Читать книгу: «Мессианский квадрат», страница 9
Андрею я этого обстоятельства открывать не торопился, но сам об этой перспективе невольно размышлял. Я усмотрел в этой возможности последний аварийный выход из сложившейся ситуации. Если Пинхас даст Сарит развод, то я могу отстраниться и предоставить ее себе самой. Пусть ищет себе достойного супруга, Андрей это будет, Рувен или Шимон. Но если Пинхас развода не даст, то я решил сделать все, чтобы Сарит обратила внимание именно на Андрея. Как светская женщина она вполне может связать с ним свою судьбу, минимально вступая при этом в конфликт с еврейским брачным законом. Для Андрея же, страдающего из-за своей Кати, Сарит определенно была спасением и очевидно нравилась ему.
– И когда у них суд? Когда, наконец, выяснится, как поступил Пинхас? – спросил Андрей.
– Пока не знаю. Я позвоню тебе сразу, как об этом станет известно. Ты сам-то когда приезжаешь? По-моему, уже давно пришло время забрать и обнародовать рукопись.
– А как ее обнародовать? Ты уже придумал?
– Нет пока. Да и не очень думал об этом, но в любом случае давно пора что-то предпринимать. Приезжай уже, наконец.
– Убедил. Займусь этим в ближайшее время. Кстати, вот тут у меня по поводу рукописи вопрос…
– Что еще?
– С одной стороны, там вроде бы ясно говорится о суде и казни Иисуса, а с другой, речь почему-то идет о Йом-Кипуре и о празднике Кущей.
– Ну и в чем вопрос?
– Видишь ли, я тут дочитал, наконец, твоего Маккоби. Он считает – и, кстати, в своем мнении он не одинок, – что Иисус вошел в Иерусалим не в Пасху, а на праздник Кущей, на Суккот то есть. Ты помнишь об этом?
– Помню.
– Но если это верно, если у Иисуса произошло столкновение с первосвященником на Суккот, то тогда наша рукопись это как раз подтверждает… Скажи, а как тебе сами доводы Маккоби показались в пользу того, что страстная неделя пришлась не на Пасху, а на Суккот?
– Насколько я помню, – ответил я, – он считает, что Йешу хотел провозгласить себя мессией на второй день праздника Суккот, когда царю надлежало читать перед народом главы из Торы… Почему бы и нет?
– Но он и другие доводы в пользу Суккота приводит. Он пишет еще о неплодной смоковнице, которую Иисус проклял. Это было на страстной неделе. Маккоби утверждает, что смоковница просто не могла в тот момент, то есть на Пасху, плодоносить, это могло происходить только осенью, то есть на Суккот.
– Разумеется. На Песах на смоковнице только почки можно обнаружить. Ее совершенно не за что было проклинать… Что там еще было у него написано?
– Еще он обращает внимание на то, что народ встречал Иисуса пальмовыми ветвями, которые обычны только для этого праздника.
– И это резонно, – согласился я. – Пальмовые ветви – это тебе не лапник, который у вас в России можно нарвать на каждой обочине. Их надо специально спиливать в пальмовых рощах и везти в Иерусалим.
– Так, может быть, действительно все происходило на Кущи, а не на Пасху? И, может быть, тогда моя рукопись как раз приводит подлинную версию событий?
Я не знал, что ответить.
***
Сарит уже второй год училась на медсестру и проходила практику в больнице Хар-Хацофим. Я как-то раз отпросился с работы, зашел к ней и взялся проводить до дома.
Мы проезжали в тремпе как раз мимо вади Макух:
– Вот это то самое ущелье, где Андрей рукопись нашел.
Сарит прильнула к окну, успев ухватить взглядом промелькнувшую горную расщелину.
– Когда же мы туда сходим? – загорелась Сарит.
Я еще раньше во всех подробностях рассказал ей и о самой рукописи, и о том, как мы ее перепрятали. Она хорошо изучила это место по карте.
– В пещеру мы точно не пойдем, а если куда и соберемся, то точно не сейчас. Зимой там опасно. В любой момент может обрушиться водный поток.
– Хорошо, тогда весной. Не забудь.
– Ничего не обещаю.
