Читать книгу: «Мессианский квадрат», страница 10
Рядом со мной, скрипнув рессорами, остановился выезжавший из Кохаша автомобиль, но я в него не сел. В смятении я отошел в сторону, сел прямо на траву и задумался.
– Почему в самом деле Сарит прогнала меня? Обиделась, что я ей намекнул на Андрея? Но как можно обижаться на это? А вдруг дело во мне? А может, это я ей нравлюсь? – медленно соображал я. – И что значит эта горячая волна счастья, которой меня обдало от этой догадки? А почему я обрадовался, когда услышал, что она не хочет слышать про Андрея?
У меня замерло сердце:
– Ну да, в этом все дело! Я люблю ее! Все это время, заботясь о ней, я не столько честь религии защищал, сколько просто хотел быть рядом с ней. Просто удивительно, как я мог этого так долго не замечать!
Я вспомнил о том, как больше месяца назад распростился с Рахелью, сказав, что мы не совсем подходим друг другу и мне жаль ее времени.
– Чем не подходим? – с сожалением спросила Рахель.
– Некоторыми интересами… Меня, например, очень интересует история, кумранские рукописи, а тебя нет… – искренне веря, что это звучит убедительно, сказал я.
– Ты думаешь, что жена должна досконально разбираться во всем, чем увлекается ее муж? – спросила Рахель.
– Желательно.
– Тогда мы, наверно, с тобой действительно разные, – грустно сказала Рахель. – Я так не думаю.
В действительности я тоже так не думал. Просто я вспомнил, как рвалась в вади Макух Сарит, как она мечтала увидеть ту пещеру. Разве бы Рахель когда-нибудь этого захотела? Вот если бы она была, как Сарит! Почему она не такая, как Сарит? – промелькнуло у меня тогда в голове.
Как я в самом деле мог отвергнуть Рахель? Разве бы я поступил так, если бы не был знаком с Сарит? Нет, я бы несомненно женился на этой милой, трогательной девушке, думая, что люблю ее, но на самом деле не очень понимая значение этого слова!
Да, все это время Сарит была исключена из поля моего выбора, исключена как женщина светская и, прежде всего, как женщина, предназначенная в моих собственных помыслах другому человеку. Но вот этот человек оказался ею отвергнут! Что же меня останавливает? Зачем мне еще какая-то девушка, «как Сарит», если меня действительно любит сама Сарит!
– Сама Сарит! – прошептал я, расплываясь в улыбке. – Сама Сарит!
Уже давно полностью стемнело. Небо зажглось бесчисленными звездами, столь хорошо заметными здесь в пустыне. Улегшись на траву, я еще некоторое время смотрел в эту бесконечность, снова перепроверяя свои чувства и свои впечатления.
Наконец я встал, и ноги сами понесли меня к дому Сарит. Я подошел к двери. Все было тихо. Тамар, по-видимому, уже спала.
Я занес уже было руку, чтобы постучать, но вдруг растерялся. Что я ей скажу? Как начать?
Тут же навалились сомнения. Что я делаю?! С чего я вообще взял, что она любит меня? Да я интересую ее не больше, чем Андрей! И обиделась-то она вовсе не потому, что якобы любит меня. Просто не хотела, чтобы ее судьбу решали за нее. Она же такая свободная, яркая, независимая, хочет выбирать сама, а не так, чтобы ее кому-то всучали, предлагали. Как глупо! Что я здесь делаю под ее дверью?
От смущения меня даже прохватила испарина. Я повернул было назад, прошел шагов пятнадцать и остановился.
– Стой! – сказал я себе. – Пусть даже тебе это все показалось. Нельзя уйти, не проверив… Скажи, что забыл что-нибудь…
Я опять, немного пошатываясь, подошел к двери.
– Господи! Как же я ее, оказывается, люблю! Как я мог так долго этого не замечать? Права мама, до меня действительно все слишком медленно доходит…
Я стоял перед дверью, слушая, как бешено колотится мое сердце. Слова не лезли в голову.
Вот дела, удивился я своему состоянию. Ведь сколько раз под огонь в Ливане попадал, а такого страха не испытывал, был собран… В дома террористов не боялся входить, а тут…
Воспоминания о Ливане неожиданно привели меня в чувство. Рука сама тихо, но решительно постучалась.
