Читать книгу: «Кто я? Книга 2. Мои университеты», страница 6

Глава 17

Медсанчасть нашего училища располагалась в отдельном небольшом здании. В этом здании были помещения: приемная достаточно большой площади, способная вместить 30 человек; так называемый изолятор – комната с двумя постелями – и кабинет, где принимал врач. Кабинет был совмещен с процедурной. В санчасти работали врач и три санитара – солдаты из роты обслуживания. Это здание медсанчасти отапливалось дровами, там было две печки. Курсантов посылали в медсанчасть только для заготовки дров на неделю.

Однажды меня послали в медсанчасть – там нужно было нарубить дров. Нас было трое. Мы пришли и доложили врачу – старшему лейтенанту – и стали рубить дрова. У меня и у второго курсанта были топоры, третьему курсанту достался топор-колун. С помощью колуна мы разделывали напиленные из деревьев кругляши, примерно 80 см высоты. Эти кругляши, конечно, были с сучками, и обыкновенными топорами их разделать было невозможно. Вот тут-то и использовался колун.

Окончательная разделка полученных из кругляшей поленьев велась с помощью топоров. Поленья нужно было рубить поперек на две половинки, и колун для этой цели непригоден. Курсант, у которого был колун, остался без работы. Он решил все же помогать нам и стал ломать поленья с помощью колуна.

Мы говорили ему: «Брось, мы порубим сами, обойдёмся без тебя». Поленья были достаточно толстые, и ломать их на две части колуном было трудно, да и опасно. Поломанные поленья разлетались в разные стороны и ломались не с первого удара колуном.

И вот этот курсант ударил полено колуном, однако полено не разломилось пополам, а колун отскочил, как от пружины, и ударил курсанта обухом в лоб. Мы посмеялись – с курсантом ничего не произошло очевидного, только на лбу у него была небольшая ссадина. Мы послали его в санчасть к врачу и сказали: «Там тебе обработают твою ссадину и, возможно, заклеят пластырем».

Он пошел туда, ему там намазали йодом и заклеили ссадину пластырем. Он сказал после этого, что врача в санчасти нет, а ранку ему обработали санитары. Мы порубили дрова. Работа в санчасти для нас была окончена, и мы ушли в казарму.

На следующий день этому курсанту, который был ранен в лоб, стало плохо – его затошнило. Мы его быстро отвели в санчасть, чтобы ему оказали помощь. Из санчасти врач отвез его в Магнитогорск в госпиталь. На следующий день он умер. Вот вам и шутки. Наш врач стал говорить: «Это было сотрясение мозга, вы, к сожалению, сразу ко мне не обратились. Я бы тот час же отвез его в госпиталь, а через сутки уже было поздно». Врач добавил, что у него образовалась гематома.

В эту зиму нас дважды повзводно водили в санчасть на прививки. Один раз говорили – против столбняка. Трудно сказать, от чего нас кололи, а мы не спрашивали. В кабинете врача двое санитаров и врач. Врач перед прививкой осматривает и спрашивает, есть ли какие жалобы. Обычно жалоб нет. Практически больше половины курсантов боялись прививок и самой процедуры укола. Другие над ними подсмеивались: «А тебе как уколют, и всё – помрешь потом».

Фамилия слишком мнительного курсанта была Иванов. Он был здоровый, сильный, но уколов боялся.

Заходить к врачу надо, уже снявши гимнастерку и нижнюю рубашку, т.е. до пояса голым. Прививку делают под лопатку. Вызывают по алфавиту. Заходит один, заходит второй, а все подзуживают этого Иванова: «Ой, ты знаешь как больно, ужас! Я чуть в обморок не упал». А этот Иванов смотрит в открытую дверь и оторваться не может. Санитар кричит: «Курсант Иванов». А тот вдруг сильно побледнел и упал в обморок. Мы кричим: «Иванов упал в обморок». Выходят из кабинета два санитара, дают ему что-то понюхать. Он очнулся, открыл глаза, они его подняли и повели под руки в комнату, где делали прививки. Держат его на всякий случай за руки, а там врач посмотрел: «Все нормально, делайте укол». Помощник врача сделал Иванову укол. Иванов выходит оттуда, улыбается и говорит: «Брехуны вы все, мне не больно. Все хорошо». Общий смех: «А ты боялся».