– Зачем ты всегда твердишь это свое «ничего не обещаю»?
– Все верующие так говорят. Если так не оговориться, то любое обещание превращается в обет. У такого слова совсем другой статус.
– Какой еще статус?
При водителе неудобно было продолжать этот разговор, вообще у тремпистов не принято между собой переговариваться, но приехав в Кохаш и забрав из садика Тамар, мы продолжили обсуждать вопросы веры и неверия.
– Понимаешь, эта ваша жизнь по каким-то шаблонам, не взрослая она какая-то. Вроде бы вы верите в великого Бога, в Творца, а сами живете по книгам, ничего нового не создаете. Каждое свое действие сверяете со справочником, Бог знает когда составленным. Вы напяливаете одежду, из которой вместе со всем человечеством давно выросли… Во всех смыслах неловко. Застыли, как муравьи в янтаре.
– Верно. Нас еще иногда с мумией сравнивают. Совсем не везде, но в некоторых случаях это сравнение справедливо. Что делать, это вынужденная мера. Наша национальная жизнь оборвалась с разрушением Храма. Надо было зафиксировать тот момент и сохранить его в этом зафиксированном состоянии до самого возвращения. Мы только сейчас, вернувшись в нашу землю, начинаем оживать. Рав Кук именно об этом учил, он даже искал возможности перейти от Вавилонского Талмуда, созданного в изгнании, к Талмуду Иерусалимскому, связанному с этой землей.
– Опять этот Талмуд! – махнула рукой Сарит. – Ты меня не понимаешь, кажется. Ты не понимаешь, что религия и ее ценности существуют и помимо всех ваших молитв и заповедей. В светском мире, где люди отдаются творчеству, где они самостоятельно мыслят, они ближе к Богу, чем вы в своих синагогах.
– Ты удивишься, но отчасти и сама религия готова с этим согласиться. Среди семи заповедей Торы, данных всему человечеству, имеется запрет служить идолам, но нет повеления служить Богу. Рав Исраэль на одном занятии объяснил нам, что светская культура идеально этому требованию отвечает. Все живущие по совести люди, ищущие Бога, но никогда не пристающие к какой-то религии, если они при этом не антисемиты, конечно, являются самыми угодными Богу людьми за всю человеческую историю.
– Считай, что я к ним отношусь.
– Да, но евреи-то как раз получили повеление служить Богу! От евреев-то Бог ожидает особой преданности Себе. Еврей многого лишается, если, как и все, любит других людей, но при этом нарушает субботу. Исполнение заповедей – это честь. Такими вещами не разбрасываются без ущерба для себя.
– Может быть, но я этого не чувствую. Я иначе это все вижу. С этим браком опять же. Неужели ты думаешь, что если мне Пинхас когда-нибудь даст развод, то я опять наступлю на те же грабли и пойду с кем-нибудь под хупу? Если этот кто-то так меня любит, то пусть поедет со мной на Кипр и заключит там гражданский брак.
– Не понимаю. Как можно канцелярский акт предпочесть прекрасному, мудрому, трогательному обряду. Мы с моей невестой, к счастью, перед таким выбором не стоим.
***
Через месяц после переезда Сарит я был у родителей на субботе. Недавно демобилизовавшийся брат Давид тоже приехал. Почти все время службы он провел в секторе Газа, вынеся оттуда самые тяжелые впечатления. Панический страх перед срывом «мирных» переговоров полностью деморализовал наших политиков, и они разрешали солдатам применять оружие только в том случае, если по тем открывался огонь. Давид рассказал, что, пользуясь своей безнаказанностью, палестинская полиция стала открыто издеваться над израильскими солдатами, даже избивать их.
– Я не узнаю Израиль, – говорил отец. – Я как будто нахожусь не в Маале-Адумим девяностых, а в Москве семидесятых. Большевизм преследует нас повсюду как кошмарный сон.
Родители сохранили привычку поносить советскую власть даже после того, как она благополучно покинула этот мир. Требуя от меня и от Давида поддерживать русский язык, родители подсовывали нам не столько русскую классику, сколько запретные книги своей молодости. Так они прочитали вместе с нами вслух «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург и многие главы из «Архипелага ГУЛага».
