Читать книгу: «Кто я? Книга 2. Мои университеты», страница 5
Глава 12
Я решил бросить курить. Курящим в армии выдавалась махорка в пачках и пакетики курительной бумаги, никаких сигарет или папирос не было. Курящий сворачивал так называемую цигарку и курил ее. Курить разрешалось только в специально отведенных местах. Некурящий солдат (курсант) получал дополнительно 20 граммов сахара в сутки.
И вот я бросаю курить, а курить я начал с 16 лет. Ранее я записался как курящий, но после решения бросить курить я решил не записываться все же в ряды некурящих на получение дополнительного сахара – подумал, обойдусь без дополнительных 20 граммов сахара, а там будет видно.
Идем на занятия в учебный корпус, с нами вместе идет на занятия помощник командира взвода – сержант из роты обслуживания. Я даже сейчас помню его фамилию – Щербаков. Достаточно дружелюбный парень. И вот после первых 45 минут занятий 10 минут перерыв. Все курящие выходят из класса и идут перекурить. Это практически здесь же, но в специально оборудованном для курения месте. А я как некурящий остаюсь в классе – все же зима, и во дворе довольно холодно. А классы отапливались дровами – в каждом классе стояла печь, и туда надо было подбрасывать дрова.
И вот сержант говорит мне: «Ты как некурящий остаешься в класс. Принеси дровишек, подбрось их в печку и следи хотя бы эти 10 минут, чтобы дрова горели в печи нормально». Я проделываю эту работу во время перерыва. Каждый день занятий – 5 перерывов, и я в эти перерывы приношу дровишки и делаю все то, что мне поручено. Через неделю мне это надоело. Все курсанты из моего взвода продуктивно отдыхают все эти перерывы, ещё и посмеиваются надо мной. Я продержался вторую неделю – ситуация все та же. Тогда я запасся пачкой махорки и курительной бумаги и в очередной понедельник, когда наш сержант дает мне указание по обслуживанию печки, я ему говорю: «Виноват, товарищ сержант, я уже курящий». Показываю ему махорку, бумагу, начинаю сворачивать цигарку и говорю:
– Извините, придется кого-то другого искать, я свое отработал. Моя попытка бросить курить провалилась.
Он посмотрел на меня и говорит:
– Значит, не бросил курить?
– Выходит, что так.
Я пошел к месту курения, а сержант назначил для обслуживания печи на этот день другого курсанта. И впредь он назначал (уже теперь курящими были все) на эту работу очередного курсанта.
Глава 13
В ближайшее воскресенье после 1-го января я попросил старшину отпустить меня в увольнение в город Магнитогорск. Нас собралась группа из пяти человек. Мои товарищи по увольнению были шахтерами из Копейска, вместе с которыми я призывался в армию из Челябинска. Мы выходили в 10 часов утра, нужно было прийти до 11 часов вечера. Все мы, 5 человек, пошли пешком в Магнитогорск, а это 9 километров. Кто-то из нашей компании был в увольнении раньше и знал, где в общежитии живут девушки, и привел нас всех туда. Зашли мы в общежитие, а в общежитии моим товарищам понадобилось выпить, и девчонки были не против. Я в армии алкоголь не употреблял, и желания выпить у меня не было.
Вот они начинают складываться, и потом говорят:
– Ну, ладно, а ты?
– А я не пью.
– Ну, всё равно складывайся деньгами!
Я отдал деньги и говорю:
– Так это много!
– Да что там много? По бутылке на брата, считая тебя!
– Но ведь я не буду пить!
– Спасибо, не пей на здоровье – мы выпьем!
– А кто теперь пойдет за водкой?
Они отвечают:
– Иди ты.
Я говорю:
– Не пойду, ведь я пить не буду.
– Нет, ну, раз ты не будешь пить, ты хоть сходи.
