Читать книгу: «ОДИНЖ. Книга I. Пособие по выживанию для Бессмертных…», страница 2
Бросаю бессильный взгляд на край крыши, – не знаю парень, где ты так нагрешил…
– «Нагрешил»?!!
Похоже, я произнес это вслух. Перевожу изумленный взгляд на карлика и понимаю, – угадал. Козлиная бородка дернулась, послышался противный скрип зубов, золотые глаза с неприязнью прожигают цепляющегося за жизнь человечка.
– Исра, – ну ка быстро ближайшую сводку вероятности для объекта! – Карлик смотрит исподлобья, беззвучно шевелит толстыми губами. – Не тяни кота за лапку, поверь, теперь я сумею повесить на тебя эту смерть.
– Сам догадался?
– Неважно! Озвучивай…
Карлик с надеждой глянул в сторону скрипнувшего парапета, но тот все еще удерживал худенького паренька от первого и последнего полета. Так не пойдет…
– Взываю к Тебе ВЛА…
– ЛАДНО!! – Резко прерывает карлик. Вся его горбатая фигура, словно еще больше осунулась, даже крючковатый нос казался понурым. – Если он упадет сейчас, то с вероятностью в девяносто девять процентов попадет из распреда в рай.
– И?.. Договаривай скорее.
– Его довели до присутствия на этой крыше, но о самоубийстве он не помышлял. – Наконец сдался Исра. – Но именно из-за визита сюда его жизненный путь должен прерваться. Кто-то некорректно считал эмоциональное состояние и подал заявку на вмешательство первой степени, с возможностью продления жизни объекту, а другой кретин эту заявку одобрил. Праздники, чтоб их… – Прошептал карлик и забормотал что-то совсем невнятное себе под нос
– Кто-то?
– Ну – я! – Крикнул наставник. С досады плюнул против ветра, ругнулся и вытер рукавом лицо. – Но не наше это дело. Если сейчас все оставим как есть, взыскания не будет. А тебя никто не будет доставать в положенные сорок дней, – тебя ведь это интересует?!?
– Меня интересует, чего ты так трясешься и почему даже не пытаешься дать мне шанс его спасти!
– Да потому, что ему суждено сегодня умереть, дубина!! – Рявкнул наставник, подпрыгнув на кривых ножках. – Ему некуда продлевать жизнь, – дальше этой крыши ее просто нет!
– Тогда зачем поводок, к чему этот цирк, если его все равно не спасти? Не юли, мое терпение не резиновое.
– Его нельзя спаса… нельзя спасти, – угрюмо пробубнил наставник, наблюдая за краем крыши.
– Нельзя – что?
– Пойми, – вкрадчиво начал он, заискивающе заглядывая в глаза. – Ему времени отмерено лишь по сегодняшнее число, – до этого он мог помереть множество раз, но сейчас должен обязательно. Он никак этого не изменит!
Крупные капли пота градом катились по внезапно побледневшему лицу наставника. Как ни хитер старый лис, он не мог солгать на вопрос касающийся задания. Напрямую не мог. Главное, – найти верные вопросы.
– А мы… можем изменить?
– Да. Нет. Не совсем… Послушай, ну зачем тебе это?! – Взмолился карлик. – Он ведь все равно попадет в рай после смерти.
– А если мы его спасем? – Глаза Исры выпучились, лицо из бледного стало пунцовым, казалось еще чуть и его самого удар хватит.
– Нельзя. Н-н-н – евозможно. – Даже стал заикаться Исра. – Если даже просто попытаемся, он пройдет по нашему ведомству и ему припишут суицид, со всеми вытекающими.
– А если получится, он будет жить?
– У него не будет судьбы!!! – Взвыл наставник.
– Он будет жить?..
– Ты не понимаешь… – В отчаянии схватился он за голову. – Это даже не нарушение всех догм, – это просто не-во-з-мо-ж-но!
– Тогда чего ты так трясешься, – просто отпусти поводок…
Квадратная голова яростно замотала из стороны в сторону, черный колпак слетел, и его тут же унесло ветром. Темные провалы умоляюще смотрели на скорчившуюся тощую фигуру, толстые губы беззвучно шевелились, подбадривая хлипкую ограду как можно скорее рухнуть вниз.
– Не отпустишь?