Осенью 1954 года я решил поступить учиться в Челябинское военное училище штурманов авиации. Поскольку у меня был диплом с отличием, я поступал туда без приемных экзаменов, но мне нужно было пройти достаточно серьезную медицинскую комиссию. И вот эта комиссия меня забраковала. Причиной для этого послужила какая-то подкожная «шишка» над правым глазом. На комиссии мне сказали, что это подкожное образование мне нужно удалить и тогда прийти ещё раз.

Я обратился в свою участковую поликлинику к врачу хирургу. Эта была женщина лет 30—35. Она посмотрела на мою «шишку» и на следующий день назначила мне операцию в той же поликлинике. Я пришел, врач повела меня в операционную. Медсестра мне побрила бровь, обработала йодом место операции, уложили меня на операционный стол. Затем врач подошла ко мне и сказала: «Я опасаюсь делать вам операцию. Вдруг это связанно с глазом? Может быть, я неправильно диагностировала ваше подкожное образование. Если вы вдруг после операции ослепнете, меня посадят лет на 15—20. Сегодня я вам не буду делать операцию, а посоветуюсь с окулистом. Сегодня вторник, приходите ко мне в четверг – я вам либо откажу по совету окулиста, либо сделаю операцию». Я поднялся и ушел домой.

В четверг я пришел в поликлинику. Там мне сказали: «Ваш врач ушла в отпуск на месяц вчера». Я уже ничего не мог сделать, время поступления в училище закончилось. В начале октября меня призвали в армию, и «шишка» здесь не помешала. И вот я решил, что эту операцию можно сделать здесь, в военном госпитале Магнитогорска. Поговорил с начальником медсанчасти училища, он взялся сопровождать меня в госпиталь на прием.

Прибыли в госпиталь. Пошли со старшим лейтенантом к хирургу на прием. Тот посмотрел и сказал: «Возможно, здесь имеются какие-то сложности – то ли связанно с глазом, то ли нет. Лучше всего вам обратиться к главному хирургу, профессору. Правда, он сегодня работает последний день, с завтрашнего дня он в отпуске. Заходите к нему быстрей».

Пришли в кабинет профессора. Там сидели профессор и с ним три или четыре врача. На столе графинчик со спиртом – выпивают, провожают профессора в отпуск. К профессору обращается старший лейтенант, а профессор полковник, но они все сидят в медицинских халатах.

– Товарищ полковник, вот курсант школы офицеров запаса.

– Ну-ка, солдат, подойди.

Я подошел, он осмотрел, ощупал мою «шишку» и сделал глубокомысленный вывод:

– Это мозговая грыжа.

Все присутствующие ахнули. Профессор сказал:

– Я приеду из отпуска и с удовольствием возьмусь за эту работу. Я вас прооперирую, солдат.

Мы вышли из кабинета профессора.

Старший лейтенант мне говорит: «Давай-ка мы обратимся к другим хирургам». Мы сходили на прием ещё к двум хирургам, они спрашивали старшего лейтенанта, обращались ли мы к профессору. Старший лейтенант говорил: «Обращались, профессор сказал, что это мозговая грыжа». Хирурги дружно отказались делать мне операцию, и мы уехали из госпиталя.