Я пошел, купил пять бутылок водки, принес им. Они стали пить, стало шумно. Я говорю: «Я пойду в кино». Они ответили: «Ну, иди». Я сходил в кино, сходил еще куда-то, не помню куда, и вернулся вовремя в училище. Докладываю старшине, а он мне говорит:
– А где остальные твои друзья?
– Да черт их знает!
Я сказал старшине, что оставил их в женском общежитии, и ушел спать.
Мои товарищи не вернулись и к утру. Выясняется, что они в этом общежитии напились, передрались между собой, девчонки вызвали милицию, милиционер вызвал военный патруль, и их всех четверых посадили на гарнизонную гауптвахту. Утром начальник гарнизона позвонил нашему начальнику училища. Наш начальник сказал, что пришлет за этими разгильдяями автомобиль с конвоем. К обеду их привезли. После обеда в Ленинской комнате нашей роты собралось комсомольское собрание, а комсомольцы – это вся рота. В президиуме замполит училища, командир нашей роты, секретарь комсомольской организации – начинается разборка.
Бывшие арестованные сидят отдельно, как бы на скамье подсудимых, я сижу со всеми остальными. Поднимают одного из «шахтеров» и начинают спрашивать, как было дело. Это был Кашкаров. Он начал: «Нас было пятеро, в том числе и курсант Стальгоров. Стальгоров с собранными деньгами сходил за водкой, принес ее – это было 5 бутылок – и мы ее выпили. Напившись, мы передрались между собой, и нас забрали на гауптвахту». Замполит спросил его:
– Стальгоров с вами пил?
Кашкаров ответил:
– Нет, он принес водки и ушел в кино.
Поднимают меня. Я подтверждаю:
– Да, поскольку я не пью, то я сразу же и ушел.
Замполит:
– Но ты же им водки принес?
– Они попросили, чтобы я как непьющий хотя бы сходил за водкой.
Замполит спрашивает Кашкарова:
– Это так?
– Да, так точно.
– А если бы Стальгоров водки не принес?
Этот подлец Кашкаров отвечает:
– Конечно же, мы бы не напились.
Замполит спрашивает остальных:
– Это так?
Они отвечают:
– Конечно, так!
Замполит спрашивает старшину роты:
– А Стальгоров пришел из увольнения вовремя и был ли он нетрезв?
Старшина отвечает:
– Стальгоров пришел вовремя, доложил мне и был совершенно трезв.
Таким образом, я оказался организатором вот этой солдатской пьянки. В увольнении я не пил совсем и пришел к себе в войсковую часть совершенно трезвым, и это почему-то ещё более усугубило мою вину. Мне объявили по комсомольской линии строгий выговор с занесением в личное дело. Замполит училища уже по административной части объявил мне взыскание – 6 нарядов вне очереди (исключая гауптвахту это самое строгое наказание), а остальным по два наряда вне очереди.
Наряд – это значит в свободное время какие-то работы. Притом, поскольку это наказание, армейский Устав запрещает посылать в караул. Остается либо мыть казарменный пол либо рабочим на кухню.
Глава 14
Кухня считалась самым тяжелым нарядом. Пол мыли обычно, хоть это и запрещалось, палубным способом, поэтому это не такая большая трудность для солдата, а вот на кухне – это да.
Во-первых, нужно встать в 4 часа утра. Во-вторых, принести с продуктового склада крупу, картошку, мясо и другие, достаточно тяжелые грузы, так как кухня артиллерийской дивизии готовила на 900 человек. Поэтому мешков приходилось таскать со склада много. Еще достаточно трудоемкой была чистка картофеля. Картофель был отечественный и импортный. Для чистки картофеля существовала специальная машина, по размеру примерно с домашнюю стиральную машинку. В эту картофелечистку загружалось ведро картофеля, а через 2—3 минуты выгружался почищенный картофель. В ней циркулировала вода, которая смывала картофельные очистки в канализацию.