– Нет! – Рявкнул карлик. – Если хочешь вляпаться в это, – действуй сам.
– Да я бы рад… Но как!?
– Ты должен увидеть крылья, – тихо пробубнил Исра.
– Спасибо, прописные истины я знаю. А как помочь, если он не самоубийца?
– Ты должен увидеть крылья. – Тихо, но уже чуть увереннее произнес он, когда ограда с резким звоном лишилась очередного стержня.
– Но как?!
– Ты должен увидеть крылья, – с каждой секундой его голос становился все увереннее.
Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять почему, – счет пошел на секунды. И вроде бы можно сказать, – я сделал все, что в моих силах. И не будет сорока дней, пока душа, в ожидании судилища, будет повсюду преследовать меня, сводя с ума. Да, я не любил свою работу. Даже не так, – я ее люто ненавидел. Это не то занятие, которое можно выбрать, а меня никто не спрашивал, хочу ли я такую ношу. Судьба такая, – именно так заявил он мне, прежде чем взять в оборот. И постоянно твердит, что все это – во искупление грехов, о которых я ничего не помню! Как не помню, – кто я, и зачем пришел в этот мир.
Бой Часов стал напоминать сошедшую лавину. Сминая все на своем пути время беспощадно набирало ход, собираясь смести и хлипкий парапет, и вцепившегося в него подростка… И остатки моей борьбы.
На короткий миг наши взгляды встретились: отчаяние, страх, ненависть, боль, и смертная тоска, как осознание неизбежного.
Меня словно током ударило: полтора года назад, именно такие глаза смотрели на меня из зеркала… И не узнавали… За спиной раздавались стенания неупокоенных душ, дикий хохот наставника, в ногах ползал окровавленный Визор… Нерожденный… жуткое порождение матери самоубийцы, – женщины, брошенной любовником на раннем сроке беременности, что перенесла всю ненависть на формирующийся плод… Лишенный материнской любви ещё в утробе он так и не смог обрести душу, – ему «нигде» не нашлось места. Будто в насмешку Исра прикрепил существо ко мне, – позволил жить, питаясь моими чувствами… Чувствами?!.. Горькая усмешка искривила губы. Думаю, первый год малыш голодал. Я не помню этой женщины, не знаю, почему эта смерть оказалась на моей совести. Но, как следствие, ее дух слонялся за мной, тихо подвывал, протягивая призрачные руки к…
Желудок подкатил к горлу, забился в плотно стиснутые зубы, даже спустя полтора года меня начинало трясти, когда вспоминал день своего пробуждения. Комок плоти верещит, Визор извивается на грязном кафеле, пытается коснуться призрачных пальцев, а я… Лежа в обнимку с унитазом, сотрясаемый позывами рвоты, я больше всего на свете хотел, чтобы замолк проклятый голос в голове, который все повторял и повторял, – «это – твоя судьба»… «Это – твоя судьба».. «ЭТО – ТВОЯ СУДЬБА!!!»
«А это его судьба» – едва слышно прошептал наставник, наблюдая, как ломаются, словно сухие льдинки, последние сварные швы, а незадачливый подросток с жалобным криком летит вниз.
Рванулся навстречу, тело вытянулось дугой, невидимая цепь натянулась, ошейник сдавил горло. Пальцы, будто паучьи лапки, царапали воздух, пытаясь дотянуться еще чуть-чуть вперед. В ушах еще звенел отчаянный крик, звон ломающегося металла, но перекрывая все, нарастал каркающий смех наставника. Кровь стучит в висках могильным набатом, кровавая пелена застилает глаза, легкие с натугой гоняют воздух через стиснутое горло.
