Читать книгу: «La Critica (первая книга казанской трилогии)», страница 2
– Интересно, почему вождю не успели подарить эту трубку? – спросил Стальский, хотя у него, кажется, имелось предположение.
– Я знаю, где находился этот завод. Остановка общественного транспорта так и называется: «Завод «Серп и Молот».
– Наверное, потому что Сталин умер, – ответил сам на свой вопрос Стальский.
– Чёрт возьми, сколько же стоит такая штуковина сейчас?! – я почувствовал озноб.
– Не знаю. Я только сразу вспомнил одного московского адвоката, который коллекционирует советское искусство. А если поискать по сервантам твоей бабушки, не найдётся чёлка Гитлера или нос Черчилля? А?
– А-ха-ха-ха! Что-то я резко протрезвел. Мы идём за сигаретами или ты бросил курить?
– Или сифилис Аль Капоне?..
Через неделю обязан был наступить Новый Год.
*****
Следующие два дня я продавал сервант и буфет. Антикварщик – хитромордый мужчина лет семидесяти; конечно, с шейным платком и очками в золотой оправе. Он долго рассматривал фотографии моих предметов мебели, затем пожелал увидеть их воочию.
– Вы на машине, молодой человек? – спросил он меня, когда мы вышли из его магазина-офиса на улицу.
– Нет. Тут недалеко. В гору только подняться, а потом налево ещё немного.
– Я не осилю, – сказал он и свернул во двор дома.
Его Мерседес пискнул, когда мы к нему приблизились.
– Мой водитель приходит только к семи вечера, – пояснил старик, когда уселся на пассажирское сиденье. – Вы умеете управлять автомобилем, молодой человек?
– Умею, давайте ключ, – сказал я, садясь на водительское сиденье.
– Просто нажмите кнопку «Пуск», – ответил благородный старец.
*****
– Сто пятьдесят тысяч за каждый, – безапелляционно заявил старец, после внимательного осмотра буфета на кухне и серванта в зале, и, предвидя возражения, пояснил, – Мебель в плачевном состоянии. Цена, которую вы просите, молодой человек, – вы, верно, осведомились у Всемирной Сети Интернет, – справедлива для подобного комплекта в идеальном состоянии, в котором данный комплект будет только после дорогостоящей реставрации.
– Триста пятьдесят за два и по рукам, – я протянул руку благородному старцу.
Старец медлил с ответом и смотрел на меня поверх очков. Наконец произнёс:
– По рукам. Вы же отвезёте меня обратно? Нам нужно подписать бумаги.
– Непременно. Когда вы пришлёте грузчиков за комплектом?
– Завтра утром.
*****
Утром меня разбудил звонок в дверь. Я спросил: «Кто?» С другой стороны двери грянуло: «Аронов?» «Да», – ответил я. «Мы из антикварного».
Задачей этих троих молодцов была упаковка, заблаговременно мной освобождённых от вещей, буфета и серванта. Как раз к тому времени, когда они закончили, подъехал благородный старец и, в режиме реального времени, перевёл мне на счёт триста пятьдесят тысяч российских рублей.
– Пришло подтверждение? – вежливо поинтересовался старец.
– Да, спасибо, – я убрал смартфон в карман.
– Выносите, – скомандовал старец молодчикам. – А апартаменты, позвольте полюбопытствовать, вы намерены сдать в аренду?
– Всенепременно, – без всякой иронии подхватил я стиль общения антикварщика. – Как только найду арендатора для столь специфичного объекта недвижимости.
– Понимаю-понимаю, – понимающе закивал старец, подняв взгляд на потолок. – У меня имеется ваш прямой телефон, я позвоню, если в моём окружении сыщется потенциальный арендатор.
– Буду безмерно признательным, – с полупоклоном ответствовал я.
«Прямым телефоном» благородный антикварщик видимо именовал сотовую трубу, или мобилу.
Когда я провожал антикварщика до машины, решил задать ему вопрос:
– Чисто гипотетически, сколько бы сейчас стоила трубка Сталина? А то мы с другом на днях в качестве шутки обсуждали… Ха!.. А я ему говорю (другу), что спрошу у компетентного человека, когда буду продавать буфет и сервант. Ха!.. – я пытался выдать всё за глупую шутку.