Глава 18

2 мая 1955 года – праздничный день. Наша рота идет в Магнитогорск в кино, до Магнитогорска 9 километров. Как положено в армии, идем 50 минут и 10 минут отдыха, затем снова 50 минут до цели. Посмотрели кино, идем назад. Курсанты идут и разговаривают в строю, делятся впечатлениями о кинофильме, который смотрели. Сошлись на том, что кино дрянь и зря только ходим туда-сюда по 9 километров. Настроение у курсантов плохое, а тут ещё и опоздали с выходом из Магнитогорска – пришлось ждать некоторых курсантов, которые где-то после кино ещё пытались бродить. Прошли километра 3—4. Старшина, который ведет нашу роту, говорит: «Отдыхать не будем – мы опаздываем, а я опаздывать не привык. И вы не берите себе привычку опаздывать». Тут все ещё больше заворчали. Идем в колонне по три – 120 человек (один взвод у нас оставался в наряде и в Магнитогорск не ходил). Проходим небольшую лужаечку, где мы всегда отдыхали 10 минут при любых походах в Магнитогорск и обратно. Старшина предупреждает ещё раз: «Идем в строю четко, никакого отдыха не будет». Все вообще упали духом и идут достаточно медленно. Курсанты устали: устали от плохого кинофильма, устали от ходьбы в Магнитогорск и от ходьбы обратно в часть.

Старшина видит, что всё равно мы опоздаем. Тогда он говорит: «Так, запевала вперед и песню давай». Я выхожу вперед, и старшина командует: «Запевай». Я начал петь обычную, достаточно популярную у нас песню: «По долинам и по взгорьям…». И, как только я запел, из нашего взвода курсант Агишев кричит: «…Шла коза, задравши хвост». Кто-то захихикал, у меня песня сорвалась. Старшина командует: «Давай другую песню». Я подумал, что все наши песни, которые мы пели, достаточно скучные, хотя и патриотичные.

Спрашиваю старшину:

– А можно «Американку»?

Старшина удивился:

– Какую ещё «Американку»?

Я отвечаю:

– Песню американских морских пехотинцев.

Старшина спрашивает:

– На русском языке?

– Конечно.

– Запевай.

Я запел – мотив достаточно веселый:

«Шел солдат судьбе навстречу,

Сердце девичье заметил,

Положил в походный ранец

И унес с собой, засранец».

Рота дружно подхватила две последние строчки, особенно напирая на слово «засранец». Понравилось, я запел второй куплет:

«И теперь от боя к бою

Я ношу его с собою.

Для тебя – ха! – моя – ха! – родная – раз-два!

Эта песенка простая».

Опять рота меня поддержала. Более того, при слове «раз-два!» ещё как бы строевым шагом притопнули с удовольствием.

Третий куплет с припевом второго куплета также прошел на ура. И оказалось, что все переменилось. Куда девалась усталость! И курсанты заговорили о женщинах в первую очередь; о том, что идти уже совсем недалеко и жить вообще можно; и кино, которое смотрели, не такое уж плохое, там есть что-то хорошее. Действительно, конец пути прошел в оживленных разговорах, которые старшина не запрещал. После того как нас пропустили на ККП, опять тот же Агишев кричит: «Давай опять «засранца». И старшина говорит: «Запевай». Команда есть команда – я опять запел эту песню, но предупредил: «Две последние строчки каждого куплета и припев вы уже знаете, пойте без меня». Рота дружно согласилась: «Давай». И я снова запел, курсанты дружно подхватывали, все пели весело и громко. И мы даже обратили на себя этим внимание артиллеристов, которые прогуливались по городку.

Пришли ко входу в казарму вовремя, не опоздали к назначенному часу. Остановились перед входом в казарму, старшина командует: «Курсант Стальгоров, выйти из строя». Я вышел. Старшина: «От лица службы объявляю вам благодарность». Я отвечаю: «Служу Советскому Союзу». Агишев опять вступает: «Товарищ старшина, у него 6 нарядов вне очереди. Он отработал меньше половины, снимите с него это взыскание вместо благодарности». Старшина: «Не имею права, взыскание накладывал замполит училища». Дальше старшина командует: «Рота, смирно, от лица службы объявляю благодарность всей роте». Все дружно ответили: «Служим Советскому Союзу».

Затем старшина скомандовал: «Разойдись!». В дальнейшем мы никогда не пели эту «Американку» – ни в Магнитогорске, ни в лагере в Троицке. В лагере в Троицке рота никогда ни в каких походах не была, а петь «Американку», когда мы шли в столовую и из столовой, необходимости не было. Идя куда-нибудь в составе взвода, мы также пели песни другие, «Американка» здесь также не требовалась. Я добровольно ее не запевал, и курсанты также не просили петь эту песню.

