Читать книгу: «La Critica (первая книга казанской трилогии)», страница 3

V.S.

Шрифт:

Да, Марта определённо была из того меньшинства, которое задумывается о смысле жизни, но, как большинство из этого меньшинства, откладывает разрешение этого вопроса на потом; а пока… пока просто по-максимуму осознанно существует.

Обдумывая всё это, я крутил пальцами в воздухе и беззвучно шевелил губами. Неопределённость меня выматывала. Мы ведь так мало сделали из того, что задумывали. Наша кооперация не принесла никаких видимых плодов. Пока, по крайней мере. Да, я набирался практического опыта, хотя и медленно. Это даже не опыт как таковой, а скорее уверенность в своих силах. Глеб Стальский работал там же, где и всегда: торговым представителем на алкоголе.

Пить стали реже, но сразу по многу, – это факт.

Может, всё утрясётся и Марта снова отбудет к своему сожителю, я слышал, что он человек при деньгах. Да уж… Марта имеет полное право поселиться на нашей территории; это был уникальный случай, когда моральное право совпало с юридическим.

Немного поворочавшись и найдя более удобную позу, я продолжил чтение с планшета о новых материалах отделки помещений. Шум за окном не давал сосредоточиться, мысли разбрелись, я впал в лёгкий послеобеденный ступор. К уличным шумам добавился внутриквартирный назойливый звук вперемешку с жужжанием. Закрыл глаза. Машинально запустил руку в штаны и стал перекатывать свои тестикулы, как будто это специальный тибетские шары для медитации; без всякой определённой цели, поверьте. Надо же было такому случиться, что в этот самый момент – момент задумчивости и тихой грусти – в мою келью зашла Марта, держа на вытянутой руке источник раздражавшего меня внутриквартирного звука. Этим источником оказался, предназначенный для нужд газеты, дешёвенький телефон, раньше принадлежавший моей бабуле, звонок которого не ассоциировался у меня ни с чем таким, на что я должен реагировать; признаться: я вообще не знал какой звонок у этого аппарата. Руку я вытащить не успел.

– Мастурбируешь? – бесстрастно спросила Марта своим сиплым голосом, пытаясь вложить трубку в мою свободную руку.

– Я?!.. Неееет! Я просто задумался. Я?! Нет!..

– Что трубку не берёшь, не слышишь что-ли?

– Я не мастурбировал. Я не занимаюсь подобными вещами, а если и да, то не признаюсь в этом.

Телефон меж тем заливался двухголосной полифонией. Марта нажала ответить, кинула телефон на диван и начала выходить.

– Я не занимаюсь мастурбацией оффлайн, это мой принцип! – крикнул я Марте вдогонку и, взяв телефон, произнёс: «Главный редактор слушает».

«Надеюсь, вы не заняты?» – спросил глубокий женский голос, тоном, который означал: «Я тут дело делаю, а вы там в игры играете».

– Извините, новая секретарша… Всё нужно объяснять по сто раз, – я повёл свою игру. – Вы насчёт размещения рекламы?

«И да, и нет…» – этот вопрос, казалось, смутил собеседницу.

– В смысле? – не понял я.

«Вы не могли бы подъехать ко мне в офис, если это вас не затруднит?» – казалось, эта тётенька наверняка знает, что меня это не затруднит.

Я решил не перегибать палку и ответил:

– Конечно, диктуйте адрес.

«Улица Потёмкина, дом шестнадцать. Ресторан «Фанерный “Пейзаж”».

– Да. Знаю такой. Когда к вам подъехать?

«Послезавтра. В пятницу. К восьми вечера».

– Так-так. Секунду… Нужно заглянуть в ежедневник, – я не собирался стелиться перед первым и пока единственным потенциальным рекламодателем. – Всё в порядке, или я сам подъеду или мой партнёр, или мы оба. Кого спросить?

«Сицилию Владимировну».

– Простите? Кого?

«Моё имя Сицилия… Владимировна».

