не значит, что я с чистой совестью смогу уехать. И… ты ведь понимаешь… он все еще на свободе. А ты…
– В опасности, – заканчиваю я всеми любимую фразу, – Перестань, это полная чушь. Ему это уже совсем не выгодно. К тому же рискованно.
Я говорю это с уверенностью, которую не испытываю.
– Мам, пожалуйста! Не нужно со мной нянчиться, мне уже не пять лет.
После длительного разговора мне все-таки удается уговорить ее уехать. И я наконец могу вдохнуть полной грудью и побыть в одиночестве.
День прошел так же, как и все последние: завтрак, фильм, тренировка, дом. Уже восемь часов, за окном темнеет, и внутри от этого почему-то все содрогается. Раньше я не боялась темноты и любила ночь. Сейчас что-то изменилось…
Я отчетливо слышу стук в дверь.
Кто это? Неужели Макс или Брендон? Хлоя бы не пришла без предупреждения. Я слышала, как недавно с ними разговаривала мама. Она сказала, мне нужно время, чтобы прийти в себя, и как только это произойдет, она им сообщит. Я сама не знаю, наступит ли это время… разрывать связь таким образом с самыми близкими друзьями нельзя, но сейчас я ничего не могу с собой сделать. Перед Максом мне стыдно, я не хочу смотреть ему в глаза, изображая из себя жертву; на Хлою я зла из-за того, что именно она изначально внушила мне мысль о том, что Уайт имеет отношение к убийству, хотя это и глупо; а Брендон… я жалею, что все ему рассказала в момент слабости. Эти воспоминания должны были быть лишь моими, как бы не было тяжело.
Стук раздается снова: громче. Я подхожу к двери, открываю ее и вижу перед собой Шона Уайта. Я ведь ожидала этого? Я знала, что это произойдет. Может быть, даже хотела.
Желудок скручивает, а внутри все переворачивается. Но я не чувствую себя беспомощной мышью, загнанной в ловушку диким животным. Я не соврала Оулдману, когда говорила, что могу за себя постоять.
– Что тебе нужно? – холодно спрашиваю я, – Ты в курсе, что за домом установлена слежка и очень скоро здесь будет полиция?
– Лиззи, – мне всегда нравилось, как он произносит мое имя: с какой-то особой интонацией, – Перестань. Ты знаешь не хуже меня, что здесь нет камер. Нам нужно поговорить. Ты меня выслушаешь?
Он не выглядит так, словно хочет при первой же возможности меня задушить. И только сейчас я замечаю, что его взгляд точно такой же, каким был в тот день, когда я приходила забрать вещи Евы. Но это ничего не значит. Я должна помнить, что передо мной стоит не тот Шон, которого я знала все эти годы, а убийца.
Я делаю несколько шагов назад, позволяя ему пройти в дом, только потому, что не смогу остановить его, если он решит это сделать, применяя силу. И закрыть дверь я бы уже не смогла. И зачем я, дура, ее вообще открывала? Может быть, именно потому что знала… Если так, то моя единственная дорога ведет прямиком в психологическую клинику.
– Выслушать? Конечно. Я слушаю. Может, хочешь чай?
С этими словами я направляюсь на кухню, внимательно наблюдая за движениями собеседника, ведь удар может быть нанесен в любой момент.
– Лиз! – резко произносит Шон.
Я останавливаюсь в метре от шкафчика с посудой и кухонными приборами, смотря ему в глаза.
– Я никого не убивал.
– Я верила в это до самой последней секунды, – хриплым голосом произношу я, и тут же делаю шаг назад, хватаю в руки кухонный нож и выставляю его перед собой, – Теперь я знаю, что каждое твое слово – ложь!
Он подходит ближе, и теперь лезвие касается его груди. Я не боюсь. И я хочу отомстить за все то, что он заставил меня пережить. Я должна. И полиции здесь сейчас не место, это наше поле боя.
– Хорошо. Сделай это. А потом скажи, что защищалась.
