Читать книгу: «Причудливые виражи», страница 14
Искательницу приключений видно за версту. Привыкшие к мужской ласке кокетки ведут себя раскованно, глаз не прячут, эта одета незатейливо, и ведёт себя скромно.
Серенькое платьице ниже колен, платок на плечах, простенькие туфельки без каблука, непритязательная сумочка, больше похожая на хозяйственную принадлежность, нежели на предмет женской галантереи.
Волосы девушки собраны в хвост, затянутый тонкой белой лентой. Ногти подстрижены под корень. На лице с приятной природной свежестью нет даже следа макияжа.
Как такая простушка могла оказаться на ярмарке офицерских невест, которая нисколько не гарантировала серьёзных отношений? Сюда чаще приходят шумно и весело провести вечер за чужой счёт.
Замужество – лишь случайный бонус, который не так просто заслужить. Для этого нужно очень постараться. Большинство пилотов – молодые ребята. Связывать жизнь цепями и узами семейных отношений, лишаясь возможности разнообразить сексуальное меню, это не для них.
Вон сколько претенденток. Отказывают редко.
Пётр пригляделся к девушке, прикинул вероятность блицкрига. Свои шансы определил как довольно высокие, и подошёл.
– Зовут-то тебя как, прелестница?
– Илонка.
– Надо же. У тебя и имя такое же прелестное как личико.
Девушка зарделась, посмотрела на Петра, склонив голову набок, нервно облизнула губы. Их влажный блеск и чётко очерченные контуры вызвали у опытного обольстителя обострённый сексуальный аппетит.
“Девочка-то, ого-го! Совратить такую недотрогу дорогого стоит. Это тебе не записная развратница, у которой тот же спортивный интерес, что и у охотника”
Такую скромницу ещё завоёвывать нужно. Но стоит ли тратить драгоценное время. Судьба боевого пилота – лотерея.
– Может быть ну её?
Во внутреннем кармане у Петра лежала записная книжечка, а в ней десятки телефонов безотказных, как автомат Калашникова, проверенных временем девиц, знающих своё дело.
Однако в голове что-то неслышно щёлкнуло, заставляя продолжить знакомство. Чем зацепила его эта серая пичуга, он сам не понял, но настойчивость проявил.
– Скучаешь?
– Нет, жду.
– Не меня ли ожидаешь, прелестница? Я сегодня один как перст. Готов составить компанию. Вместе веселее.
– Не думаю.
– Тогда скажи, о чём думаешь.
– О том, что у меня здесь встреча назначена с парнем из нашей деревни, а его нет и нет.
– Он лётчик, в нашей эскадрилии летает?
– Да. Мы с ним договаривались. Обещал с квартирой помочь, на работу устроить. Я ведь к нему приехала. Летом в отпуске был, звал замуж.
– Фамилию лётчика помнишь?
– Ефимов. Максим Ефимов.
– Да, девочка, дела. Как и сказать не знаю… не придёт твой Максим. Совсем. Погиб геройски… неделю назад.
– Врёшь!
– Пойдём, я тебя в штаб проведу. Обманывать, резона нет. Кто о таком шутит.
Девчушка разрыдалась взахлёб. Петька тоже расстроился, хотя смерть давно не вызывала у него сильных эмоций. Сопереживание, какого прежде никогда не испытывал, выключило сознание. Это было что-то новое, из области неведомого.
Что происходило в ближайшие несколько минут, он не помнил. Очнулся, когда утонул в мягких податливых губах Илонки, испытав невиданную прежде сладость.
Когда девушка пришла в себя, с выражением ужаса на лице отпрянула, испугавшись произошедшего.
У Петра была арендована тайная квартира, куда он приводил подружек. Её сдавала внаём семья, переехавшая из города, в котором он родился и рос. Брали за постой немного, никому больше не предлагали, потому, что Пётр пользовался ей постоянно, и платил исправно.
Не хотелось парню терять удобное гнёздышко, но подругу погибшего друга он не мог оставить на улице. Здесь он откровенно кокетничал сам с собой: Илонку Пётр воспринимал несколько иначе, чем всех прежних девчонок.
Память о друге была лишь зацепкой. Дело в том, что внутри у него что-то перевернулось.
