Читать книгу: «Погляд скрозь гады. Белорусские очерки иностранного консультанта», страница 3

Если поразмыслить по-трезвому, без надрыва и истерики, «стукач» – он ведь и в Африке добровольный информатор, неважно, есть у него оперативный псевдоним или отсутствует. Просто агентура органов КГБ или уголовного розыска МВД была в правовом отношении защищена законом – и это было очень важным и существенным обстоятельством. Были ли в КООД собственные информационные возможности, отличные от милицейских или «комитетских»? Конечно, были, причем кое-где и кое в чем очень даже немалые, качественные и эффективные. Но это уже было небезопасной «самодеятельностью», что называется – работой на свой страх и риск. И иногда у ребят-энтузиастов, поклонников «шпионской романтики» случались крайне неприятные «накладки» в работе, иногда чуть ли не «на грани правового фола». Вопросы решались, конечно, но без дополнительной нервотрепки обходилось далеко не всегда.

Наиболее ярко и отчетливо это проявилось в эпизоде с широкомасштабной операцией комсомольских оперативных отрядов по задержанию в Москве 1 июня 1971 года, в Международный день защиты детей, многочисленной (порядка 250 человек) группы московских «хиппи», которые намеревались в тот день устроить у посольства США демонстрацию «в знак протеста против убийства американской военщиной детей во Вьетнаме». Об этом событии отечественной истории сегодня уже не только книги пишут, как, например, известная активистка движения хиппи, популярный литератор Марина Арбатова с ее «Сейшен в коммуналке», но даже полномасштабные художественные фильмы снимают типа «Дом Солнца» Гарика Сукачева. Я об этом фильме и ранее слышал много всякого разного, но полностью, он начала и до конца, специально посмотрел его только недавно. В отличие от Марины Арбатовой, которая после просмотра фильма, по ее собственному признанию, «откровенно плевалась», я посмотрел эту киноленту с большим интересом и даже, не скрою, с откровенной симпатией. На мой взгляд, получился хороший фильм, построенный на реальной основе.

Да, на белом свете действительно были и «Солнышко» и его верная подруга «Принцесса». Были также «Солдат», «Диверсант», «Дейзи» и многие другие яркие персонажи истории столицы – далеко не самые худшие люди, как уже вскоре оказалось. Может быть, моя симпатия к этому фильму возникла еще и оттого, что к Гарику Сукачеву лично я отношусь с огромным уважением не только по причине его несомненного музыкального таланта, но и из-за его исключительно высокой, ответственной гражданской позиции и тех лучших человеческих качеств, которые он продемонстрировал в дни октябрьского кризиса 1993 года. В то время, как небезызвестная Лия Ахеджакова аж захлебывалась от переполнявшей ее злости и ненависти при произнесении ставшего историческим призыва «Ельцин, раздави гадину!», только такие высоконравственные, высокоморальные и авторитетные творческие работники, как певец Гарик Сукачев или актер Василий Лановой (светлая и вечная ему память!), могли бы реально понизить градус напряжения и открытого противостояния в обществе и предотвратить надвигающуюся беду. Увы, кардинально поменять ситуацию они уже, к сожалению, не могли, как ни старались тогда многие лучшие люди страны, включая Патриарха Московского и всея Руси Алексия II…

Во многих современных публикациях утверждается, что вся эта разогнанная демонстрация хиппи была обычной провокацией КГБ в стиле гапоновщины, а тогдашний лидер московских хиппи Юрий Бураков по кличке «Солнышко» был агентом органов госбезопасности, действовал по их команде и под их контролем. Насчет агента – не знаю, в период своей службы в КГБ этим вопросом не интересовался, но, откровенно говоря, очень и очень в этом сомневаюсь. Дело в том, что сведения о намерении Ю. Буракова и его соратников организовать демонстрацию, точнее – шествие, у посольства США поступили к нам от самого «Солнышка», который за пару дней до того пришел в приемную Моссовета и попросил поддержки городских властей в организации этого мероприятия. Типа временного перекрытия движения транспорта на улице Чайковского (ныне Новинский бульвар), организации милицейского оцепления по периметру колонны, принятия других необходимых мер организационного характера. Там ему, естественно, в этом решительно отказали, но, одновременно, на всякий случай предупредили МГК ВЛКСМ об активном продвижении этой инициативы авторитетами данного субкультурного движения молодежи.