Сарит открыла дверь и… просияла от счастья.
Ничего не пришлось говорить. Мы просто не заметили, как оказались друг у друга в объятиях. Первой в себя пришла Сарит:
– Что ты делаешь, ты подумал? Ты не скажешь мне потом, что по вашему закону мы должны навеки расстаться?
– Не бойся. Все под контролем.
– Серьезно, Ури, – сказала Сарит, отстраняясь от меня. – Я не хочу тебя потерять.
Мы уселись за крохотный кухонный столик напротив друг друга и взялись за руки.
– Когда же это с нами случилось? – спросил я.
– Со мной очень давно.
– Как это давно? Еще до Пинхаса?
– Вобщем-то, да.
Я не верил своим ушам и вопросительно смотрел на Сарит.
– Я помню, меня тогда вера твоя задевала. Она и отталкивала, и притягивала одновременно. Я бы так очень хотела верить. Просто не могу. Не получается.
– Но неужели еще до Пинхаса? Как можно было еще тогда, до моей службы в армии, предпочесть ему меня? От меня, правда, тогда еще козами не пахло…
– Как видишь, можно. Ты хоть знаешь, с чего у нас с ним все началось? Как я у Пинхаса оказалась?
– Пришла с умным человеком пообщаться…
– Просто так? Без приглашения? Нет, я не умных речей слушать пришла, я пришла твой телефон разузнать.
– Как ужасно, что я потерял твой листок, что не выучил его наизусть, не переписал!
– Так вот, Пинхас сказал, что телефона твоего не знает, но заверил, что ты ему обязательно должен позвонить и нам надо поддерживать связь. Просил звонить и заходить. Я так и сделала. Звонила. Он меня приглашал. Принял в моей судьбе отеческое участие. Уговорил не идти в армию, а пройти альтернативную службу у него в Управлении древностей. Я согласилась. И действительно, там было очень интересно. Я участвовала в археологических экспедициях, работала с репатриантами. А он был вроде как мой руководитель. Я им искренно восхищалась. Как раз к концу службы он сделал мне предложение… И я согласилась. Да и как было не согласиться. Ты же видел, какой он блестящий и любит то же, что и я. А ты исчез, Ури. Совсем исчез.
– Знаешь, мой телефон он, похоже, действительно не знал… Но он точно знал, у кого этот телефон можно было бы узнать – у рава Исраэля. Он, видимо, с самого начала воспринял меня как нежелательного соперника.
– А ты когда меня полюбил?
– Сам не знаю. Подозреваю, что тоже очень давно… Но понял это только сегодня, пока стоял на тремпиаде…
Мы долго сидели, держась за руки и глядя друг другу в глаза.
– Что мы с тобой делаем, Ури? Ты хотя бы понимаешь? – спросила Сарит, горько улыбаясь. – Мы же запрещены друг другу. Твой Бог не позволяет нам соединиться. Что мы сейчас делаем, когда держимся за руки, объясни мне?
– Когда ты получишь развод, никакой раввин не запретит нам вступить в брак только потому, что мы держали друг друга за руки.
– Хорошо. Раввину ты, допустим, объяснишь. Ну а Богу, что ты своему Богу скажешь? Почему брал за руку женщину, которая была тебе Им запрещена? Он же у вас помешан на мелочах. Наверняка Он сейчас в шоке от того, что мы делаем! Я права?
– Не совсем! Мой Бог учитывает наши чувства так же, как я учитываю Его волю. Я чувствую, что Его рука на пульсе, потому что на пульсе также и моя рука.
– И все же я бы хотела услышать, что ты Ему скажешь. Мне было бы интересно послушать, как вы разговариваете.
– Пожалуйста, слушай. Я скажу Ему, что это было знаком веры. Я скажу Ему, что мы протягивали друг другу руки из нашего будущего, из того будущего, в котором Он разрешит наш брак. Я скажу Ему, что мы действовали согласно Его воле. То есть, что это наше рукопожатие – Им же самим допущенная мера нарушения. Ну, то есть, что это наше рукопожатие – никакое на самом деле не нарушение, а свидетельство и знамение нашей веры в то, что Он на нашей стороне… Поверь мне, я знаю, что Ему сказать.