Сквозь кровавое марево смутно виден силуэт, как в замедленной съемке он откидывается назад, пробивая слои, ставшего внезапно тягучим, воздуха. В правой руке нелепо вздернут ржавый стержень с рваным концом, распахнутый рот судорожно вбирает промозглый воздух, чтобы выдохнуть в последний раз уже там, на земле… В отчаянных глазах на миг отобразилось бескрайнее синее небо, безбрежные островки облаков, в глубине зрачка возникла и пошла расти черная точка. Затмив облака и небо она росла вширь, пока не распустились черным бутоном в глубине глаз рваные крылья… За ним пришли…
С жалобным звоном лопнула цепь… невидимые осколки впились в замерзшее тело, ревущий поток ударил в спину, добавляя сил в отчаянный рывок. Удар, еще удар: сердце, словно заторможенный старик едва билось в висках, в то время, как пулеметной дробью простучали шаги, ноги едва не взлетали над обледенелой крышей. Холодная ладонь легла на плечо, левая рука занемела, лед побежал по жилам, острой сосулькой кольнул в замершее сердце. Пальцы правой выстрелили вперед, впились в широкий ворот куртки. Ноги уперлись, а тело резко откинулось назад, пытаясь погасить энергию рывка.
«Или хотя бы вытянуть его с края, а дальше будь, что»… – Отчаянно билось в голове. Скорее же… Вторая рука ляжет на его плечо и тогда…
Боль пронзила правую руку, ледяная стужа пронеслась по кисти, затопив сердце. Меня рвануло назад с такой силой, что ступни несколько метров пролетели по воздуху. Дыхание со всхлипом вылетело через лязгнувшие зубы, когда спина встретилась с крышей. В стиснутых пальцах остались клочки ткани, пару ногтей сорвало с мясом, там быстро проступила кровь.
Но отбросило не только меня. На самом краю вихляет тощая фигура, отчаянно ища точку опоры. С огромным трудом, я едва сумел встать на четвереньки. Шатаясь, со всей доступной скоростью спешу обратно.
Мне оставалось преодолеть еще пару метров, как парень поймал потерянное равновесие. Дико осматриваясь вокруг, он выглянул через зияющий проем парапета на землю, резко отпрянул ко мне. Рука дернулась, ухватить его за лодыжку и… Кисть прошла, не встретив сопротивления. Не удержав равновесия, падаю лицом на крышу.
Привстал на дрожащих руках, из разбитого носа обильно льется кровь, тягучие капли срывает и уносит яростный ветер.
«Что произошло?» – Перед глазами маячат белые кроссовки, рука снова тянется, но пальцы проходят сквозь них, будто это мираж. Мычу, отчаянно пытаясь ухватить, но тщетно.
«Что происходит, почему?» – Почти удается сесть, но в последний миг яростный порыв ветра заваливает на бок, и я вижу их… Огромные, словно черные паруса, крылья хлопают на ветру за спиной мальчишки. С каждой секундой они становятся темнее, наливаются силой, выпивая остатки его жизни. И с каждой секундой все больше отчаяния и безысходности в распахнутых карих глазах, все меньше жажды жизни. Взгляд его тускнел стремительно, будто огонек свечи, задутый свирепым ветром, только кончик фитиля еще тлел, где-то в самой глубине.
– Судьбу не обманешь, – проскрипело за спиной, – своей выходкой, ты его не спас, а лишь отсрочил случайную смерть. Сделал ее преднамеренной… А что ты думал произойдет, когда ты потянешься за крыльями, кретин?!! – Зашелся в крике наставник.
Слезы прорвали невидимую запруду, широкими потоками залили лицо, пробив дорожки сквозь грязь и кровь. Сквозь мутную пелену, вижу, как, ставшие чужими, мои руки бесцельно пытаются ухватиться за одежду, коснуться руки подростка. Черные крылья застили полнеба, тянули его сделать отсроченный шаг.
– Зачем все это? – Прошептали его губы. – Мне все равно незачем жить.
Крохотный шажок, и он поравнялся с дырой в ограждении. Голова запрокинута вверх, на прикрытые веки падают снежинки, тают, стекая по щекам, словно небесные слезы.
– Нет… Нет… НЕЕЕЕТ!!! – Отчаянно пытаюсь дотянуться, удержать, – бесполезно. – Ты должен жить, какая бы причина не привела сюда, – завтра все будет по-другому, только удержись сейчас, слышишь!!
– Не будет… – Едва слышно шепнули посиневшие губы. – Она… Она сказала, что чувства определяются поступками. Сказала, если приду сюда и выгляну за край, то она… Дрожащая кисть смахнула проступившие слезы. – Не важно.
Он не видел меня. Я не мог его коснуться. Даже мой голос он воспринимал скорее, как внутренний. Нет времени искать причину, почему так произошло. Но что я могу сделать?!