Антикварщик пронзительно на меня уставился, и мне показалось, что он точно знает, что у меня есть трубка Сталина, и даже где она спрятана.
– Если эта трубка действительно принадлежала Сталину, – то стоит она весьма дорого, если Сталин курил эту трубку, то стоит она в десять раз дороже. А если Вождь засовывал эту трубку в ж…, – то она бесценна.
Я смутился.
– Простите молодой человек, мне пора, – старец сел на переднее пассажирское сиденье, и машина тронулась с места.
*****
Вечером пришёл Стальский, и мы подводили итоги двух минувших дней.
– Не жалко тебе бабушкину мебель? Ты ведь, можно сказать, вырос в этом буфете. – Стальский расплылся в улыбке от своего удачного каламбура. – Ты ещё не стал наркоманом, а уже начинаешь распродавать обстановку.
– Нахрен мне антиквариат, – я граблю заправочные станции! – тоном деревенского бандита просипел я.
– Ты спросил у антиквариа… антикварщицка… у того, кто купил мебель, сколько может стоить трубка, предназначенная в подарок самому вождю племён? Самому, чьё имя мы не называем.
Я задумался, анализируя ответ благородного старца.
– Он затруднился ответить. Не его профиль. Что ты будешь делать на Новый Год? С сестрой будете встречать или как?
– Марта едет со своим адвокатом в Таиланд, – Стальский показал куда-то пальцем в сторону реки, – по его мнению, видимо Таиланд был где-то там.
– Ладно, я к тебе тогда приду. А? Приду?
– Приходи, только позвони сначала, – Стальский хрустнул пальцами.
*****
– Эй! – крикнул я, стоя в опустевшей квартире.
«Эй… Эй… Эй…», – ответило мне эхо.
– Маза фака! – крикнул я, перейдя из прихожей в гостиную.
«Фака… Ака… Маза…», – пронеслось по восьмидесяти метрам помещения. Мурашки пробежали у меня по всему телу. Меня обуял смертный страх. Если сейчас что-то скрипнет или щёлкнет, я умру от разрыва сердца. Иногда накатывают минуты, когда мне трудно воспринимать себя как всего лишь одного из человечков. Индивидуальность моего существования лезет холодной рукой под одежду. Мне везло и не везло приблизительно в равных пропорциях. Моих родителей убили, а меня не тронули. Меня исключили из института, но и не взяли в армию. Я близорукий интеллигент, но не еврей. Я посмеялся своей последней мысли. Меня немного отпустило. Я обрёл способность двигаться и подвигал в свою комнату. Проходя мимо бывшей бабушкиной комнаты, я на секунду замер и прислушался, – если там и обитал дух бабули, то он вёл себя спокойно. Я уже собирался зайти в свою комнату, но резко развернулся и вбежал в комнату бабули.
– Выходи! Ты не могла меня оставить! Ты ведь знала, что у меня больше никого нет! Чёрт!! Чёрт!!!
С книжных полок на меня смотрели многочисленные книги по психиатрии и ни одной по психологии. Моя бабуля была заведующей отделением в психиатрической больнице. Стены были обклеены постерами христианских святых; это были календари, начиная с девяносто четвёртого года и по этот. До девяносто четвёртого бабуля в Бога не верила. Бабуля имела циничность врача-психиатра, но потом циничность её оставила.
– Поэтому ты стала такой шизанутой?! – прокричал. – А?!
Я снова перепугался. Может мне пойти в кабак. Но моё правило гласит: «Пить только тогда, когда хорошо».
– «Исчезла, ушла во мрак…» – проорал я. – Я – номер один!!!
«Один… Один…»
– Я номер один! – не сдавался я.
– Ты – не номег один, ты пгосто один, – безапелляционно заявил мне в самое ухо картавый голос моего двойника.