Глава 19

1 июня уезжаем в лагерь под городом Троицк Челябинской области. Едем эшелоном в товарных вагонах. В эшелоне имеется также несколько платформ, на которые погружена наша военная техника. Всем нам выдали фляжки, сказали заполнить их в дорогу водой или чаем, чтобы не выскакивали за водой на небольших станциях. Также нам выдали сухой паек на три дня.

Выгружаемся на разъезде, не доезжая до Троицка километров восемь. Жарко. Разъезд – это не станция, там был всего лишь один дом, хозяйственные постройки, колодец. Это все хозяйство обходчика, здесь он жил со своей семьей. Курсанты кинулись к колодцу за холодной водой и буквально через 30 минут вычерпали из него всю воду.

Хозяин рухнул на колени перед начальником нашей школы и говорит: «Товарищ майор, мы же погибнем здесь без воды! Здесь же степь, воды никакой нет! У меня здесь семья и хозяйство: куры, корова, свинья! Без воды мы погибнем!». Начальник школы немедленно выставил часового с оружием возле колодца, построил все училище и объявил: «К колодцу никто не подходит и воды не черпает несмотря ни на что, да и нет там сейчас воды. Хозяин будет ждать, пока там наберется. Часовой не будет пускать никого, вплоть до того, что я разрешаю применять оружие – дело идет о жизни и смерти семьи железнодорожника».

Мы пошли в лагерь, который был от разъезда в трех километрах.

Лагерь был старый, еще дореволюционный. Площадь всей территории лагеря около 2 км². Там имелись дом для штаба училища, столовая для курсантов и в здании штаба офицерская столовая. Было несколько учебных корпусов, две штурмовые полосы, землянка для опробования отравляющих веществ, спортивная площадка. Непосредственно курсанты располагались в палатках, для которых еще до Революции были выкопаны в земле гнезда, над которыми затем ставилась палатка. В каждой палатке размещался один взвод.

Наша вторая рота заняла 6 палаток, первая рота – следующие 6. Все 12 палаток выстроены в один ряд и представляют собой спальную зону лагеря. Вдоль них идет трехметровой ширины полоса для построения личного состава.

Здесь же за этой дорожкой в ряд стояли два длинных умывальника, каждый для своей роты.

Мы раскинули палатки, разместились в них, огляделись, доели свой сухой паек и запили его водой из фляги, если она там была. Легли спать. Утром проснулись под крик сержанта Щербакова «Подъем!». Началась жизнь в лагере, прибыли наши сержанты. Через неширокую дорогу почти рядом с нашей палаткой раскинул свою палатку командир роты старший лейтенант Панин.

Оказалось, что оборудованных нужников нет. Вокруг площадки лагеря были небольшие лесопосадки, где росло какое-то мелколесье. Мы на опушке такого мелколесья справили свою нужду. По принятому негласно регламенту мы делали пробежку только после этого. Мы сделали несколько пробежек, сделали утреннюю гимнастику. Пришли к палаткам, а умываться нечем – воды нет.

Умывальники стоят пустые – беда небольшая. Пошли на завтрак, роту повел старшина. Оказалось, что на завтрак только каша, и та попахивает не то бензином, не то керосином. Ни чая, ни компота – ничего нет. После завтрака выстроились, старшина говорит: «Воды нет – не только для питья, но и для умывания и для приготовления пищи. Мне сказали, что на обед будет опять же каша. Только каша, первого не будет. Компота или чая также не будет».

Оказалось, что наше училище не было подготовлено к такой ситуации, когда полностью отсутствует водоснабжение. Ближайшая вода находилась в городе Троицк – это около 8 километров от лагеря – и оттуда ее надо возить, а возить не в чем. Пошли на занятие в учебные корпуса, фляжки пустые. После занятий строимся на обед, тут подходит наш командир роты старший лейтенант Панин и говорит: «Вы, наверное, знаете, что обед будет неполноценный. Так я добавлю, что ужин будет также неполноценный. Летчики нам выделили автомобиль для подвоза воды, но это бензовоз. Для того чтобы возить в нем воду, его цистерну нужно пропарить, чтобы в ней не было ни капли нефтепродуктов и даже их запахов. Обещали, что сегодня пропарка будет закончена. Значит, завтра должна быть вода – как для умывания, так и для приготовления пищи».

