Читать книгу: «Причудливые виражи», страница 15
– Не могу я за тебя замуж.
– Это ещё почему?
– Потому, что я тебе не верю.
– Когда же я успел тебя обмануть, что-то не припомню.
– Обниматься без спроса лез, раздевал тайком, целовал в губы… без спроса. Мало, да!
– Ты же спала, откуда такие подробности знаешь?
– У меня сердце замирало, до того страшно было, что ты со мной можешь сделать.
– Я тебя тоже жуть как боялся.
– Мне так не показалось, хозяйничал под одеждой уверенно. Почём зря тебя ругала. Как же ты додумался замуж меня позвать, теперь уже не страшно?
– Я бы так не сказал.
– Ты же боевой офицер, лётчик. Смелее Петя, не думала, что мужчина может быть застенчивым романтиком. Чем же я тебе понравилась?
– Всем, Илоночка. Ты самая… я тебя… короче… я вино принесу, или как?
– Слова не мальчика, но мужа. И все про любовь. Или я ошиблась?
– Нет, то есть да… конечно про любовь. А ты?
– Что я?
– Ты меня любишь, Илона?
– А ты меня, Петя, любишь?
– Ну, если замуж зову… могла бы сама догадаться… люблю.
–Честно, откровенно, чувственно. Ты мне, Петенька, сразу приглянулся, особенно эти замечательные уши понравились.
Петька засмущался, раскрасил выдающиеся локаторы малиновым цветом, потупил взор, словно красна-девица на выданье.
– Полюбил я тебя, Илонка, сам не знаю за что. Всю жизнь мне перевернула, зараза такая.
– Оригинальное, изысканное, нежное признание. Я тоже не знаю, за что ты меня полюбил. Наверно потому, что я красивая?
– Ну да! Красивая.
– Нежная, добрая, скромная, милая, так?
– Вот именно. Короче договорились. Целоваться уже можно?
– А давай поцелуемся. Давно пора. Нерешительный ты Петенька, слишком скромный. С таким характером можно до старости бобылём остаться. Я согласна.
– Правда! Илонка, радость моя, я всю жизнь тебя искал. Сам себе не верю.
– Я о семье и свадьбе всю жизнь мечтала. Не обманешь?
– Провалиться мне на этом месте, если… Илонка. Моя Илонка!
– Ну, уж нет, Петенька, пока ещё не твоя.
– Не понял. Ты же сказала, что согласна стать моей женой.
– Моя фамилия Кирпикова, твоя – Полуянов. Торопишься, милый Петенька. Нам с тобой ещё познакомиться нужно.
Иллюзия счастья
Ты ж растворился в пелене сырой,
Оставив только след на половице…
Так хочется сказать тебе: постой!
Но ты лишь сон, которому не сбыться…
Светлана Абрамова
В сквере было безлюдно, ветрено. Вера продрогла, но идти домой не хотела.
Сидела, нахохлившись, с закрытыми глазами, пыталась ни о чём таком не думать, что получалось скверно.
В голове не укладывалось, как беспредельное счастье могло обернуться изнаночной стороной. Ведь так замечательно всё складывалось.
Жизнь изначально её не баловала: трагическая гибель отца, когда была ещё малюткой, полунищая жизнь с мамой, потом неожиданная её болезнь, долгие скитания с ней по больницам, смерть.
Тогда ей было почти восемнадцать. Именно по этой причине Вера не попала в детский дом. Оформить квартиру на себя помогли родственники папы, на этом общение с ними закончилось. Видимо не желали видеть её, как напоминание о погибшем сыне.
Работала, училась в техникуме на вечернем отделении. Там и влюбилась впервые в жизни в мальчишку из глубинки.
Откуда ей было знать, что тот на квартиру нацелился. Оказалось, что в деревне у него девушка и ребёнок. Но это она позже узнала.
Около года Лёшка изображал страстную любовь, ухаживал, заботился. Потом разводиться надумал.
Оказалось, что муж – человек циничный и жестокий.