*****

Спустя два часа после звонка Сицилии Владимировны я направился на кухню в целях пропитания. Проходя мимо открытых дверей конференц-зала, который теперь превратился в комнату сестры Глеба, я скользнул взглядом по сидящий на диване и делающей педикюр Марте. Проследовал на кухню. Кинул на хлеб ветчину и включил под чайником огонь. Моё внимание привлекла лежащая на кухонном столе общая тетрадь. Я сполоснул руку от ветчины, вытер кухонным полотенцем пальцы, прислушался к тишине и открыл первую страницу. Не слишком разборчивым почерком, что косвенно указывало на неправильный выбор Мартой профессии (если это её рука), было написано: «В жизни имеет значение лишь одно – насколько хорошо ты делаешь своё дело. Больше ничего. Только это, а всё остальное приложится. Это единственное мерило ценности человека. Все те моральные кодексы, которые навязывают, подобны бумажным деньгам, которыми расплачиваются мошенники, скупая у людей нравственность. Кодекс компетентности – единственная мораль, отвечающая золотому стандарту. А. Р.» Это была эпиграмма. Дальше шла первая глава. Я наискосок скользнул взглядом по тексту, – вроде какой-то военный рассказ. Солдаты. Госпиталь. Медсестра… «И кто в наши времена использует бумагу для заметок!» – подумал я. Лёгкий сквознячок заставил меня обернуться. Прямо перед моим носом оказалось декольте Марты Стальской.

– Суёшь свой непропорционально большой нос в чужие дела? – задала Марта риторической вопрос и взяла с кухонного стола тетрадь.

– Я… Просто кухня… М-да… Я тут подумал, что…

Марта, не став дожидаться внятного оправдания, развернулась и направилась к выходу из кухни. Я, оставив попытки сформулировать ответ, сосредоточился на изящных движениях уходящей Стальской. И вдруг я, неожиданно для самого себя, сказал:

– У меня не только нос непропорционально большой, Крошка.

Первая ласточка моего домогательства до Марты вылетела. «Что это со мной? Я же не такой!»

Марта остановилась, как вкопанная в дверном проёме кухни. «А высоко ли падать с окна?» – промелькнула у меня мысль. Время замедлило свой бег как для участника автокатастрофы. Сквозь пелену критического момента я услышал выстрелы выхлопной трубы автомобиля марки «шестьдесят девять». Марта медленно развернулась и приблизилась ко мне на расстоянии вытянутого… лица. Моя поясница упёрлась в столешницу, а взгляд в декольте домашней кофты Марты. Она подчёркнуто сверху вниз смотрела на меня и, наверное, раздумывала. Я старался не дышать. Марта положила тетрадь на стол за моей спиной, и, освободившейся рукой коснулась моего локтя. Если она не начнёт прямо сейчас говорить, то я упаду без чувств.

– Ты – бодренький кабанчик, да? – второй рукой, фамильярным уверенным жестом (который так нравится всем мужчинам), Марта взялась за мой подбородок и заставила взглянуть в её тёмно-тёмно синие глаза.

Эти глаза выражали насмешку и любопытство примерно в равных пропорциях; ещё в них была какая-то обреченность вперемешку с досадой, уравновешенные философией нигилизма. Насчёт последнего слова не уверен, может, правильно писать «фатализм». Ко мне неожиданно вернулся дар речи и, как это чаще всего бывает в таких случаях, я понёс чушь:

– Фу, какое вульгарное выражение!.. Ну совсем не свойственное литературной речи. И вовсе я не бодрый, – промямлил я изменённым от деформации рта голосом. – И уж тем более не кабанчик.

– Хорошо, посмотрим, – выдохнула она, как будто что-то решив для себя.

В этот момент щёлкнул замок входной двери и появился локоть Стальского. Я несколько раз быстро моргнул, чтобы убедиться, что Марта действительно испарилась, как будто её и не было на кухне ещё секунду назад.

– С глушителем надо что-то делать. Мне надоела эта канонада, – проворчал Стальский, закрывая дверь на засов.

Я всё ещё стоял спиной к кухонному столу и молчал.

– Что?! – скорее сказал, а не спросил Стальский, стоя в дверях и тряся ногой, чтобы отвалился ботинок.

– Рояль через плечо! – напустив на себя деловой вид, с досадой ответил я. – У меня сегодня расчётный день, я немедленно выдвигаюсь в сторону квартиросъёмщиков. Через несколько часов они серьёзно задолжают, и дух бабушки выйдет на охоту.

– Ну так иди. У нас сегодня вечеринка, стало быть. В каком «стайле»? – Стальский вешал шарф на деревянные оленьи рога и вопросительно смотрел на меня через плечо.