Я, как всегда в таких случаях, коснулся ухом плеча. Но в этот раз голос не собирался так просто отставать, и в следующее мгновение он материализовался в копию меня масштаба две третьих от оригинала только без ног, но зато с чёрными, коптящими как горящие автомобильные покрышки, крыльями и, схватив меня за шею и горло, заорал в самое ухо:
– «У мёгтвых кгаток сгок:
Они у нас в сегдцах скогее истлевают,
Чем в глубине могил».
«Могил… Могил…» – раскатилось по квартире. Когда эхо стихло, джин со злостью толкнул меня так, что я упал.
*****
Шампанское и мандарины текли рекой. Потом мы поплелись на Центральную Ёлку. Через полчаса созерцания пьяных рож, мы переглянулись и вернулись домой.
Квартира Стальского и его сестры всегда вселяла в меня оптимистический настрой. Здесь было множество точечных светильников, встроенной техники, натурального дерева, а также тёплые полы и два санузла. Это был один из первых элитных домов в историческом центре. Мансарда. Парковочное место в подземном гараже. В полукилометрах в сторону Кремля вниз по улице жил я. Родители оставили Стальскому и его сестре всё это великолепие и уехали куда-то за границу. На мой давнишний вопрос о том, когда они планируют вернуться, Стальский отвечал: «Никогда». «Круто!» – помнится, ответил я. «Кажется, они живут в Прибалтике?» – припоминаю, что спрашивал я. «Кажется, да. Там, где много коттеджей с синими крышами», – неуверенно отвечал Стальский.
– Ты тоже мог бы сдать квартиру, а на сэкономленные деньги, мы бы делали газету, – завёл я старую пластинку.
– Это дохлый номер, – нехотя парировал Стальский.
– Ну, какие у тебя идеи?! – меня раздражало упрямство Стальского, хотя, конечно, это было никакое не упрямство, а здравый смысл. – Тебе не кажется, что нашему городу не хватает независимой, циничной, диссидентской, немного гламурной, анти-псевдо-супер-пафосной газеты?
– Нашему городу хороших дорог не хватает, – упражнялся в остроумии Стальский.
– Послушай, мужчина…
– Ладно, давай, – неожиданно сказал Глеб.
– Ведь мы могли бы войти в историю…
– Сказал же, давай, – повторил Стальский.
– Что «давай»? Газету делать?
– Да! Газету делать! На сколько тебя самого хватит?!
– И ты сдашь свои хоромы?! Мы переедем на рабочую окраину и будем делать газету?! А твоя сестра? Она согласится сдать квартиру? – я не верил в то, что Стальский не шутит.
– Ей всё равно. Она уже полгода здесь не появлялась. Если ещё полгода не появится, то хорошо.
– Вот и славно, – я потянулся к шампанскому и мандаринам. – Вот и славно.
*****
Пятого января я показывал четырём иногородним студентам Авиационного Университета свою квартиру. Вопрос одного из них о том, можно ли жить вшестером, остался без ответа, поскольку в этот самый момент мой «прямой телефон» зазвонил, а на том конце провода был антикварщик Яков Семёнович, который сказал: «Господин Аронов, я нашёл вам квартиросъёмщика. Вы ещё не сдали апартаменты?»
Квартиросъёмщиком оказался молодой военный прокурор, который искал квартиру в непосредственной близи от, как ни странно, военной прокуратуры. Так как все правительственные конторы находятся в непосредственной близости от Кремля, и моя квартира тоже обладала этим свойством, то молодому военному прокурору подошло моё жилище. Жить он собирался с женой и её родителями, – странное сочетание, но дело не моё. Но без сучка не обошлось. Пообщавшись две минуты с господином военным прокурором на отвлечённые темы пока мы поднимались на мой пятый этаж без лифта, я решил во что бы то ни стало с ним распрощаться, и впредь с ним дел не иметь. Я бы охарактеризовал его одним ёмким, многозначным и многозначительным словом – говно. Я даже сейчас, когда всё уже давно позади, не хочу вспоминать этого человека; не хочу раскрывать граней его характера и выписывать его образ на страницах этого повествования; просто прочитайте последнее слово предыдущего предложения и поверьте на слово. В тот момент я не смог сказать ему, что не заинтересован в деловых отношениях, поэтому решил просто изменить условия сделки в одностороннем порядке, чтобы господин прокурор сам отказался от аренды.