– Важно! Не бывает мелочей. Если она так сказала, значит не все потеряно. – Неужели речь о той самой, первой и единственной любви, что протянулась от садика до школьной доски? А ведь наставник упоминал об этом, правда совсем мимоходом. Но в нашем деле не бывает мелочей. – Борись. Если ты любишь, то борись за нее, слышишь. Не сдавайся! – Он лишь покачал головой, может на мои слова, а может своим мыслям. Непонятно, слышит ли он меня.
– Она даже не пришла… – Его борьба ослабевала с каждой секундой. Сколько раз я слышал подобный диалог жертвы со своей душой. И почти всегда, когда человека уже не спасти, и он перестает тебя слышать, и видеть. Он всхлипнул и еще выше запрокинул голову, но слезы все равно прорвали запруду, свободно текли по щекам. – Зато он… И его дружки там, внизу. Снимают на телефоны… Ржут… Ненавижу… – Едва слышно прошептал он, слова с трудом слетали с дрожащих губ.
Его грудь конвульсивно задергалась, пытаясь унять нарастающие рыдания, но с каждой секундой внутренняя боль лишь росла. Обняв себя руками, он еще сильнее зажмурил глаза и занес ногу над краем.
– Не надо. – Шепчу одними губами. Вкладываю в этот посыл все оставшиеся силы, лишь бы он услышал, почувствовал.
– Теперь правила действуют на вас обоих. Ты принял за него решение, он уже не может сойти с выбранного пути. – Печально проскрипел Исра. – Вот только в конце его будет ждать не апостол Петр, а… Ну в общем, – сам знаешь. Я предупреждал.
– Нет. Я же могу… Я же могу его остановить!
– Не можешь. Каждый должен принять это решение сам. Как об уходе из жизни, так и о возвращении…
Наставник подобрал застрявший в люке черный котелок, выбил пыль о колено, критически осмотрел получившийся результат, скривился и яростно водрузил его на плешивую голову.
– Мы не останавливаем, а только помогаем вернуть прежнюю волю к жизни и обрести смысл, если человек потерял их.
Парень что-то бормочет, неуверенная улыбка бледным цветком расцветает на губах, ноги делают короткий и такой бесконечно длинный шаг за край. Бессильно тяну окровавленные пальцы, в отчаянии скребу след от кроссовок на крыше.
– Почему, ответь мне, почему?! – Рыдания сотрясают грудь. Черный котелок почти исчез в темном проеме люка. Кажется, что он так и уйдет. В последний момент котелок качнулся из стороны в сторону и, не оборачиваясь, произнес.
– Потому что решение за него принял ты, а значит и воля к жизни должна быть твоей и только твоей… Но ты ведь и сам не хочешь жить, верно?.. – Последние слова потонули в грохоте шагов по металлической лестнице.
А над крышей, заглушая ветер… Заглушая свист рассекаемого падающим телом воздуха… Бьющееся в голове – «это твоя судьба», – прокатился дикий, нечеловеческий вой, полный боли и страдания.
Я могу прыгнуть следом тысячу раз… но не смогу умереть. И даже выдави я себе глаза, перед внутренним взором будет стоять бледное, но решительное лицо маленького человека… что сделал свой последний шаг с промерзшей крыши… Сделал… вместо меня…
***
Тело на кровати подпрыгнуло, выгнулось дугой, скрюченные пальцы бессильно царапают спертый воздух, оскаленный рот распахнут в беззвучном крике, под трепещущими веками, словно вспугнутые тараканы мечутся глазные яблоки. Ноги молотят скинутое одеяло, забивая его в дальний угол кровати. Влажная простынь облепила спину, словно вторая кожа, с уголка губ слетают бессвязные слова.