Скандалы перешли в настоящие драки. Потом он привёз, поселил в её квартире свою женщину, и ребёнка.
Жильё пришлось разменять с доплатой. Лёшке досталась однокомнатная квартира, Вере – комната в коммуналке.
Шесть долгих лет ушло на то, чтобы переселиться в отдельную квартиру. Понятно, что все эти годы приходилось экономить на всём. Ни о каких отношениях не было речи. Вера даже подруг держала на расстоянии. Слишком тяжело дался первый опыт доверия.
Пожив немного отдельно, она оттаяла. А природа требовала любви.
Евгений Петрович был холост, жил в однокомнатной квартире. Он нравился, и не нравился. Недостатков и скверных привычек у него было много. Одиночество терпеть тоже было невыносимо.
Вера долго невестилась, никак не могла решиться связать жизнь с человеком, которого не любила. Иногда оставалась ночевать у Евгения. Лучше бы она этого не делала.
У себя дома Евгений Петрович чувствовал себя хозяином. У него были чёткие установки и правила, отступление от которых каралось молчанием, а также отлучением от тела.
Он мог запросто вытащить Веру за шкирку из постели в самом начале любовной игры, заставить одеться, и выставить за дверь, ничего не объясняя.
Мужчина часто пропадал на несколько дней, потом объявлялся. Вера считала, что на безрыбье и рак рыба, пока не почувствовала серьёзный дискомфорт в области промежности. Пришлось идти к врачу, поскольку зуд и выделения не давали покоя.
Тот диагноз, который ей озвучили, поверг в шок. Пришлось унизительно подробно рассказывать, как и где могла подхватить неприличную болезнь. Дальше было ещё хуже. У Евгения Петровича оказалось одновременно больше десятка невест.
Как же ей было обидно и стыдно, словами не передать. Однако всё проходит. Со временем забылось и это. Вот только…
Но это не точно. Доктор сказал, что детей у Веры, скорее всего, не будет. Инфекция что-то жизненно важное разрушила.
После тридцатилетнего юбилея одиночество превратилось в наказание, в кару. Вера жаждала любви, но взаимности обрести не получалось.
Внешность и фигура тем временем приобретали кое-какие дефекты, возможно не очень значительные и заметные, но крайне неприятные.
Женщина начала тихо паниковать, взялась читать любовные романы запоем, смотреть сериалы, что ещё больше сделало её несчастной.
Мужчины Веру замечали, некоторые даже добивались взаимности, но у каждого из них было смутное прошлое, и таинственное настоящее.
Почти все претенденты на любовь были женаты, несчастны в браке, любили залить за воротник, или оказывались альфонсами.
Как правило, женихи прокалывались довольно быстро.
Лишь с одним из них Вера прожила достаточно долго, почти два года, пока не поймала на двойной жизни.
С ней он жил по поддельному паспорту, занимался кражами, скрывался от суда.
Как только правда вскрылась, мужчина из заботливого и любящего человека превратился в жестокого насильника.
Вера и сейчас вздрагивает, когда вспоминает страх и унижения, которыми он с ней расплатился. След от его любви до сих пор отчётливо виден на подбородке.
Из-за страшного сожителя пришлось уехать в другой город. Он и сейчас, спустя столько времени, вызывал у женщины панический страх. Такие люди способны на что угодно.
На новом месте пришлось налаживать жизнь с самого начала. Вера пропадала на работе, не считаясь со временем, попутно получила институтский диплом. Из рядового работника выросла до руководителя отдела. Отремонтировала и обставила квартиру.
Со стороны можно было подумать, что женщина счастлива, но смущало её одиночество. Сослуживцы и соседи не могли понять, как симпатичная обеспеченная женщина с замечательным характером может быть одна.
Один за другим появлялись нелепые слухи, выставляющие Веру в немыслимо неприглядном свете. Ей приписывали связи с криминалом, тайное сожительство с женатыми мужчинами, фригидность, психические заболевания.
Иногда вздорная ложь доходила до Веры, выводила из равновесия, ввергала в депрессии. Жить не хотелось. Не раз и не два появлялось желание уйти в небытие.