– В южно-американском, – напомнил я. – Сегодня чествуем Маркеса так, как умеем только мы – русские, русские душой. «Сто веков алкоголизма» – подходящее название для сегодняшнего фестиваля. Может, подкинешь меня до метро?

– Ладно. Вообще-то я вынашивал чИстолюбивые планы: помыться, – Стальский снова снял шарф с «оленьих рогов». – Кстати, «вспоминая» наших «грустных шлюх»…

– Они не придут.

– Уверен?

– Нет.

*****

– А как надолго в нашем скрытом от посторонних глаз убежище обосновалась твоя сестра, – спросил я, когда мы уселись в «шесть девять».

– Надеюсь, что ненадолго, – ответил Стальский, нажимая прикуриватель (единственная деталь нашей машины, которая ни разу не подвела). – Хотя не припомню, чтобы она раньше ругалась со своим аккуратным человеком. Как бы их семейной жизни не пришел конец.

– Ага! Тогда плакал наш сосредоточенный на творчестве покой! Надо поспособствовать их замирению, – сказав эти слова, я почувствовал досаду, природу которой не понял в тот момент.

Глеб усмехнулся и сказал:

– Она говорит, что мы переквалифицировались из бездельников из центра города в заводчиков тараканов с окраины.

– Остроумно, – похвалил я чувство юмора глебовской сестры.

К водительскому окну подошёл наш сосед и жестом попросил опустить окно. Это был неопределённого возраста алкаш-сосед, который постоянно стрелял у всех сигареты. У Стальского как раз имелась запасная самокрутка за ухом, поэтому он отвинтил окно и дал закурить, а потом и прикурить соседу. Но мужчина, помимо материальных благ, требовал ещё и духовной пищи в виде разговора. Он вальяжно облокотился на оконный проём водительской двери и задал алко-риторический философский вопрос. Стальский что-то ответил и выжал сцепление.

– Я вас чиню, чего же боле… – проговорил Стальский и повернул ключ зажигания.

Раздался оглушительный взрыв, после которого я на некоторое время потерял ориентацию в пространстве и времени. Я видел лицо Стальского. Его губы шевелились, – он яростно и грязно ругался, но никаких звуков я не слышал. Потом я начал слышать какой-то писк, похожий на венский хор мальчиков-дельфинов. Лицо Стальского отвернулось, затем снова повернулось. Стальский смеялся. Я, продолжая ничего не слышать, тоже заулыбался. Наконец, отдельные звуки начали достигать моего сознания. Через тридцать секунд я уже отчётливо слышал саркастических горький смех Стальского.

– Что, чёрт возьми, произошло?! – спросил я, схватив за рукав Стальского. – На нас покушались?!

– Как бы не так! У нас глушитель взорвался! – ответил Глеб.

– Я чему ты радуешься, – на всякий случай спросил я.

– Посмотри в окно с моей стороны, а лучше выйди из машины и подойди к двери.

Я решил выйти. Когда я подошёл к водительской двери, увидел следующую сатирическую зарисовку: наш сосед-алкаш лежал, видимо без сознания, в жёлтом апрельском снегу Вертолётостроительного района, презентованная Стальским папироска тлела в его сомкнутых губах. Я поднял глаза на наши окна, – из окна гостиной выглядывала Марта, лицо ещё было нахмуренным.

– А что с ним? – спросил я, смутно догадываясь о причинах.

– Глушитель взорвался как раз с его стороны, – подтвердил мою догадку Стальский.

– Ладно, поехали.

Перебивая крики сирен карет скорой помощи и звуки шумных опасных дворовых игр детей заводских рабочих, гротескное транспортное средство марки «шестьдесят девять» с двумя главными героями на борту устремилось в сторону метрополитена имени Грунтовых Вод.

*****

Через полтора часа, с безнадёжно испорченным настроением от встречи с господином военным прокурором, я стоял в очереди на кассе ближайшего к нашему логову супермаркета.

«Платишь налоги с честно заработанных рентных денег?» – вспоминал я вопрос военного прокурора, который он мне задал, когда отдавал деньги. «Отношения налоговой и налогоплательщика – как и врача с пациентом, – третий в них лишний», – ответил я.