Моя рука предательски дрожит. Шон с легкостью может отобрать у меня орудие, но почему-то этого не делает. Мне нужно лишь замахнуться и ударить… за жизнь Евы. За свою жизнь.
Я снова встречаюсь с ним взглядом и понимаю, что мне хочется убить не его, а себя. Чтобы не чувствовать этого снова.
В эту же секунду я со злостью бросаю нож на пол.
– Ты знал, что я не смогу! – в отчаянии кричу я.
– Нет. Ты видишь во мне убийцу и предателя, и способна на все, что угодно. Например, заявить полиции о том, что я убил собственную сестру.
– Да. Потому что так и было! Если бы не совпадало хотя бы что-то… хотя бы какая-нибудь мелочь… я не могу понять только одно: зачем ты дал мне понять это? Думал: «Хочешь знать правду? Пожалуйста!» Хотелось посмотреть, что я сделаю? Только вот об этом больше никто знать не должен был… пришлось устранять ненужного свидетеля. И, вот досада, с первой попытки не вышло!
– О чем ты? Какая попытка? – с недоумением в голосе спрашивает Шон.
– Не притворяйся! Тот взрыв… по счастливой случайности у меня лопнуло колесо по дороге, и я не успела приехать в тот дом в назначенное время.
Взгляд Уайта меняется: теперь он явно понимает, о чем речь.
– Да, я подстроил взрыв. Но, черт возьми, я не знал, что эти идиоты тебя каким-то образом туда выманили!
Я не сразу понимаю, что он говорит про своих бывших друзей.
– За несколько дней до этого они мне позвонили и предложили пойти на одно дело. Я сказал, что не собираюсь в этом участвовать, и они стали угрожать.
– Тебе? Как? – спрашиваю я из любопытства: что же он теперь сможет придумать?
На его губах появляется скептическая улыбка.
– Нет. Они угрожали тебе, Лиззи.
Я перевожу растерянный взгляд в сторону.
Угрожали… мне? Что это значит?
– Почему? – спрашиваю я.
– Потому что знали: я не позволю им и пальцем тебя тронуть. Только в их планах был другой вариант событий.
– Что значит не позволишь…
В мыслях всплывают слова Мии. Действительно, у нее в доме были только друзья Шона. А он с ними уже год как не общается… Да и зачем ему забирать телефон девушки? Он мог легко обойтись и без него.
– А страница дневника? Записка. И… тебя не было в клубе в семь часов!
– Я не хотел, чтобы ты видела эту запись. Даже мысли не было, что ты такое можешь подумать… Ни окакой записки я не имею понятия. И… Тебя ведь тоже не было дома в это время. Мы оба солгали.
– Да, но… откуда ты это знаешь?
– Наверное есть только один ответ. Там, где тебя не было в это время, был я.
«Он был какой-то странный, будто сам не свой, сказал, что ему нужно сделать что-то очень важное, выпил залпом весь бокал и ушел»…
– Ты ехал ко мне после клуба? Зачем? – я понижаю голос, будто надеюсь, что Шон не услышит эти слова и не ответит на них.
На самом деле могло быть сотни вариантов… Кайла могла перепутать время. На вырванной странице дневника могло быть написано все, что угодно. Записку мог подбросить любой из присутствующих… Или нет? Слишком много совпадений.
– В какой-то момент я ведь тоже подумал, что ты могла… – тихо произносит Шон, – И ведь на это были причины. Твоя ложь. Отсутствие алиби, у единственной из присутствующих. И эти странные взгляды, связь с Брендоном.
Я начинаю нервно смеяться.
– Что? Какая связь? Брендон – мой лучший друг.
В голове постепенно складывается цепочка… даже думать не хочу о том, какой вывод можно сделать из двух фактов, которые назвал Шон.
– Ты до сих пор не поняла? Нами кто-то очень умело манипулировал, Лиззи. Настроил противдруг друга, зная, что в таком случае будет только один исход.