Прошвырнувшись с видом завоевателя по моей недвижимости, господин военный прокурор изрёк:
– Сколько говоришь? Тридцать? Мне сказали, что тридцадка, – голос этого человека заблокировал работу моего желудка.
– Яков Семёнович располагал устаревшей информацией. Цена – тридцать пять.
– Сколько?! Ты что, совсем что-ли?!
– В каком смысле, уважаемый? Не подходит цена? Это не единственная свободная квартира в центре города. Наверняка, ближе к реке вы найдёте прекрасные варианты по… по… – я начал заикаться от отвращения; в мыслях я уже разрывал его плоть голыми руками. – Плюс за месяц вперёд, плюс залог – сто процентов квартплаты. Итого: тридцать пять плюс тридцать пять… Итого: сто пять тысяч. Бланк договора у меня с собой. Можно банковским переводом, можно наличными.
– Тут в соседних домах «двушки» по семьдесят штук сдаются. Сплошь элитное жильё понатыкали, – как бы мыслил вслух военный прокурор. – У меня максимум через год новая квартира достроится на улице Поперечно-Ленской. Знаешь такую?
– Знаю. А до туда аромат водоочистных станций с водохранилища не долетает? – мне хотелось унизить этого ублюдка, как он унижал своим присутствием на Земле всё человечество.
Этот червь скорчил капризный еблитушник и отмолчался. Прошёлся ещё по прихожей. Опасайтесь взрослых людей, которые ведут себя как дети, ибо они неадекватны.
– Тридцать пять, говоришь? – прогнусавил военный прокурор.
«Чёрт! – подумал я, – надо было ломить сорок, пятьдесят, миллион!»
– Ладно, хрен с тобой. Контора платит… Половину.
– И коммунальные платежи, – поникшим голосом добавил я.
*****
– Представляешь, Стальский: чтобы стать так называемым «военным прокурором» не надо быть ни сука-военным, ни сука-прокурором!.. – задыхаясь от гнева и бессилия, жаловался я партнёру, сидя на его кухне.
– Как морская свинка, – прокомментировал Глеб.
– Вот именно.
– А что ты не выставил его за дверь? – спросил Стальский, глядя на меня через плечо, помешивая овощное рагу.
– Не знаю! Я слаб! Слаб! Теперь он осквернит своим присутствие моё убежище. Я там потом не смогу ни спать, ни играть на пианино, ни на скрипке…
– Но, ты же не играешь ни на чём, – Стальский заулыбался и стал доставать тарелки.
– Спать не смогу, не смогу думать, сосредотачиваться.
– Откажи ему, – сказал Стальский.
– Я уже деньги взял. Сто пять, наличные. С понедельника он заезжает, с послезавтра. Так что пока не найдём квартиру под редакцию, и пока не сдашь свою, я у тебя. Ладно?
– Ладно.
– «Шесть девять» на ходу?
– Триста метров до тебя доедет. Что не ешь? – сочувственным тоном спросил Стальский.
– Не лезет ничего. Я бы выпил сначала.
Первая весна
Главное, чтобы о La Critic’е непрестанно говорили,
пусть даже и хорошо
Г. С.
Глава, события которой начинаются с пятнадцатого ноль третьего
Один из февральских снегопадов припозднился и начался в марте. Как раз в этот вечер Стальский и я запланировали автомобильную прогулку в северо-западный город-спутник нашего мегаполиса, чтобы в журналистских целях посетить одно крупное развлекательное заведение. Стальский несколько раз созванивался с арт-директором этого заведения, чтобы оговорить все нюансы нашего предстоящего визита. Было около девяти вечера, когда мы погрузились в «шесть-девять» и с третьего раза завели мотор. Вдруг Глеб вышел из машины и подошёл к капоту.
– Что там? – спросил я, отвинтив окошко водительской двери.
– Одна фара не горит, – ответил Глеб.
«Чёрт!» – мысленно произнёс я.
– Вот ты не оптимист вообще, – заметил я. – Будь ты оптимистом, ты бы сказал, что одна фара горит. Для таких, как ты, стакан всегда наполовину… не горит!