Вечерами женщина горько плакала в полной темноте, пока не засыпала, так и не добравшись до постели.
Она, было, совсем отчаялась, когда в книжном магазине к ней подошёл симпатичный мужчина в безупречно сидящем костюме. Он ей кого-то смутно напоминал.
Человек приветливо улыбался, внимательно вглядывался в глаза.
– Разрешите представиться, Константин Игоревич. Я за вами наблюдал. Тайно. У вас безупречная грация, выразительное лицо, поразительно живая мимика. Очарован. Очень жаль… если вы замужем, – он протянул Вере книгу, – это вам, она оплачена, там внутри чек. И записка с номером телефона. Если решитесь, позвоните мне, буду весьма признателен. Познакомиться с такой симпатичной женщиной для меня большая честь.
– Извините… Константин Игоревич, вы сказали? Не могу принять подарок от незнакомого человека.
– Не отказывайтесь. Что, если это судьба? Я, знаете ли, сам противник случайных знакомств, но мимо вас пройти не смог. Вы прелесть, богиня, нимфа. Не смущайтесь, я нисколечко не преувеличиваю. Заметил, какую именно литературу вы смотрите. Это совсем другое. Стихи. Афанасий Афанасьевич Фет. “На заре ты её не буди, на заре она сладко так спит; утро дышит у ней на груди, ярко пышет на ямках ланит. И подушка её горяча, и горяч утомительный сон, и, чернеясь, бегут на плечи косы лентой с обеих сторон”. Любите стихи?
– Раньше любила, была в некотором роде лириком и романтиком, жизнь заставила стать реалистом-прагматиком.
– Вас обидели. Вы разочаровались в жизни, решили, что всё хорошее позади и вообще не для вас. Уверяю, это совсем не так. Жизнь прекрасна, могу в этом убедить, но сделать это за пять минут в магазине невозможно. Разрешите пригласить вас, можно поинтересоваться именем дамы?
– Вера.
– Господи, Верочка, какое замечательное имя. Как оно вам к лицу. Вдвойне очарован. Разрешите пригласить вас, вы кофе больше любите, или чай?
– Константин Игоревич, давайте сделаем так: я буду пить чай, а вы кофе, или наоборот, но и вы, и я у себя дома.
– Замечательная идея. Только вы никогда не узнаете, какая вы прелесть. Вас не сумели оценить, это видно. Не откажите в удовольствии почитать вам стихи. У меня есть лирика собственного сочинения.
– Хорошо, читайте.
– Прямо здесь? Это неудобно.
Оказалось, что у них несметное число тем, которые волнуют. Разговорились. Чай, кофе, чуть позже сухое вино. Достойное начало романтических отношений. Вера поняла, не умом, сердцем, что именно его искала всю жизнь.
Неожиданно Константин Игоревич начал глядеть на часы. Оказалось, что у него назначена важная встреча. Пришлось расстаться.
Неделю Вера читала Фета, вникала в строки, в которых переплетались любовь, страсть, сомнения, переживания и сожаления.
Эмоции и чувства казались живыми. Вера представляла Константина Игоревича, который читает стихи.
Он не звонил, хотя номер она записала своими руками.
Неделя. Целая неделя, и никаких вестей.
Работа не шла на ум. Вера страдала. Перед глазами стояла голограмма человека, который дал и тут же отобрал надежду.
Мужчина появился. Лицо, жесты, поза, всё указывало на то, что он страдает. Константин Игоревич оказался честным, искренним. Он во всём признался, глядя в глаза, ничего не утаив. Рассказал про жену, про двух сыновей, про сложные интимные отношения.
Правда, всё это он поведал Вере уже в постели, после того, как она трижды проваливалась в бездну любовной страсти.
Отказывать хорошему человеку не было ни сил, ни желания. Сколько можно рассуждать на темы морали, если жизнь не желает считаться с такими категориями человеческих отношений?
Константин Игоревич тепло отзывался о жене, только отмечал, что она курица и наседка, что совсем не понимает его стремления и цели, возвышенные, грандиозные. Ей нужен кто-то проще, кому нет дела до совершенства и гармонии.
