Читать книгу: «ОДИНЖ. Книга I. Пособие по выживанию для Бессмертных…», страница 4
– Да он не мужик, Люся. – Едва не плача промычал качок. – Я ж его двумя пальцами, как соплю перешибу…
– Стоп, стоп. – Влез карлик. – Если я все правильно понял, то вы, пошли за моим другом, с целью доказать своей девушке на нем, что вы – мужик? – Утвердительный кивок. Карлик, перевел недоуменный взгляд на блондинку, с удовольствием прошелся по стройным длинным ножкам в сетчатых колготках, нырнул за глубокий вырез. – На другом мужике доказывать… не на девушке. Хмм. То есть, у вас больше шансов стать мужиком с другим мужиком, чем с собственной девушкой. А он точно натурал?
Вопрос адресовался блондинке, но прежде, чем та успела открыть хорошенький ротик, качок, с яростным воплем, – «Убью, падла!» – ринулся на карлика.
– Внимание, – спойлер. – Подмигнул Исра, щелкнув пальцами.
Зал на мгновение заволокло легкой дымкой, а затем…
Дико заверещала официантка, с размаху залепив качку пощечину. Тот стоял с невероятно тупым выражением лица, покачиваясь под градом ударов, удивленно глядя на огромные ручищи, что вроде как ухватили наглого карлика…
Блондинка с трудом оторвала руки бойфренда от груди официантки, не забывая осыпать его тумаками и отборнейшей бранью.
Карлик невозмутимо сидел за их столиком, весело болтал ногами, потягивая диетическую колу через соломинку. Черные глаза лениво следили, как из подсобки выбежал грузчик Гриша, одним небрежным взмахом отправил в нокдаун и шкафоподобного качка, и тройку других посетителей мужского рода, пытавшихся разнять клубок раздора.
У Гриши был объемный пивной живот, кривые ноги, могучие длинные руки, врожденный такт и чувство локтя. Именно «с локтя» он тактично успокоил всю четверку, лишь по причине пролетарского невежества, не уделив должного внимания воплям качка о черном поясе, десантуре, десятом дане… И, стоило тому очутиться на полу, – о забытом на плите чайнике, не выключенном утюге, и больной бабушке, которая без него не может обойтись. Уже перед выходом, качок, двигающийся, аки гордый лев, на четвереньках, буркнул, – мол, им повезло, что он так спешит, а то бы он им показал… Что именно бы показал, осталось загадкой, ибо сей орел, выпучив глаза и щелкая клювом, вылетел через зеркальные створки от дружественного пинка Гришиного берца в накачанный зад.
– Первая ступень. Вторая ступень. Третья! – Радостно прокомментировал карлик перемещение накачанного копчика по порожку. – Пять секунд, – полет нормальный!
– Милый!! – Обогнув Гришу, следом выпорхнула блондинка.
– Балласт сброшен. – Хмыкнул Исра, потирая подбородок.
Золотые зрачки довольно созерцали недавнее поле битвы. Хотя, собственно, все интересное закончилось, только траншея из опрокинутых столов и стульев отмечала фарватер ледокола по имени Гриша. Женщины разбирали поверженных супругов, возникла короткая перебранка, – кто-то, под шумок, попытался стащить чужого, причем при полном согласии с его стороны.
Скрип несмазанных петель потонул в общей суматохе, – никто не обратил внимания на вынырнувшего из дверей парня. С мокрых волос стекает вода, влажная рубашка облепила широкие жилистые плечи, лицо красное, но без малейших следов крови на хмурой физиономии. Зеленые глаза удивленно обвели развороченный зал.
– Кажется, я что-то пропустил…
Глава 2.2. Один день из не жизни, не человека… «Равноценный обмен»
Удивленное выражение лица, как водой смыло, стоило взгляду упасть на горбатую фигуру за столиком, весело болтавшую коротенькими ножками в сантиметрах от пола.
В центре зала, среди осколков битой посуды, наворачивает бесполезные круги официантка, пустой поднос раскачивается в опущенной руке. Широко распахнутые глаза горят, высокая грудь яростно вздымается под съехавшим набок фартучком. Тонкие пальчики дернулись прикрыть распахнувшийся ворот, к безмерному разочарованию карлика. После короткой борьбы, нащупав вместо пуговиц огрызки ниток, раздраженно отдергивает руку, пальцы нервно теребят узкий поясок. Довольная улыбка карлика растет, – две спелые дыньки натянули лиф, последний крючок едва держится. Улыбка наставника выросла до опасных размеров, невольно задался вопросом, а если крючок не выдержит, – треснет ли широкое личико пополам?