– Хватить гнать пургу, – устало проговорил Стальский, снова усаживаясь на пассажирское сиденье. – Давай заедем в автомагазин, купим лампочку.
*****
– «Sterva»? Нет. «Kurva»! Нет, не то… «L’arva»! Опять не то!..
– Может «Narva», молодой человек? – флегматично поинтересовался консультант.
Стальский прищёлкнул пальцами.
Изрядно перепачкавшись при установке лампочки, мы, наконец, тронулись в путь. Время поджимало.
– Клуб-то ночной, – в него никогда не поздно приехать, – сказал Стальский, догадавшись о моей тревоге по поводу времени.
– В твоей мысли определённо есть какая-то философская глубина, – отреагировал я.
Мы двинулись в путь сквозь пургу и ночь.
С середины пути меня начало овевать вдохновение, выражавшееся в пересказе текущих событий в виде поэмы; рифмы так и ложились на язык (под язык). К тому времени как мы в условиях снежного бурана с трудом отыскали клуб, сочинилось стихотворное нечто, что в последствие стало статьёй-поэмой в первом выпуске La Critic’и (названия у нашего СМИ тогда ещё не существовало). Что характерно: о самом клубе там было всего несколько слов. Слова эти коротко и хлёстко описывали убожество данного заведения досуга (внутрь которого мы даже не попали), а причиной стал факт того, что Глеб по телефону договорился о нашем визите в одноимённое заведение в другом городе-спутнике, – получается восточном. Короче, Стальский-Стальский… Когда охранник-фейсконтролист увидел в наших руках видео и звукозаписывающее оборудование, он отказал нам во входе и вызвал по рации администратора и двух коллег-вышибал. Мы конечно не собирались так легко сдаваться, но когда перед нашим взором предстали электрошокеры размером с палку для лапты, наши журналистские амбиции поубавились. Не сказав боле ни слова (только продемонстрировав средние пальцы), мы сели в шесть-девять и, заведя мотор с первого раза, поехали домой. «Коне фильмац».
«Жизнь – двойственность таких соединений,
как вещь и тень, материя и свет…»
Э. По
Глава о марте, апреле, Марте
Середина апреля застала меня лежащим на диване. Диван этот располагался в трёхкомнатной квартире кирпичного дома на верхнем – третьем – этаже в Вертолётостроительном районе. Когда я узнал цену за эту квартиру, то подумал, что нам повезло, а когда увидел квартиру, то подумал, что повезло хозяевам, что они нашли нас. Как бы то ни было, основными достоинствами эти апартаменты обладали: были трёхкомнатными, дешёвыми, с газовой колонкой и газовой же плитой. Гостиная, которая именовалась в данном случае залом, служила нам со Стальским конференц-залом, а две оставшиеся комнаты были отдельными каютами экипажа новой газеты, названия которой мы долго не могли придумать, а потом – как-то вечером – под водку и скользкие луговые опята, Стальский и я подняли мозговой вихрь, целью которого было (ни много ни мало) дать имя, а с ним и судьбу, нашему делу, нашей газеточке, дитю нашей любви к словотворчеству. Имя, которое бы отразило все переливы наших явных и невыраженных чувств к мирозданию. Ну, и чтоб звучало. И вот, когда мы уже прошли стадию горячего обсуждения и, прикрыв глаза, отпустили фантазию в свободный алкополёт, в наши мозги (ударение на «о») одновременно пришло слово! Слово, которого нет ни в одном языке мира (кроме, как позже выяснилось, итальянского, испанского и немного португальского), но которое понятно любому цивилизованному человеку на Земле, слово, не обозначающее что-то конкретно, но охватывающее всё сущее!.. Вначале было Слово! И Слово это было: La Critica; ударение на второе «i». «Ла», а не «Ля». «Ла КритИка»! Вообщем, «La Critica», граждане. Ощутив счастье, мы со Стальским допили ноль семь и доели маринованных опят.