Почувствовав на губах вкус непорочной девственности, обмануть его было сложно, Петька потерял покой.
Он не отдавал себе отчёт, в чём причина невиданной с его стороны щедрости, неожиданного сопереживания, действовал спонтанно, безотчётно, не в силах отвести глаз от случайной подружки.
Полк находился на военном положении. Расслабиться за пределами части давали лишь тогда, когда боевую машину ставили на плановые технические работы, или сразу после удачных боевых вылетов.
Потерянного даром дня было до страсти жалко, однако Петька, не задумываясь, повёл Илонку в снятую комнату, обуреваемый мутными, совсем неоднозначными мыслями, которые разрывали сознание на части.
Он мечтал об этой девочке, представляя то одно, то другое, не решаясь принять окончательное решение. Волнение, связанное с Илонкой, не унималось.
Петька понимал: нельзя лезть к невесте погибшего друга с непристойным предложением в первый же день.
“Видно будет. К таким девчонкам лучше вообще не приближаться. Не успеешь глазом моргнуть – захомутает”.
Лицо Илоны не отличалось особенной привлекательностью, оно было наивное, беспомощное, живое, подвижное, трогательное, поражало неповторимостью, неповторимым своеобразием.
Её внешность не сливалась в мыслях в обыденные определения, которыми мужчина привык маркировать подружек. Она была исключением из всех знакомых правил.
Петьке хотелось смотреть и смотреть на паутинку светлых морщинок на загорелом деревенском лице, живущую собственной жизнью мимику, отражающую каждое душевное движение.
Илона не умела скрывать эмоции и мысли.
Серые с искринкой глаза отражали каждое движение души, цепляли искренностью и простодушием, примагничивали внимание, посылали неведомые сознанию импульсы, ускоряющие ток крови.
Девочка не имела возможности скрыть эмоции, которые переполняли всё её существо. Возможно, причиной одухотворённости и чувственности была новость о смерти жениха, но Петька заметил Илонку несколько раньше, и подошёл именно потому, что заинтересовался чем-то особенным в девичьем облике.
Илона жила здесь и сейчас, реагировала на события и речь настолько чувственно, что умудрялась насыщать простые слова энергией сопричастности. Похоже, именно выразительные эмоции делали её внешность привлекательной.
Петькина чувственность была примитивной, грубой, полностью настроенной на процесс ускоренного завоевания женской благосклонности в постельном варианте. Лишь от секса он испытывал истинное наслаждение, только о нём мог подолгу говорить и думать.
Способность неутомимо и изобретательно проникать внутрь девичьего цветка, испытывая наслаждение от мастерского владения грубой мужской силой, с юности была предметом его гордости.
Петька мог заставить любую женщину, с которой удавалось договориться, испытывать животные страсти, выразительно и ярко отражающиеся на поведении и лице.
Он обязательно должен был сорвать аплодисменты в виде экстатического восторга и чувственного крика подружки, что заводило гораздо больше самого процесса.
Довести женщину до точки кипения получалось у лейтенанта Кирпикова виртуозно.
Петька запросто брался на спор довести до экзальтации девчонок, которых другие офицеры считали безнадёжно фригидными, бился об заклад и неизменно выигрывал пари. Такие проделки были для него любимым развлечением.
Среди записных подруг местного гарнизона Петька пользовался неизменным успехом. Ему не отказывали, даже когда появлялся с пустыми карманами. Среди утешительниц свидание с лихим лейтенантом считалось везением.
Он никогда не выключал свет во время эротических сеансов, очень любил смотреть на переживания очередной любовницы, так же быстро забывая её, как и завоевывая.
Именно так он чувствовал. Акт любви был поединком, в котором он должен стать непременным победителем, господином.
Петька никогда не забывал, что перед ним всего лишь самка, которую нужно удовлетворить, чтобы потешить собственное гипертрофированное эго. Причём так, чтобы она умоляла его о похотливом желании с ним совокупиться, ещё и ещё раз испытать серию оргазмов, добывать которые он умел мастерски.
Женщины в его руках стонали и плакали. Напряжённые, сосредоточенные на физическом удовлетворении древних, как мир потребностей, они отдавались Петьке с благодарностью и желанием.