После обеда никто не лег спать, стали искать воду. Примерно в 3-х километрах от лагеря было озеро, очень мелкое. Говорят, что лет 30 назад там кто-то решил выкопать колодец, и оказался родник. Никакого колодца там нет, есть озеро диаметром метров в 200, очень мелкое, дно илистое. Воду нельзя не только пить, но и купаться там нельзя. Там постоянно в этой луже находится скот: коровы, овцы, свиньи. Я был на этом озере – это оказалась большая грязная лужа.

Курсанты из первой роты в лесопосадке нашли какую-то яму с водой, оттуда и взяли немного воды. Потом я с несколькими нашими курсантами в лесопосадке нашел другую яму с водой. Хотели набрать оттуда немного воды, но я увидел там дохлую крысу, и мы оттуда ушли. Оказалось, что эти ямы с водой – бывшие нужники, и курсанты первой роты – те, кто пил воду из бывшего нужника – заболели дизентерией.

На следующий день это обнаружил врач. Тотчас же первую роту взяли на карантин, окружили их палаточное жилье лентой, запретили нам с ними общаться. На второй день также не было воды с утра – оказалось, что пропарка цистерны произведена плохо. Снова завтрак без воды, одна каша. После занятий в обед снова каша, без первого и без компота. Почему-то никто из командования училища не сообщает нам, когда будет вода. Мы идем на обед в столовую, наши заготовщики сообщили, что на обед одна каша. По росту я стоял в первом ряду роты. Мы решили – обедать не пойдем, будем стоять у столовой, пока нам командование училища не скажет, когда будет полноценная еда.

Старшина говорит нам, что мы не имеем права не обедать. Хоть это и скудный обед, но нам нужно не терять сил. Недалеко от столовой штабной корпус, оттуда вышел замполит училища подполковник Романенко и говорит:

– Надо идти обедать. Вы на службе в Армии. Обед есть обед.

Кто-то из нас спрашивает:

– А когда будет вода?

– Вода будет к ужину. Ужин будет полноценный: будет чай, будет возможность набрать полные фляжки чая или воды. Неужели вы не в силах перетерпеть пока?

Мы говорим:

– Это уже второй день!

– Сегодня все закончится. Идите обедайте.

Мы пошли обедать. Наступает вечер и ужин. Конечно, никакого чая в этот раз не было, ни в какие фляжки никто и ничего не набрал, потому что воды не было. Мы решили – черт с ним, перетерпим. На завтрак, может быть, что-то будет. Оказалось, что на начало третьего дня воды не было, и завтрак был также без чая, без ничего. Это шел уже третий день практически без воды. Приходим обедать – опять нет воды. Опять нет первого, нет чая или компота. Всё обедать мы не идем! Стоим возле столовой, не слушаемся ни старшину, ни командира роты.

Командир роты жил не в городе, а здесь же в лагере, в отдельной палатке, т.е. он также жил без воды. И вот к нам подходит начальник училища. Начальником училища был летчик, майор Пивень. Видимо, и его обманули насчет воды. Он обращается к нам и говорит:

– Я вас прошу, идите, пообедайте. Вода будет на ужин.

Засмеялись почти все курсанты. Я говорю:

– Товарищ майор, нам вчера замполит подполковник Романенко уже обещал на вчерашний ужин, что будет чай и сможем набрать полные фляжки чая или воды. Как видите, воды нет даже сегодня.

Майор Пивень говорит:

– Я вам не болтун-замполит, я начальник училища. Если я сказал, что на ужин будет чай, то он будет. Я ещё добавлю, что воды во фляжки вы не наберете, ее просто не будет. С утра в умывальниках у вас будет вода, и больше вы без воды страдать не будете.