Давид был в мрачном состоянии духа и добивался от нас, чтобы мы немедленно объяснили ему здесь же на месте глобальные причины воцарившегося абсурда.
– Все-таки я одного не пониманию: если Бог создал человека, то почему отвечает за все человек, а не Бог? Если солдат умирает на марше от обезвоживания, все получают нагоняй, вплоть до генерала. А по религии так выходит, что во всем виноваты люди… Люди – это просто какие-то стрелочники священной истории.
– Поверь мне, Он за все отвечает, – как мог заступался я за Создателя. – Кое-кому просто нельзя смотреть на незаконченную работу.
– Я, значит, дурак, получается? Вот вы, такие умные, ругаете левых, но разве это не Бог весь этот «мирный процесс» заварил? Что Ему стоило включить в список «Цомета» нормальных людей, а не двух выродков? Все в том рабиновском кнессете постоянно колебалось, но почему именно сумасшедшие всегда имели перевес в один голос? Кто, если не Он, все это подстраивает? Разве не Он организовал голосование в ООН, когда раздел Палестины поддержали более двух третей государств? Так неужели Он сейчас все пустил на самотек? Или вот опять же этот целлюлит! У женщин бывает целлюлит, а у мужчин никогда. Ведь может, значит, когда хочет!
– Да замолчи ты уже, Давид, – возмутилась мама. – Расскажи нам лучше про свою поездку в Африку. В какую именно страну ты едешь, ты, наконец, выяснил?
– Не знаю. Все еще на стадии проектирования находится, – хмурясь, ответил Давид. Он вдруг раскис: хотя было всего часов девять, объявил, что должен «перезагрузиться» и отправился спать.
– Все-таки знаешь, Леночка, суббота – это гениальное изобретение, – сказал папа, распробовавший и наконец полюбивший некоторые еврейские традиции. – Как еще, если не ради субботы, мы могли бы отрываться от этих телефонов, телевизоров, покупок, ремонтов? А разве находилось бы когда-нибудь у нас время вот так просто по душам побеседовать с детьми?
Мы действительно хорошо поговорили в тот вечер, а когда через час я вошел в комнату к брату, тот еще не спал, а листал газету.
– Да что с тобой? – удивленно спросил я. – Случилось что-то?
– Считай, что случилось. Ципора не едет со мной в Африку. Нашла себе какую-то другую компанию.
Ципора была подруга Давида, которая тоже закончила службу и по установившейся молодежной традиции собиралась посмотреть мир. Раньше она намеревалась ехать с компанией Давида в Африку, но теперь планы ее изменились.
– Вот так вот уйти, оставить любимого человека, – жаловался Давид. – Это все равно как у богатого отобрать его деньги.
– У богатого? – не понял я.
– Ну да, у богатого. Не у бедного же. Богатые – ведь они самые бедные. Они без денег совершенно к жизни не приспособлены. И поэтому, кстати, то, что совершили большевики, было действительно бесчеловечно. Отобрать у богача его миллионы – это все равно, что отобрать у крестьянки ее серп или у пролетария его кувалду. Ты знаешь, сегодня, когда Ципора сказала мне, что едет с этими олухами в Южную Америку, а не с нами в Африку, я почувствовал себя буржуем, у которого национализировали все его заводы. Я так был уверен, что она моя девушка, так был уверен… – и Давид с детским капризным отчаянием отвернулся к стене.
– А почему бы тебе с ней в Бразилию не съездить? – спросил я брата. – Ты так все истолковал своеобразно. Может быть, не в тебе дело вообще? Может, она просто хочет на карнавалы посмотреть, а ты к себе ее решение относишь… Ты эгоцентрик.
– Какие еще карнавалы! Она не такая… Понятия не имею, что ее тянет в Южную Америку. Или кто… Но ты прав, нам надо было об этом поговорить.