Выражение их налитых кровью лиц в процессе любовных забав застывало в трансе, отражающем страдания изнывающей, трепещущей в агонии страсти плоти, чрезмерно воодушевлённые внутренние акты. Финалом восторгались почти все подружки.
Петька привык иметь, употреблять женщин по единственно возможному с его точки зрения назначению, которое заключается в умелом возбуждении мужского эго.
Он ценил способность и потребность женщин подчиняться и подстраиваться, умение угадать сиюминутные желания мужчины, правильно и вовремя напрячь нужные мышцы там и так, как ему хочется, чтобы получить наивысшее наслаждение, которое заканчивалось одним извержением, и сразу начиналось другим, пока оба не упадут в изнеможении.
Заниматься любимым делом Петька мог бесконечно долго. Его орудие всегда было в рабочем состоянии, никогда не давало осечек.
Сейчас предмет его гордости застенчиво спрятался, не высовывая головы, словно над ним провели таинственный мистический обряд, лишив владельца главного, что имело смысл в абсурдной жизни, не имеющей для боевого лётчика никакой ценности.
Что толку в земном существовании, если оно может закончиться в любую минуту, что и происходило во время боевых вылетов?
Ефим Максимов, несостоявшийся Илонкин жених, останки которого собрали на месте крушения кусками, уже разменял земной путь на Звезду Героя, если конечно её не захочет нацепить на грудь нуждающийся ещё в одной побрякушке генерал.
Пилоты легко, практически не задумываясь, отдавали молодые жизни за денежные знаки, за награды и звания.
Петька не желал думать о смерти. Он офицер, обязан выполнять приказ независимо от обстоятельств.
Сейчас он хотел видеть глубокие серые глаза, чётко очерченные влажные губы необычной формы, чувственную, но грустную мимику, вздымающуюся от дыхания тяжёлую грудь. Девушка притягивала его внимание, завладела чувствами и мыслями.
Илона страдала. Петька был впечатлён глубиной её чувств, пытался предугадать желания и мысли. Впервые в жизни он по-настоящему сопереживал.
Год боевых полётов остудил его сердце, поселив холодное равнодушие.
Петька помнил этого светловолосого высокого парня: сильного, спортивного, пластичного. Его всегда удивляла способность Максимова запросто ходить на руках, время от времени подпрыгивая и балансируя всего на одной из них.
Ефим умел легко, непринужденно закручивать и перемещать тренированное гибкое тело в пространстве, словно для этого не требовалось усилий. Гимнастические способности парня потрясали воображение.
Всё перечеркнуло одно единственное слово – был.
Возможно, через несколько дней и про Петьку скажут так же. Именно поэтому нельзя терять ни минуты, даря девочкам себя, свою недюжинную сексуальную силу, получая от них соответствующие бонусы.
Пусть он запомнится хотя бы этим. Наверно способность дарить оргазмы тоже чего-нибудь стоит. Петька не собирался закапывать талант в землю. Он ещё не нагулялся, как следует.
Впереди ещё много любовных побед. Не беда, если некоторым из них повезёт забеременеть – пусть учатся предохраняться. Он же мужчина, значит, должен уметь делать детей. Даже обязан.
Несправедливо, когда после тебя ничего не останется на Земле.
Что с детьми будет дальше, не его проблемы. Петька никому никогда ничего не обещал, кроме наслаждения от секса. Между прочим, чаще всего не бесплатно.
Выпивка и закуска всегда была за его счёт. На расходы Пётр денег не жалел. Любил, чтобы приправа к главному блюду была острая и пикантная.
Раскрасневшийся от напряжённых размышлений Петька шёл рядом с Илонкой, тащил тяжёлый чемодан, искоса на неё посматривая, но не мог решиться даже за руку взять. Что за беда? Никогда прежде не испытывал он подобных проблем.
Девушка растерянно молчала, лихорадочно перебирая в уме возможные варианты развития событий, ей было не до разговоров.
Жизнь снова и снова преподносила неприятные сюрпризы, круто меняя судьбу. Что ждёт её завтра – неизвестно.