Визор заскулил и прижал голову к полу, пытаясь зарыться в толстый ворс пыльного ковра. Не имея полноценной души или разума, он разделял боль и страдания хозяина как свои. Вот и сейчас, отчаяние и боль волнами накатывали на него, заставляя в ужасе зажмурить единственный глаз. Но даже так, он продолжать видеть, как мечется в горячечном бреду тело единственного дорогого ему человека. Видел, как и всякую ночь, когда ничем не мог облегчить его страдания. Правда несколько дней назад, подражая местным кошкам, он сумел отрастить короткую мягкую шерсть на загривке и даже подлез под руку хозяина во время сна. Тогда тоже было плохо, не так как сейчас, но очень плохо. Он знал, хозяин не слышит и не видит ничего вокруг. Но в ту ночь, стоило взмокшей ладони ощутить его дрожащую спину, как нечто изменилось в страдании хозяина. Да, он все так же стонал и скрипел зубами, но не так метались глаза под сомкнутыми веками, сердце стучало как бешенное, но уже не вырывалось из груди, а скрюченные пальцы наконец-то нашли точку опоры, стиснув короткую шерсть. Так длилось всего пару ночей, но, если бы Визор знал значение этого слова, то мог бы сказать, что был счастлив. Жертвенность была одним из единственных доступных ему способов проявления любви, – слова или чувства, значения которых он тоже не знал. Но искренне испытывал к своему единственному другу, хозяину, члену семьи.
Вот и сейчас, он разрывался между желанием облегчить страдания друга и страхом. Еще одним незнакомым чувством, что испытал вчера, когда рука хозяина вместо шерсти стиснула его горло. Боялся, но все равно потихоньку подползал все ближе к свесившейся с кровати ладони.
Темнота окружала, накатывала волнами, била в веки, которые он не в силах разлепить. Тишина давила, редко через ее звенящий шепот прорывался тягучий и невероятно медленный удар сердца. Немощный и слабый, он, как паралитик, дерганными, рваными движениями пытался разорвать кокон глухоты, рвался во все стороны и затухал, не найдя края этого псевдо мира. Разум тщетно бился об эту преграду, на самых задворках упорно вертелась суматошная мысль, будто все это уже было. Причем не один раз, а множество. Чувство дежавю постепенно затухало перед набирающим обороты паническим страхом, предвкушением чего-то ужасного. Так, падающий во сне человек с ужасом ожидает встречи с землей, когда накатывает дурнота, а желудок упорно стучится в челюсти, в попытке сойти до приземления. Так, уходят в атаку, держа палец на спусковом крючке, зная, что магазин пуст. Так, он ожидал каждый раз в немом бессилии, когда же наступит… Что?!.. Разум метался, словно тигр в клетке, ища ответ на свой извечный вопрос. Если в этот раз он успеет понять… Вспомнить!.. То все будет по-другому… Все будет… Все…
Карлик бросил короткий взгляд на стонущего юношу, пухлая ручка стиснула нижнюю колбу маленьких песочных часов, желтые зрачки зло проводили очередную кровавую песчинку. Нарушая законы притяжения, она отделилась от скромной кучки в нижней колбе, вспыхнула, пересекая перекрученную границу, чтобы крохотным угольком влиться в клубящуюся тучу вверху.
Глубокая морщина пересекла широкий лоб, крупные капли пота покрывали мрачное чело, затекали за ворот белоснежной сорочки, щекоча толстую короткую шею, но ни единый мускул не дрогнул на застывшем лице. Казалось, только черные провалы глаз еще продолжали жить, разрываясь между пареньком и стеклянной колбой. Еще одна красная песчинка вознеслась, застыв посередине, будто решая, на какую сторону встать. Тело на кровати выгнулось дугой, набирающий обороты жуткий вой сотряс стены, скрюченные пальцы впиваются в веки, пытаясь выдавить глаза.
– «Борись», – едва слышно, почти не двигая губами, прошептал карлик, прожигая взглядом жидкую красную горку на дне часов, – «еще осталось время»…
Глава 2.1. Один день из не жизни, не человека… «Погоня за хвостом»
День не задался с самого утра… Года два назад.
Скрученные судорогой пальцы, охрипший от крика рот, вкус крови на губах, – снова грыз подушку в беспамятстве. Хотя нет, сплевывая комок перьев, печальным взглядом взираю на снежный покров на полу, – все-таки разгрыз.
Белоснежный холмик перед кроватью зашевелился, просел, шапка перьев съехала в сторону, на меня неуверенно уставился фиолетовый глаз. Заметив, что уже подаю признаки жизни, Визор выполз целиком, утробно заурчал. Я в который раз задался вопросом, – как это у него получается при отсутствии рта. Весь его небогатый набор органов чувств и осязания, ограничивался огромным, на пол морды, глазом, да двумя короткими культяпками, что должны, вероятно, имитировать руки, но слабо с этим справлялись. Веретенообразное тело сужалось сразу за лапками, переходя в узкий, клиновидный хвост, который яростно двигался из стороны в сторону, взметая в воздух тучи перьев. Как вообще могло жить подобное существо: без органов пищеварения, дыхания… Визор был одним сплошным вопросом.