Если картофель был импортный, то после картофелечистки с ним никакой возни больше не было. Импортный картофель был польским или французским. Его клубни были одной формы и размеров – с куриное или утиное яйцо. Никаких впадин, никаких выступов, никаких «глазков» после картофелечистки у импортного картофеля не было. А вот когда шла наша картошка, отечественная, после двух-трех минут очистки в этой картошке находилась масса «глазков», каких-то неочищенных выступов и ложбинок. Все это нужно было обрабатывать вручную ножом.
Поэтому, когда мы получали на складе нашу картошку, сразу опускались руки. На очистку картофеля солдаты шли как на какую-то казнь. Задерживалась обработка картошки, повар ругался. И все это время те, кто чистил картошку, ругались матом – кого только не ругали! Между прочим, если бы не было этой импортной картошки, мы бы не знали, что может существовать картофель без изъянов, который очищается в картофелечистке за 2—3 минуты.
Самой противной работой на кухне было мытье посуды. Посуда эта – алюминиевые бачки на 8 литров для первого блюда на 12 человек, каждому едоку алюминиевая миска, кружка, ложка. Кружку и ложку курсанты и другие солдаты приносили и уносили сами, мыли их солдаты тоже сами. Хранили кружку и ложку курсанты в своих тумбочках.
Кухня готовит на 900 человек, и всю посуду – бачки и алюминиевые миски – приходилось мыть для каждой последующей смены едоков. Вот в зал заходит 300 человек, этим тремстам нужно выдать чистую посуду. Потом ее после еды собрать и мыть для следующих 300 человек, и так трижды. Для мытья и хранения посуды была специальная комната, так называемая посудомоечная. Для мытья посуды там стояли три обыкновенные ванны, какие ставятся в квартирах. Вначале в помойный бак из мисок и бачков выбрасывались остатки еды, затем пустая посуда складывалась в первую ванну. Ванна заполнялась не очень горячей водой, и в этой самой ванне происходило первое мытье посуды. После этого вымытая в первой ванне посуда перекладывалась во вторую ванну. Здесь вода должна быть уже горячей, еле терпимой для рук. И в первой, и во второй ванне различными мочалками вручную вымывалась посуда. Никаких моющих средств не применялось. Более того, было запрещено применять даже пищевую соду.
Из второй ванны посуду перекладывали в третью ванну. В ней посуда ошпаривалась кипящей водой и из ванны вытаскивалась практически сухой. Иногда после третьей ванны посуду смотрел врач, проводил пальцем по вымытой посуде. И, бывало, говорил, что посуда вымыта плохо, и все возвращалось назад.
Ранее я писал, что работа на кухне начиналась с того, что с продуктового склада приносили продукты. В мой второй наряд на кухню меня загрузили мешком с овсяной крупой. Два солдата подняли этот мешок и положили мне на спину, и я понес его на кухню. Я думал, что это ерунда, а там было 80 кг. В одном месте нужно было переходить по мостку через достаточно глубокий кювет. Я решил, что попробую перелезть с мешком через кювет, не доходя до мостка – путь с мешком на спине в этом случае сокращался вдвое. Я с мешком спустился в кювет, и он меня там придавил, я еле-еле выбрался с ним. Проклиная себя за эту дурость, я поднялся на четвереньки и еле донес мешок до крыльца кухни. На крыльцо нужно было подняться на три ступеньки, этого сделать я уже не мог. Пришли другие курсанты и затащили мешок с крупой на кухню.