Глаза официантки обескуражено метались от ползающих посетителей до тех счастливчиков, чей упитанный или не очень, тыл, уже мелькал за распахнутыми дверями кафе. Помимо двух официанток, укрывшихся за барной стойкой, посреди зала невозмутимо ковырялся вилкой в зубах утес Гриша.
Три дамы бальзаковского возраста никак не могли поделить двух мужчин, один из которых, вращая испуганными глазами за очочками в золотой оправе, что-то блеял, тщетно пытаясь вырваться из цепких пальцев, сразу двух заявивших на него права, дам. Жалкие оправдания, что он, – не женат, пацифист, буддист, фашист, гей, – вдовец, в конце-то концов! Привели к тому, что третья дама, бросив попытки поднять законного, но безвольного мужа, с отчаянным воплем, – «Милый, я тоже вдова!», – отрезала бедняге последний путь к отступлению.
Пока я бочком протискивался к дверям, официантка среагировала на движение и бодро ринулась навстречу. Распиравший ее внутренний огонь, требовал выхода, грозя разорвать на части.
– О, это губительное и всепоглощающее пламя, – тихо захихикал Исра, глядя, как его подопечному отрезают путь. – Для которого, увы, не подходит никто, из находившихся здесь, а жаль… – Провожая взглядом проплывающие мимо стройные ножки, карлик вздохнул, жалобно скривив физиономию. – Так не доставайся ж ты, – никем! Внимание, – обещанный спойлер.
– Тут такое было! Тут такое было!
Запричитала официантка, схватив меня за рукав, забытый поднос валяется на полу, острые каблуки безжалостно мнут пластиковое лоно. Фартучек пошел вверх, набирая больше воздуха, ткань предательски трещит… Стальной крючок со звоном отлетел в витрину, выпустив на волю два белоснежных мячика, розовые ореолы натянули край лифчика, запутавшись в черных кружевах, но ей уже было не до мелочей: хорошенький ротик приоткрылся, чтобы выпалить…
– Ты ушел. Качок за тобой, – доказать, что он мужик, но оказался и не мужик, а так, в опе – вжик. Его герла обвинила, что ты ему симпатичней, и вообще он по мужикам. А он, как давай доказывать обратное, – Машку за ляшку, Гришку за стрижку. Получил от первой по морде, от второго под зад. В это время начался мордо-бой, но участников быстро разняли их мордо-герлы. Вот! – Радостно протараторил наставник, прыгая на стуле.
Официанта мелко задрожала, красивое лицо исказила судорога, пошло красными пятнами. Невольно отступаю на пару шагов, крепко зажмуриваюсь, одним глазком подглядывая, как разъяренная фурия медленно поворачивается к Исре.
– Я влюблен… – Занявшие пол-лица глаза наставника приятно контрастировали со сладострастной идиотской улыбкой. – В этих близняшек.
Короткие ручки тянутся вперед, пальцы сжимаются, будто уже мнут нежнейшую плоть, толстые губы сложились трубочкой, как для поцелуя. И все это время он совершенно игнорировал, как испепеляющий взгляд, так и нацеленные в его сторону когти.
Пару мгновений девушка прожигала взглядом плешивую лысину, отвисшую челюсть с высунутым розовым языком, – с толстых губ капает тягучая слюна. Провела жирный вектор между глазами карлика и… Взвизгнув, будто кошка, которой дверью хвост прищемили, она яростно запахнулась, топнула ножкой так, что подлетели осколки посуды на полу и, пыхтя, словно паровоз, скрылась в кладовке, грохнув напоследок дверью.
Карлик проводил ее, опустив голову и прикрыв глаза, пухлая ручка скорбно прижата к груди, в уголке глаз блестит скупая мужская слеза.
– Не так я вас любил, как вы кричали… – Подвел он скорбный итог.
Всплеснув короткими ручками, карлик уныло поплелся в направлении выхода, руки стиснуты за спиной в замок, глубокая морщина пересекла лоб, тяжелые каблуки с хрустом давят уцелевшую посуду.