В магазине. В моей тележке было огромное количество полуфабрикатов, которыми мы со Стальским питались. Всё продукты и блюда, время приготовления которых не превышало пятнадцати минут, входили в наш рацион. Если подумать, то большая часть французской сезонной кухни готовиться не более пятнадцати минут. Иногда на Стальского находило вдохновение и он готовил что-то сложное и долгое. Итак: в моей тележке лежали пельмени с мясными начинками для всех религиозных подгрупп (даже для тех у кого мать наполовину арабка, а отец на четверть еврей), фаршированные мясом блинчики, фаршированные тыквой блинчики, фаршированные вареньем блинчики, фаршированные блинчиками блинчики и даже фаршированные творогом блинчики, которые никто не любил, и поэтому они скапливались в морозилке. Также мы покупали разную недорогую икру, как то: икра мойвы в сливочном соусе, икра кильки в винном соусе, икра сайры в икре шпроты, икра Мойши в игре Гейши и прочие икры. Ветчина и сыр. Куриные крылья. Само собой: стейки, уже нарезанные и готовые к броску на сковороду. У нас имелась и специальная сковорода для стейков, которая была настолько внушительная, что если решиться ею кого-нибудь прибить, то пришлось бы ждать анализа ДНК для опознания личности жертвы, потому что от головы ничего не останется. Ещё в тележке лежало несколько упаковок куриных яиц. Само собой соусы и приправы. Сезонные овощи и фрукты. Сладости и вкусности. Бытовая химия, губки для мытья посуды, салфетки, тряпки, полироль (мания Стальского). Отдельное внимание всегда уделялось покупке такой категории продуктов как закуски к водке, – это всевозможные разносолы и маринады: корнишоны, пикули, филе селёдки, маринованный чеснок, солёные красные и зелёные помидоры, и, конечно, маринованные грибы, которые нам время от времени осточертевали, и тогда мы покупали другой вид маринованных грибов. Да, мы любили пить водочку как в сказках Пушкина, – с разносолами. Зазвонил телефон:

– Привет, Ксения, – чинно приветствовал я.

…………

– Боюсь, что праздник отменяется. Мой ублюдочный квартиросъёмщик задержал выплату.

…………

– Всё бывает в первый раз.

…………

– Потом тоже не получится. К нам переехала сестра Стальского. Пьянкам пришёл конец.

…………

– Увидимся у тебя. Когда-нибудь…

…………

– Да, позвони своей… как её там?.. да, Насте. Скажи, что она задушит Стальского в своих объятьях в следующий раз.

…………

– Да, я тоже тебя целую.

…………

– Нет, я сильнее целую. Пока. Пока. Всё. Чёрт!

Появление в убежище сестры Стальского являлось главной причиной отказа в аудиенции нашим собутыльницам. Второстепенной же причиной было то, что они, как правило, не могли от нас выехать ещё два-три дня после праздника, что нас сильно нервировало. «Чёртовы фрилансеры!» – ругался Стальский и, весь дрожа от похмелья (какого там похмелья! просто пьяный), уходил поутру на работу, а вечером приходил и быстро догонял уже пьяных нас. Мы посасывали водочку, «загоняли дурачков», пели под гитару или караоке, а время утекало сквозь пальцы. Однажды мы не могли спровадить наших дам пять суток. Надо было давно положить этой практике конец. Работа – на первом месте, глупости – на втором и всех последующих.

Помимо непосредственно русского традиционного напитка, сейчас в корзине позвякивала бутылка белой текилы, – тематический напиток. Если бы так преподавали географию, – по алкогольным напиткам – то я бы полюбил её гораздо раньше. Тележка ломилась от яств, а люди в очереди за мной ненавидели меня за задержку.

*****

– Ты бы видел эту мерзость! После того, как подышал одним воздухом с ним, хочется прополоскать носоглотку водным раствором соли и йода. Фу, блять! А как это ничтожество отзывается о женщинах! Мол, все они недостойны его светлости. Я прямо ненавижу его!.. – не смог не упомянуть квартиросъёмщика я, когда мы со Стальским готовили праздничный ужин.

Точнее он готовил, а я сидел на кухонной табуретке, положив ногу на ногу, и матерился на действительность.

– Да оставь ты его в покое. Платит же! И ладно.

– Ладно. Конечно.