Понятно, что Вере было не очень приятно слышать, как любимый обсуждает жену, пусть даже доставляющую неприятности и хлопоты, но стремление быть желанной и нужной гасило этот дискомфорт.
Зато, как он живописывал отношения с сыновьями. Любил он отпрысков до потери сознания.
Мужчина водил Веру на выставки, в театры. У него оказалось масса знакомых в сфере искусств, начиная от художников и скульпторов, заканчивая солистами в церковном хоре.
Женщина пребывала в эйфории. Она отдавалась ему в часы досуга самозабвенно, с радостью. Ей доставляло наслаждение всё, что тот скажет.
К сожалению, Константин Игоревич слишком часто был занят.
Вера увлеклась Костей не на шутку.
Теперь она повзрослела, многое видела в жизни, умела слушать.
Люди встречаются, женятся, разбегаются. Каждый имеет право на ошибку. Почему она должна отказывать Константину Игоревичу в такой малости, как отсутствие верности нелюбимой жене? В конце концов, он просто человек.
Вместе они проводили массу времени. Костя дарил подарки, всё чаще оставался ночевать. Любовник он был отменный.
Вера радовалась, хотя чувство вины, неполноценности отношений, подступало довольно часто.
Их судьба была решена не ими, женой Константина Игоревича, которая сначала терпела и плакала, потом не смогла сдержаться.
Любовник был с позором выставлен за дверь.
Верочка была на седьмом небе от счастья. Наконец-то исполнилась мечта всей жизни. Она и он, любимый мужчина, что может быть прекраснее? Женщина порхала, как бабочка над цветком. Спрятать её счастье было невозможно.
Месяц или около того они не вылезали из постели. Цветы устилали пол возле кровати, фантики от конфет и бутылки от марочных вин валялись повсюду.
Немного погодя начали поступать претензии. Сначала робкие, одиночные, немного позднее массированные, практически очередями.
Вера, оказывается, не так прибирается, небрежно стирает, абсолютно не умеет готовить, гладить.
– Это что, суп? Да его даже свиньи жрать не будут! А рубашки, они же серые. Я с солидными людьми встречаюсь, они думают, что я сам стираю. И вообще, какого чёрта ты не можешь запомнить, где что лежит? Ещё раз положишь мои вещи не на то место…
– Костя, я стараюсь. Ты же знаешь, я занята не меньше тебя. У меня сорок человек подчинённых, и серьёзные обязанности. Я ни разу ни от кого не слышала, что мои платья несвежие, а сама я выгляжу неопрятной.
– Не смей со мной спорить. Мариночка успевала делать всё.
Константин Игоревич всё чаще раздражался по поводу некачественно выглаженных и недостаточно белых рубашек, от белизны и свежести которых зависит его карьера и заработок. Его бесило всё.
Вера пыталась угодить, из этого ничего не выходило. Её всегда устраивал творческий беспорядок. Если вещи были разложены по полочкам, она путалась, ничего не могла отыскать. Это нарушало гармонию, выводило из себя.
Она всё чаще плакала, иногда прикладывалась к спиртному, иначе восстановить равновесие не получалось.
Усилия по поддержанию порядка лишили главного в жизни: времени на чтение книг, на посещение выставок и театра не оставалось. Редкие встречи с Костей в постели перестали приносить радость.
Константин Игоревич банально, без вдохновения, выполнял супружеские обязанности, отворачивался и засыпал.
Вечерами им не о чем стало разговаривать.
Вера всё чаще вспоминала, как они познакомились, как он был заботлив и ласков, сколько было тем для разговоров.
Константин Игоревич стал груб, всё чаще раздражался по любому поводу. На его тумбочке появилась фотография близнецов с мамой.
Не так давно он называл эту женщину курицей и наседкой, не хотел ничего о ней слышать. Теперь, когда диалог выливался в скандал, Евгений Петрович приводил в пример чуткость, хозяйственность и выдающиеся способности бывшей жены.