В этот же день я познакомился с солдатом последнего года службы, который сидел возле окошка – выдавал и принимал посуду. Он являлся старшим для всех солдат или курсантов, которые работали по нарядам в посудомоечном помещении. Оказалось, что он из Каменец-Подольского и жил там недалеко от учебного корпуса нашего техникума. Более того, он даже говорил, что ходил к нам в техникум на танцы. Я, конечно, по Каменец-Подольскому его совершенно не знал. Тем не менее, он очень обрадовался, встретив, можно сказать, соседа. Он сказал, что находится в штате дивизионной столовой как рабочий. Старшим для него является старший повар, так же солдат срочной службы. И повара, и он – все числились в штате дивизионной столовой. Начальник у них был заведующий столовой офицер, старший лейтенант. Этот солдат сказал мне:
– Будешь вместо меня выдавать и принимать посуду по списку. Посуду больше не мой. Там есть другие курсанты, пусть они ее моют. На склад за продуктами также не ходи, сразу приходи сюда, и мы с тобой лучше поговорим о чем-нибудь другом и подготовим к выдаче посуду. И картофель чистить также не ходи.
– А если кто-нибудь будет меня куда-то посылать?
– Никуда не ходи. Скажи, что ты выполняешь мои указания.
Я так и делал, поскольку у меня было 6 нарядов вне очереди. Да, ещё были очередные наряды на кухню. Получалось, что я до окончания этой школы из кухни вылезать не буду. Как только очередной наряд для нашей роты, то меня впихивают на эту кухню, но я там фактически не работал. Моя работа заключалась в том, чтобы выдавать и принимать посуду.
Работы на кухне, как я написал раньше, начинались с 4-х часов утра и заканчивались к моменту вечерней поверки. Притом я ходил на все занятия, т.е. работы на кухне проводились в свободное от занятий время. После того как меня под свое крыло взял старший по посудомойке, трудностей у меня не было никаких. Пожалуй, я даже отдыхал.
Работа на кухне имела также и преимущества. Она заключалась в том, что есть можно было столько, сколько хотели, и что хотели из имеющихся блюд.
Глава 15
В конце января 1955 года командование училища решило провести учение на тему «Пехотная рота в наступательном бою». Наша вторая рота первой должна была приступить к этому учению. Два взвода находятся в обороне, окапываются в горах в определенном месте, четыре взвода их штурмуют. Снегу выпало в том году очень много, в горах – тем более.
Старшина роты как опытный солдат перед началом учений нас инструктировал: «Мы вам выдаем одежду: ватные брюки, бушлаты, валенки, т.к. мороз больше 30 градусов. Готовьтесь к серьезным испытаниям – учения начинаются с лыжного похода на 15 км. В 10 часов вечера отправятся два взвода, которые будут в обороне. Они там окопаются и будут ждать наступления остальных взводов. Четыре других взвода выйдут из казармы в 0 часов, то есть в полночь. На мой взгляд, вам лучше всего было бы обуть сапоги, но командование почему-то решило обуть вас в валенки. Как только вы дойдете на лыжах до исходной позиции, вы оставите лыжи, окопаетесь в снегу, а потом по пояс в снегу пойдете в наступление на эту проклятую гору. Вы наберете полные валенки снега, который потом превратится в воду. Когда окончится „бой“, не бойтесь мороза – немедленно снимайте валенки с ног поочерёдно и выливайте из них воду. Надевайте шерстяные носки, если они у вас есть, у кого носков нет, надевайте свежие, сухие портянки. И сухие носки, и сухие портянки берите с собой из казармы. Из намокших портянок выжмите воду и кладите их в вещмешок – в казарме просушите. Не дай бог, кто-либо забудет носки или портянки – будут обморожены ноги. Шапка-ушанка должна быть, как и положено по Уставу, с опущенными ушами, которые должны быть завязаны под подбородком. Если эти уши шапки не будут завязаны под подбородком, то от вашего дыхания они обмерзнут, покроются не просто инеем, а наледью, после чего их уже завязать будет невозможно, и щеки ваши могут быть обморожены».