Уезжать домой, откуда убежала со скандалом, ужасно не хочется. В деревенском хозяйстве всегда рук не хватает, заняться есть чем, но вернуться, значит согласиться с безрадостной перспективой тяжёлого крестьянского труда на всю оставшуюся жизнь, значит жить по чужим правилам.
Чего она там не видела: отца – горького пьяницу, постоянно распускающего руки, мать, в сорок пять лет превратившуюся в старуху, сестёр, пухнущих чуть не всю зиму от голода, огород пятьдесят соток, скотину, требующую круглосуточно ухода и тяжёлого физического труда?
Пропади она пропадом, такая прекрасная жизнь. Уж лучше на завод устроиться, жить в общаге, зато иметь свободное время.
Девчонки рассказывали, что там всё по расписанию, и еды вдоволь.
Илона потому к Ефиму и поехала, что не могла больше жить хуже скотины. Ту хоть кормят вовремя, и не бьют. Единственная надежда была вырваться из ада и что теперь?
“Допустим, устроит этот бравый офицерик с ушами как у Чебурашки на ночь, дальше-то что? Бегать в поисках работы в чужом городе, где большинство людей разговаривает на незнакомом языке? Кто знает, что у них на уме. Да и у Петра этого, тоже. Вон как глазищами сверлит, раздеть взглядом норовит. Там и до беды недалеко. С поцелуем и объятиями сразу полез, изображал сочувствие, а сам…”
“Нет, это не выход. Пусть, конечно, поможет. Переночевать-то нужно, а рано утром бежать без оглядки. Вот только куда и зачем? Вот ведь лихо, как прицепится – не отлепишь”.
Просторный старый дом с большим фруктовым садом, обилие ярких цветов, прохладная тень, сладковатые экзотические запахи, впечатлили, даже настроение улучшилось.
Чистота внутреннего пространства так отличались от беспорядка и неустроенности быта там, на родине, что Илонке захотелось хоть немножко, совсем чуточку пожить в такой роскоши.
Сад был наполнен таинственными, совсем незнакомыми звуками. Откуда-то изнутри, постоянно меняя направление, появлялись и исчезали, то звон цикад, то пение незнакомых птиц. Иногда воздух взрывал страшноватый, режущий слух крик осла.
Пётр прошёл вглубь двора, который обвивали виноградные лозы и плетистые розы, усыпанные большущими бутонами, поставил чемодан возле низкого деревянного стола, снял туфли, попросил девочку сделать то же самое.
Его глаза больше не бегали. Мужчина улыбнулся, присел на ковёр возле столика, жестом приглашая Илону.
– Тебе здесь понравится. Хозяева этого дома, мои земляки, можно сказать друзья. Они русские, инженеры на текстильной фабрике. Приехали налаживать новое оборудование, обучать персонал, да так и остались.
Замечательные люди. Вот увидишь. Я у них комнату снимаю… кхм-кхм. Отдыхаю иногда от спартанской обстановки в казарме. А вот и Яночка идёт, дочка хозяев. Познакомься девочка, это Илона.
Она приехала к жениху… да, вот… а его, как бы… кхм-кхм… сбили его… на днях сбили. Да! Ну вот, я и говорю, это его невеста, значит, Илона зовут. Ехала на праздник, а вышло… да, она здесь пока поживёт, значит, да, пока поживёт, вот.
Яночка была одета в национальную одежду киргизов, включая непременные атрибуты, такие, как шаровары, цветастое платье до пят, платок, украшения на руках и шее.
– Не обращайте внимания, Илона. Так проще общаться с местным населением. Мы привыкли, нас давно принимают за своих. Вы пьёте зелёный чай, или лучше черный?
– Если можно, холодную воду.
– Тогда компот, или сок. Чай вы совсем не пьёте?
– Пью, только я целый день без воды. У меня наверно скоро кожа лопнет от жажды. Извините за беспокойство.
– Что же ты, невеста, такая стеснительная?
– А я, собственно и не невеста совсем, мы даже не целовались ни разу. Ефим – парень из нашей деревни. Приезжал недавно на побывку, замуж позвал, я и сорвалась к нему. Договорились, что попробуем вместе жить, а там видно будет. Видно зря приехала.