Вера сидела на заиндевелой скамейке, не в силах сдвинуться с места, хотя чувствовала, что ещё немного и заболеет. Какая разница, сможет она выйти завтра на работу, или нет, если жизнь и на этот раз оказалась миражом? Всё рухнуло. Она так и не смогла создать семью.
Женщина всё тянула с возвращением домой, хотя окончательное решение вызрело, альтернативы ему не было. Им необходимо расстаться. Нельзя было даже пытаться устроить личное счастье за счёт несчастья его жены, матери, бог знает кого, но чужой.
Единственно, чего Вера не могла однозначно решить, нужно ли и на этот раз уезжать из этого города, есть ли для неё место на неласковой для неё земле?
Почему так происходит? Ведь всё сложилось как нельзя лучше: любовь, доверие, страсть. Наконец-то она почувствовала себя любимой…
Впрочем, это было и в первый, и во второй, и в последующие разы, когда она влюблялась на всю жизнь.
Вера и тогда была счастлива, но совсем недолго.
Неужели так у всех?
Ироничная разновидность удачи
Не унывайте, если не везёт,
Отбросьте груз печали непомерный,
Однажды невезение пройдёт
И канет в лету!
Вы же не бессмертный?
Андрей Олегович
Есть люди, которых трясёт и плющит от слов удача и гарантия, потому, что их по жизни преследует невезение.
Самое интересное – им тоже кто-то завидует. Но об этом позже.
Ефросинья Аристарховна Плещеева, девушка приятной наружности, но слегка пухленькая по причине хорошего аппетита и невозмутимого характера (про таких девиц обычно говорят: куда положишь, там и лежать будет) росла в многодетной семье.
Лениться, в семье Фросиных родителей, было не принято. За невыполненные в срок задания и обязанности тятька наказывал жестоко, несмотря на то, что была она девушкой на выданье.
Ровесницы давно уже хороводились, ей же было не до того: приходилось вставать “ни свет, ни заря” и приниматься за хозяйские заботы.
Девочка была старшим ребёнком, потому отвечала за всё и за всех.
С раннего утра до позднего вечера суетилась Фрося, исполняя тяжёлую крестьянскую работу, а в перерывах обихаживала ребятню.
Попадало ей часто.
Девочка постоянно хотела спать. Дремота могла её настигнуть в самое неподходящее время, даже за едой.
Нянькой Фросю определили года в четыре, когда та сама еле стояла на ногах.
Мамка всё рожала и рожала, иногда каждый год, а смотреть за детишками не имела возможности: работала на скотной ферме, дома держала живности до десяти и больше голов, не считая полусотни кур да гусей. Ещё сенокос, огород, ручная стирка.
К братьям и сёстрам, которых теперь вместе с ней было девять душ, Ефросинья относилась с любовью – родная кровь, но для себя твёрдо решила, что, ни при каких обстоятельствах не будет рожать.
Мечтала девушка о том времени, когда выпорхнет из родительского гнезда, когда освободится от нудной обязанности подтирать зады и носы, когда отоспится всласть.
Ни-ка-ких детей. Ни-ког-да. Ни-за что!
После восьмого класса Ефросинья Аристарховна намылилась улизнуть от постылых забот на учёбу в торговый техникум, но не тут-то было.
Отец как прознал про коварный план “хитромудрой” дочурки, рассвирепел. Хлестал со всей дури вожжами “куда ни попадя”, не обращая внимания на то, что побоями может нарушить детородную функцию.
Перестарался, дубина стоеросовая. Но функция не пострадала.
Фроська неделю с лежанки встать не могла, хотя мамка ветеринара приводила. Тот уколы делал, мази целебные оставил.
Ребятня жалела сестрёнку. Собственно, это и понятно: она для них и отцом, и матерью была.
Девушка не плакала, терпела боль, сцепив зубы. Несмотря на мази, кровавые рубцы воспалились.
Время от времени она впадала в забытьё.
Фросе снилось, как выходит замуж, как навсегда уезжает из опостылевшего дома, от бессердечного тятьки, век бы его не видеть, супостата.