На другой день я гулял по улицам Маале-Адумим. В Израиле природа расцветает дважды – весной и осенью. На Песах цветут деревья, после Суккота зеленеет трава… Но осенний расцвет природы все же сочнее и ярче. Со стороны пустыни потянуло характерным запахом первой влаги. Выгоревшая за лето трава наконец увлажнялась, и пустыня как бы впервые за долгие месяцы вздохнула. Когда в 1982 году мы только приехали в Маале-Адумим, из пустыни шел именно этот запах. Я в тот же миг полюбил его, и всегда, когда он появлялся осенью, подолгу бродил по улицам.
***
Когда с исходом субботы я вернулся домой, зазвонил телефон. Звонил Сергей Егоров. Оказывается, он был в Израиле с делегацией православных – в моем гостеприимстве не нуждался, но повидаться хотел. Он находился в тот момент в Иерусалиме и приглашал увидеться прямо сейчас.
Мы встретились на улице Кинг Джордж и расположились тут же в каком-то кафе.
– Так какими судьбами? – спросил я.
– Я с группой приехал, но это не совсем паломническая поездка. У меня тут и деловая встреча имеется…
– А ты пополнел, однако, – заметил я. – Солидно выглядишь.
– Я ведь на одну фирму работаю. Мне по должности положено выглядеть представительно. Ведь сам понимаешь, щуплый начальник – это все равно, что располневшая манекенщица. Род профессиональной непригодности.
– Вы с Андреем поддерживаете отношения?
– А как же! Поддерживаем. Он мне столько рассказывал об этой рукописи, которую вы нашли…
Я оторопел.
– А что он рассказывал?
– Ну, что это какое-то неизвестное Евангелие…
– А Андрей тебе показывал сами тексты?
– Сами тексты? А разве они у него? – удивился Егоров.
– Нет, рукопись там же, где она и была, – в ущелье Макух. Я имел в виду фотографии.
– Нет. Я его и не просил. Я все равно ничего в этом не понимаю… Моя специализация – современные скандинавские языки, а не древние семитские… А где это место, что ты назвал… Вахук или как там?
– Макух. Ущелье Макух… Это здесь, рядом с Иерусалимом.
– А с Ольгой ты видишься? – поинтересовался Сергей.
– Один раз ее видел, когда она книгу от тебя передала. С тех пор она ни разу не звонила…
– Ну ладно, с ней я сам свяжусь. Слушай, а у тебя какой-то выход на ваших израильских политиков есть?
– Нет, я никого из депутатов кнессета лично не знаю.
– Не обязательно лично, через кого-то…
– А тебе это зачем?
– Это я спрашиваю так, на всякий случай. Видишь ли, в России есть люди, которые ищут неформальных контактов с вашими политиками…
– В принципе я знаком с несколькими раввинами, которые вхожи к депутатам. А что за люди?
– Мне кажется, – начал Сергей издалека, – что вы здесь в Израиле слишком полагаетесь на США.
– За неимением альтернативы.
– Вот-вот. И я о том же. Помнишь, ты мне рассказывал, как вам эти американцы руки выкручивают. Это лицемерная страна. Страна без ценностей… Весь ее либерализм без покрытия. Израилю нужно искать других партнеров.
– Ну, это не по моей части.
– Понял. Меняем тему. Какие места ты бы посоветовал мне тут посетить? У меня почти целый день свободный.
– Ну, у нас есть много всего…
– А вот это ущелье, как ты говоришь… Макух? Андрей сказал, что это где-то в том месте, где Иисус Христос сорок дней постился… Может, туда съездим?
– В Каранталь я тебя свозить не смогу – теперь это Арафатова вотчина. Но я могу показать тебе эти места издалека, если видимость будет хорошая.
– Тогда давай в Макух сходим.
– Не думаю, что это возможно. Это серьезный горный поход. Но я могу тебе показать, где это ущелье начинается.
– Это будет здорово. Договорились.
***
На другой день я взял у отца машину и приехал в Иерусалим. Когда я добрался до места, Сергей уже ждал. Но он был, к моему большому удивлению, не один. Если честно, я не только был удивлен, но и прямо расстроен. Рядом с ним была Ольга…
Мне это все не очень понравилось. Наша тайна расползалась на глазах. Да и сам-то Сергей был здесь человеком не полезным. Если Андрей решил посвятить его в историю своей находки – его дело. А вот Ольга была здесь уже явно лишней.