Гриша открыл рот, но, попав в перекрестье золотых зрачков, вытянулся в струнку, схватил с барной стойки несколько фужеров и суетливо выложил дорожку до самого выхода. Выскочив на улицу, придержал распахнутую дверцу огромной ручищей, пустые глаза напряженно пялятся на яркое солнце, стальная ручка дрожит во взмокших пальцах.
Карлик прохрустел еще несколько стеклянных нот. Проходя мимо вцепившегося в батарею новоиспеченного «вдовца», легонько взялся за побелевшую от усилий кисть, четыре пары глаз со смесью испуга и надежды уставились на его задумчивую физиономию.
– Время, – лечит… – Вздохнул Исра, расстегивая ремешок изящных золотых часов.
Под изумленными взглядами карлик деловито примерил Роликс, приложил ухо к циферблату, довольно поцокал языком и невозмутимо прошлепал к выходу, раздавив еще пару бокалов. Очкарик, едва не выдавил линзы выпученными глазами, взгляд затравленно метался от вцепившихся в него женщин к удаляющейся спине в черном сюртуке. Гриша подобострастно вытянулся в струнку, карлик протопал мимо, не удостоив его взглядом, зеркальные дверцы медленно пошли навстречу.
– Верниииии!!!
Очкарик рванулся за карликом, но стоило оторвать руку от спасительной батареи, как он оказался распят в путах шестирукой, трехголовой массы, рвущей серый деловой костюм острым маникюром. Из глубины зала доносились удаляющиеся мольбы, обещания и даже попытки подкупа. Отчаянный скрежет ногтей и восемь борозд на полу, перед хлопнувшей дверью в подсобку, как доказательство, что он не сдался без боя.
– Но беспощадно к тем, кто его оценивает. – Карлик запрокинул голову, щурясь под горячими лучами солнца, легкая улыбка скользнула по губам. – Разучившись ценить.
Распахнув сюртук, он выудил из внутреннего кармана толстую сигару, крылья носа затрепетали, вбирая терпкий аромат, выдохнул, довольно кивнул. Откусив кончик сигары, поискал глазами урну. Не нашел. Черные провалы уставились на исходившего потом Гришу, тот услужливо протянул широченную ладонь. Карлик сплюнул, зажал кончик сигары в зубах, чуть наклонился, прикуривая от указательного пальца. Облачко ароматного дыма окутало квадратную голову, карлик попыхивал сигарой, меланхолично наблюдал, как стремительно удаляются Гришины берцы.
Исра хмыкнул, пожал плечами, выдохнул три дымных кольца разных размеров, вставив одно в другое, беззвучно двигал губами, умащивая сигару в зубах. Поднеся трофей к глазам, внимательно следил за секундной стрелкой.
– Три… Два… Один…
Лакированный ботинок уперся в створку зеркальных дверей, ногу слегка дернуло, из-за дверей донесся смачный стук. Карлик, как ни в чем не бывало, сместился на шажок в сторону, глаза невинно рассматривают птичек, левая ножка ковыряет носком асфальт.
Золотые глаза невинно заморгали, на грохнувшую об стену створку двери, стекло жалобно задребезжало, но не разбилось.
Увидев довольную физиономию наставника, проглотил вертевшееся на языке ругательство, желтые глаза уставились на мой лоб, там быстро наливается розовая шишка. Молча обошел его и прислонился к витрине, наблюдая за кружащими облачками дыма.
Исра искоса взглянул в мою сторону, вертикальная складка пролегла меж густых бровей, правая рука задумчиво скребет небритый подбородок. Внезапно широкое лицо посветлело, похлопав по карманам, выудил сигару, протянул мне. Подождал пару секунд, пожал плечами, сигара исчезла, а ее место занял выуженный из закромов сникерс. На лице наставника отражалась мучительная борьба, он еще несколько раз охлопал все карманы, извлек целый ворох разноцветных оберток, разжал кулак, провожая взглядом кружащиеся в воздухе фантики. Вздохнув, переломил батончик пополам, взвесил результат на ладони, что полегче, – протянул мне.