Девчоночка, несмотря на небольшой избыток веса, выглядела соблазнительно: румяная, мяконькая, белокожая, с очаровательными ямочками на щеках, обворожительной улыбкой.
Мальчишки в школе наперебой пытались завоевать её сердечко, но тщетно. Отец следил за добродетелью и скромностью дочери, в каждом мальчишке видел лиходея и татя.
Подружки наперебой невестились, начиная с тринадцати лет, а Фросе не было дозволено выходить со двора, кроме хозяйственной надобности, и учёбы.
Ефросинья дневник завела, куда определяла заветные мечты и умные, как ей казалось, мысли.
К пятнадцати годам внутри девочки созрела потребность любить, которую она изливала на страницы тетради.
А ночами грезила.
Но дети… теперь она твёрдо решила не иметь детей.
Так она и Лёшке Пименову сказала, когда тот признался в любви, тайком провожая её домой.
В тот день отец уехал в район по неотложным делам.
– Лёшь, ты целоваться умеешь, – спросила девочка, прикусив от смущения губу до крови, едва не умерев от страха.
– Не знаю, не пробовал.
Фрося закрыла глаза, сделала губы слоником.
– Пробуй!
– С ума сошла, а тятька?
– Всё равно от него убегу, пусть хоть до смерти запорет. А рожать никогда не буду. И в техникум поступлю.
– Давай вместе убежим?
– Не теперь. Целуй скорее, пока никто не видит.
– А куда?
– Ты дурак, да? В губы целуй.
– Тогда глаза открой.
– Боюсь.
– Ага! Мне тоже страшно.
После они уединялись при каждом удобном случае, что бывало довольно редко.
Оказалось, что всяких разных поцелуев великое множество.
В конце девятого класса Фрося почувствовала, что внутри происходит нечто незнакомое.
Посоветоваться, понятное дело, было не с кем.
Беременность обнаружилась на шестом месяце, когда форму живота невозможно было объяснить полнотой.
Ефросинья читала и перечитывала записи в дневничке, где чёрным по белому было написано: “ни-ког-да не буду рожать”.
Бить дочь по бокам и мягкому месту отец побоялся, хотя по щекам отхлестал до крови. Зато Лёшке досталось не по-детски.
Учёбу в десятом классе пришлось отложить: Фрося родила в положенный срок двойню, точнее близняшек.
Такой странной свадьбы в деревне никогда прежде не видывали: у жениха и у невесты на руках было “по ребятёночку”.
Жить в семье отца Фрося наотрез отказалась.
Свёкор принял в свой дом пополнение с энтузиазмом.
Характер у него оказался мягкий, покладистый. Детишек в Лёшкиной семье обожали.
Жизнь Ефросиньи изменилась полностью. Сам муж и его родня пылинки с неё сдували.
Лёшкина мама обучила невестку женским премудростям, позволяющим мужа ублажать и не залетать.
Народный опыт – хорошо, посчитала девушка, а медицина надёжнее.
И приняла дополнительные меры: съездила в районную женскую консультацию, выписала некое патентованное противозачаточное средство, а чтобы с гарантией не беременеть вдобавок вживила новомодное средство – внутриматочную спираль.
Когда обжигаешься горячим молоком, невольно начинаешь дуть и на холодную воду, поэтому на тайном семейном совете, начавшемся в самый неподходящий момент сладострастия, когда Лёшка собирался финишировать, Фрося предъявила ультиматум: извергаться отныне будешь в тряпочку, кроме безопасных дней, просчитанных гинекологом в графике.
Лёшка спорить не стал. Зачем рожать голытьбу? Тем более, что Фрося ещё тогда, до первых поцелуев, предупреждала, что никаких детей не будет.
Нет, так нет. Близнецов бы до ума довести.
Так и любили друг друга, огородившись всеми возможными способами от судьбы Фросиных родителей, которым дети были в тягость, тем не менее, их рожали конвейерным способом, лишь изредка пропуская какой либо год.