Сарит счастливо смеялась.
– Не знаю. Мне кажется, Ури, что мы оба с тобой сумасшедшие!
– Не думаю. Просто в нас сейчас все плавится, все в каждом по-новому устанавливается. Это прыжок над пропастью. По-настоящему я сейчас ничего не знаю и не понимаю. Не знаю, например, идем ли мы с тобой под хупу или едем на Кипр? Знаю только, что мы будем вместе!
– Давай сейчас это решим, пока мы в будущем! Отвечай быстро не задумываясь. Ты согласен на Кипре?
– Разумеется. С тобой хоть на Кипре. Мой Бог, конечно, немного морщится, но по большому счету не возражает.
– Значит, решено, идем под хупу. Раз тебя так трогает этот прекрасный мудрый обряд купли женщины, я не в состоянии отказаться еще раз наступить на эти же грабли.
***
Через день после нашего объяснения позвонила Ольга. В тот момент я любил весь мир и без особого дознания, зачем я ей вдруг понадобился, согласился встретиться в Иерусалиме, в четверг вечером. Я уговорил Сарит пойти в тот день на лекцию одного рава, и до нее мы располагали некоторым временем.
Город в это время обычно заполняется праздной публикой, но мы все же подыскали себе место в кафе «Сбарро» и заказали пиццу.
Разговор не клеился. Ольга то и дело бросала на Сарит какой-то тяжелый оценивающий взгляд, но в то же время пропускала мимо ушей ее вопросы. Я стал расспрашивать Ольгу о жизни в Хевроне. Она отвечала невпопад и, наконец, спросила:
– Правда, что один твой друг нашел в Иудейской пустыне рукопись?
– В общем-то, да, – нехотя подтвердил я.
– И где же эта рукопись? – оживилась Ольга. – Неужели она действительно все еще в пещере? Почему вы не заберете ее?
Меня насторожила эта осведомленность. Но главное теперь было не проболтаться о том, что свиток был найден на территории автономии. Если об этом пойдут пересуды, то в дальнейшем могут возникнуть серьезные трудности…
– А Сергей-то что говорил тебе? Он сказал, где эта рукопись была найдена? – задал я встречный вопрос.
– Так ты же сам нам эти места показывал!.. – удивилась Ольга.
Мои опасения подтверждались – Ольга, оказывается, все же знала тогда о цели нашей поездки. С другой стороны, похоже, она говорила искренно.
– Я не об этом спрашивал. Я спрашивал о более точном месте…
– Понятия не имею. Но почему вы ее не забираете? Ты так и не ответил.
– Не знаю. Это находка Андрея. Он почему-то так решил.
– Более чем странное решение…
Ольга хотела что-то добавить, но в этот момент к нам подошел какой-то харейди в пиджаке и черной шляпе и заговорил с Сарит. Из его слов стало ясно, что это был какой-то служащий из раввината, рассматривавший ее прошение на развод. По-видимому, он решил воспользоваться случаем и понаблюдать Сарит в естественных условиях. Моя личность его явно заинтересовала, и он задал несколько нескромных вопросов относительно наших взаимоотношений. В конце он многозначительно напомнил, что если женатая женщина вступает в близкие отношения с посторонним мужчиной, то тем самым она навсегда лишается возможности с этим мужчиной пожениться.
Он скоро ушел, но сцена вышла довольно неприятная.
– Странно, – произнесла Ольга. – Даже с моим не самым лучшим ивритом я поняла все, что он сказал, но совершенно не поняла, чего он от вас хотел?
Сарит объяснила свою ситуацию, то есть, что ей не дают развода и по закону Торы она не может принадлежать другому мужчине.
Ольга пристально оглядела меня и Сарит и, наконец, спросила:
– А вы, я так поняла, как раз не прочь пожениться, что ли?
Мы с Сарит с улыбкой переглянулись.
– Пожалуй, что не возражали бы, – ответил я.
– И вы что – не живете вместе? – спросила Ольга, иронично подняв брови.
– Разве у нас есть выбор?
– Дикость какая-то, – пробормотала она, пожав плечами.