– Ты, наверное, завуалировано оскорблял его в ходе беседы? Как ты умеешь, – спросил Стальский.

– Будьте покойны, коллега, он не избежал этой участи. Едва ли понял, но не избежал. А мне ведь это и не надо вовсе, само собой выходит. Когда человек ничего не знает, когда противоречит самому себе на каждом шагу, – его легко поймать. Хватит о нём, – я выдавил улыбку.

Стальский тоже попробовал беззаботно улыбнуться, но у него плохо получилось; очевидно, моя жалоба оставила след в его сознании. Я знаю, что Глеб, как и я, ненавидит и боится облечённую властью посредственность.

– Вам помочь с… чем-нибудь? – спросила, появившаяся на кухне Марта.

– Нет. Изыди, пожалуйста, – наполовину серьёзно сказал Стальский.

Марта театрально пожала плечами и собралась выйти из кухни.

– Слушай, Марта, – остановил я её. – Ты не будешь против, если наш «фестиваль расчётного дня» пройдёт у тебя в комнате?

– Не буду, – любезно согласилась Марта.

– Ты как сама?.. Употребляешь алкоголь (ударение на «А»)? – я на автомате начал флиртовать с Мартой; так всегда получается, когда алкоголь и женщина встречаются в одном предложении.

– От текилы не откажусь, – Марта скользнула взглядом по отвернувшемуся к плите Глебу.

– Здорово, – как будто спросил я у воздуха.

*****

Mil novecientos setenta y…

Мы сидели втроём, как рыцари придиванного стола, и чинно пили текилу; Марта ни на шаг не отставала. Я исподтишка её разглядывал. За все годы общения со Стальским, мне довелось видеть его сестру только однажды, на день города, кажется; в тот день я был так пьян, что не запомнил, как она выглядит, но зато запомнил её странный голос; сиплый такой, как у британской певицы The Sonic.

Итак, мы вели шутливый разговор.

– Ждёте не дождётесь, наверное, когда правительство разрешит вам пожениться?! – сказала Марта

– Эх, ты!.. Ну, как язык поворачивается!.. Мы сожительствуем исключительно для пользы творчества, – манерно парировал я, скрытно подыгрывая Марте.

– Оскар Уайльд то же самое говорил в своё оправдание, – сказала она.

– И он не врал, Крошка, – ответил я, польщённый, что кого-то из нас сравнили с Уайльдом.

Чтобы сменить тему, я спросил:

– Слушай, Марта, тебе говорили, что ты очень похожа на…

– Говорили! – перебила меня Марта. – Ненавижу эту актрису.

– Просто ты не смотрела хороших фильмов с ней. Нельзя судить о её таланте по «Железному человеку», также как о Джонни Деппе по «Пиратам Карибского моря», или о Джеффри Раше по… «Пиратам Карибского моря»! К примеру, ты смотрела «Country Strong»?

Марта на секунду задумалась, потом отрицательно покачала головой.

– Где мой планшет, я тебе сейчас покажу трейлер этого фильма, – я потянулся за планшетом.

– Ой, давай не сейчас, – запротестовал Стальский.

Я оставил затею с демонстрацией трейлера и разлил по новой.

Mil novecientos setenta y…

Благодать разлилась по телу. Как по южно-американски будет «Благодать».

– Чуть не забыл, – защёлкал пальцами я, – звонила какая-то тётя по имени Сицилия Владимировна, хочет переговорить с нами насчёт размещения рекламы в нашей газете.

Nací un día de junio del año 77, planeta mercurio y el año de la serpiente, signo patente tatuado y en mi frente que en el vientre de mi madre marcaba el paso siguiente.

– О! Правда! – не скрывая радости, отреагировал Глеб. – И что?

– Послезавтра в восемь вечера. Рюмочная под названием «Фанерный Пейзаж».

– Знаю такое. Пафосное заведение.

– Ты туда не поставляешь алкашку?

– Нет. Туда нет.

Меж тем, текилу мы прикончили. Я принёс из холодильника запотевший пузырь и три пива. Детские забавы кончились.

– Как тебе наш быт? – с неуместной гордостью в голосе спросил я Марту.

– Да, так… – сделала вид, что задумалась Марта, – не мешало бы почистить сантехнику; поелозить щёткой по ней, – стереть налёт.