Протестовать я, разумеется, не стал. К тому же я сразу успокоил себя тем, что Ольга могла быть и не в курсе, к чему мы затеяли эту прогулку.
– Как ты устроилась? – спросил я. – Почти уже два года прошло после твоего приезда…
– Вполне удачно. – сказала Ольга, пожав плечами, – У меня недавно ребенок родился. Я сейчас в основном с ним сижу…
– А муж?
– Муж работает. Он по специальности врач.
– А с ивритом как? Освоилась?
– Освоилась. Во всяком случае на улице я без проблем объясняюсь.
– Ну и как же вы теперь там будете в Хевроне, после ухода ЦАХАЛа?
– Не переживай… Как-нибудь продержимся… – сухо ответила Ольга.
– Я все же не потерял веру в Нетаниягу, – решил я ободрить Ольгу. – Он ведь все-таки строит новый квартал на Гар-Хома и, кроме того, открыл Хасмонейский туннель.
– А что это за туннель? – поинтересовался Сергей.
– В Старом городе. Ты входишь в него у Стены плача, идешь вдоль всего основания Западной стены Иерусалимского храма и выходишь с другой стороны на улицу Виа-Делароза. Этот туннель был обнаружен довольно давно, но Нетаниягу сейчас разрешил его открыть. После этого арабы как раз и подняли стрельбу.
– А чего они хотели?
– Видишь ли, сейчас арабы начали нелепую пропагандистскую войну против еврейских древностей в Эрец Исраэль. Духовные и политические авторитеты ислама заявляют, что, поскольку в Коране ничего о Храме Соломона не говорится, то его никогда не существовало, и все святыни, связанные с Сионом, – чисто исламские. А тут мы открываем для обозрения туристов этот туннель… Конфуз.
– Археологическая война. Понятно, – протянул Сергей.
– Это война за предысторию. Война за «примордиальную традицию», – веско вставила Ольга. – Генон находил не случайным, что именно наше время – это время великих археологических открытий. Подумайте, через каких-нибудь пятьдесят лет все, что вообще еще сохранилось, будет извлечено из-под покрова земли, и профессия «археолог» станет такой же архаичной и невостребованной, как профессия «путешественник». Сегодня мы приближаемся к коренной традиции человечества. Так что нет ничего странного в том, что именно сегодня вспыхнула эта война.
Интересная мысль, отметил я про себя. Надо будет Андрею рассказать. Почему, в самом деле, вдруг именно в наше время отыскались все эти кумранские свитки? Почему именно сейчас нашлась эта его загадочная рукопись?
За этим разговором мы выехали из Иерусалима и добрались до поселения Кохав-Яаков, из которого открывался дивный вид на Иудейскую пустыню.
– Это, прямо перед нами, Анатот – родина пророка Иеремии. За нашей спиной поселение Псагот, оно стоит в районе древнего города Ай, второго города, занятого Иегошуа Бин-Нуном после Иерихона. Вот там, на северо-западе – Бейт-Эль, место, где Яакову было видение небесной лестницы. Ну а перед нами – Иудейская пустыня.
– А Мертвое море в какой стороне?– завертел головой Сергей.
– Да вот же оно просматривается. Приглядись.
– Ты хочешь сказать, что Мертвое море уже вот за этими горами, а не за той следующей грядой?
– Нет, та следующая гряда – это уже горы Моава, это уже Иордания. А Мертвое море сразу за ближайшими холмами.
– Подожди, но ведь это совсем рядом. Что же это, весь Израиль можно проехать за два часа?
– Почему за два? За час. От Средиземного моря до Мертвого не более восьмидесяти километров. Если без пробок ехать, то от Яффского причала до Кумран вполне можно уложиться за час. На антисемитском новоязе это и называется West Bank – «Западный берег». Кто-то делает вид, будто бы всерьез рассчитывает разместить здесь два государства – одно-единственное еврейское, под горой, и двадцать третье арабское, на горе.
Мы повернули в сторону Йерихона, доехали до шоссе Алон, пересекли живописное ущелье Кельт и некоторое время ехали по крутой вьющейся дороге, окруженной зеленеющими холмами. Справа от нас, едва касаясь земли, проскакала стайка горных оленей, слева двигалось внушительное стадо овец.