«– Оно не живет» – Поправил меня тогда Исра, – «Но существует. Это удел всех нерожденных…»
Со стоном переворачиваюсь на спину, голова вминается в прохудившуюся наволочку, остатки перьев колют шею, щекочут щеки. Через плотные шторы пробился крохотный солнечный зайчик, перебежками достиг кровати, робко коснулся свисающей с кровати руки, пытаясь втиснуться в ладонь. Тут уже не выдержал Визор: с утробным рычанием, малыш кинулся к хозяину, изо всех сил помогая короткими лапками.
В ладонь ткнулось теплое, урчащее, покрытое короткой мягкой шерстью, – привычно пригладил горбатую спинку, ощущая радостную дрожь единственного преданного мне существа.
Нерожденный… Немертвый… И то, и другое, верно. И то, и другое – моя вина. Если верить наставнику. А ему верить нельзя.
День, когда в моей жизни появился Визор, трудно назвать счастливым. Как и мое пробуждение. Но в такие моменты, я был рад этому несчастливому стечению обстоятельств. Ощущать под пальцами, чтобы там не говорили, – живое существо. Чувствовать, как, не имеющий своих эмоций малыш, выпивает без остатка мои. Те самые, которыми любой бы рад поделиться, но кому нужно такое «счастье».
– Несчастье ты мое, – Не прекращая гладить, свешиваюсь с кровати, наши взгляды пересекаются. Я отвожу первым.
Стало неловко перед малышом, – он, как зеркало. Если увижу в фиолетовом глазе гнетущую грусть, – это лишь тень моей, что уже стала собственностью малыша. В таком живом зеркале можно было увидеть целую палитру эмоций: страх, боль, отчаяние, гнев и жалость. В нем отражалось все. Кроме радости. Эту эмоцию мы все выпиваем без остатка. Может поэтому ее так мало вне наших сердец, а окружающий мир наполнен не самыми радостными впечатлениями.
Вот и сейчас, стоило вернуться к подобным мыслям, как малыш отлип от руки, запрокинул тупую мордочку и горько, жалостливо завыл, утробно вибрируя на невероятно высокой частоте. Еще пару минут он так и стоял, раскачиваясь на коротких ножках и качая головой. Печальная песня перешла звуковой барьер, – волны тоски и отчаяния, захлестывали с головой, ознобом растекаясь по телу.
Последнее эхо одиночества разбилось о холод стен. Последний куплет боли исполнен. Топот коротких ножек удалился от кровати, затерялся в глубине коридора, – я остался один. Теперь уже совсем: ни боли, ни радости, только мысли, от которых никуда не деться. Но даже сейчас. Пытаясь разогнать пелену беспамятства, скрывавшую мои сны, – я продолжал страдать. Это была не та боль, которую можно увидеть. Не та, которую мог почувствовать Визор. Словно тень, отголосок, фантом настоящей боли. Человек чувствует боль в отрезанной части тела. Я же, ощущал себя так, будто отрезали тело само.
И так, – каждое утро.
Сделав глубокий вдох, сжимаю до боли веки, массирую виски, чувствуя, как дрожат от напряжения пальцы, перед глазами калейдоскопом носятся цветные круги. Они накатывают, создавая иллюзию лабиринта или кроличьей норы, словно я брожу внутри головы, – запутавшись в себе, ищу выход. Или ответ. Что же скрывают эти лабиринты памяти? Что скрывает ехидная улыбка наставника. Почему я не могу вспомнить даже смутных образов того, что мучает по ночам. Почему!..
Простынь смялась, зажатая в трясущемся кулаке, глаза распахнулись, успев заметить тьму, словно клубящуюся под потолком, но где-то немыслимо высоко. С каждый днем я видел ее отчетливее, и все дольше длился миг, прежде чем видение исчезало. Так все же, – почему… Почему я так панически боюсь этих снов, – отрезка времени от полуночи и до первых лучей солнца, когда впадаю… Даже не в сон. И единственное, что помню, – как открываю утром глаза.