Раздалось дружное чавканье, мимо неслись машины, люди спешили по важным делам. Кажется, мы тоже куда-то неслись сломя голову, или мне это показалось? Карлик неспешно жевал, прикрыв веки от яркого солнца, выковыривал из зубов застрявший арахис, и начинать разговор первым не собирался.
– Ну и зачем?
Карлик раздраженно дернул ухом, но жевать не перестал, глаз тем более не открыл.
– Зачем, я спрашиваю.
Пожевав губами, карлик буркнул неразборчиво, сплюнул и протянул пухлую ручку ладонью вверх, нетерпеливо поманив пальцами.
– Не нравится, – верни сникерс на базу, мне больше достанется.
Я посмотрел на грубую, шершавую кожу ладони, на прикрытые глаза наставника, не веря в подобную удачу. Ждать шоколадку с другой стороны, – долго. Два пальца в рот? Не то, чтобы прямо очень противно, но достаточно долго, да и точность пострадает. Выискав в пересохшем рту всю слюну, что удалось наскрести, на всякий случай приготовился воскресать…
– … Да кто ж тебя такому-то научил! – Вытирая руку о чахлую травку на засохшем газоне карлик, ругался в полголоса, не прекращая бросать обвиняющие взгляды. – Мерзость…
Брезгливо сдувая прилипшие травинки, он удивленно рассматривал ставшую еще более коричневой ладонь. Поднес к лицу, шумно втянул ноздрями воздух, глаза расширились, широкие плечи передернулись, он с ужасом взирал на отставленную подальше руку. Хм, судя по исказившейся физиономии, это не шоколад. Желтые глаза косили в мою сторону, карлик недоверчиво покачал головой, снова поднес ладонь, отшатнулся в еще большем ужасе. Крутясь на месте, он словно выбирал, куда бы выбросить руку. Напряженный взгляд случайно упал на пучеглазого крыса мутанта, – коих ошибочно причисляют к собакам.
Микро шнауцер замер в напряженной позе, с задумчивым выражением на мордочке, и без того выпученные глазки, казалось, вылезут из орбит. Мне стало почти жаль наставника, в этот момент он сам походил на это мелкое недоразумение природы, особенно выпученными глазами. Разница заключалась в том, что по мере того, как «ацкий тузек» облегченно тявкал и загребал лапами небольшой нерукотворный холмик, – его глаза становились все меньше, а вот глаза карлика росли и наливались дурной кровью.
– Идем Тоби.
С грацией и непринужденностью айсберга в наше поле зрения вплыла хозяйка мелкого недоразумения. Сказать, что она отбрасывала тень, – это слабо сказано, подол широкого бесформенного платья наводил на мысль о чехле для дирижаблей. Поля широкой соломенной шляпки едва прикрывали оплывшие плечи, на которых покоился небольшой бочонок, исполнявший роль головы. Крохотные глазки смотрят на мир с плохо скрываемой злобой и раздражением. Две квадратные тумбы переступили, «дирижабль» нетерпеливо дернул за поводок. Тоби полузадушено тявкнул, безвольно повис в ошейнике, задние лапы волочатся, едва касаясь земли. «Айсберг» медленно разворачивался, выбирая курс дрейфа. На широкой спине возникла волна, ушла вниз, срикошетила обратно, – казалось, будто ползет гигантская улитка.
– Ничего не забыли? – Елейно сладким голосом вопросил Исра, я невольно отошел на пару шагов. «Улитка» не повела даже ухом, продолжая конвульсировать вперед. – Эй ты, мамонт в юбке, я к тебе обращаюсь!
Тучка закрыла солнце, я узрел, как гора могла прийти к Магомеду. Этот «массив» ограничился полуоборотом туловища, голова, похоже, не поворачивалась вовсе. Набрякшие веки медленно ползут вверх, две толстых пиявки дрогнули и разорвались, явив черную дыру рта, толстый язык прошелся по золотым коронкам, пиявки агонизировали, щеки раздулись, как парус на ветру…
Глядя, как в возникшей луже барахтается бедный Тоби, я медленно, вдоль стеночки отступал назад, опасаясь, что плевок был пристрелкой для настоящего залпа.
Несколько капель попали на лакированные ботинки карлика, плешивая голова дернулась вниз, кустистые брови взлетели на середину лба. Правая рука шарит в области груди, словно ища сердце, наконец, мрачное лицо озарила улыбка, – толстые пальцы выудили из кармана носовой платок. Крючковатый нос задергался, верхняя губа приподнялась, глаза закатились и спрятались под тяжелыми веками…
– Аааа-пчхии!