– А ты, я вижу, не очень-то религиозная, – отметил я. – В Хевроне таких, наверно, немного?
– Я с большим уважением отношусь к вере окружающих меня людей, – важно ответила Ольга, – но, по-моему, истинная религиозность не может состоять в том, чтобы идти против любви. В таких вопросах просто аморально подчиняться нелепым запретам.
– С такими взглядами вам бы где-нибудь в Нетании следовало селиться, а не в Хевроне.
– Меня действительно окружают больше ортодоксальных верующих, чем того хотелось бы, и я не всегда с ними согласна, но я о своем выборе не сожалею.
Когда мы уже простились с Ольгой, Сарит сказала:
– Ты знаешь, Ури, до самых недавних пор я к своей ситуации относилась точно так, как Ольга: мне казалось именно аморальным подчиняться формальным запретам, а не любви. Но теперь, сама не знаю почему, я чувствую, что через это нельзя переступать. От тебя, наверно, заразилась… Как мне это передалось, ума не приложу, – заулыбалась Сарит.
Неисповедимы пути Божии. С любого края это еврейское сумасшествие может в человека ворваться: месяца через два, оказавшись на субботе у Сарит, я нечаянно заметил, как поздно вечером она что-то искала в комнате Тамар, но света при этом не зажигала.
– Ты, я вижу, в субботу света не зажигаешь, – удивился я.
Сарит рассмеялась:
– Уж если я всерьез поверила в то, что являюсь собственностью Пинхаса и не смею обнять любимого человека, то уже просто странно было бы не выполнять также и все прочие невинные глупости, которые Бог почему-то требует от евреев.
***
Я пообещал Андрею, что схожу за рукописью один. Рассказал я ему и то, что Сарит знает в Управлении древностей надежных людей, с которыми можно будет проконсультироваться.
Я был полон решимости при первой же возможности действительно забрать рукопись, но возможность эта неделю за неделей и месяц за месяцем не представлялась. Дело в том, что на ферме уволились сразу два человека, встал вопрос о найме таиландцев. Решение это и хозяину и мне по идейным мотивам совсем не улыбалось, и я вызвался перерабатывать – пока вдруг кто-нибудь найдется. Отпрашиваться с работы стало сложно.
Первый раз у меня выдалась возможность пойти в вади Макух на Суккот, но я не смог подыскать компанию: ни Йосеф, ни Давид не могли, а Халед и вовсе не отвечал на звонки. Идти же одному без крайней нужды мне не хотелось. В горах всякое может случиться.
К тому моменту я проработал на ферме уже два года и накопил достаточно денег, чтобы приобрести старенькое «Пежо», а также помочь Сарит нанять адвоката, который действительно добился от суда каких-то мер.
Нам сообщили, что к новому году Пинхаса лишили водительских прав. Но Сарит, периодически встречавшаяся с Пинхасом, чтобы принять или передать Тамар, уверяла, что он продолжает свободно пользоваться автомобилем. Я предположил, что он заблаговременно обзавелся дубликатом водительского удостоверения.
1998
Так прошло еще несколько месяцев. Все попытки воздействия на Пинхаса через суд оказались напрасными. Он оставался непреклонен.
Сарит часто плакала, у меня тоже начали сдавать нервы.
Наконец в марте 1998 года я решил сам пойти к Пинхасу и попробовать переговорить с ним лично.
Я, конечно, ни на что не рассчитывал, я понимал, что являюсь последним человеком, к просьбам которого Пинхас будет прислушиваться. Но я чувствовал, что как-то по-мужски объясниться с ним мне необходимо. После суда прошел год, все средства были использованы, пора было появиться и герою.
***
Я зашел без звонка, просто убедившись, что у него в окне горит свет.
– А, Ури! – со смешком произнес Пинхас. – Пожаловал, наконец. Последний раз я тебя видел в суде, но тогда нам не довелось поговорить. Ты туда за Сарит что ли приходил поболеть?
– Да, представь, сочувствую ее положению.
– И конечно же, без малейшего личного интереса…
– К тебе, наверное, десяток людей приходили за Сарит просить. Ты и их в этом интересе подозревал?