Пошатываясь, босиком шлепаю до ванной. Не знаю, чем мое тело занимается по ночам, а вот его крохотная часть, в объеме мочевого пузыря, не особо парясь проблемами бытия, исправно выполняет свою работу. Порой, даже слишком. Едва успел откинуть крышку унитаза, уже спокойнее, под мирно журчащий аккомпанемент, стою, в который раз удивляясь, как мало нужно человеку для счастья, пусть и сиюминутного. Может в этом и есть простая истина: вся человеческая жизнь, – стремление к покою, удовлетворение бесконечного числа потребностей. А получив желаемое, – ищем приключений на пятую точку, создаем проблемы, которые будем героически преодолевать.
Привалился к раковине, открыл ржавый кран, жадно пью отдающую хлоркой воду. Тяжело отдуваясь, поднимаю голову, с подбородка капает вода, щекочет шею, стекая на бурно вздымающуюся грудь. Из зеркала недружелюбно смотрит небритое лицо с резкими чертами, словно Бог, творя его, уже устал, и вырубал топором, на скорую руку. Только глаза… Они казались чужими на этом неказистом лице, более красивыми, живыми, словно не были его частью. Вот и сейчас, они напряженно вглядывались в незнакомые черты, мучительно морща лоб. В их зеленой глубине читался немой вопрос, – где они видели этого человека с другой стороны. Где… Или когда. Задаваясь одним и тем же вопросом каждое утро, начиная с событий двухлетней давности, когда вот так же очнулся, хватая ртом воздух, словно дышал впервые. Будто не очнулся, а родился в этом теле.
Сейчас из зеркала взирал парень лет семнадцати. Среднего роста, жилистое тело усеяно мелкими шрамами, широкие плечи поникли.
– Ну, здравствуй… Андри. – Память никак не отозвалась на имя, выданное с легкой руки наставника, чьим единственным комментарием было, – «не лучше и не хуже любого другого».
В одном я с ним согласен, – не лучше. Но каждому предмету требуется название, а одушевленные предметы привыкли наделять именами. Поэтому, – скрепя сердце, взял то, что дают. А затем, приходилось брать снова и снова, пока не сбился со счета. Все реже пытаясь узнать, кем я был, и все чаще задаваясь вопросом, – ЧЕМ я стал?
***
– Смотри, куда прешь, корова! – Брызжа слюной, орал плюгавенький старичок, в истертом спортивном костюме и стоптанных тапочках.
Худую спину украшало тоскливое нечто, напоминающее чебурашку, присевшего по нужде, в котором не всякий мог опознать олимпийского мишку. Костюм, некогда знавший лучшие времена, был ровесником косолапого. Что касаемо самого индивида, меня терзали смутные сомнения, не знавал ли он Ленина еще в вертикальном положении. Сморщенный, словно сушеное яблоко, он походил на скелет, обтянутый ради смеха кожей, жидкие остатки шевелюры в беспорядке, толстые очки в роговой оправе перетянуты лейкопластырем, сквозь иллюминаторы линз на мир злобно пялятся выцветшие глазки.
И смотрели они прямо на растерянную девочку, в легком летнем платьице. От внезапного толчка в спину, она уронила тонкий смартфон и теперь неловко пыталась вернуть батарею в распавшийся корпус. Тоненькие пальчики никак не могли соединить половинки. По мере роста попыток, девичьи глаза наполнялись влагой, вздернутый носик подозрительно шмыгал.
– Ты чего наделала слепошарая! – Между тем набирал обороты старикан. Чувствуя себя уязвленным, что какой-то «китайской хреновине» уделено больше внимания, он грубо схватил девушку за плечо, тянул, заставляя обернуться. – Чего зенками хлопаешь? Я из-за тебя убытки понес, понимаешь!?
Сухонькие ручки тянутся за целлофановым пакетом, который выронил, налетев на девушку. С трудом согнув спину, старикан подцепил узловатым пальцем ручку пакета, изнутри жалобно звякнуло. Край кулька кренится, из потемневшего угла капает мутная темная жидкость, с резким запахом спирта. Старческие ноздри затрепетали от праведного гнева, ловя утекающие запахи. Распахнув пакет, он трясущимися руками рылся в содержимом, не переставая охаивать несчастную. Словарному запасу дедули могли позавидовать извозчики всех времен и народов. Я впервые наблюдал, что такое – мат, возведенный до уровня искусства.