Мой приятель Максимов дал мне шерстяные носки. Ему мама прислала 2 пары носков, он одни взял себе, вторые дал мне. И вот пошли мы на лыжах. Я впервые в жизни пошел в такой поход. В своей гражданской жизни у меня не было лыж, и я никогда не ходил на лыжах. В компании остальных курсантов я все же чувствовал себя нормально. У нас был курсант Бармин, призванный из города Кирова. Он был профессиональным лыжником, много ходил на лыжах и увлекался прыжками с трамплина (в городе Кирове имелся девяностометровый трамплин). Буквально через сто метров от казармы у него сломалась одна лыжа. Его бы следовало отправить назад в казарму, но это была бы сразу же «боевая потеря» одного солдата. Нам-то ничего, а командир взвода лейтенант Деревянкин опасался, что с него за это спросят. И Бармин с одной поломанной лыжей пошел с нами в «бой».
У нас был у каждого карабин и холостые к нему патроны: 5 патронов в магазине карабина и 2 обоймы по 5 патронов в подсумке.
Через 2 часа мы вышли на исходный рубеж. Дальше сняли лыжи, выставили их в снег вертикально. Окопались в снегу. Потом раздалась команда: «Вперед, в атаку!».
Мы выстрелили несколько раз, схватили карабины и пошли по глубокому снегу в атаку на обороняющихся. Снегу было по пояс. Два обороняющихся взвода окопались так же в снегу у подножия горы. Они начали стрелять. Мы одолели их численностью. Не передрались между собой, но разогрелись, разгорячились. Всей ротой пошли на наш исходный рубеж, где стояли наши лыжи.
Рота выстроилась для подведения итогов «боевой операции». Итоги учений перед строем огласил посредник – старший офицер из штаба училища. Его речь была очень короткой, не более двух минут. Потом все стали разуваться и выливать из валенок воду. Да, в валенках хлюпала вода. Я сделал ту операцию, о которой говорил наш старшина, Максимов также (мы с ним рядом были). Вылили воду, обулись, на носки я навернул летние портянки – ноги оказались в сухом тепле.
Мокрые портянки я выжал и положил в вещмешок. Затем мы стали на лыжи и пошли. Почему-то пошли не по той дороге, по которой шли к горе, и заблудились. Блуждать по целинному снегу на лыжах очень тяжело. Постоянно меняются впереди идущие. Плюс к этому мороз более 30 градусов и ветер. Ветер с морозом – это плохо.
Проблуждали час, все устали. Стали обмерзать щеки у тех, у кого не была завязана ушанка под подбородком. С нами был врач, и курсанты с обмороженными щеками побежали к нему, он осматривал их, натирал спиртом щеки, давал хлебнуть чуть-чуть. Мой взвод – шестой, мы идем последними в колонне. И двое наших курсантов – Бузоверов и Буровой – начали отставать и жаловаться, что больше идти они не в состоянии – тяжело, очень устали. Бузоверов, кстати, спортсмен-лыжник, родом из Иркутской области, здоровый малый, хотя и худощавый. Совершенно непонятно, почему он выдохся. Буровой из Ленинграда, он блокадник, очень слабенький еврейский мальчик. Мы забрали у них оружие, лопатки и вещмешки – облегчили им нагрузку. Это не помогло. Они стали чуть ли ни при каждом шаге хватать снег, запихивать его в рот, как будто бы их мучает жажда, а, может, так и было. Они начали все больше отставать, а мы их подгоняем. Да, ещё и укоряем, что некоторые из нас несут их оружие, вещмешки и лопатки. – груз все же лишний для кого-то. Не помогает. Более того, они начали ложиться на снег, чтобы нам было ещё труднее их подгонять. Ложатся и говорят: «Дальше не пойдем». Им говорят и курсанты, и командир взвода: «Но вы же здесь насмерть замерзните». А они отвечают: «Ну и пусть».