– Ну что ты, как можно. Только тебя. Я ведь знаю, кто моей жене по настоящему интересен, а кто нет. Ну присаживайся. От чая не откажешься, надеюсь?
Я сел за стол. Пинхас вскипятил чайник, разлил чай и выставил вазу с печеньями.
– Так чем я обязан твоему визиту? О политике будем беседовать или об Учителе праведности?
– Нет, на этот раз речь пойдет о Сарит.
– О Сарит? – деланно удивляясь, произнес Пинхас.
– Да, о Сарит. Скажи мне честно, почему ты не даешь ей развод? Зачем ее мучаешь? Это ведь так мелко. Так недостойно.
– Понимаю тебя. Не один ты так интерпретируешь мое поведение. Очень многие считают меня извергом, душегубом, насильником почти, а я ведь всего лишь хочу незначительной компенсации за моральный ущерб, хочу всего лишь самого минимального восстановления справедливости!
– Что ты имеешь в виду? – я весь напрягся, не зная чего ожидать.
Пинхас долго смотрел на меня с усмешкой и наконец ответил:
– Нет, я не душегуб, и у меня нет никакого желания мучить Сарит. Просто тебе надо было давно ко мне прийти и обо всем честно и по-мужски договориться.
– О чем договориться?
– Мы ведь с тобой в какую-то экспедицию за рукописью собирались. Разве не так?
– Собирались вроде, – кивнул я, напряженно слушая.
– Вот видишь, собирались. А ты слова своего не сдержал и вообще старого своего друга совсем позабыл. Нехорошо. Соображаешь, к чему я клоню?
– Пока не очень.
– Медленно же до тебя доходит. А еще программист… Я ведь давно тут тебя жду…
– Давно, – повторил я, отказываясь верить своим ушам.
– Да, с того самого дня. Уже много месяцев.
– С какого дня?
– Ури! Выполни то, что обещал, приведи меня к этой рукописи, и я, как истинный джентльмен, кем я и являюсь, тут же на месте подпишу гет.
Я не мог поверить в это… И это все! И Сарит моя! Невероятно!
– Подожди, – очнулся я, – а что с рукописью-то будет? Ты ее заберешь?
– У тебя есть в этом какие-то сомнения? Или ты хочешь со своим другом продолжать в ней ковыряться, чтобы все окончательно загубить, а потом еще попасть под суд за сокрытие ценной археологической находки?
Ошалев от внезапно обрушившегося на меня счастья, я бросился жать руку Пинхаса, бормоча:
– Выйдем в вади Макух в самое же ближайшее время. Я перезвоню.
***
Я выскочил на улицу ошеломленный и потрясенный. Я шел к автостоянке, не разбирая дороги. Визг тормозов и последующая красноречивая тирада из окна грузовика привели меня в чувство. Через полчаса я влетел к Сарит.
Излишне описывать ее восторг.
– Какой сюрприз! – смеялась она. – Какой сюрприз преподнес нам Пинхас!
– Только зачем он больше года тянул из нас нервы? – спросил я у Сарит. – Ты хоть понимаешь?
– В этом он весь, – сказала Сарит, – ты себе представляешь, что бы он сам пришел ко мне или к тебе с таким предложением? Он ждал тебя.
– Действительно не представляю.
– И выдержка какая! Даже не намекнул, что ждет!
– Пока мы тут все измучились…
– Но вы как-то договорились, когда пойдете за рукописью?
– Когда? Если бы это была моя находка, я даже не зашел бы к тебе рассказывать об этом его предложении, а прямиком помчался бы с ним в ущелье. Но рукопись найдена Андреем. Сначала надо переговорить с ним.
– Так давай же ему звонить!
– Не так все просто, Сарит. Я на полчаса раньше получил эту новость и уже кое-что заметил, чего пока не замечаешь ты. Если бы дело было только в рукописи, я думаю, все было бы просто. Достаточно было бы и звонка. Но Андрей, как мне кажется, всегда был к тебе неравнодушен. И вопрос этот деликатный. Мы должны с тобой вместе поехать в Москву и с ним вместе объясниться. Он ведь ничего не знает о наших с тобой отношениях. И подумает, что освобождает тебя для себя самого.
– Действительно! Ну что ж… поехали в Москву. Давно мечтала в этом городе побывать.