По своим собственным каналам мы уже об этом были в достаточной мере информированы. Но, получив сигнал из Моссовета, накануне предполагаемого события, в понедельник, пригласили на беседу в отдел спортивной и оборонно-массовой работы горкома комсомола нескольких представителей «инициативной группы», которые были комсомольцами и имели билеты членов ВЛКСМ. Беседу с ними (их было человек семь, никак не меньше) проводили завотделом Владимир Стрижевич, завсектором Анатолий Кащеев и два инструктора – Олег Бутахин и я. Наша позиция была недвусмысленной и очень жесткой – никаких митингов, демонстраций, шествий и иных сборищ молодежи не только у посольства США, но также в других традиционных местах собраний «хиппи», которые хорошо известны и им, и нам. Настоятельно попросили довести это до сведения всех предполагаемых участников во всех районах города, что и было ими обещано. Если бы вся эта инициатива Буракова и его друзей действительно была бы заранее спланированной «провокацией КГБ» – ну, кто нам (комсомольцам) позволил бы «поломать обедню» чекистам? Тем более, что развитие ситуации мы были в состоянии отслеживать не только извне, но и изнутри, причем в динамике, что называется – в режиме «on-line».

1 июня (это был вторник) к нам из районов стала нарастающим потоком поступать информация, что «хиппи», несмотря на наше предупреждение, все же планируют собраться на «психодроме» (сквер между помещениями юрфака МГУ и МГРИ), в «трубе» (подземный переход к Красной площади) и еще в паре-тройке привычных для них мест в центре столицы, но, правда, без уже заготовленных ими антивоенных лозунгов и плакатов. Поскольку это могло стать нежелательным массовым скоплением весьма характерной по своему облику и стилю поведения молодежи в непосредственной близости от Кремля, а также вблизи стоянки примерно десятка экскурсионных автобусов турфирмы «Интурист», и привлечь тем самым внимание иностранцев, в том числе и корреспондентов зарубежных СМИ, было принято решение усилить наряд КООД в этом районе и придать ему несколько единиц транспорта, заказанных через возможности районных комитетов ВЛКСМ. Никакого мифического спецотряда «Березка» и в помине не было, были только члены комсомольского оперативного отряда при МГК ВЛКСМ и оперативных отрядов ряда районов, в первую очередь Ленинского, Фрунзенского и Свердловского, поскольку предполагаемые события должны были происходить на их территории.

Должен особо подчеркнуть, что никаких массовых задержаний «хиппи» поначалу не предусматривалось вообще – «головка» активистов была временно изолирована чекистами от остальной массы «протестующих». Члены оперативных отрядов находились в автобусах, чтобы своим присутствием не увеличивать численности толпы собравшегося «на психодроме» народа. Там было также достаточно много посторонней публики из числа местного студенчества, которые просто с любопытством разглядывали многочисленную толпу непривычно разодетых хиппи. И лишь когда прибывающие «демонстранты» переполнили собою сравнительно небольшую территорию «психодрома» и стали перемещаться на проезжую часть Манежной площади, мною, как старшим наряда, было принято решение сажать их в наши автобусы и везти для разбирательства в городской штаб на Советской площади. Поскольку «демонстрантов» только на «психодроме» было не менее полутора сотен человек, а еще были достаточно многочисленные группы «хиппи» в других местах в центре Москвы, руководством оперативного штаба ГУВД г. Москвы, который расположился в помещениях городского штаба ДНД тоже на Советской площади, было решено развозить задержанных для установления личности по нескольким близлежащим отделениям милиции. Совсем как в нынешние времена… Могу со всей определенностью сказать, что никаких мер принуждения к «митингующим» не применялось, они сами с охотой и даже как-то весело, с насмешливыми репликами садились в наши автобусы. Об использовании для разгона толпы «хиппи» отряда конной милиции с нагайками, как это было представлено в вышеупомянутом фильме – чушь полнейшая, они бы на тесной площадке «психодрома» всех бы передавили своими битюгами – и правых, и виноватых…