В ближайший рабочий день мы устремились к нотариусу, который заверил копии наших паспортов, затем оплатили пошлину за регистрацию информационно-аналитического (а не рекламного или порнографического) средства массовой информации в виде газеты с территорией распространения «наш город и субъект федерации». Заполняя заявление-анкету, которую мы распечатали со специального сайта, мы затруднились с переводом на русский язык названия газеты; в буквальном переводе получалось «Критика», но мы не чувствовали себя учредителями «Критики», и, ещё немного поразмыслив перевели «La Critica» как «Критичность»; а что? Очень похоже на «Критику», однако слово «Критичность» имеет совершенно иное значение. Если честно, мы не слишком думали над этимологией, нам нравилось звучание.
«Мы вам хотели сначала отказать в регистрации, потому что название уж больно провокативное», – хитро подмигнув, сказала ответственная за эту работу чиновница Россвязькомнадзора. Полное наименование этой правительственной лавки звучало так: «Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций», ёпт. «А вы не будете критиковать действующую власть?» – как к маленьким детишкам, обратилась чиновница (Елена Дмитриевна) к нам. Мы отрицательно закрутили головами, а сами быстренько переглянулись, раз и навсегда для себя решив, что, во что бы то ни стало, будем ругать «орудующее в регионе и в федеральном центе» правительство! И как мы раньше об этом не догадались. «Вот и славненько!» – резюмировала Елена Дмитриевна, ставя свою подпись и печать. – «Поздравляю господа Аронов и Стальский – учредители информационно-аналитической ежемесячной газеты La Critica, можете поцеловать друг друга… Простите, я раньше работала в ЗАГСе. Вот вам памятка о правилах выпуска газеты; в ней вы найдёте всю информацию о том, какие выпускные данные должны содержаться в каждом номере; информация об обязательном экземпляре для библиотеки и прочее. Льготный налоговый период – два года. Вроде всё. А вот ещё: визитка типографии в соседней республике, на случай, если в нашем городе вы не найдёте нужной… нужной… да хоть бумаги».
Я, по велению подброшенной накануне монетки, стал главным редактором La Critic’и, в чём, по впечатлительности натуры, узрел провидение Божье, такое же провидение я узрел бы, если редактором стал Стальский. На скорую, но талантливую руку, было составлено коммерческое воззвание к потенциальным рекламодателям, которое мы распечатали на жёлтой бумаге, – именно этому цвету было суждено стать символом нашей газеты, поскольку в канцелярском магазине закончилась белая бумага.
Естественно рекламное предложение было отправлено и по электронной почте тоже, а жёлтые листки с тем же текстом расфасованы по почтовым ящикам трёх десятков организаций.
Первый удар (первый номер) решено было нанести по заведениям досуга нашего города: кафе, рестораны, клубы, массажные салоны, кинотеатры и всё в том же духе. Следовательно, рекламное предложение было направлено, прежде всего, на них.
*****
Вертолётостроительный район. Наш автомобиль марки «шесть девять» резко контрастировал с окружающими объектами инфраструктуры центра города, но в местный пейзаж вливался, как недостающий мазок на картине сюрреалиста-шизофреника. Ванная комната отличалась недостатком уюта, возможно, в связи с обилием необязательных в данном месте вещей, таких как полки, антресоли, запасы порошка послевоенного времени, зубного порошка, жидкого хозяйственного мыла в полиэтиленовом пакете (уворованного с мыловаренного завода на промежуточной стадии производства), а также банок и склянок разных форм. Принимая душ, тапочки снимать не хотелось. Мы конечно же продезинфицировали (и не раз) все «рабочие» поверхности (мы же не дураки какие!), но ванна, раковина и унитаз не изменили цвета. Вода, после открытия крана, текла не сразу; текла откуда-то издалека, нехотя и раздражённо. Ещё в ванной водились какие-то насекомые похожие на мини-сколопендр; они мне напоминали ювелирные изделия; я их боялся и в то же время любовался их грацией. Все антресоли во всех комнатах были забиты театральным реквизитом; в основном хламом, за исключением одного чёрного цилиндра с павлиньим пером, который мне очень нравился; этот головной убор был настолько безвкусен и претенциозен, что живо напоминал мне автомобиль сестры Глеба, хотя на тот момент я ещё толком не знал ни сестры Стальского, ни её средства передвижения. Мы оказались ближе к искусству, чём хотели. Хозяева, оставляя нам ключи, разрешили выкинуть всё что пожелаем, кроме стен.