Карлика приподняло над землей, он передернул плечами, замотал головой, утирая выступившие слезы, хмыкнул, желтые глаза скептически рассматривали чистый платок. Пожав плечами, вытер нос рукавом, наткнулся на пунцовое лицо толстухи: крохотные глазки уставились на ползающий в ногах комок слизи, толстая рука неверяще дернула за поводок, – Тоби заскулил, слепо ткнулся в туфлю хозяйки.
– К-хх-м! – Прочистил горло карлик. – Можно еще струйками померяться, да тузика жалко. Зато я нашел уважительную причину за ним не убирать…
Толстые губы презрительно скривились, женщина дернула за поводок, вытягивая Тоби на сушу, коряво подведенная бровь вопросительно изогнулась.
– … если к вашему «богатому внутреннему миру» добавить хоть каплю из его скромной кучки, то все «хорошее», что вас переполняет, – затопит этот в меру засранный город.
Поросячьи глазки несколько раз моргнули, брови сошлись к переносице, карлик с интересом наблюдал, как обрюзгшее лицо меняет все цвета радуги.
– Ах ты, фашист поганый! Сам ты мешок с дерьмом! У нас дерьмокра… тьфу ты… демократическая страна и все имеют равные права засирать улицы! А у меня этих прав может в разы больше твоего, – я инвалид первой группы! Чего-то не нравиться, бери и убирай дерьмо с улиц, – твое право, а меня все устраивает! Я – женщина свободная.
– То есть, свобода, – это быть в дерьме по уши, лишь бы не заставляли его убирать?
Выудив из кармана упаковку влажных салфеток, Исра, морщась, вытирал ладонь. Скептически осмотрел результат, скомкал, толстуха проследила полет грязной салфетки, карлик невинно улыбнулся и достал свежую. Снова тщательно тер, – грязный комок спикировал на асфальт, Тоби яростно кинулся за ним, растягивая поводок. Карлик медленно отступал под испепеляющим взглядом толстухи, словно мальчик – с – пальчик, за неимением хлебных крошек, отмечая путь скомканными салфетками.
– Да! Это мое суверенное право!
Толстуха медленно и неумолимо наступала на отступающего карлика. Исра использовал последнюю салфетку, обернулся, в поисках урны, пожал плечами и бросил пустую упаковку в дыру канализационного люка. Вместо ограждения из темного отверстия торчат куцые листики на высохших ветках.
Я заподозрил недоброе, – Исра замер у отверстия, плечи поникли, взгляд сверлит землю. Толстуха хмыкнула, презрительно сплюнула ему под ноги, тяжело повернулась, крохотные глазки провернулись в орбитах, намечая маршрут.
Тоби решил помочь хозяйке, звонко тявкнул, подбежал к черным туфлям, задняя лапка приподнялась, на заляпанной мордочке проступило задумчивое выражение. Исра, не меняя позы, легонько пнул тузика пяткой под зад. Обескураженный лай канул в темном чреве канализации, следом прошуршал конец поводка, выскользнувший из потной ладони хозяйки. Земля задрожала от частых подземных толчков.
– Тооби-ии-и! – С невероятной для такого тучного тела прытью, женщина ринулась к люку.
И первый же шаг ее подвел. Поскользнувшись на салфетке, собрала по инерции еще несколько, толстые руки откинулись назад, пытаясь обнять весь мир. Огромное тело взлетело в воздух, замерев на мгновение параллельно земле…
Меня подбросило, на соседней улице сработала сигнализация, редкие прохожие бросились врассыпную, кто-то лег и накрылся руками.
Я ожидал криков, мата, проклятий, чего угодно, но… Лишь тихий стон срывается через стиснутые зубы. В распахнутых крохотных глазках отражаются плывущие облака, женщина лежала, раскинув руки, одинокая слеза прорвала запруду набрякших век, скатилась, потерявшись в складках лица. Из темноты люка яростно лает Тоби.
Исра медленно обошел распростертое тело, выпученные глаза поворачиваются в орбитах, следуя за горбатой фигурой. Нависая прямо над ней, он внимательно всмотрелся во влажные глаза, утвердительно кивнул, грустная улыбка искривила толстые губы.