В описании личности Буракова, его биографии и даже его внешности содержится немало неточностей, фантазий и домыслов. Кто-то представляет его сыном высокопоставленного военного из Министерства обороны, кто-то утверждает, что его отец служил в КГБ, М. Арбатова говорит, что его отец был врачом и так далее. Я, конечно, сегодня уже не могу утверждать что-то абсолютно категорично, ибо не являюсь персональным биографом «Солнышка» (или «Подсолнуха»), но у меня почему-то отложилось в памяти, что он был сиротой, жил с матерью, которая по профессии была дворником. По внешности был самый обыкновенный парень, слегка рыжеватый шатен (отсюда, возможно, и его прозвище), занимался мелкой спекуляцией, фарцовкой, не брезговал и торговлей легкими наркотиками. Авторитет среди московских хиппи у него действительно был очень большой, но к элитарной прослойке (т.н. «арбатской тусовке») он не относился. Был, скорее, центровым завсегдатаем «плешки», «пушки» и прилегающих к ним кафеюшек – то есть являлся самым настоящим московским «генералом песчаных карьеров» для сравнительно немногочисленных «районных хиппи». Несколько раз у него случались эпилептические припадки, один раз, помнится, даже «скорую» пришлось вызывать.

Короче говоря, когда всех задержанных рассортировали по отделениям, зачинщиков акции оставили для углубленного разбирательства в городском штабе КООД, на Советской площади вдруг появляется ответственный дежурный МВД СССР, как сейчас помню – генерал-лейтенант Шевченко. Причина его появления была для меня очень даже понятной и легко объяснимой, но по прошествии многих лет уточнять столь пикантные детали не буду. Однако все местное милицейское начальство – стайка генералов и полковников – дружно «наложило в бриджи», стало вовсю оправдываться перед вышестоящим начальством и дружно тыкать пальцем в сторону комсомола. Чекисты же вообще все куда-то вдруг дружно испарились…

И лишь на следующий день, когда о происшедшем накануне было доложено первому секретарю МГК КПСС В.В.Гришину, который одобрил действия комсомольцев, и от него поступила личная команда предметно разобраться не только с самими задержанными, но и с их родителями (если задержанные были несовершеннолетними), милиция сразу же воспрянула духом и во всех своих докладах «наверх» стала указывать примерно так: «нами совместно с комсомолом» – далее по тексту. Список задержанных, переданный пятой службой УКГБ по г. Москве и МО в московский горком партии, был неполным, из него чекисты сознательно изъяли фамилии более двадцати человек из числа детей работников партийно-советской, военной, мидовской и внешторговской номенклатуры, сотрудников органов КГБ. Но у нас-то в анналах КООД следы остались…

Вообще, разговор о Пятом управлении КГБ заслуживает нескольких отдельных строк. Далеко не случайно в постсоветские времена значительная, если не бόльшая, часть кадрового состава этого управления, а это несколько сот человек, в том числе и ряд бывших его руководителей во главе с генералом армии Ф.Д.Бобковым, массово перешла в услужение к одному из наиболее одиозных олигархов того периода, основателю и первому руководителю Российского еврейского конгресса Владимиру Гусинскому. Ныне благополучно пребывающему в подданстве Королевства Испании на правах потомка пострадавших от католиков сефардов. Как там у Сергея Трофимова поется в его песне «Аристократия помойки»? «Чекисты дали волю аферистам, имея свой бубновый интерес»… Нравится это кому-то или нет, но наш замечательный поэт и музыкант именно таких господ-товарищей офицеров и имел в виду, сочиняя эту популярную песню. Слова из нее теперь уже никогда не выбросишь, в них хотя и горькая, но чистая и обнаженная правда…

В чем, на мой взгляд, заключалась общественная опасность деятельности бывших сотрудников советских спецслужб в структурах типа «Аналитическое управление группы «Мост» Гусинского или охранная структура «Атолл» Березовского? Прежде всего, в том, что они использовали в деятельности работавших на грани «правового фола» указанных охранно-аналитических структур свои профессиональные знания и специфические методы работы специальных служб, включая вербовку агентуры в правоохранительных органах и даже в среде своих бывших коллег по работе. Известное дело подполковника Александра Межова из ФСБ – яркое, но, увы, далеко не единственное тому подтверждение. На щедрые материально-финансовые вливания олигархов они широко задействовали для сбора информации, прежде всего – компрометирующего характера, самые совершенные в техническом отношении средства контроля и слежения. Ими активно использовались данные оперативных картотек и прочих накопленных в советские времена огромных информационно-справочных массивов правоохранительных органов для решения узкокорыстных (политических и экономических) задач частного бизнеса. От «частного мини-КГБ» олигархов Березовского, Невзлина, Ходорковского или Гусинского до «частной армии» украинского олигарха, руководителя Европейского еврейского совета Коломойского – лишь один смысловой шаг, все эти уродливые явления имеют одну и ту же природу.