Вскоре мы подъехал к горе, именуемой Инбалим. Там я вывел гостей на смотровую площадку.
– Видишь этот холм? – спросил я Сергея.
– Ну.
– За ним как раз и начинается то ущелье Макух, о котором мы говорили.
– Понял, – закивал Сергей.
Здесь, на вершине горы, Ольга заметно оживилась.
– Эта Земля, безусловно, очень энергетична, – сказала она почти восторженно, – понятно, почему из-за нее все дерутся. И все же, по мнению Генона, она – лишь один из «вторичных центров». Первичная Святая Земля, которую он искал, – она где-то на Востоке, где-то в Гималаях.
– Не понимаю, – удивился я. – В Хевроне живешь, а вместо того чтобы на раввинов, на какого-то Генона ссылаешься. Как это у тебя сочетается?
– Что сочетается?
– Иудаизм и все, о чем вы там тогда в Москве говорили, не знаю даже, как это назвать.
– А ты назови «восточная мудрость», – подсказала Ольга. – Так вот эта мудрость очень хорошо с каббалой сочетается. А я, кстати, большая почитательница рава Лайкмана. Еще в Москве на его лекции ходила. Три его книги по каббале прочитала.
– Не уверен, что Лайкмана можно называть равом. Я слышал, будто бы он объявил каббалу позитивной наукой и преподает ее в полном отрыве от религиозной практики.
– Порекомендуй кого-нибудь другого. Я этим действительно интересуюсь.
– Серьезные люди тебе как женщине каббалу преподавать не станут, они и меня-то отошлют, из-за молодости.
Напоследок Ольга предложила обменяться телефонами, объяснив, что давно потеряла мой номер.
– Ого, какой странный, – удивился я, записывая цифры – Это у вас в Хевроне такие номера?
– Это мобильный, – пояснила Ольга и достала из сумки телефон. На улицах я уже давно встречал людей с такими аппаратами, но в моем кругу их ни у кого еще не было.
Ольга мне действительно несколько раз после этого позвонила, предлагала увидеться. Но до встречи так и не дошло.
1997
Поскольку Сарит ушла из дома и уже три месяца жила отдельно, в раввинате к ее прошению, наконец, отнеслись серьезно. В конце января 1997 года бракоразводный процесс, наконец, тронулся с мертвой точки. Суд состоялся.
Судьи приняли сторону Сарит и потребовали от Пинхаса подписать разводное письмо.
– Я не стану ничего подписывать! – решительно произнес Пинхас.
Сарит заплакала. Первый мой порыв был – броситься к Пинхасу и наговорить ему самых резких слов, но он тут же развернулся и исчез, а я остался с плачущей Сарит. Когда она чуть успокоилась, мы вышли на улицу, уселись в сквере на лавку и я, как умел, принялся ее утешать.
– Не бойся. Это Пинхас только пока так разговаривает. В конце концов он не может не дать тебе развода.
– Почему не может? Прекрасно может!.. Сколько женщин годами, даже десятилетиями не могут добиться разводов от своих законных мужей…
– Это особые случаи. Все эти сумасшедшие мужья сами не женятся вторично. Тот, кто хочет жениться вторично, вынужден давать развод. Я не говорю уже, что существуют и судебные санкции.… Но прежде всего к нему следует направить каких-то уважаемых людей. Это нас он не хочет слушать. Может, даже назло делает. Я поговорю с равом Исраэлем. Это же он меня с Пинхасом познакомил. Во-первых, Пинхас его очень уважает – я знаю. Не сомневаюсь, что ему удастся побороть это упрямство и снять эту злость.
Уже через два дня рав встретился с Пинхасом.
***
Но и раву Исраэлю не удалось переубедить ревнивого мужа, и его авторитета оказалось недостаточно. Пинхасу было все равно, с кем он разговаривает, он был зациклен на своей «правоте» и никаких доводов слушать не желал. Он заявил, что раз такой закон существует, то его, Пинхаса, неправомочно в чем-либо обвинять. Если бы это было дурно, то Бог не давал бы мужьям такой власти. Однако в ходе беседы он сменил свою аргументацию и сказал, что не желает, чтобы у его дочери было два отца, что он хочет быть единственным отцом Тамар.