– У вас перелом шейного позвонка, и… судя по запаху, кишечник решил избавиться от содержимого. Поздравляю, очень скоро вы будете по уши в том, что определили мерой своей свободы.
Она замычала, глаза быстро наполнились слезами, ручейки текли по толстым щекам, заполняя многочисленные ямочки и складки.
– Ну, что вы. – Развел ручками карлик. – Радуйтесь, теперь никто и никогда не оспорит вашего суверенного права жить в дерьме. Остаток жизни вы проведете прикованной к постели, регулярно гадя под себя и лежа в этом самом подолгу, ибо не найдется желающих… да и просто способных поднять такую тушу, чтобы убрать. Ваши принципы будут неколебимы. А если в минуту слабости и отчаяния, вам захочется пойти на попятный и возникнет неодолимое желание подтереть себе зад… Даже этого не сможете. Если вас это утешит, – тут нет вашей вины. Виновата случайность. Случайность и грязные салфетки, что вместо урны оказались у вас под ногами. Но это ведь мелочь, верно? Главное, – демократия соблюдена. А ради торжества справедливости можно пойти и на жертвы…
Женщина что-то прохрипела, голова свесилась набок, рука слабо приподнялась, дрожащие пальцы тянутся в сторону люка. Замотала головой, пальцы бессильно скребут по асфальту, слезы текут по дрожащим щекам.
Я дернулся подойти, – карлик предостерегающе выставил ладошку, уже чистую, квадратная голова медленно повернулась на короткой шее. Наши глаза пересеклись. Зеленые, полные непонятной тоски и боли. Желтые, в которых было все и ничего. Карлик не наводил между нами мостик, он лишь в очередной раз указал, насколько велика пропасть.
Возникла обычная в такой ситуации суета. Те, кто хотел помочь, и кто лишь делал вид. Но ни тем, ни другим, не удалось приподнять громоздкое тело. Кому повезло вляпаться в его «богатое содержание», с проклятьями пытались вытереть обувь, уходили, со словами, что позовут на помощь. Кто-то догадался вызвать скорую.
Я стоял. Просто стоял и ждал, когда же они появятся. Распахнутся огромные черные крылья, и я снова, еще больше, чем эти люди, – буду бессилен и бесполезен. Я ждал. Пока наши взгляды не пересеклись вновь.
– «Не будешь», – говорили золотые зрачки, – «Мы можем лгать всю жизнь окружающим, Богу и даже себе. И только одно мгновение нашей жизни мы откровенны, – когда лгать уже некому. Когда лезвие гильотины отсекало головы французских революционеров, не каждый обрел Бога, но каждый встретился с Собой. С настоящим и единственным, который для многих оказался адом, что носили внутри всю жизнь. Отними у людей право обманывать и быть обманутыми, и правда раздавит их».
Карлик криво ухмыльнулся, глядя на царящую суету, глаза печально следили за теми, кто, замаравшись, в ужасе отбегал. И с еще большей грустью за тем, кто вымазался по самые локти, но не заметил. Приближался вой сирены…
Черный сюртук отступил, уступив дорогу санитарам, рыбкой нырнул между плотных рядов, без всплеска растворившись в волнующейся человеческой массе. Словно заторможенный, тяжело двинул следом, с боем отвоевывая каждый метр, стараясь не упустить из виду плешивый затылок, но мысли невольно возвращали обратно. «А какой настоящий, – я?» Переход от отвращения к жалости, – что изменилось за это короткое время. Почему пожалел ее только сейчас. Почему не жалел, когда увидел. За всей ее спесью, злобой, за центнерами жира, где-то глубоко внутри скрывалась обычная, несчастная женщина. Что хорошо знала, какие эмоции вызывает у окружающих. Несчастная настолько, что не может принять настоящую себя даже сейчас. А когда примет. Если смирится окончательно и захочет умереть…
– Ты не придешь…
Вздрогнул, меня потянули за рукав, ноги послушно, хотя и с натугой свернули за угол. Исра упорно тащит в сторону далекого перекрестка. Далекого, но смутно знакомого.
– И я не приду… – Добавил он, продолжая тащить за руку. – Она умрет в одиночестве, проклиная себя и всех вокруг, умоляя, чтобы ей дали умереть. Но даже тогда они не появятся.