Я несколько секунд смотрю ему в глаза, ни произнося ни слова. Звучит очень правдоподобно. Только…
– Я не знаю, могу ли тебе верить, – шепотом произношу я, кусая губы, – Шон… я должна увидеть страницу дневника. Что произошло на самом деле?…
Он, лишь секунду помедлив, вытаскивает из внутреннего кармана кожаной куртки свернутый в несколько раз листок и протягивает мне.
В ту ночь…
«братик был свидетелем несчастного случая. Парень из его компании в почти бессознательном состоянии толкнул мужчину, который грозился вызвать полицию, пытаясь отобрать у него телефон… и этот человек ударился головой об угол лавочки. Он уже не дышал. Ребята испугались и ушли, не вызвав ни полицию ни скорую. Но на Шона повлияло не только это событие. Той же ночью произошло кое-что еще… Он сделал больно Лиз, которая искренне пыталась помочь, и за это себя ненавидит. Я не была удивлена, услышав это. Я всегда знала, что в душе, не признаваясь в этом даже себе, Шон испытывает к Элизабет сильные чувства.»
Дальше идет запись следующего числа.
Я смотрю на листок, перечитываю последнюю строчку снова и снова, боясь поднять взгляд. Эти секунды кажутся вечностью…
Теперь я понимаю, почему Шон вырвал этот лист. Конечно, он не хотел, чтобы я видела последнюю фразу, написанную Евой за этим числом.
– Ей показалось, правда? – зачем-то спрашиваю я, не поднимая взгляда.
– Нет, – не громко произносит Шон с грустью, – Ты ведь сама это знаешь. Лиззи? Я иногда думаю… почему все сложилось именно так? Я ведь постоянно причинял тебе боль. В первый раз, когда я увидел тебя, ты показалась мне не такой, как все. А потом ты уронила торт на мою любимую рубашку и я почему-то решил, что ты сделала это намеренно. Что-то такое было в твоем взгляде… он будто всегда смеялся. А дальше все как-то пошло само собой. У нас были очень странные отношения. Мне было интересно наблюдать за твоей реакцию на мои колкие слова: в твоих глазах загорались искры. И, главное, ты смотрела так только на меня. Я уже тогда что-то чувствовал, только не понимал, что именно. Мне хотелось, чтобы ты была рядом, чтобы смотрела на меня так, как ни на кого больше, но я не мог переступить юношескую гордость и изменить привычки. Между нами вырастала стена, становилась все толще и лишь иногда она разрушалась – такие моменты я любил больше всего на свете. Я привык, что мне достается все, что я хочу. Деньги, девушки, машины… И вот происходит такое… я злился на себя, но на тебя еще больше. Хотел подавить в себе это чувство, только вот ничего не получалось. И… я ведь привык всегда быть сильнее. А ты не ломалась, и этим выделялась среди других. Потом ты начала встречаться с Максом, и тогда мне стало казаться, что я ненавижу тебя. Такую неприступную и идеальную во всем.
Лишь в этот момент я решаюсь поднять взгляд.
– Идеальная во всем? Поверь, это не так. Я бываю высокомерной, вспыльчивой и имею ужасную привычку влюбляться в придурков!
Уголки губ Шона приподнимаются, взгляд становится ясным. Какая-то часть меня жаждет сократить расстояние между нами, а другая все еще чувствует исходящую от него опасность.
– Это все может быть ложью, игрой, – пристально глядя на меня, произносит Шон, – Здесь нет фактов, есть только десятки разных вариантов произошедших событий. Суть в другом. Ответь мне на один вопрос: ты мне веришь? Ни фактам и доказательствам, ни логике. Ты можешь довериться мне?
Он прав. Шон не может доказать мне правдивость своих слов. Макс говорит, что нужно опираться на факты, но что делать, если они противоречивы? Сейчас я ставлю на кон свою жизнь. И даже если я ошибусь, для меня этот выбор останется правильным.
– Я верю, – произношу я, – Но как же я могла подумать… Прости… Прости.