Это решение казалось нам естественным, нам обоим и в голову не пришло, что, откладывая поход за рукописью, мы рискуем упустить свой шанс на счастье.
***
Через несколько дней мы с Сарит вылетели в Москву. Тамар осталась у Саритиных родителей. Сарит не скрывала от них цели своей поездки в Россию, не уточнив, впрочем, что ее меняют на рукопись. Она просто сказала, что Андрей обнаружил пещеру с древностями, и Пинхас согласился дать ей развод, если ему эту пещеру покажут.
Когда мы вышли из метро Сокольники, где нас уже поджидал Андрей, сразу повеяло ароматом весны.
– Какой чудесный запах! – воскликнула Сарит. – Я помню его! Что это?
– Это липы. Тут совсем рядом замечательный парк, – заметил я. – Давайте сначала в него заглянем, подышим весной.
– Может, сначала все же вещи забросим? – предложил Андрей, окинув беспокойным взором висевший на моих плечах внушительный рюкзак.
– Оставь, – отмахнулся я. – Мы в армии с таким грузом по шестьдесят километров марш-броски проделывали.
Мы зашагали по аллее по направлению к парку, и как раз, когда поравнялись с церковью, ударили колокола и воздух тотчас наполнился гулкий звоном.
– Сегодня Пасха, – пояснил Андрей. – Вторая обедня, видать, закончилась. Вы надолго вообще?
– На четыре дня. Обратный самолет в четверг в полдень. Это пятый день, но он ни на что времени не оставит.
Андрей за четверть часа довел нас до какого-то озерка и вдруг озорно посмотрел на Сарит.
– Протяни ладошку! И глаза закрой! – сказал он ей, улыбаясь.
– Зачем?
– Увидишь.
Андрей взял ее ладонь в свою, насыпал в нее горсть мелких семечек, и тотчас на руку Сарит села синица.
– Ой! – не поверила в свое счастье Сарит. Она была в восторге и отказывалась уходить до тех пор, пока у Андрея не вышел весь корм.
Мы углубились в аллею, окаймленную двумя рядами высоких старых лип, сплошь покрытых цветами.
– Так что с твоим разводом, Сарит? – спросил Андрей. – Есть новости?
– И да, и нет.
– А если точнее?
– С одной стороны, Пинхас отказывает мне в разводе. А с другой стороны, согласен на развод… но при условии, что ты отдашь ему рукопись.
– Так давайте отдадим ее скорей, – воскликнул Андрей. – И вы за тем приехали, чтобы меня об этом спросить?
– Не только…
– А что же еще?
– Я должен тебя предупредить, – сказал я, с напряжением глядя на Андрея, – что как только Сарит освободится от Пинхаса, она сразу окажется снова занята.
Андрей побледнел, но тут же с улыбкой спросил:
– Надеюсь, на этот раз Сарит достанется достойному человеку?
– Не сомневайся в этом, Андрей, – ответила Сарит.
– У меня такое ощущение, что этот человек где-то здесь рядом.
– Ты угадал, – усмехнулся я. – Он здесь.
– Что ж, считайте, что рукопись ваша, – сказал Андрей, посмотрев мне прямо в глаза. – Делайте с ней, что хотите. Жаль, конечно, что мой «свадебный подарок» достанется не молодым, а третьему, причем не очень приятному, лицу. Но выбора особенного у нас нет… Пусть будет считаться, что это Пинхас нашел арамейское евангелие. В конце концов он лучше, чем кто-либо другой, сможет им распорядиться…
Андрей вдруг воодушевился:
– Я уверен, что ее ценность огромна. Уверен, что она прольет свет на многие тайны. Самые древние обнаруженные фрагменты Евангелий датируются вторым веком. Почти все они написаны на греческом, немного на коптском. То есть до сих пор не было обнаружено ни одного арамейского евангелия, даже мельчайшего клочка от него. Этот свиток из ущелья Макух может оказаться сенсационным. Услышать живой голос древней христианской церкви, говорящей на родном языке Иисуса… Это потрясающе. Я уверен, что эта рукопись позволит на многое взглянуть в новом свете и, возможно, даже сделать «reset» всему христианству!