– …Чего молчишь!
– Да вы сами на меня налетели! – Едва не плача, девушка защелкнула пластиковый корпус, закусив губу, жала кнопку загрузки, бросая взгляды на потухший экран. Чуда не произошло. – Вы меня в спину толкнули!
– А какого *** ты стоишь там, где люди ходют! Кобыла неуклю… – Блеклые глазки распахнулись, нижняя губа задрожала, трясущаяся рука извлекла из пакета небольшой флакон темного стекла, с отбитым дном. С зазубренных осколков упало несколько капель, старик проводил их взглядом полным вселенской утраты и скорби. Размахивая получившейся «розочкой», он насел на испуганную девицу, требуя компенсации.
Людской поток вяло обтекал эту парочку, словно ударяясь о стену отчуждения.
«Скорее безразличия», – покачал я головой, стараясь не упускать из виду бодро семенящую короткую фигурку, что даже в жаркое летнее утро не сменила темный сюртук на более подходящую одежду, черные лаковые туфли бодро чеканят шаг на плавящемся асфальте.
Прохожие опускали глаза, отводили взгляд, а если бы руки не были заняты сумками, пакетами и телефонами, – еще бы и уши заткнули. С рождения нам дается огромный дар: видеть, слышать, чувствовать. И всю сознательную жизнь мы учимся не видеть, не слышать, и разучиться сочувствовать.
Как и я. Единственное отличие, – не успеваю вовремя отводить глаза. Но не потому, что такой весь из себя хороший и замечательный. Нет. Просто я моральный урод, и не боюсь, что в моих глазах увидят остатки человечности. Ведь именно эти остатки гнали меня вперед, заставляя ускорять шаг, чтобы угнаться за другим горбатым уродцем. Чтобы успеть.
– «Бегом поторопимся потеряем клиента». – Бросил скороговоркой Исра и умчался. Люблю, когда «дают» выбор!
Вот и сейчас. Прости девочка, но кому-то уже гораздо хуже, чем тебе. Или скоро станет. Или он сам так думает! Суть не важна. Важно, чем это может закончиться для него. Так что, на деликатные решения времени не осталось. Увы. До тех пор, пока в человеке теплится надежда, что придет добрый дядя со стороны и решит твои проблемы; или прилетит волшебник в вертолете нетрадиционной ориентации, и завалит мороженной молочной продукцией, – он к берегу грести не будет. И утонет, – с удивленным выражением лица и затухающей надеждой в обиженных глазах, что уже вот-вот… Вот и проверим, много ли осталось в девушках от тех, что и хату спалят и пьяного коня сковородой упокоят. Осталось выбрать, за какую выпирающую из розового платьица часть тела «случайно» ухватится старичок.
Бегло брошенный взгляд и мое лицо перекосило так, будто с утра жрал одни лимоны, – какая еще сковорода!? С таким-то маникюром! Уже бы давно расцарапала дедуле лицо, да постучала своими шпильками дальше. Так нет же! Такая, – утопнет даже со спасательным кругом. Тут прынц нужон. Хотя бы и на белом себе.
Расстояние до сцепившейся парочки сокращалось, черный сюртук резко свернул на перекрестке, лакированные туфли исчезли, нырнув за угол административного здания. Ругнувшись, ускоряю ход, боясь потерять наставника из вида.
Так. Выбирай быстрее. Этот не подходит. И этот. И тот. Может?.. Нет. Мощный бугай, хоть и пожирает глазами ее голые коленки, но косит одним глазом, как идиот. А все потому, что умный, и следит за пухлой супругой. Точно, едва танк в бежевой юбке повернул башню в его сторону, – глаз быстро принял установленный курс, на лицо выплыла дежурная улыбка. Этот не вступится, – его гиппопотам и без сковородки кого хочешь пришибет. Прыщавый студент с охапкой бумаг? Или… Ааааа, черт, на «или» – времени не осталось. Как говорится, – на безрыбье… Итак, один фигурант формулы принца на белом коне, обнаружен… А где же прынц?..