«На óчки», – про себя проговорил я пришедшее на ум армейское жаргонное выражение, услышанное когда-то от одного знакомого.

– Наряд на óчки, – сказал Стальский и потянулся за гитарой.

Я мигом отбросил все мрачные мысли и приготовился к веселью; хотя, признаюсь, немного стеснялся петь песни и валять дурака при Марте. Я принял единственно верное решение: разлил по новой; Стальскому в высокий стакан с тоником, пока что.

– El stukali v tri rumochki!… Belaya Sauza! El kapli o b’ilom!… – пропел Стальский с наркоиспанским акцентом.

Мне понравилось начало водочной стадии. Однако мы были ещё слишком трезвыми для настоящего концерта, поэтому разговор возобновился:

– Что ты знаешь о Мексике? – спросил Стальский.

Я задумался.

– Лас Бандитос, эль канабис, «Хорхе, поркэ?» и, конечно, Троцкого, – выдал я разрозненные сведения.

– Не так уж мало, – заключил Стальский и перевёл взгляд на Марту.

Марта посмотрела в потолок. На потолке были следы протечки и отвалившаяся штукатурка.

– Ривера, Кало, – ответила Марта и погрузилась в планшет.

Я обратил внимание Стальского на всестороннюю эрудицию его сестры.

– И вы так частенько напиваетесь, – поинтересовалась Марта.

Я решил, что мне, а не Глебу, стоит взять на себя вежливую беседу с Мартой.

– Не так часто, как хотелось бы. Раз в две недели, – когда мой квартирант расплачивается, и когда его квартирант… ваш квартирант, я хотел сказать.

– Понятненько, – протянула Марта, вскинув брови.

«Интересно, – подумал я или водка во мне, – она считает меня привлекательным человеком?»

– Пятьдесят грамм водки? За знакомство? – задал я сакраментальный вопрос, с которого начинались слишком многие ячейки общества в нашей стране.

– Почему нет. Иногда… Наверное… – Марта подыскивала оправдание желанию начать нажираться водкой.

– Наливать или нет? – форсировал я.

– Да. Определённо да, – сдалась Марта. – Да.

Nacer, llorar, sin anestesia en la camilla, mi padre solo dijo es Ana María, si sería el primer llanto que me probaría, quemando las heridas y dándome la batería.

«Говорят, что красота – это залог счастья. А может быть, и наоборот: возможность наслаждения есть начало красоты».

– Где твой нос?! – в какой-то момент вскричал я, выпучив глаза на Стальскую.

*****

– А это тиктоник! – орал я.

– Зацени-зацени! Я робот! Стиль робот! – не отставал в проявлении безумия Стальский.

– Разложи большой стол! – скомандовал я и сам же разложил стол. – Это брейкданс, господа.

«Ахахахаха» – раздавался чей-то одобрительный пьяный смех.

Solía ser entonces como un libro abierto, pero leí la letra pequeña del texto, como un arquitecto construyendo cada efecto, correcto, incorrecto, se aprende todo al respecto.

– Это белая горячка, – дамы приглашают кавалеров! – сказал кто-то кому-то.

Saber que algunas personas quieren el daño, subir peldaño toma tiempo, toma año, con mi peluche mirando lo cotidiano, dibujos transformaban el invierno en gran verano, papá me regaló bajo mi insistencia, un juego que trataba de ocupar la resistencia, pero en la patio quisieron la competencia, fue cuando sentí mi primera impotencia, Mil novecientos setenta y shh…

– Белый медведь, слушай внимательно, медведь, меня… Себя! Медведь?!.. – говорил Стальский кому-то по телефону. – А-ха-ха-хи-хи-хиии-хи! Кха! Кх!.. Х-х-х… Тьфу!

Mil novecientos setenta y shh…

– Господи, как же ты похожа на неё! Ты уж извини!.. Женщины не любят быть на кого-то похожи, как и люди, ик!.. Прости, Стальская, ик!.. Ик!.. Ой, ё!.. Ик… А!..

«Я лечу в тумане капризной птицей,

Я молчу, мне сверху не видно лица.

Знаю я, что будет туман не вечно,

Знаю я, что ты мне летишь на встречу.

Может быть, с тобой на пути столкнёмся,

Может быть, на землю вдвоём вернёмся.