– Древняя рукопись переиначивает мир, – усмехнулся я. – Любимая мысль Пинхаса.
– Пинхаса? – удивился Андрей. – А мне показалось, что моя… Но даже пусть и Пинхаса! Что с того? Мысли не пахнут. Итак, пусть Пинхас забирает себе рукопись вместе с этой мыслью. Я ни на что не претендую. В конце концов все это принадлежит человечеству.
Вдруг с беспокойством взглянув на часы, Андрей воскликнул:
– Ой! Нам надо быстрее возвращаться. Я ведь Катю с Семеном пригласил.
– Как они вообще поживают?
– Хорошо. Уже три года как женаты, – небрежно ответил Андрей. – Катя работает переводчицей в одной фирме, а Семен, как и намеревался, учится в духовной семинарии. Они много всяким несчастным людям помогают, участвуют добровольцами в нескольких благотворительных проектах.
– А дети есть?
– Нет. Детей пока нет.
Андрей быстро провел нас какими-то аллеями к выходу из парка и вывел прямо к своему дому. Мы вошли в арку, пересекли заросший кленами двор и оказались в хорошо знакомой мне просторной квартире с высокими потолками.
Не успели мы сбросить в комнате рюкзаки, как раздался звонок и на пороге появились Семен и Катя.
– Христос воскресе! – радостно гулким басом возвестил Семен.
– Воистину воскресе! – отозвался Андрей, и они расцеловались. Андрей представил гостей друг другу.
– Знакомьтесь, это Сарит – та самая девушка, которая оказалась на перекрестке Адам, когда меня сбил террорист. И, повернувшись к Сарит, сказал: – это Катя и Семен, мои старинные друзья.
Все прошли на кухню. Однако пока мы пили за встречу и за знакомство, пока угощались изготовленным Андреем зеленым салатом и привезенной нами кошерной израильской колбасой, выяснилось, что Сарит известна гостям не только как «девушка с тремпиады», но также и как женщина, которой муж не дает развода. Более того, во время беседы Андрей бросил несколько фраз, так или иначе вынудивших нас объяснить гостям наш с Сарит статус.
– Я чего-то не понимаю, – признался Семен. – Вы слышали, наверно, заповедь Христову: «кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует». Один человек объяснил мне, что Христос так сказал от того, что по закону Моисея в случае супружеской измены муж обязан развестись с женой. Я вот и не понимаю, если муж упорствует и не отпускает жену, то, изменив ему, она вроде бы даже должна освободиться.
– Так это не работает, – пояснил я. – В действительности обманутый муж обязан прекратить со своей женой всякие интимные отношения, но развод с этим напрямую не связан. Есть мужья, которые назло не дают неверным женам развод – никому, мол, не доставайся.
– И суд никак не может обойти его волю?
– По суду его можно даже подвергать побоям или как-то иначе принуждать, но пока сам он жену не отпустит, ничего поделать нельзя.
– Но это же полное безобразие, – возмутился Семен. – Просто не верится, что такие установления не утратили силу.
– Если ни католические, ни православные каноны не утрачивают силу, то почему это должны делать иудейские? – возразил ему Андрей. – Католики, например, вообще никому разводиться не позволяют, а вы, православные, запрещаете вступать в брак своякам… Но если честно, я вас обоих до конца не понимаю. Не понимаю, как вы не боитесь так самозабвенно доверяться писаниям всех этих ваших отцов и мудрецов.
– Если не получается верить, делай ставку на традицию, как Паскаль советует, – предложил Семен. – Ставь на традицию – не проиграешь.
– На какую только традицию? Мне трудно поверить, что Бог принимает людей в Свое Царство по их конфессиональным признакам. Мне кажется, у Него такая же путаная коллекция праведников с точки зрения конфессий, как моя коллекция памятных монет с точки зрения нумизматики. Напрасно искать систему. Мне вообще кажется, что не вера спасает, а чистосердечие.
– Чистосердечие? – удивился Семен. – При чем тут чистосердечие?
– Ну да, чистосердечие. Страх Божий – начало всему, но ведь приходится как-то мыслить, как-то представлять Того, кого боишься. А значит, страх Божий должен простираться также и на страх ошибиться в этих своих мыслях. Любая косность во вред человеку. В полноте своей страх Божий имеется только у сомневающегося человека, а не у того, кто крепко держится вдолбленных в детстве представлений.