В советские времена в стране существовала такая специфическая практика кадровой работы, как так называемый партийный набор. В чем заключалась его сущность? Главным образом в том, что ежегодно по разнарядке ЦК КПСС областные и республиканские комитеты партии были обязаны направлять своих «наиболее достойных представителей» на учебу в Академию общественных наук при ЦК КПСС, Высшую партийную школу при ЦК КПСС, в Академию народного хозяйства при СМ СССР, в Дипломатическую академию МИД СССР, в Академию внешней торговли, в Краснознаменный институт и в Высшую школу КГБ СССР. Кроме того, существовали партийные разнарядки для работы на руководящих должностях в органах суда, прокуратуры, в подразделениях КГБ и МВД СССР. Про МИД и Внешторг СССР все знают, но это отдельный разговор.

Не знаю, как там проявили себя посланцы рескомов и обкомов партии на работе в других ведомствах, но в советской внешней разведке с ними, за редким исключением, получался явный конфуз. Многие из партийных выдвиженцев оказались неспособными к освоению иностранных языков, особенно редких, преимущественно восточных. Некоторые «отсеялись» уже на стадии практических занятий в городе, когда вдруг стали замечать за собой наружное наблюдение, даже находясь дома в постели с женой… Но больше всего им препятствовали в прилежной учебе явно раздутые амбиции и непомерное честолюбие бывших партийных чиновников. Ну, как же, ведь мы направлены партией (!) «на руководящую работу», мы номенклатурные кадры, а вы, чекистские «дядьки» -неудачники, учите нас тут «азам разведки», как каких-то сопливых приготовишек…

Надо откровенно признать, что местные партийные органы направляли на службу в органы КГБ далеко не лучший кадровый контингент. По настоящему толковых и перспективных работников умные первые секретари областных и республиканских комитетов партии берегли прежде всего для себя, для дальнейшего использования на местах. А по ежегодной разнарядке ЦК зачастую направляли работников, от которых по той или иной причине они хотели бы избавиться. Благо это был удобный и благоприятный предлог – вроде бы и на повышение, однако «в сторонку» и по принципу «На тобi, Боже, що менi негоже».

Качественными, высококвалифицированными оперативными работниками разведки и контрразведки, Первого и Второго Главных управлений лица из контингента партийного набора становились гораздо реже, чем те сотрудники, которые пришли на службу в органы непосредственно «с гражданки» или с военной службы. На зато многие из них, будучи по причине разведывательной профнепригодности отправленными на работу обратно «домой», в низовые чекистские звенья, весьма успешно продвигались там по партийной линии, особенно в кадровых подразделениях управлений, а также по линии «пятых отделов». Благо тесная смычка с республиканскими и областными комитетами партии, в которых они ранее работали, была самой тесной и поистине повседневной. Объяснение этому феномену было самым что ни на есть простым и житейским. К практическим делам контрразведки, а уж тем более разведки на местах подпускали, да и то с большой оглядкой на строгие требования конспирации, только первого секретаря партийного органа, да еще, в очень редких случаях, секретаря, курировавшего отдел административных органов. Зато о славных делах «пятой линии» КГБ были в большей или меньшей мере информированы все руководящие партийные кадры: и орговики, и сотрудники отделов агитации и пропаганды, и работники отделов оборонных отраслей промышленности, и работники отделов образования и науки и пр. Ну, а как же иначе: идеологическую скверну нужно же было корчевать всем миром, по другому никак… Вот и рапортовали работники «пятой линии» о настроениях в среде «гнилой интеллигенции» на местах, об антипартийных выпадах и поползновениях, об «идеологических диверсантах». При этом они зачастую даже и не допускали мысли о том, что истинные «идеологические диверсанты» – это их высокопоставленные покровители, кураторы и начальники из местного партийного руководства с их двоедушием, двоемыслием, лицемерием и двойной-тройной моралью партийных карьеристов.