Нам особенно понравилось, что он обозвал своего замполита болтуном, и мы пошли есть кашу на обед. Действительно, ужин был полноценный – начальник училища свое слово сдержал. Лишнего чая или воды не было. Утром четвертого дня мы после физзарядки обнаружили, что в умывальниках воды полно, и в дальнейшем еда была полноценной. Воды во фляжки можно было набрать.

Глава 20 – Максимов

Мы приехали в лагерь вместе со своими командирами отделений – сержантом Щербаковым и младшим сержантом Максимовым.

Повседневная жизнь в лагере строилась по общевойсковому порядку, хотя больше половины учебных занятий были по специальности. Наши командиры были разные по характеру и по внешности. Щербаков был спокойным, непридирчивым к мелочам командиром. Ранее он проходил службу в какой-то общевойсковой части. Он рассказывал, что его войсковая часть участвовала в учениях с применением атомного оружия в Тоцких лагерях. Щербаков детально описывал проходившие учения: как они готовились к взрыву атомной бомбы, как была взорвана атомная бомба и как они потом проходили боевым порядком и ехали на автомашинах и танках через эпицентр взрыва. После прохождения через зону поражения они проходили через дезактивацию. Эта дезактивация выражалась в том, что они долго мылись под душем, поменяли одежду и проходили несколько раз через измерения радиации – на обмундировании, на теле, на автомобиле и на другой технике. Техника также проходила дезактивацию. Щербаков рассказывал, что у них были жертвы – пострадали солдаты, у которых не было клапанов в противогазах. Это обычная история с солдатами-разгильдяями, в данном случае это кончилось плохо. Щербаков рассказывал, что в течение трех месяцев практически все эти солдаты умерли от радиационной болезни. Примерно через неделю пребывания в лагере Щербаков исчез куда-то – видимо, все же на нем также сказались результаты Тоцких учений.

Максимов был мелочный, придирчивый – можно сказать, нудный. Мы его не уважали. Он был попросту глупый, тщеславный человек. Он не был специалистом войск ПВО – он не был ни радистом, ни оператором РЛС, ни каким-либо иным специалистом.

И вот этот Максимов стал помощником командира взвода и один командует двумя отделениями. У меня с Максимовым было два конфликтных случая.

Первый. По режиму дня сразу после подъема у нас должна была быть физзарядка, которой взвод занимался метров за триста от палаток. По сложившемуся ещё в Магнитогорске обычаю перед физзарядкой взвод в определенном месте справлял свои естественные надобности – малую нужду. До этой процедуры сразу после подъема мы шли пешком от своих спальных мест до определенного места, где и справляли свою малую нужду. Только после этого взвод строился снова, и начиналась пробежка перед физическими упражнениями.

Объяснялось это тем, что с полными мочевыми пузырями бегать тяжело. Кроме того, сразу после сна все же некоторое время пройтись пешком было, на мой взгляд, более рационально. Мы поступали так в Магнитогорске и по приезде в лагерь.

И вот Максимов почему-то решил этот порядок поломать. Как только взвод после подъема построился рядом с палаткой, он отдал приказ: «Бегом марш!». Курсанты начали возражать, бежать никто не хотел. Взвод был построен в колонну по три. Я шел в составе тройки в первом ряду. Конечно, мы не побежали. Шедшие за нами солдаты также не бежали и, пока мы дошли до места, где справляли нужду, никакого бега не было. Но и после Максимов не разрешил останавливаться и продолжал командовать: «Бегом!». Потом приказал тройке направляющих встать в конце строя – направляющими стали следующие три человека.

Следующие три человека потихоньку побежали трусцой, а мы за ними.

Физзарядка прошла также плохо. После мы пошли умываться и завтракать, после завтрака занятия по радиотехнике и другим специальным предметам, после занятий обед, после обеда должен был быть у нас час отдыха. Этот час все спали в палатках. Если кто-то не спал, все равно он лежал там. И вот вместо отдыха нас троих направляющих, которые первыми не выполняли команду Максимова: «Бегом марш!», Максимов повел на штурмовую полосу. То есть вместо отдыха он решил погонять нас троих по штурмовой полосе. Мы начали роптать, что это незаконно, что Максимов нарушает «Устав внутренней службы». Тем не менее, он загнал нас в окоп (это исходное положение при прохождении штурмовой полосы) и дальше командует. Поскольку я был ростом выше остальных, то я должен бежать на штурмовую полосу первым. И он мне командует: «Курсант Стальгоров, вперед марш!». Я не двинулся с места.