У Петьки глаза заблестели от новости. Это же здорово. Никакая она не невеста, просто знакомая, значит, и переживать не о чем. С другой стороны – зачем связываться с девчонкой-недотрогой? Уговаривать замучаешься.
Нет у него ни сил, ни времени, ни желания, обхаживать застенчивую девственницу.
Петька покрутил эту мысль в голове, смакуя потенциальные возможности, но, тут же отбросил, как глупую, чересчур затратную идею.
“Что я, мальчик что ли? Безотказных прелестниц пруд пруди, только свистни – прибегут”.
Яночка подала чай по восточному обычаю, на дастархане: пиалы, только что заваренный чайник, орехи, сухофрукты, сладости, и национальную выпечку.
Девушке принесла запотевший графин компота.
Так за Илоной никто не ухаживал. Она обречённо вздохнула: не про неё этот праздник жизни. Уезжать придётся, хотя пока всё устраивается чудесным образом.
“Подушку бы сейчас и поспать в тенёчке, – мечтательно подумала девушка”.
Словно подслушав желание, Яночка уже несла вышитые подушки, тонкую накидку, чтобы укрыться.
– Отдыхайте, не буду вам мешать. Ваша комната, Петя, как всегда открыта. Бельё свежее постелено. Покушаете, можете идти спать.
– Илона одна будет жить. Вы, пожалуйста, за ней присмотрите. Я имею в виду еду и всё прочее. У девочки такое горе.
Яночка как-то странно посмотрела на Петра, пожала плечами, и улыбнулась.
– Для вас, Пётр Андреевич, что угодно. Вы же свой. Пусть хоть совсем переселяется, будем рады. Постараемся, чтобы гостье понравилось. Вы, Илоночка, не стесняйтесь, располагайтесь как дома. Родители придут с работы, я вас познакомлю.
Когда девушка прилегла, вожделение Петьку всё же посетило, но он его героически усмирил. Трудно было с непривычки обуздать взбрыкнувшее желание, но он справился.
Не успела девочка положить голову на подушку, как тут же уснула.
Пётр пытался её разбудить, шептал на ушко, что спать нужно в комнате, Илона лишь посапывала да носик морщила.
Долго наблюдал Петька за этим безобразием, пытаясь не думать о привычной страсти, перебирая в уме различные варианты развития событий.
Перед ним, доверчиво развалившись на топчане, лежала настоящая лесная нимфа: распаренная полуденным зноем, румяная, нежная.
Платьишко девушки слегка сбилось, оголив круглые коленки, грудь аппетитной горкой вздымалась ровным дыханием, аппетитные округлости притягивали любопытствующий взор, словно магнитом.
Кровь как назло устремилась в центр блаженства, разбудила уютно дремавшее естество, отчего по телу побежала волна вожделения.
Воля, которую он пытался сжать в кулак, подчиняться никак не желала, настойчиво требуя законную премию.
Ничего не поделаешь – многолетняя привычка.
Очень уж хочется Петьке отведать райское яблочко из девственно благоухающего сада. Он даже руку до крови прикусил от бессилия.
Дудки, нет у него права рвать цветы с этой клумбы! Даже познакомиться, как следует, не успели. Не может Петька с Илоной поступить не по совести. Она особенная.
Вот такая нехорошая, понимаешь, непонятная история приключилась.
Неизвестно по какой причине, Петька даже мысли допустить не мог, чтобы обидеть Илону. Он даже пожалел, что грешил прежде, что не дождался женщину, с которой жизнь могла сложиться иначе.
Впервые Пётр подумал о том, что шуры-муры, любовь-морковь, и яркие нежные чувства, не пустой звук, что есть девушки, с которыми грубый секс связать невозможно.
По отношению к Илоне распутная похоть выглядела грязным извращением.
Нестерпимо захотелось дотронуться пальцем до её губ, вдохнуть запах разомлевшего тела, погладить разметавшиеся по подушке локоны.
Это он, Петька, и совсем не он. Кому расскажи, какая блажь вертится в голове, насмерть засмеют.
“Придётся теперь с опухшими причиндалами в казарму возвращаться. А если ночью на задание? Беда, братцы, – заскулил бравый лейтенант”.