– Но почему…
Карлик взглянул искоса, широкие плечи поникли, горб стал заметнее, натянув ткань на спине кривым холмиком.
– Она бы не смогла. Даже если бы захотела. Как ни крути, сколько бы человек не говорил или думал, в конечном счете, нас определяют только поступки.
– Но…
– Но не разочаровывай меня! – Перебил карлик, повысив голос. – Мы, кажется, спешили куда-то. Чтобы понять поступки людей, нужно прожить жизнь и осознать, – этого мало. Проживи еще жизнь – результат тот же. Сотню или тысячу, – не важно…
Солнце спряталось за облака, но мы давно шли в прохладной тени, дома в проулке тесно жались друг к другу, нехотя теснились, нависая испещренными трещинами боками над единственной узкой дорогой. Потемневшая от времени кладка, где не различить отдельные кирпичи. Давно сросшиеся краями, они вторили древним строителям, что умели жить тесно, без камня за пазухой, знали соседей в лицо. Эти стены видели многое, но кому интересен их старческий шепот. Острый гравий под ногами заставлял чувствовать каждый шаг, сбивал с привычного ритма, глаза невольно цеплялись за названия улиц, ноздри почуяли запах зелени среди городского смрада.
– Большинство из них живет так, словно спит с кнопкой перезагрузки. Остальные, – будто бессмертны…
– И какой выход? – Нарушаю зависшую паузу, ныряю под очередную ветку. Хорошо карлику, – проходит самым низом, не пригибая головы.
– Принять скоротечность жизни. Неизбежность смерти… – Буркнул карлик, недовольно дернув плечом.
– И станет проще?
Гравий жалобно брызнул в стороны, когда резко затормозил, крохотный камешек пролетел у Исры между ног. Карлик недовольно обернулся, желтые зрачки неприязненно следят, как веду рукой по стене дома, под пальцами осыпается штукатурка, космы паутины липнут к ладони. За пальцем по серой стене пролегает светлая дорожка, избегаю встречаться взглядом.
Он нетерпеливо дергает за руку, призывая идти дальше, вздохнув, отлипаю от стены, смотрю в черные провалы. По спине бежит невидимая сороконожка, невольно сдвинул лопатки, когда наставник отводит взгляд, незаметно перевожу дыхание.
– Нет. – Сплюнул он, наблюдая, как ветер играет сухими листьями. – Зато станет похоже на жизнь. «Движение – жизнь», звучит, конечно, романтично. Но порой, нужно остановиться, чтобы понять, – бежишь не в ту сторону. А они все бегут, вроде бы потому, что жизнь скоротечна. Бегут все быстрей и быстрей, думая, что убегают от смерти.
На широком лице расплылась хищная улыбка, алые искры вспыхнули в глубине глаз, словно ветер раздул погасшие угли, толстые пальцы, словно лапки большого паука прядут в воздухе невидимую нить.
– Представляешь, как ОНА улыбается, неспешно идя навстречу… пока несетесь вприпрыжку…
Мир рухнул, ударил острым гравием в подкосившиеся колени. Череп взорвался мириадами горящих образов: тысячи светлячков, что, едва вспыхнув, тонули в черной бездне. Пустота и отрешенность нахлынули сами, я взвыл, стискивая руками раскаленный котелок, еще недавно притворявшийся головой. Оглушенный, я тщетно стискивал веки, – окружающее пылало аурами, прохожие распались сверкающими миражами… Бесконечность вариаций, действий, поступков, случайностей, способных породить вселенную. Тысячи миров, сходящихся в одной точке, в каждом и ни в ком. От различимых, до совсем смутных. От неизбежных, до невозможных. Они наслаиваются, догоняют, опережают друг друга, и каждую секунду, каждое мгновение сотнями блекнут, сереют, осыпаясь пеплом, под ноги спешащих людей. Ярче всего сверкают дети, будто звездочки на небосводе, среди тусклых фонарей взрослых. Но не все…
Мальчик. Девяти, а может и десяти лет. Точнее сказать сложно. Бледные худые ручки с ниточками вен, свежие синяки от уколов, глубоко запавшие глаза устало взирают на резвящихся детей, смущенный румянец залил впалые щеки: ловя косые взгляды, непроизвольно проводит ладошкой по лысому черепу. И мрачное нечто, тенью липнущее к ногам, – тянется, гася остатки света. Его жизнь, – боль. Череда процедур и уколов. Каждый, в попытке обогнать смерть. Сокращая и без того короткий путь. А рядом…
Женщина. Держит за руку так, словно стоит разжать пальцы, и он улетит. Сделав однажды выбор, – рожать вопреки прогнозам, она вынуждена теперь выбирать снова и снова. Еще пара месяцев и ей предложат последний выбор: удвоить дозу в надежде на результат, но с риском убить сразу, или отступить, бессильно наблюдая, как он медленно сгорит за пару недель. Вижу, как их ауры переплетаются. Стоит одной погаснуть и… И знаю. Никакого выбора нет.