После третьего выкрика Максимов командует следующему курсанту – результат такой же. Третий курсант был Кашкаров. Максимов командует: «Курсант Кашкаров, вперед марш!». Кашкаров вскакивает, правда, лениво, перелезает через бруствер, трусцой бежит к первому препятствию, преодолевает его – опять же очень медленно. Ни о каком нормативном времени и речи не идет, тем не менее, Максимов удовлетворен и приказывает: «Курсант Кашкаров, вернитесь назад». Кашкаров уже бегом бежит в окоп. Максимов выводит всех троих из окопа, идем к палаткам.

Двух курсантов Максимов отправил в палатку, а мне приказал одеваться по всей форме и выходить на площадку перед палаткой. Я должен был помимо одежды взять лопатку, подсумок и карабин, а шинель, свернутую в скатку, надеть через плечо. Я выполнил его команду, и вот он командует мне, чтобы я стоял возле палатки во всей этой амуниции по стойке смирно. Я стал с ним пререкаться и сказал, что по стойке смирно стоять не буду. И тут раздается голос командира роты – он отдыхал в своей палатке:

– Курсант Стальгоров, ко мне!

Максимов остался стоять там, а я побежал к палатке командира роты. Его палатка, как я уже писал, была через проезжую дорогу рядом с нашей палаткой. Я подбежал и доложил:

– Товарищ старший лейтенант, курсант Стальгоров по вашему приказанию прибыл.

Командир роты был в палатке и сказал мне:

– Заходи в палатку.

Я зашел. Он мне говорит:

– Ты чего связался с дураком? Неужели тебе не понятно, что он обыкновенный дурак? Но он тебе может доставить неприятности. Вот он упрется и напишет на тебя бумагу в особый отдел училища – ну, что ты систематически не выполняешь его приказания – и наврет ещё чего-нибудь там. Тебя скорее всего не отправят в дисциплинарный батальон, но отчислят из училища опять в твою войсковую часть. Зачем тебе это надо?

Я ответил:

– Конечно, я понимаю, что за человек Максимов. Но что мне делать? Не я же к нему привязался, а он ко мне.

– И все же ты с ним не связывайся.

И послал меня выполнить какую-то работу. Сейчас я уже не помню, что это была за работа.

– Пойди, доложи Максимову, что командир роты посылает тебя туда. Сними всю амуницию, перед Максимовым извинись и иди, куда я тебе приказал.

Я ответил:

– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант.

Я вышел из палатки и проделал все то, что мне сказал командир роты.

Второй случай. Это было в субботу. По субботам нам каждую неделю показывали кинофильм, который шел в открытом кинотеатре. Т.е. возле штаба были устроены скамейки, на которых могло сидеть 300 человек нашего училища. Перед скамейками висел экран, и с началом темноты нам показывали какой-либо фильм, идти на сеанс нужно было обязательно. И вот в эту субботу должны были показывать кинофильм «Свинарка и пастух» – очень хороший кинофильм, я его смотрел не менее 10 раз, ещё до армии. Я идти не захотел. Опять же говорю Максимову:

– Я этот кинофильм видел сто раз. Можно я не пойду?

– Идти обязаны все курсанты.

Я не стал с ним пререкаться, уже стемнело. Все надели шинели, построились и, когда пошли, я потихоньку смылся в палатку. После окончания кинофильма взвод остановился против входа в палатку, я быстренько вышел и также встал в строй на свое место. Максимов опять:

– Курсант Стальгоров, выйти из строя!

Я вышел.

– Почему вы не ходили смотреть фильм?

– Я ходил. Хотите, я вам расскажу с начала до конца. Могу с конца и до начала рассказать. С любого эпизода все расскажу.

– Мне это не нужно. Я вас спрашиваю ещё раз, почему вы не ходили?