Я подношу ладони к губам, осознавая, в чем обвиняла Шона и представляя, через что сейчас проходит он. Неуверенные шажки навстречу друг другу сменяются стремительным рывком, сдержанность – теплыми объятиями. Я и не знала, что даже в таком аду есть место для счастья. Я прижимаюсь щекой к его груди, не думая ни о чем и просто наслаждаясь этими секундами: когда не нужно быть сильной, испытывать неловкость, грусть или злость; мечтать быть ближе, и в то же время отталкиваться друг от друга, как обратные стороны магнита. Просто быть рядом…
– Мы ведь чуть не убили друг друга на этих гонках, – тихо произношу я.
– Я был уверен в том, что ты освободишь дорогу.
– А я, в том, что ты остановишься. Мы просто идиоты…
– Зачем ты ездила под другим именем? Зачем ты вообще участвовала в гонках? – спрашивает Шон.
– Помнишь, ты однажды сказал, что мне слабо?
Шон тихо смеется, а я с улыбкой на губах слушаю его смех.
Мы разговариваем так, словно никогда и не были врагами. И в то же время, словно боимся, что этот момент когда-нибудь прекратится.
И… Да, я верю. Ни смотря ни на что. Пусть он причинял мне боль, но еще избавлял от страданий. Если бы его не было все эти годы в моей жизни, она была бы пустой. Что бы я не говорила до этого, я никогда не смогла бы отказаться от этих чувств и эмоций. Сейчас я это понимаю.
– Мне нужно забрать заявление из полиции, – говорю я, чуть отстранившись, чтобы посмотреть в глаза Шону.
– Ты уже ничего не сделаешь: до них наконец дошло, что это не было самоубийством.
– Я поговорю с Оулдманом и все объясню. Он поймет.
– И что ты скажешь? Что я пришел к тебе домой и сказал, что никого не убивал? Ты знаешь, что они о тебе подумают? Впустила в дом человека, который пытался тебя убить, а потом поверила ему на слово.
Да, звучит очень нелепо…
Я перевожу взгляд на оконную раму. На улице уже темно.
– Где ты ночевал все эти дни? – спрашиваю я.
– Есть одна квартира за городом, которая не зарегистрирована ни на меня, ни на родителей.
– Наверное, далеко, – я прикусываю губу и обдумываю то, что собираюсь сказать, – Ты можешь сегодня остаться у меня. Мамы приедет только завтра вечером, а полиция точно не будет искать тебя здесь.
Двусмысленный взгляд Шона заставляет меня опустить глаза.
– Я останусь, Лиз, – произносит он.
Это странно… но сейчас я счастлива. Наверное, так чувствует себя человек, которому врачи поставили смертельный диагноз, а потом сообщили, что произошла ошибка.
Шон подходит к кухонному шкафчику, достает вино и уже через несколько секунд протягивает мне наполненный бокал.
Я делаю несколько глотков, глядя в окно.
– Уже поздно, я устала и хочу спать. Пошли, твоя кровать наверху, – произношу я, направляясь в сторону гостиной.
На самом деле, я уверена, что не засну этой ночью. Но я боюсь того, что может произойти, до дрожи в коленках. Лучше нам разойтись прямо сейчас.
Я указываю на ближайшую дверь.
– Покажи свою комнату, – произносит Шон.
Я поднимаю на него взгляд, сомневаясь, что стоит исполнять эту просьбу, но, видя в его глазах что-то теплое и искреннее, иду на компромисс со своим внутренним голосом. Мы поднимаемся на второй этаж. Входя в свою комнату, я тут же окидываю ее быстрым взглядом: да, творческий беспорядок присутствует, но нижнее белье покоится на своей полке. Я сажусь на кровать и перевожу взгляд на Шона, который с интересом рассматривает что-то на моем столе. Присмотревшись, я понимаю, что это мой старый альбом с рисунками, который я почему-то до сих пор не выбросила, хотя давно уже не рисую. Это – память о детстве. К тому же, там не только мои рисунки: несколько картинок нарисованы Евой, и сейчас они особо дороги для меня. Я больше всего любила рисовать людей.