Фрося следила за графиком безопасных дней, незадолго до близости с мужем тайком помещала внутрь противозачаточную мазь “Фермекс”, принимала гормональные препараты, после секса немедленно спринцевалась.
Когда близнецам исполнилось полтора года, у Фроси случилась задержка циклического кровотечения. Это насторожило, но поверить в то, что опять случилась то, чего никак не могло произойти, было попросту невозможно.
В этот самый момент со свёкром случилось несчастье: сорвался на ходу с прицепного устройства трактора, попал под сеялку.
Порвало его основательно.
Пришлось ухаживать ещё и за ним.
Не до подозрений было, тем более, что даже самый агрессивный сперматозоид не мог преодолеть многоступенчатую противозачаточную защиту.
И всё же это случилось.
Врачиха пожимала плечами, ссылалась на некую пятипроцентную статистику, когда медицина, даже самая современная, бессильна.
Фрося рыдала, заламывала руки, грозилась покончить с собой.
Делать аборт было поздно. Да и не пошла бы она на такой шаг – убить собственное дитя.
Почему, ну, почему не везёт именно тому, кому не нужны дети?
Вон соседка, Люська Самойлова, седьмой год по клиникам шляется, по святым местам ездит, к знахарям и колдунам, а детишек нет, хотя доктора говорят, что патологии отсутствуют.
Чего только бедолага не делает – ни-че-го.
А у Фроси…
У Фроси снова родилась двойня. Две девочки, два голубоглазых ангелочка с кудрявыми волосиками.
А ведь она думала отдать мальчишек в ясли, и учиться пойти в торговый техникум.
Или в медицинский. Чтобы раз и навсегда исключить проблему нежелательного деторождения.
Можно конечно решить эту проблему радикально – не давать, но тогда…
Тогда вообще вся жизнь наперекосяк.
Отчего так-то?!
Гинеколог в консультации, видя, как она страдает от нежелательной беременности, нашептала ей на ушко, что есть ещё одно средство, стопроцентное, но оно мужское.
Зато наверняка.
Необходима операция на семенных канатиках яичек, вазэктомия называется.
Мужская физиология, мол, от этой процедуры не пострадает, потенция и желание тоже. Спермии будут рассасываться, не встречаясь с яйцеклеткой, значит…
Если только непорочное зачатие.
Лешка артачиться не стал. Перекрестился и бесстрашно лёг под нож вивисектора.
Что такое непорочное зачатие, супруги узнали спустя год.
Теперь опять ждут пополнения.
– Фроська, твою мать, ты у меня как Мария Магдалина. А если снова двойня?
– Изыди, изверг! На что намекаешь? Нагуляла, мол? Ты во всём виноват. Вот кастрирую как-нибудь ночью, посмотрю, как запоёшь.
– Да люблю я тебя. Двойня, так двойня. Пусть даже тройня. Только в толк не возьму: как же в тебя живчики проскочили, если во мне семя заперли.
– Кормить-то чем всю эту ораву будешь, дурачина-простофиля? Уйду я от вас, в монастырь уйду. Нет мне покоя. Теперь уже немного до мамашиного рекорда осталось. Нарожаю тебе полную хату, и уйду. А насчёт охреневших живчиков разбираться нужно. А-а-а, врачи, лиходеи опять отговорятся какой-нибудь статистикой. С них как с гуся вода, а мне каково?
– Справимся, мать. Где четверо – там и десять. Голодными не оставим. Батька уже выздоровел. Поможет.
– Невезучая я, Лёшь, несчастная. Согрешила наверно, только не пойму, когда и где. Наверно от мамаши напастью многоплодия заразилась.
– По мне, так напротив – ты самая счастливая. Я где-то слышал, что невезение, это ироничная разновидность удачи, которую покровительствующее тебе провидение доставляет в форме гротеска, потому, что некоторые люди сами не знают, чего на самом деле хотят. Ведь ты ни разу не попыталась избавиться от плодов любви.
– Неужели меня можно заподозрить в способности убивать. Они ведь живые.
– Так и я о том же.