В этой главе я намеренно, осознанно и совсем не случайно рассказал обо всех сложных перипетиях моего достаточно извилистого и трудного пути при поступлении на работу в разведку. Это только студентам МГИМО или МГПИИЯ им. Мориса Тореза было совсем легко и просто – не волнуйся, сынок, Родина сама найдет тебя! И в нужный день и час непременно позовет тебя поработать штатным или внештатным добытчиком закрытых шпионских сведений на внешнеполитическом направлении своей деятельности. Кадровики в этих институтах были четко ориентированы на отбор нужных кандидатов – и свою работу они выполняли добросовестно, на полную катушку и при этом дело свое туго знали. Уверен, что в период обучения все парни (а иногда также и девушки) из числа передового институтского студенчества имели в той или иной форме соответствующие беседы в кадровых подразделениях этих институтов. Все, кроме, однако, представителей «касты неприкасаемых» – детей из числа партийной и государственной номенклатуры высшего звена. Туда рядовым кадровикам было велено без спросу не соваться, да они и сами желания особого не высказывали – зачем искать на свою голову и прочие многострадальные части тела ненужных приключений?

Крайне интересная, между прочим, складывалась в результате такой кадровой политики картина в руководстве советской внешней разведки. С одной стороны, часть руководителей разведки пришли на работу из партийных органов или из МИДовских структур. По сути, безо всякого чекистского образования и без соответствующего чекистского опыта работы в контрразведывательных звеньях. Во времена руководства Молотовым-Вышинским тогдашней основной структурой разведки – Комитетом информации при МИД СССР или даже при СМ СССР – это было вполне обычной (хотя и достаточно порочной) практикой. А уж затем дети очень и очень многих руководящих работников ПГУ пошли обучаться после школы прямиком в МГИМО – по установленной Инстанцией для внешнеполитической разведки (как, впрочем, и для ГРУ ГШ ВС СССР) квоте. И хотя эта квота была формально установлена для пополнения кадров разведки, но попасть туда на работу они отнюдь не стремились. Многие их них (перечислять не буду, они и так хорошо всем известны) в результате стали не только Чрезвычайными и Полномочными послами СССР, России и других стран, но и заняли очень высокие, ключевые должности в структурах Министерств иностранных дел СССР, России, других государств СНГ. Почему они не стремились, по примеру своих родителей, попасть на работу в разведку – я в этом вижу не только их собственный личный выбор, но и прямую подсказку, рекомендацию со стороны родителей. Действительно, ну кому хочется, чтобы их родное дитя буквально ни с того, ни с сего, просто так, было бы «вышвырнуто за шкирку» из зарубежного советского или российского представительства местными властями только по той причине, что очередным предателем Родины вдруг решит стать какой-нибудь Олег Гордиевский, Василий Митрохин или Александр Потеев, не говоря уже о Владимире Пигузове, бывшем секретаре парткома (!) Краснознаменного института КГБ?

Исключений здесь было, увы, не столь уж много. Взять хотя бы того же сына одного из самых заслуженных, на мой взгляд, работников советской внешней разведки послевоенного периода, моего земляка Якова Прокопьевича Медяника – Александра, который вовсе не по мидовской карьерной лестнице потихоньку успешно карабкался, как многие дети замов В.А.Крючкова, а лишь к 2000 году стал в составе правительства Михаила Касьянова первым заместителем министра по делам федерации, национальной и миграционной политики РФ. Даже врагу было бы трудно пожелать в наши времена чего-то похуже подобной номенклатурной должности – по моему разумению, это вам далеко не то же, чтобы на Смоленской-Сенной площади дуэтом с Марией Захаровой перед иностранцами выпендриваться и публично демонстрировать уровень своего далеко не всегда высокого дипломатического профессионализма и достойного дипломатического интеллекта…

После ухода В.А.Крючкова из внешней разведки на пост Председателя КГБ СССР в ПГУ, как известно, долго не назначали преемника на его место. Хотя карьерные битвы «бульдогов под ковром» развернулись тогда очень нешуточные. До сих пор не понимаю, какое препятствие «на самом-самом верху» помешало тогда стать начальником ПГУ КГБ СССР Николаю Сергеевичу Леонову? Хотя очень многие и в руководстве, да и среди рядового оперативного состава разведки хорошо знали, что сам Владимир Александрович не раз и не два в беседах называл Николая Сергеевича самым достойным кандидатом на это место после своего ухода. При всем моем неизменном уважении к ныне уже покойному Леониду Владимировичу Шебаршину я всегда считал и по-прежнему считаю, что по уровню своей профессиональной и политической подготовки, по приобретенному опыту Н.С.Леонов стоял все же несколько выше, чем его бывший заместитель в Управлении «РИ» (основном информационно-аналитическом звене разведки). Они оба являлись выпускниками МГИМО, и в советские времена это было непременным кадровым условием для назначения на этот пост.