Чуть больше месяца назад я, каким-то право чудом, устроился на работу в журнал, который писал о строительстве в нашем субъекте. Нет, я не мыл там полы, меня взяли журналистом. Естественно, я туда пошёл на работу, чтобы хоть что-то узнать о журналистской деятельности; и так, как в Rolling Stones меня бы всё равно не взяли, то я отправился на собеседование в это сомнительное издание. Уверен, что владельцы этого СМИ тоже считали это издание сомнительным. Так вот, на собеседовании, где помимо меня находилось ещё человек пятнадцать разных возрастов, пола, и психического состояния, работодателем в лице девушки-главного редактора было предложено написать пробную статью на широкую тему «Актуальные проблемы строительства в городе… и республике». Я сразу заметил, что на меня смотрит девушка, которая тоже желает устроиться в этот журнал журналистом, она отдалённо походила на актрису из сериала «Секретные материалы» Джилиан Андерсен. Помимо претендентов на должность журналистов, в помещении сидели претенденты на должность так называемых менеджеров, в обязанности которых входило вести переговоры с потенциальными заказчиками статей в этом журнале среди управляющих строительными фирмами. Журнальчик предполагался сугубо рекламный; фирмочка заказывает нам статью о том, какая она хорошая и передовая во всех планах. Так вот: эти менеджеры ищут заказчика, договариваются о статье, назначают время встречи с журналистом, – с кем-нибудь из нас. Все претенденты кроме меня или имели журналистское образование или учились на последних курсах. Сложность выполнения задания заключалась в том, что необходимо было проинтервьюировать несколько не последних людей в мире строительства нашего города, а добраться до них простому стажёру было так же невозможно, как искренне полюбить работу кондуктора. Я честно предпринял робкую попытку договориться насчёт интервью с секретарём какого-то строительного босса, даже приготовил список, как мне показалось неглупых, вопросов, но меня отшили. На всякий случай, я скинул на адрес электронной почты этой строительной фирмы список вопросов и заранее поблагодарил за внимание. Затем, не мешкая более ни секунды, я полностью придумал ответы на свои «неглупые» вопросы, а также предварил это «интервью» текстом околостроительного содержания. Спустя три дня мне на «прямой номер» (понравилось мне это словосочетание) позвонила главная редакторша – юная очкастая девушка – и попросила разрешения напечатать мою статью в первом номере журнала. Я великодушно разрешил. Признаться, я подумал, что меня будут уличать во лжи. Естественно, вопрос о моём трудоустройстве был решён. Помимо меня взяли ещё какого-то парня и «Джилиан Андерсен», имя которой по российскому паспорту звучало как «Ksiusha», Ксюша. Ещё они взяли троих менеджеров, – как раз всех, кто пришёл на должность менеджера. Ах, да!.. Главная редакторша просила соизволения немного изменить текст моей статьи, поскольку он был слишком «острый» что-ли… «Вадим, вы, наверное, раньше работали в каком-то модном издании, где был принят такой стиль написания?.. У нас, видите ли, задуман немного иной тон, как бы… Я, конечно, очень извиняюсь, что прошу вас о таком, но позвольте нашему выпускающему редактору сгладить некоторые острые места… Тысяча извинений!» Так как я был в тот день чрезмерно великодушным, то благословил их на эту «кастрацию моего творчества». Редакторша, не веря своему счастью, кинулась стоять над душой у верстальщика, а мой банковский счёт пополнился на три тысячи российских рублей, о чём и возвестил мне смартфон посредством смс-сообщения.
Я писал о строительстве! Более узко не скажешь. Казалось бы, где я и где строительство?! Но я писал о строительстве. Не менее одного раза в неделю мне звонил менеджер и сообщал место и время. На проходной я светил своим ламинированным «не пойми чем» с названием журнала, моей должности и фоткой три на четыре без уголка, и охранник меня ориентировал в пространстве. Кстати или нет, но, прежде чем написать первую строчку для второй статьи (если считать пробную за первую), я вступил в интимную связь с Андерсен-Ксюшей на её территории.