– Я ходил.

Все курсанты почему-то засмеялись. Я подумал: «Что-то здесь не то». Максимов говорит:

– Посмотрите внимательно на курсантов.

Я присмотрелся. Мои товарищи продолжали смеяться. Оказалось, что у всех шинели мокрые, а у меня сухая. Это значит, во время сеанса пошел небольшой дождик. Меня под этим дождиком не было, конечно. Я сказал Максимову:

– Товарищ младший сержант, извиняюсь, я, конечно, не ходил.

Время было пора ложиться спать. Максимов объявил отбой, а меня оставил стоять на площадке перед палаткой. Он стал мне опять что-то такое говорить, командовать, а я стал с ним пререкаться. Со стороны первой роты к нам подошел заместитель командира училища по учебно-строевой части, подполковник. Он подошел к нам и сказал:

– Время отбоя, а вы тут пререкаетесь.

И сказал это, конечно, не Максимову, а мне:

– Объявляю вам трое суток строго ареста.

Он говорит Максимову:

– Товарищ младший сержант, вызовете сейчас же дежурный наряд и отведите курсанта Стальгорова на гауптвахту.

Максимов:

– Слушаюсь, товарищ подполковник.

И меня отвели на гауптвахту. Это была отдельно стоящая палатка, рядом с которой стоял часовой. Караул был полностью из роты обслуживания, курсанты ходили только дневальными. Максимов сдал своим сослуживцам меня и сказал: «Курсанту Стальгорову объявлено подполковником трое суток строго ареста». Начальник караула записал в журнал время моего поступления и «трое суток строго ареста», а также забрал мой поясной ремень. Один из караульных отвел меня в палатку, в которой оказался солдат из роты обслуживания, очень обрадовавшийся мне. Он сказал, что ему одному скучно, спросил:

– Сколько тебе дали?

– Трое суток строгого.

– А мне 10 строгого, и отсидел я только двое суток. Мало тебе дали. А, может, потом подсадят ещё кого-либо.

– Мне и трое суток хватит. Тем более, что строгий арест это значит, что давать горячую пищу будут через день. Причем Максимов – он сволочь, он уговорит твоих сослуживцев, чтобы записали, что в первый день меня покормили, хотя кормить не будут. Придет вторая смена, посмотрит в журнал, что меня кормили, и опять меня кормить не будут. И так все три дня я просижу голодный.

Солдат знал хорошо Максимова и с моей характеристикой, что Максимов порядочная сволочь, согласился:

– Да, он мерзавец. Он способен на такие дела и караульные тоже. Насчет еды ты не беспокойся – у меня здесь любовница, она официантка в офицерской столовой. Она нам с тобой принесет столько, что нам и не снилось, и все будет самое наилучшее. Борщ она носить не будет, она принесет полный бачок гуляша. Ты не волнуйся, те двое суток, что я отсидел, она мне приносила регулярно.

– Но ее не пропустит караульный.

– Он из нашей же роты, пусть попробует не пропустить.

Я спросил:

– А за что тебе дали 10 суток?

Солдат отвечает:

– Я очень рад, что мне дали 10 суток строго ареста. Меня могли бы и в тюрьму посадить. Я целую неделю был в самоволке в Троицке. А ты знаешь, что за самоволку свыше трех суток три года тюрьмы?

– Это я знаю.

– Вот я лучше 10 суток здесь отсижу с удовольствием, чем пробыть все время в дисциплинарном батальоне.

Утром нам на завтрак дали чай и кусок хлеба, однако после завтрака официантка офицерской столовой принесла нам роскошный завтрак. Она уже знала откуда-то, что нас двое. Пока я ел, они с моим коллегой в противоположном углу занимались сексом. Обед она нам также принесла вовремя – такой же шикарный был обед. Перед самым обедом к нашей палатке подошел капитан – начальник клуба училища – и говорит мне:

– Ты чего тут сидишь? Ты знаешь, что после обеда приезжают летчики? У нас ведь соревнования по волейболу, а ты член сборной училища, притом атакующий, а ты забрался на гауптвахту. Выходи!