Тогда командир взвода говорит двум курсантам: «Снимайте свои поясные ремни и, если эти негодяи будут ложиться на снег, поднимайте их, бейте их ремнями и подгоняйте. Не бейте только по лицу». Эти двое курсантов снимают свои ремни, начинают ругать, поднимать руками отстающих, как их назвал командир взвода, негодяев, и бьют их пряжками ремней по спине, по рукам, по заднице, чтобы они не ложились на снег. Толкают и заставляют идти на лыжах. Так продолжается минут тридцать. И вдруг кто-то из впереди идущих сказал: «Да вот же наши казармы, внизу, в распадке! Совсем недалеко, не более двух километров, притом все время вниз, и уклон не такой уж большой». Уже начало светать. Все приободрились, а Бузоверов вскочил на лыжи, обогнал всю роту и бегом направился прямо в столовую, поскольку мы уже опоздали даже на завтрак. Буровой, конечно, плелся сзади.
Так закончилось наше учение. Были обмороженные лица у двух десятков курсантов, а курсант Бармин, у которого одна лыжа балы поломана, вел себя нормально и дошел со всеми до столовой.
На следующую ночь на аналогичное учение должна была идти первая рота, но по итогам учения нашей роты (были всё же обмороженные) для первой роты учение отменили.
Глава 16
Все-таки мне пришлось однажды сходить в караул. Наш взвод был дежурный, и мы должны были быть в карауле – охранять имущество училища. У нас было три поста: два поста было внутри этого военного городка, а третий в километре от нашей войсковой части. Там стояла радиотехническая станция П-20 нашего училища. Туда мы приходили на занятие по изучению материальной части станции и работы на ней. Эта станция было совершенно секретная и охранялась нами круглосуточно. Внутри нашего городка было два поста, и охранялось нами там какое-то имущество. У артиллеристов была своя караульная служба. Более того, у них была целая отдельная караульная рота.
Я попал в караул зимой. Меня поставили на пост внутри нашего городка. Я запомнил, как это было. Была зима, мороз более тридцати градусов. В такой мороз часовому давался тулуп, который надевался поверх бушлата. И вот я стою с карабином на посту и думаю: «Никакой из меня ни часовой. Я чрезвычайно малоподвижное чучело. Если, не дай бог, кто-то решит напасть на такого часового – 100% успех. И ходишь в этом тулупе еле-еле, и стоишь, как столб, в руках карабин, руки в армейских перчатках. Стрелять в таких перчатках невозможно». А ведь нападения на часовых у артиллеристов были – с января по май на артиллерийские склады было два нападения.
Склады находились на окраине военного городка, и дорога из Магнитогорска была рядом. Когда мы заступали в караул, о нападениях на артиллерийские склады нам рассказывал начальник караула. Он инструктировал нас, как нам вести себя в случае нападения. Нападающие приезжали на легковом автомобиле, пытались перебраться через забор, но часовой был на месте. Как и положено, он окликнул: «Стой! Кто идет?». В ответ прозвучал пистолетный выстрел. Часовой так же начал стрелять. Поднялась тревога в части. Нападавшие немедленно слезли с забора, кинулись к автомобилю и тотчас же уехали. У артиллеристов круглосуточно дежурила одна батарея, при этом круглосуточно стоял с работающим двигателем автомобиль МАЗ. Артиллеристы на этом автомобиле пытались догнать нападавших. Гнались за ними до Магнитогорска, но на улицах города легковушка оказалась более маневренной, чем МАЗ – нападавшие скрылись.
Как я ранее писал, нападений было два. Оба раза нападавших встречал часовой. Я не знаю, к месту это или не к месту, но оба раза часовые были нерусские – и по-русски ничего не понимали, и говорить не умели. Откуда были эти часовые, я не знаю – то ли с Кавказа, то ли из Средней Азии.
Когда выслушаешь такой инструктаж, а потом идешь на пост, то настроение не слишком радужное. Я думаю, что нападавшие на артиллерийские склады делали это напрасно – там нечего было взять бандитам, там не было стрелкового оружия, были только артиллерийские снаряды и запалы. Мы охраняли вообще не пригодное для криминала имущество. Тем не менее, неприятно стоять на посту, ожидая возможного нападения. Слава богу, я был в карауле один раз, а на кухне вполне безопасно.