– Он заявил мне, – пересказывал мне рав, – что дочь не должна страдать от того, что ее мать легкомысленная женщина. Девочку не нужно травмировать разводами и появлением посторонних лиц в постели ее матери…
Я был взбешен и растерян:
– Но существуют же какие-то меры воздействия?! Что еще можно сделать?
– Видишь ли, Пинхас – даровитый и высоко ценящий себя человек. Мне показалось, что он очень сильно уязвлен решением Сарит развестись с ним безо всякой зримой причины. В глубине души он считает это решение ничем не оправданным капризом, которому не желает потакать. Сейчас он весь погружен в эту ситуацию, весь на нервах. Он чувствует, что он раздавлен, унижен. Это все должно когда-то перемолоться. С Божьей помощью. Я говорил с ним, он не лишен чувств. Например, он искренне любит дочь и явно старается защитить ее от лишних травм.
Я согласился. По отношению к дочери Пинхас и в самом деле вел себя прилично. С одной стороны, он безо всякой торговли принял Саритино предложение завозить к нему трехлетнюю Тамар раз в две недели, а с другой – никогда не отказывался принять дочь на вечер, когда та начинала особенно к нему проситься. Словом, чувствовалось, что Пинхас действительно щадит психику дочери и не пытается на ней отыграться… Если хотел, мог же, значит, быть человеком!
– Можно, конечно, попытаться этот процесс ускорить, поискав каких-то других посредников, – продолжил рав Исраэль. – Я ведь с Пинхасом не очень близко знаком. Наверняка существуют люди, авторитет которых для него что-то значит. Ну а если и это не сработает, – исключить этого к сожалению нельзя, – то обращайтесь в раввинат. Там против Пинхаса примут меры. Посмотрим, что он сделает, когда ему запретят, например, выезжать за границу. Два года назад полномочия судов в этом вопросе сильно расширили: отказника теперь можно даже приговорить к длительному заключению или крупному денежному штрафу.
Меня эти слова почему-то не очень утешили…
***
В тот же вечер я позвонил Андрею и рассказал, что Пинхас отказал Сарит в разводе.
– Какой мерзавец! – кричал Андрей. – Что же теперь она будет делать?!
– Будет продолжать с ним судиться. Есть официальные способы на него воздействовать… Слушай, а как с твоим приездом?
– С приездом? – рассеяно повторил Андрей… – Так как же Сарит сможет освободиться?!
– Не знаю. Будем думать…
– Нельзя этого так оставлять! – продолжал возмущаться Андрей.
– Я, конечно, ее не оставлю. Но все-таки… Развод разводом, а рукопись рукописью. Когда ты будешь здесь?
– С этим пока откладывается.
– Что еще такое?
– Да я паспорт потерял. А на новый уходит четыре месяца.
– Ну что же делать?.. Жду через четыре месяца…
***
После Пурима погода установилась. Дожди прекратились, но было еще прохладно – идеальное время для прогулки по Иудейской пустыне. Сарит уже несколько раз клянчила, чтобы мы пошли в вади Макух, и предложила пропустить ради этого свою учебу. Ну уж чем-чем, а учебой она всегда готова была героически пожертвовать, как и в годы юности.
А я как всегда убедил ее отложить все до Песаха.
В первый же день пасхальных каникул, оставив Тамар за скромную плату на попечении соседки, мы с Сарит выехали из Кохаша и вскоре оказались в том месте, где берет свое начало ущелье Макух.
Добираться до тайной пещеры в Палестинской автономии я, конечно, не собирался – это было и трудно, и опасно. В результате мы ограничились приятной и посильной для Сарит пятичасовой прогулкой. Мы дошли до огромной пещеры, в которой Сарит узнала скальную церковь византийского периода, которую ей когда-то живописал Пинхас, и вернулись по другому, крутому отрогу ущелья, выходящему к Инбалим.
Выйдя на шоссе, мы тотчас поймали трепм и через полчаса были в Кохаше.
Сарит достала из холодильника кастрюлю с супом, какие-то закуски и предложила пообедать.