– Хватит! Не могу…
Едкий пот застилает глаза, горло хрипит, легкие с трудом гоняют спертый воздух. Люди шарахнулись в стороны. Мать закрыла ребенка, спешно повела в подъезд. Мальчик смотрел на меня, пока хлопнувшая дверь не разделила нас, – он уже все понял и смирился. Но мне от этого было не легче.
Карлик бережно отрывал стиснутые на висках пальцы, один за другим, взял за руку, словно ребенка. Медленно, но настойчиво потянул, заставив встать и идти. И я шел. Не видя и не слыша ничего вокруг. Потому что мог.
– Видишь. Если ты не можешь принять свою сущность. Чего ждать от них?
– Не хочу. Не хочу это видеть. – Повторял и повторял, словно заклятие, сквозь стиснутые веки чувствуя, как вспыхивают и гаснут… гаснут… ГАСНУТ!!! – Ничего не хочу!!
– Ладно. – Покладисто согласился карлик, уводя в сторону. – Они могут себе позволить закрыть глаза, а чем ты хуже, верно? Ослепни и оглохни, – твое право. – Где-то я уже слышал подобные речи, но кипящий мозг отказывался думать.
– Давай так. – Донеслось шумное сопение. – Я покажу тебе всего одну вещь, если узнаешь, – на сегодня свободен. Договорились? Ну вот и ладненько.
Приняв молчание за знак согласия, Исра довольно потер ручки, увлекая меня в шумящий людской поток. Мы вынырнули из тени бокового переулка, двумя каплями канули в шумящей полноводной реке рук, ног, локтей, наступающих на пятки ботинок, сотен запахов и голосов. Я послушно шел. Или скорее, плыл по людскому течению, боясь поднять глаза, увидеть. Принять неизбежность.
– … тебе уже говорила, – либо ты избавишься от ублюдка, либо домой можешь не возвращаться! – Голос дрожал, похоже, говоривший был на пределе.
Точнее, была. Женщина растерянно огляделась, пошла, раздвигая толпу локтями, толкнула меня, отвоевывая очередные метры.
– Ах, так у него еще и осложнения. Да плевать, что это – она! Ублюдок и есть ублюдок! Где его папаша? Ах, не знаешь. Ну, вот и я ничем не могу помочь, – как нагуляла, так и избавляйся. Да хоть в реке топи! Да пропустите же…
Людской берег резко обрывался на переходе. Дорога манила отсутствием машин, но справа коварный поворот, любопытные вытягивали шею, пытаясь заглянуть за угол, топтались на месте. Вот обратный отсчет подошел к концу, и… Резкий звук резанул слух, будто ветка хрустнула. Вскидываю голову, но апатия берет верх, возвращая к созерцанию асфальта, послышался тихий смешок.
– Да что за… Сломался что-ли. – Бывает так, из гомона толпы слышен чей-то определенный голос. – Я и так опаздываю, а у них потом перерыв на час… Это я не тебе! Что? Какие деньги? На лечение?! В приют сдай. Ах, ты меня еще шантажировать будешь! Да засунь себе эту дарственную, знаешь куда… Да плевала я, что там бабуля отчебучила, – она была выжившей из ума маразматичкой. Я – дочка, – прямая наследница… А ты вначале отыщи эту дарственную, докажи родство. Ты моя кто, – дочь? Ну, так я тебя обрадую, – свидетельство о рождении я сожгла, а пока будешь восстанавливать, перепишу на себя квартиру… Что? А со мной так поступать честно?!!