Исключением здесь стал только Е.М.Примаков, но его назначение на пост руководителя разведки было сугубо политическим решением, причем до сих пор до конца для меня непонятным и плохо мотивированным со многих точек зрения. В то время как его однокурсник, вполне реальный и достойный кандидат на должность начальника ПГУ В.А.Кирпиченко, так и не получил предложения о назначении, которого он вполне заслуживал по своим деловым качествам руководителя и профессионала разведки. Просто не было у него диплома МГИМО в кармане – вот вам и вся разгадка, а отнюдь не его еще не критичный возраст. Это уже лишь при Президенте РФ В.В.Путине подобная гнилая кадровая традиция была решительно поломана – и это абсолютно правильно, в разведке для успешной работы на благо государства нужны совсем иные качества, чем в дипломатии. Хотя шаркать ногой по паркету в Кремле были просто обязаны уметь как те, так и другие…

В 1983 году, где-то летом или осенью, когда я уже оставался «за старшего» во французском направлении, меня попросили приехать на встречу с выпускниками двухгодичного факультета Краснознаменного института КГБ СССР им. Ю. В. Андропова, на котором обучались преимущественно кадры, имеющие по своему базовому образованию внешнеполитическую подготовку – в основном бывшие студенты МГИМО. Беседа у нас тогда получилась очень живой и неформальной, я честно и открыто (в пределах существовавших правил и норм конспирации) рассказал об особенностях разведывательной работе во Франции, поделился собственным опытом и ответил на многочисленные вопросы слушателей. Что я вынес лично для себя из этой встречи? Первое: что по уровню страноведческой подготовки они были все же качественно выше, чем слушатели основного факультета КИ, где я сам учился. А также то, что при прочих равных условиях этих парней западным спецслужбам будет труднее «зацепить» на обычной бытовой мишуре, такой как, например, невиданная в СССР бытовая техника, красивое барахло, крутые тачки и пр. Так как они уже в СССР в своих семьях жили с родителями, по существу, в условиях Запада – учились в элитных школах, более-менее свободно читали западную прессу и воспринимали все это как абсолютно нормальные и естественные элементы своей повседневной жизни. Так, мол, все и должно быть в нормальной жизни, а как же иначе? Другое дело, что мозги у некоторых их них уже были слегка «набекрень», но куда уж тут деваться – МГИМО всегда славился особым идеологическим составом своих студентов…

Одним словом, они могли бы гораздо легче и органичнее вписаться в обывательский ландшафт западных стран и при этом не выглядеть в них очевидными «белыми воронами». Примерно как те наши сотрудники (особенно из глубинки), для которых первый поход в какой-нибудь парижский супермаркет типа «Ашан», «Инно», «Карфур» или даже в откровенно клошарный (бомжатный) «Тати» (я уже не говорю о «Галери Лафайет», «О Прэнтан» или «Базар де л’Отель-де Виль») являлся резким, шоковым ударом по еще незакаленным в идейных боях извилинам. Могу откровенно сказать о себе то же самое: первым предметом, который я купил на полученные «подъёмные в валюте» по прибытии в Париж в конце ноября 1978 года на т.н. итальянском рынке в районе площади Бастилии, была долгожданная (и абсолютно ненужная сейчас) «дубленка», о которой я безнадежно мечтал еще со студенческих времен. Даже в период своей работы в МГК ВЛКСМ в должности заведующего сектором ООП я так и не смог ее купить. Ни в закрытых магазинах типа «сотая-двухсотая секция» ГУМа, куда я все же периодически имел доступ в период проведения съездов и конференций. Ни в системе так называемых ОРСов (отделов рабочего снабжения) на предприятиях родимого Средмаша в том же полузакрытом московском поселке Москворечье, где жили преимущественно работники «десятки» (ВНИИХТ), завода «Полиметалл» и профессорско-преподавательский состав МИФИ. Хотел тогда приобрести даже вовсе и не итальянскую или французскую, а хотя бы болгарскую дубленку, но мне смогли предложить только монгольскую, больше похожую на обычный «романовский» овчинный полушубок председателя колхоза нечерноземной полосы.