– Что это за кастрюля? – с подозрением спросил я.
– Не бойся, пасхальная. Я ее специально купила, вместе со сковородкой и этими пластмассовыми мисками.
– Тогда я с удовольствием, – расслабился я.
– Тебе не кажется, что надо было все же дойти до рукописи и забрать ее? – спросила Сарит, поставив кастрюлю на огонь. – Уже год прошел. Она ведь там портится. Ее давно пора передать в Управление древностей. Я знаю там и помимо Пинхаса много надежных людей, которые могут дать дельный совет, как эту находку представить.
– Замечательно. Давай только дождемся Андрея.
– При чем тут Андрей? До его приезда рукопись могла бы полежать и у меня.
– Но это ведь его находка!
– Как знаешь… но уже приглашай его скорее.
– Я тебе разве не говорил? Он потерял паспорт. Это значит, что раньше лета его не будет. Но летом он вроде обещал. Тогда и сходим.
***
До самого Песаха мы продолжали засылать к Пинхасу разных уважаемых людей. Я – со стороны раввинов, Сарит – со стороны ученых. Она переговорила с несколькими сотрудниками Пинхаса, мнение которых тот вроде бы уважал. Но и они ничем не смогли помочь. Вопрос своей женитьбы Пинхас со своими коллегами обсуждать отказывался.
– Ну что ж, психологическая атака провалилась, – подвел я итог почти двухмесячному опыту увещевания Пинхаса с помощью посредников. – Приступим к юридическим мерам.
Сарит сходила в рабанут. Там ей пообещали подумать о санкциях, но предупредили, что дело может затянуться, так как у Пинхаса оказался довольно шустрый адвокат.
Добраться до Кохаша из Мехолы при всей относительной близости этих поселений без автомобиля было непросто. Но я видел, что Сарит нуждается в моем участии, и старался по мере сил навещать ее.
Так дней через десять после нашего путешествия в вади Макух, воспользовавшись случайно подвернувшимся тремпом, я выбрался в Кохаш.
Мы с Сарит вывели Тамар на детскую площадку, а сами уселись на лавку.
Сарит выглядела грустной и осунувшейся.
– Измотала тебя эта история, как я вижу.
– Измотала, Ури. Еще как измотала.
– Рав Исраэль, уверен, что Пинхас со временем должен одуматься.
– Он плохо знает Пинхаса, – тихо и без эмоций сказала Сарит, – мой бывший муж болезненно самолюбив и ничего не забывает. И потом, я чувствую, в нем что-то как будто сломалось. Наверное, это с каждым можем произойти. Если бы не рукопись, может, это бы так никогда не проявилось. Рукопись стала точкой невозврата…
В голосе Сарит звучали такие безнадежность и усталость, что мне стало очень жаль ее, и я наконец решился рассказать ей о существующей лазейке, об известном мне аварийном выходе из ее отчаянной ситуации.
– Ты должна знать еще одну вещь, Сарит. На нееврея этот закон не распространяется. То есть если жена изменила мужу с неевреем, то дети от этой связи не считаются незаконнорожденными, а после того, как она получит развод, этот нееврей, приняв гиюр, сможет на ней жениться.
Сарит вздрогнула и посмотрела на меня выразительно, но я не сразу понял, что значил этот ее обреченный взгляд.
– Зачем ты мне об этом сказал?
– На всякий случай.
– Я, кажется, догадываюсь, на какой такой случай ты намекаешь. Не говори мне больше об этом. – Сарит резко встала. – И вообще я хочу остаться одна.
Я видел, что она готова заплакать.
– У тебя шалят нервы.
– Да, шалят! И я хочу остаться одна!
– Хорошо. Я позвоню тебе завтра.
– Лучше послезавтра, – сказала Сарит, и взяв за руку Тамар, пошла с ней по направлению к своему каравану.
Навалились сумерки. Я пришел на тремпиаду в полной растерянности. Казалось бы, разрешающий все трудности план с Андреем почему-то оказался отвергнут с порога. И почему она меня прогнала? Не хотела, чтобы я видел ее слезы? Я их столько за это время насмотрелся, что меня можно было бы и не стесняться.