А пока дороже всего на свете

Для меня свобода и быстрый ветер!»

– …Он мне такой заявляет… – что-то рассказывала мне Марта, но мой мозг отказывался понимать.

Mil novecientos setenta y siete, no me diga no, ya no lo presiente, todo lo que cambia lo hará diferente, en el año que nace la serpient shh…

*****

– Пять минут до цели. Ты готов? – бородатая морда орёт мне прямо в ухо.

– Да, чтоб тебя, всегда готов, – злобно отмахиваюсь я от напарника-незнакомца.

– Минута до цели! – снова тот же голос из той же морды.

– Готов! – я сосредотачиваюсь.

В моих руках штурвал самолёта. Облака расступаются, и моему взору предстают два одинаковых небоскрёба.

– Давай, брат, Шварцкопф и Хенкель! – фанатично орёт напарник.

– Шварцкопф и Хенкель, брат! – ору я и направляю самолёт на ближайший небоскрёб.

Сто метров, семьдесят метров, пятьдесят метров… Какая скорость!

«Нет, здесь что-то не так… Я не могу…» – проносится у меня в голове.

– В чём дело, брат?! – снова бородатый напарник. – Держи курс! Что ты делаешь?!

– Я не могу врезаться в них! Эти небоскрёбы… Я знаю эти небоскрёбы! Это Стальские! – я пытаюсь отдёрнуть руки от штурвала, но они прикованы наручниками.

– Давай, брат! За Родину! За «Серп и Молот»! Шварцкопф и Хенкель, брат! – не унимается бородатый напарник.

– Нет!!! – я увожу самолёт в последний момент перед столкновением с головой Стальской, и беру курс на Статую Свободы; оба небоскрёба провожают самолёт взглядами.

В лобовом стекле увеличивается изображение упитой и обрюзгшей рожи Статуи Свободы. В последний миг перед ударом Статуя Свободы зажмуривает глаза.

«Allez venez, Milord

Vous asseoir à ma table

Il fait si froid dehors

Ici, c'est confortable

Laissez-vous faire, Milord».

*****

«Vous marchiez en vainqueur

Au bras d'une demoiselle

Mon Dieu! qu'elle était belle

J'en ai froid dans le cœur…»

– Алло! – охрипшим голосом отвечаю я.

«Allez venez, Milord

Vous asseoir à ma table

Il fait si froid dehors

Ici, c'est confortable

Laissez-vous faire, Milord…»

Я откидываю пульт от телевизора от уха и дотягиваюсь до телефона.

– Да…

– Вадим? – приятный-неприятный женский голос.

– А?

– Вадим Афтандилович? – всё-таки неприятный женский голос.

– Не знаю… Извините… – я всё ещё сидел за штурвалом самолёта. – Самолёт разбился, я прошу прощения…

– Что?! Что случилось, Вадим?! С вами всё в порядке?! – нежный и заботливый женский голос.

– Я ни в чём не виноват, меня заставили… Это страшные люди-ди… – прохныкал я в трубку.

– Вадим, это редактор. Алина. Неожиданно появилась работа. Заказчик привередливый. Я решила, что лучше отправить вас. Вы, кажется, немного не в форме… Я перезвоню через полчаса.

Как только голос собеседницы смолк, меня не на шутку затошнило. Я, борясь с вестибулярным аппаратом, зигзагами бросился к туалету. Дёрнул ручку: закрыто. От отчаяния я решил всплакнуть, но передумал. За дверью текла вода и что-то жужжало.

– Стальский, открывай немедленно! Меня сейчас вырвет… отовсюду! Стальскииий!.. Мне плохо!.. Открывай же! Чёртов смежный санузел! Стальский, ты что, электробритву купил?!.. Стальский, меня сейчас вырвет!

– Ты что скулишь под дверью? – Стальский подошёл из-за спины, завязывая халат и зевая.

– Стальский, ты что там закрылся и не открываешь, – прохныкал я, глядя в лицо Глебу.

– Ты совсем рехнулся. Там Марта, – Стальский проследовал на кухню.

– Кто? – простонал я, чувствуя горькую беспричинную обиду. – Кто?..

Дверь открылась, Марта стояла в проёме и смотрела на меня как на идиота.

– Утро в китайской деревне, – сказала Марта.