Чем дольше он на девчонку смотрел, тем сильнее заводился.
“Мотать отсюда нужно, и как можно скорее, пока не натворил чего непотребного. Лихо-то как! Ладно, на проходной наверняка давалки дежурят. По-быстрому в ближайшей гостинице перепихнуться? и спать. Да уж, уснёшь тут, когда мысли только о ней. Вот ведь навязалась на мою грешную голову. Пройди мимо – человеком бы себя чувствовал”.
Нельзя, никак нельзя боевому лётчику в романтическую любовь играть, сентиментальные меты осваивать.
“И как поступить? Отнести по-тихому в комнату, зажать рот да трахнуть?
Пусть потом сидит и ждёт, когда я с задания прилечу. Никуда не денется. У неё даже денег на обратную дорогу нет. Поживёт наложницей, полевой женой, там видно будет. Вот как по уму нужно бы сделать”.
Пётр осторожно взял Илону на руки, благо она лёгкая, как пушинка, невесомая, оглядываясь, отнёс в комнату.
Девочка даже не проснулась, лишь посапывала потешно да носик морщила: переволновалась бедолага, устала.
Петька возбудился не в меру, принялся раздевать её дрожащими руками, накручивая неуёмное желание, от которого горело и сладко ныло внутри.
Под задранной до самого бюстгальтера тканью платья вибрировал в такт дыханию соблазнительный животик. Нежная упругая кожа, которую Петька начал исследовать губами и гладковыбритой щекой, пахла желанием и страстью.
Осторожно приподняв пальцами резинку трусиков, лейтенант заглянул в запретную зону, где кучерявилась причёска интимного рая, вход в который был практически свободен.
Разве может эта пигалица оказать серьёзное сопротивление?
Медленно, словно тайком лезет в чей-то карман, Пётр приспустил трикотажную ткань, обнажившую треугольник вожделения, принюхался к благоуханию непорочного интимного благовония, отчего у него закружилась голова, и вырвался стон влечения.
Илона повернулась набок, подтянула к животу колени, почмокала губами, и улыбнулась.
Пётр сходил с ума от подступившего к самому горлу желания, но решиться на большее не мог.
Укусив до крови ладонь, сжав до скрежета челюсти, чуть не перемолов в песок зубы, мужчина убрал от желанного тела руки, подтянул трусики, одёрнул подол, не в силах восстановить сбившееся дыхание и унять биение сердца.
С досадой посмотрев на спящую, ничего не подозревающую девочку, он безжалостно врезал себе по скуле.
– Идиот. Она же девственница, она доверилась тебе. Так нельзя, нельзя!
Пётр взял бумагу, ручку, накарябал вибрирующей рукой несколько кривых строк, чтобы ждала. Разговор, мол, есть и вообще. Положил сверху записки несколько денежных купюр, чтобы хватило его дождаться, и ушёл.
На выходе из комнаты вернулся, вытер со лба пот, перекрестился, хотя давно ни во что не верил, и поцеловал девочку в губы. Нежно, еле дотронулся, чтобы не почувствовала, не проснулась, но изысканный вкус успел почувствовать.
– Сладкая, желанная, – успокаивал и уговаривал Петька себя, – иди, иди уже скорее, не буди лихо. Торопись, пока силы есть не совершать непоправимое.
Петруха опрометью выбежал из дома, даже с хозяевами не попрощался, хотя видел Яночку краем глаза.
“Совсем чокнулся. Надо же, придурок какой. Девочка! Да и хрен бы с ним. Мало я девочек бабами сделал? Между прочим, не всегда по их желанию. Была бы ещё бы одна до кучи.
Для того их и рожают, чтобы мужиков ублажали. Бабы только ноги расставлять годятся, да и тому учить нужно. Какой от неё прок, от её целомудренности?
Из Илонки неплохая боевая подруга вышла бы. Любо-дорого. Может быть того, вернуться? Чего из себя мальчика-одуванчика строить? Сделал дело – гуляй смело. Бабы тащатся от тех, кто совратил.