Как я уже сказал в начале главы, была середина апреля, и я лежал на диване и думал о высоком… Точнее, о высокой. Здесь я желаю сделать небольшое отступление. Я всегда про себя думал следующее: я не могу не только что-то изменить в чьей-то жизни, но даже стать случайным свидетелем какого-либо более или менее значительного изменения. Считаю важным упомянуть об этом моём предрассудке в данный момент. Итак, была середина апреля, я лежал на диване и думал. Уже как три ночи в нашей штаб квартире ночевала сестра Стальского – Марта. Осторожно выспросив как такое могло случиться, и не получив сколько-нибудь вразумительных объяснений от Стальского, я пришёл к выводу, что у Марты с её женихом (парнем, бойфрендом, папиком, партнёром, второй половиной) случилась размолвка, и она вернулась туда, куда всегда возвращаются в таких случаях, а именно на свою жилплощадь. Если дальше тянуть за эту ниточку, то мы придём к выводу, что Марта явилась вполне по адресу, учитывая тот факт, что их совместная с братом квартира была успешно сдана внаём этим самый братом за солидную сумму в сорок пять тысяч рублей плюс коммунальные услуги. Интересно, Стальский поставил в известность Марту, когда сдавал их квартиру? Наверное, поставил, иначе риэлтор не смог бы оформить сделку. Я так думаю. Меня тревожила неопределённость: как поступит Марта? Захочет вернуть всё, как было, или вообще решит разменять их с Глебом квартиру. Ведь если продать их сверхкомфортабельную «трёшку» в центре, можно купить две «двушки» около конечной метро в новом скромном доме, да ещё и на парковочные места останется, и на хорошую сантехнику.
Смутно помню: нервный звонок в дверь; открываю в одних кальсонах, смотрю наверх; девушка некоторое время смотрит вниз, затем говорит: «Вадим, кажется?..» Я неуверенно пожимаю плечами, что означает: «Смотря, кто спрашивает». Я узнаю в девушке сестру своего компаньона и распахиваю перед ней дверь, приглашая зайти. Она одним шагом оказывается на середине прихожей; на её предплечье висит сумка. «А Глеб?..» – начинает она. «Его нет», – отвечаю. «А он?..» «Да-да, он здесь живёт, просто его пока нет дома». Звонок мобильного телефона:
«Я выбираю лес, чем больше, тем веселей
Там будет жить медведь и куча всяких зверей.
Там летом будет снег, зимой придёт весна,
Весной сезон дождей, а осенью…»
Она достала телефон и кармана жакета и скинула вызов. «Вот комната Глеба, – сказал я, указывая в конец коридора и налево. – Зал, кстати, свободен. В смысле, гостиная», – уточнил я и поспешил в свою комнату, чтобы скорее написать смс-ку Глебу
*****
В следующие дни я не слишком много находился с сестрой Глеба в одном помещении, но успел для себя отметить, что жутко стесняюсь в её обществе, как, наверное, стесняется каждый слабохарактерный бездельник в присутствии сильного духом и телом увлечённого профи. Марта Стальская имела в моих глазах реноме профи; неприятности в личной жизни, казалось, только прибавили ей устойчивости. Опять же: такое у меня сложилось о ней мнение, или она так (не отдавая себе отчёт) вела себя в моём присутствии. Когда Марта – а это произошло в первый день её вселения – узнала, чем мы здесь занимаемся, она, довольно бестактно, спросила: «А на работу устроиться не хотите?» «Я работаю», – бесстрастно ответил Глеб и удалился в свою комнату. «А я… Я хотел бы хотеть работать, но в силу особенностей моего характера…» – лексический ступор, как часто бывает, когда я пытаюсь без подготовки вскарабкаться на сложную вербальную конструкцию, не позволил мне закончить моё витиеватое объяснение. Я устыдился, уполз в свою комнату, и только там вспомнил, что формально-то я всё-таки работаю в журнале; ну, в журнале про строительство.