Когда мне сейчас, на склоне прожитых лет, вдруг в очередной раз слышится самое что ни на есть обычное, житейское, всем понятное и привычное слово «обещание», но данное уже в виде клятвы в любом ее значении, понимании и исполнении (например, в форме зарока, обета, присяги, божбы, крестного целования и пр.) у меня сразу в глубине души ощущается какой-то внутренний дискомфорт. Я бы даже сказал – грустно и тоскливо становится из-за явно запоздалого осознания полной никчемности этой пустой, формальной, если хотите – ритуальной языческой символики. Изначально призванной (не без скрытого умысла, впрочем) поделить буквально все человечество на две большие социальные категории – «чистых» и «нечистых», «героев» и «предателей», «клятвенников» и «проклятых», «своих» и «чужих», «наших» и «не наших». Надеюсь, нет особой необходимости уточнять и детально конкретизировать, как все это находит свое отражение, порой очень причудливое, а иногда и вовсе искаженное от своего первоначального смысла, полностью деформированное и зачастую неприкрыто лицемерное, в сфере межнациональных, межэтнических, межрелигиозных и межрасовых отношений?

Что есть «присяга» или «обет»? Это, прежде всего, государственный или религиозный ритуал – одна из форм символического действия, выражающая связь субъекта с системой социальных отношений и ценностей и лишённая какого-либо утилитарного или самоценного значения. Так, по крайней мере, нам объясняет смысл этого понятия достаточно бесхребетная и фарисейская наука под названием «философия». Даже если она вовсе и не передовая «марксистско-ленинская», как ранее, а самая что ни на есть обычная, сиречь мировоззренческая. Вот как она все это толкует. «Символическое значение „ритуала“, (от опасности употребления которого „всуе“ многие толмачи – историки и правоведы – почему-то бегают как черт от ладана, наверно, в связи с устойчивым и весьма популярным ныне словосочетанием „ритуальное убийство царской семьи“ – прим. авт.), при его очевидной обособленности от повседневно-практической жизни сопровождается, однако, атмосферой повышенной торжественности и намеренно подчеркиваемого величия, призванной акцентировать внимание окружающих на особой религиозной, государственной или общественной значимости происходящего события. При этом, во-первых, ритуал выражает определенное отношение к чему-то „священному, сакральному“. Во-вторых, посредством ритуала закрепляется принадлежность (приобщение) к сакрально значимой группе. В-третьих, с помощью ритуала утверждается сакральный смысл значимых переходов – преодоления некоего сакрального барьера между различными сферами, периодами и состояниями бытия».

Все это – разъяснения преподавателей философии для недоумков и разного рода недоразвитых двоечников. А в современной, сплошь наполненной неприкрытым цинизмом жизни «ритуал» является не более чем социальной условностью, символом признания отдельным человеческим индивидуумом или их группой, коллективом определенных норм и ценностей своего близкого окружения, социума, общества в целом. Он служит лишь обозначением (символом) определенного социального отношения к существующему социальному порядку, признанию индивидуумом каких-либо ценностей или авторитетов и не более того. Сформировавшиеся в процессе секуляризации публичной и частной жизни светские ритуалы в значительной мере унаследовали внешнюю (в т.ч. психологическую) структуру соответствующих культовых актов, полностью лишив при этом их внутреннего сакрального содержания. Как официально-государственные церемонии (инаугурации в Кремле или в Белом доме, парады на Красной площади или на Елисейских полях, встречи во Внуково или в Шенноне), так и торжественное оформление событий, связанных с переменами в гражданском состоянии (свадьба, например), статусе (избрание депутатом Государственной Думы), социальном положении (первая поездка с длинноногой эскорт-моделью в Куршавель или на Багамы) – светские ритуалы отмечают значимость приобщения индивида к социальному сообществу и перехода от индивидуальных ценностей к коллективным. Совсем как в единой системе государственного радиолокационного опознавания «Пароль»: «наш – не наш», «свой – чужой».