Ладно, пусть пока дитём поживёт. Думать нужно, как дальше поступить. Окрутила зараза. Тьфу на неё! Сниму сейчас шмару посимпотнее, чтобы сиськи как резиновые мячики, талия осиная, задница как орех, и пулемётной очередью до самых кишок расстреливать буду, пока дух не выпущу. Пусть старается, пусть лечит советского офицера от любовного недуга. Идиот, ну, брат, и идиот же ты!”
“Если одной тёлки не хватит, другую возьму. Мне не откажут. Это надо же, до чего деревенская дурочка бравого лейтенанта перед боевым вылетом довела, куда годится! Нет, нужно сразу двух давалок брать. Пусть работают. Трясёт всего. Если живой вернусь, оттрахаю эту Илону как последнюю, как…
Да нет же. Чего, правда, шмар что ли не хватает? Ну, одолею её, силу покажу, дальше что? А если руки на себя наложит, срама спасаясь? Бабы – они же дуры набитые. Чуть что – изнасиловали, чести лишили. Тьфу! Радоваться нужно, что настоящий мужик грёбаной щелью не побрезговал, а они… Дуры, они и есть, дуры!”
“Нет, Илона не такая. Она чистая, солнечная. От неё материнским молоком и спелыми фруктами пахнет… а не похотью, как от всех этих…
Господи, какого чёрта я за неё судьбу определяю. Разве нельзя по уму жить, чтобы всем хорошо было? Да она сама в меня втюрится, если с подходцем, ласково. Насильно потом не оторвёшь от настоящего мужика. С моими-то эротическими способностями”.
“А вон и девки. Боже, какие же они в сравнении с Илонкой убогие. Да наabu они мне нужны, я что, конь в охоте, или свирепый кролик? Девчонка улыбается, доверилась, а я… осёл ты ушастый, петруха! Самый настоящий осёл, у которого мужское достоинство больше, чем мозг.
Хотя, вон та, Маринка, ничего вроде бабёшка, в теле, старается угодить, подмахивает как надо. И эта, Леночка, тоже классно ноги задирает”.
“Чего это я вдруг копаться начал? Девки как девки. Как батя говорил, – с лица воду не пить. Между ног у всех одинаково. Лишь бы в охоте были, и здоровые”.
Рассуждая, Петька резвым шагом направился к жрицам любви, вызвав в их рядах неожиданный переполох. Девочки начали оправляться, демонстративно вытащили расчёски и помаду, начали стрелять глазками, оглаживать бёдра и груди.
– Петруха, товарищ лейтенант, к нам подруливайте. На любой вкус девочки.
– Некогда мне с вами, – неожиданно даже для себя заявил Петька, – ночью боевой вылет, выспаться нужно.
– Как знаете, лейтенант Полуянов. Завтра для вас может не случиться.
– Ты что сейчас сказала? Зашибу, заразу! Красотка, блин! Зубы сперва вставь. Сиськи до пупа висят, ноги кривые, рожа страшная, а туда же…
– Ты чего, Петь! Вчера нравилась, всю ночь не слезал, в любви признавался.
– На безрыбье и рак рыба. Мы же воблу под пиво хвалим, вот и я… того… и вообще, взяли моду, офицера обсуждать, мать вашу! Справки у вас есть о состоянии здоровья? Развели тут бордель! Чтоб больше вас здесь не видел!
– Какая муха тебя укусила? Мы же тебе почти родными стали. Можно сказать, боевые подруги. В огонь и в воду, как декабристки. Я у вас, Петенька, каждый прыщик на жопе изучила.
– Декабристки хреновы, задаром сиську ущипнуть не дадите.
– Девки, да он влюбился, зуб даю. Витька Трошин, сколько нас пользовал, а как жениться решил, мы все для него разом оказались путанами. На свадьбу-то позовешь?
– Да пошли вы! У вас каждый день свадьба, да не одна.
– Ну, девки, что я вам говорила! Иди уже, девственник хренов, свистульку не забудь продезинфицировать, а то сделаешь невесте свадебный подарочек. Она очень обрадуется.
– Цыц, свиристелки!
Петька шёл и злился. На себя, на девчонок, на Илонку, будь она неладна.
“Ну чего у неё такого, чего у других девчонок нет? Всё на тех же местах. Ни одной лишней детали, ничего выдающегося, кроме целки, да и та под вопросом. Чем она меня загарпунила, чем, спрашиваю! Гипноз, приворот, магия?