В мою кружащуюся голову ворвались воспоминания последних дней и часов жизни. Я больше не мог сдерживать эмоции, – кинулся к унитазу и начал самозабвенно блевать.

*****

Квартира Ксюши была заполнена всяческими безделушками, которые с разным успехом – в зависимости от материала – собирали пыль. От всего этого нагромождения было трудно дышать, и чесались глаза; казалось, что все эти статуэтки и мягкие игрушки поглощают кислород, а выдыхают углекислый газ.

– Вот что ты врёшь! Вы же вчера с Глебом бухали на чём свет стоит! Признайся, – Ксюша полусидела в постели и курила.

– Да с чего ты взяла?!.. Выпили по чуть-чуть и разошлись по каютам. Сестра же приехала.

Я говорил, что Ксюша была похожа на Джилиан Андерсен, но сама она настаивала, что похожа на Мадонну. Да, у Ксюши была диастема, и это её делало более привлекательной, кажется.

– Признайся, мальчик. Серьёзно пил всю ночь? У тебя же все капилляры на морде полопались от…

– …Морального напряжения.

– Ты блевал как сумасшедший! Зачем ты отрицаешь очевидное. Сестра Глеба красивая? Запал на сестрёнку? Её тоже, как и Глеба, с любой точки города видно? – Ксюша злобно прикурила новую сигарету.

Несмотря на все плюсы, у Ксюши был один серьёзный минус: она не была Мадонной. Но, кто из нас может похвастаться, что является Мадонной.

– Ксю…

– Ну, признайся-признайся…

– Ксю.

– Что?

– Помнишь, ты велела, чтобы я тебе немедленно рассказал, если влюблюсь по-настоящему? – я откинулся на подушку и прикрыл глаза; я ещё не был на сто процентов уверен, что переживу этот день; меня серьёзно лихорадило после вчерашнего зло-зло-злоупотребления.

– Ну и что?!

– Кажется, я влюбился, – сознание меня начало оставлять, и я впал в посталкогольную дрёму.

В короткометражном сновидении мне пригрезились бесконечные ноги Марты Стальской; её длинные светлые волосы и скептическая усмешка. Потом красавица Марта в моём видении сложила губы и, отрицательно покачав головой, прошипела: «Щ-щ-щ…», – Ксюша затушила сигарету о мою грудь.

*****

В восемь часов вечера я прибыл домой. Глеб ещё не пришёл, а Марта уже вернулась с тренировки или с работы, или ещё откуда-то. Я проследовал прямым ходом на кухню и заболтал себе отвёртку с огромным количеством льда. Выпил её залпом и в этот же лёд заболтал новую. Меня начало отпускать. Я почувствовал себя выжившим. Почувствовал себя умиротворённым. Марта зашла на кухню.

– Рано или поздно от такой диеты ваш организм дрогнет, и вы начнёте быстро стареть, – сочувственно и проникновенно сказала она.

Я стоял и улыбался, затем сказал:

– Можно посидеть у тебя в комнате, поболтать с тобой?

– Конечно. Идём.

Подхватив в прихожей свой любимый цилиндр с пером павлина (он сам выбрал меня хозяином), и, водрузив его на голову, вошёл вслед за Мартой в гостиную и растёкся в кресле. Оглядел комнату; стакан с божественной отвёрткой поставил на подлокотник.

– А что это случилось со столом-бабочкой – приёмным ребёнком перестройки? – поинтересовался я, чтобы завести разговор.

– Ты не помнишь? – искренне удивилась Марта. – Ты же танцевал брейк-данс на нём.

– Ага, смешно… – я лениво хихикнул и сделал добрый глоток ледяной амброзии.

– Ты действительно не помнишь?! Ну, ты и алкаш!

– Да я даже хожу с трудом… Брейк-данс, скажешь тоже!.. Ещё скажи, что я раздевался и письку между ног зажимал, изображая девочку. Ха, – мне всё легчало, я снова отхлебнул.

Один рок-эн-рольщик сказал: «Жить правильно, – значит ничего не помнить». Мой разум впал в «волшебную задумчивость второго дня после пьянки». Марта пересела из кресла в атаманку; вытянула ноги.

Я люблю женские ноги, они для меня символизируют дорогу в удивительные края. А ноги Стальской были настоящим Транссибом. Я притих.