– Я вполне с тобой согласна, – поддержала Андрея Сарит.
Оказалось, что за эти годы Андрей совсем перестал относить себя к евангелистам, хотя это нисколько не приблизило его к святоотеческой традиции, на что в свое время так надеялся Семен. Андрей продолжал считать себя христианином, но исключительно, как он выразился, «частным».
– Мне кажется, что внецерковное христианство – это «горячее мороженное», – возразил Семен. – Христианство – это церковь, это собор. Ты пытаешься создать то, чего не может быть по определению.
– Я ничего не пытаюсь создавать. То, чему ты отказываешь в существовании, уже давно завоевало весь мир. Внецерковное христианство на сегодня, быть может, вообще самая представительная ветвь этой религии. В этом вопросе все давно предельно ясно, почитай Фрома, почитай Бонхёффера, Франкла, наконец. Еще Пейн говорил: «Мой ум – моя церковь». А Кьеркегор уже полтора столетия назад сказал, что участвовать в церковном богослужении значит принимать Бога за дурака. Это он про лютеран сказал, а о вас – апостольских христианах – Лютер то же самое говорил на три века раньше. Что с тех пор изменилось? Вы все также живете в своей скорлупе. Ваш горизонт ограничивается вашим собственным двором. «И за всех православных христиан Господу помолимся», – дальше ваше сердце не расширяется, дальше полет вашего воображения обрывается…
– Почему же обрывается? В этом месте многие дьяконы подразумевают вообще всех христиан… Я определенно это знаю. Я многих расспрашивал.
– Всех христиан! Я не ослышался?! Какой размах! В это трудно поверить. Ну а с нехристями-то что делать?
– Лично я верю в невидимую церковь… В нее войдут также и те благочестивые нехристиане, которые того удостоятся… – пожимая плечами, сказал Семен. – Да и не только я так верю. Еще Августин сказал, что имеются люди, которые по-видимости внутри церкви, но находятся вне, и имеются те, которые по-видимости вне, но на самом деле внутри. Молясь за всех православных христиан, вполне можно подразумевать вообще всех людей доброй воли… Хомяков, например, также считал…
Семен стал приводить другие примеры православной терпимости. Было заметно, что он много думал на эту тему.
Катя похлопала мужа по плечу.
– Если его не остановить, сам он с этого конька не слезет… Все уже давно все поняли, Сёма!
Но Семен не реагировал. Он продолжал и продолжал, пока Андрей его не перебил:
– А что если эти люди доброй воли не хотят входить в эту твою невидимую православную церковь? Вот Ури и Сарит, я уверен, вовсе в нее не торопятся. Так ведь? – кивнул мне Андрей.
– Ты просто читаешь наши мысли, – отозвался я. – Я угадал, Сарит?
– Угадал.. Менее всего я тороплюсь в какую-нибудь церковь, – подтвердила Сарит.
– Вот видишь, они не торопятся.
– А что если это они только пока не торопятся? – улыбнулся Семен.
– А может быть, это ты просто пока не торопишься в их невидимую синагогу?
Семен махнул рукой.
– Причем тут синагога? Евреи сами не хотят, чтобы к ним входили. Это национальная религия… Верно я говорю? – спросил он, обратившись ко мне.
– Не совсем, – сказал я. – Иудеи – народ, но народ священников. Пока стоял Храм, в нем приносились жертвы за все человечество, и все народы были желанными гостями в доме Божьем. Даже считается, что молитва инородца, произнесенная в Храме, скорее доходит до Всевышнего, чем молитва еврея. Я слышал про одного немца, который собирался принять иудаизм, но передумал именно по этой причине…
– По какой причине? Ведь Храма-то нет…
– Ты не понимаешь. Свято не столько здание, сколько место, на котором оно должно стоять… Немец этот регулярно прилетает из Берлина помолиться у Котеля. Так вот он решил остаться гоем главным образом потому, что в этом качестве его молитвы за Израиль слышнее на небе… Да и, кстати, сами евреи молятся не только за себя, но и за всех православных христиан и нехристиан.