Ага! Вот прямо специально охотилась, делать ей больше нечего. Всю Киргизию пешком обошла, а на меня глаз положила. Держи карман шире. Сам за ней набегаешься.
А с чего, собственно, бегать мне за ней? Эка цаца! Нет, Петруха, с этой игрой надо заканчивать. Может сразу в дурку сдаться? Только туда мне и дорога. Девка-то так себе, второй сорт: ни кожи, ни рожи. Одни глаза…
Зато, какие глаза! Чудо из чудес. Глядит – словно губами ласкает. От одного взгляда всё нахрен встаёт. На неё только смотреть и можно. Чертовщина право-слово.
Сладкая, зараза, желанная. Но девки на проходной дешевле обходятся. Зачем я их только послал?
Ну и хрен с ними. Больно мне эти мокрощёлки нужны. Многостаночницы. Сегодня здесь, завтра – там. Лечись потом”.
“Илоночка. Имя-то, какое. Как колокольчик. Звучит, переливается. И-ло-ноч-ка… yочка, блин! Ага, без сна, да с больными яйцами, а утром в бой. Башка дурная, хрен болит, руки как у алкаша трясутся. Моджахеды трах-бах из зенитки, и в куски. Она что ли мои останки оплакивать будет? Больно ей надо.
С чего бы ей страдать? Я для неё кто! Она меня знать не знает. Разок поцеловал, и размяк? Так она о том факте ни сном, ни духом. Ромео! Побереги себя, брат, для других побед. Летай, Петруха, во славу Родины, пока летается. И трахай всё, что шевелится. Жизнь коротка”.
Широко расставляя ноги, с идиотским выражением на лице Петька побрёл в казарму. Заснуть не удалось. Даже ужинать не стал – аппетит испарился.
Мозги постепенно превращались в кисель, проворачивая каждую мысль всё с большим усилием. Зверёк между ног ни на мгновение не давал покоя. Пришлось посреди ночи идти под холодный душ, чтобы успокоить любовный зуд.
Продрогший, измученный и злой, Петька снова попытался заснуть. В этот момент включили свет, объявили боевую тревогу.
Как назло, когда уже отбомбился, на развороте борт зацепило снарядом. Реакции на опасную пробоину не последовало, в голове вместо обычно чётких мыслей и автоматически выполняемого алгоритма действий, в пустоте плавала мутная жижа безразличия.
Нужно бы катапультироваться, но Петька о таком варианте спасения просто забыл. Попытался планировать, кое-как встал на крыло, пошёл на медленное снижение. Что и как происходило дальше, убей – не помнит.
Грубо, едва избежав взрыва сел на пузо, почти удачно.
Машина приземлилась на минном поле, на территории, контролируемой нашими войсками. Позже за проявленную доблесть, за героизм и спасение боевой машины ему присвоили внеочередное звание, вручили орден.
Всю дорогу до базы в мозгу вертелась единственная мысль, – хоть бы Илонка дождалась.
Облик девочки стоял перед глазами.
“Какой же я идиот. Яркие девки с проходной в подмётки ей не годятся. Илонкина красота не каждому видна, а я рассмотрел”.
На его счастье, дуракам всегда везёт, не получил парень ни одного серьёзного повреждения.
В казарме Петька проспал до самого обеда. Проснувшись, отпросился в увольнение, и отправился к Илонке.
Бежал всю дорогу, не замечая окружающего, с одной единственной мыслью, – если бы не эта милая девочка, меня бы уже не было. Я ведь почему машину посадил, про Илону думал, ни о чём больше мыслить не мог.
Илонка с Яной сидели в саду.
Девушка вскочила и иноходью понеслась к Петьке. Немного не добежав, встала как вкопанная, опустила глаза в пол.
– Здравствуйте, Петя!
– Илонка, миленькая, как же я рад тебя видеть. Выходи за меня замуж.
– Без любви? Мы же ничего друг о друге не знаем. Не знакомились, не гуляли, в любви не клялись. Так не бывает. Это неправильно.
– Скажи, что я, по-твоему, сейчас делаю?
