Читать книгу: «Возмездие», страница 6

            Майкл выдохнул и расплакался. Это были слезы облегчения.

–2–

МОТИВЫ

            Лили лежала на больничной койке, подключенная к бесчисленному количеству трубок и проводов, с трудом держащих ее на этом свете. Ей сделали операцию, после которой, по словам врачей, она будет долго восстанавливаться. Она была жива, но выглядела мертвее мертвой: не шевелилась, не говорила, не открывала глаз. Все, что она делала – дышала. Она лежала в коме.

            Было раннее утро. Солнце палило так, что, казалось, вот-вот выжжет всю зелень. Двойняшки и Кельвин знали, что их не пустят в палату, но приехали поддержать Грейс и ее отца. Он разговаривал с врачом.

– Ваша дочь будет жить, – сказал доктор Вегнер в своей обычной беспристрастной манере. – Молодые люди в таких случаях обычно выживают, чего не скажешь о пожилых.

            Майкл вздохнул с облегчением.

– Правда, есть одно гигантское “но”, – продолжил врач, насторожив фермера. – При травме был задет спинной мозг. Она останется в инвалидной коляске. Также велика вероятность того, что у нее будет ретроградная амнезия, но это может пройти, если вы о ней позаботитесь как следует. Чаще говорите с ней, напоминайте обо всех ярких событиях в ее жизни, и память к ней вернется.

– Главное, что она жива. Спасибо вам за все.

– Это наша работа.

            Он сказал это и хотел было идти дальше, но Майкл остановил его:

– Доктор Вегнер, стойте. Я понимаю, что к ней нельзя пускать никого, кроме ближайших родственников, но прошу вас, можно я приведу нашего священника, чтобы он прочел молитву.

– Увы, это от меня не зависит. Только тогда, когда она очнется.

            Он ушел.

– Что сказали? – спросила Грейс с озабоченным видом.

            Майкл ненадолго умолк, подумал, а затем ответил:

– Что жить будет.

            Чемберсы жили в маленьком доме, но доме с большей фермой. Майкл держал коров, кур и лошадей. Двоих своих лучших верховых лошадей Эмануэль и Пьетро он частенько возил на скачки, а процент с них получал немалый. Коровье молоко распродавал ближайшим рыночным, а кур держал для себя.

            Как только Рози прознала о том, что Лили осталась жива, незамедлительно примчалась к ней в больницу, но была ужасно огорчена тем, что ее не пустили к ней в палату. Медсестра объяснила, что Лили не в состоянии даже открыть глаза. Рози чертыхнулась, но смирилась и уехала из больницы, поняв, что там ей ловить нечего. Она отправилась на место преступления. Точнее, на одно из них.

– Ножевое ранение, – сказал Оскар Кингсли, осмотрев труп Сары Нортон.

– Браво, – отозвалась Рози, ходя кругами и ища зацепки. – Что еще скажете? Что она мертва?

– Слушайте, мэм. – Он ткнул в нее пальцем. – Если вы собираетесь язвить прямо над телом мертвого ребенка, советую вам пойти в церковь и отмолить свои грехи.

– Это бесполезно. Их слишком много, поэтому я попаду в ад и буду зависать там с теми, кого ловлю. С главарями мафии и маньяками.

– В таком случае, я позависаю с вами, сыщица, – втиснулся в разговор Уоттс. – Думаю, у меня там тоже наберется много знакомых.

            Рози нагнулась над лицом трупа, открыла блокнот и что-то черкнув, ответила ему:

– При всем уважении, инспектор, не думаю, что среди узников того ада, в который вы попадете, будут малолетние карманные воришки.

            Уоттс пропустил остроту мимо ушей.

– А если бы ад и правда существовал, с кем бы вы пообщались в первую очередь? Я бы пошел к Гитлеру.

            Розетта задумалась:

– С Джоном Ленноном.

– А если вы его там не найдете?

            –О, не сомневайтесь, он там будет. – Она поторопилась закончить этот нелепый разговор и перешла к работе: – У нее, как и у других двух, расцарапаны щеки.

– И как это нам поможет?

– На их коже остался образец ДНК убийцы. Вот так и поможет.

– Но мы и так знаем, кто убийца, – вздохнул инспектор. – Какой в этом смысл?

– Пока еще нет. Может, на этих троих, под шумок, покусился другой человек? – Ей хотелось так думать. – В любом случае, нельзя упускать это из виду. – Она сделала паузу. – Такое ощущение, будто он сделал это специально. Будто хочет, чтобы его поймали.

– Он ведь сумасшедший, – напомнил Кингсли. – Мало ли, что у него на уме.

            Рози усмехнулась, взглянув на напарника:

– Иногда даже сумасшедшие люди знают, что делают, лучше тех, кто находится в здравом рассудке. – Она наконец встала с корточек. – Впрочем, на такое пойдет только отчаявшийся человек. Тот, кому все наскучило.

            Кингсли сощурился:

– Наскучило? Какой-то слабоватый мотив для таких зверств, не находите?

– Для больного разума и этого мотива будет предостаточно. Мотивы, знаете ли, бывают разные. Сексуальное удовлетворение, месть, деньги, слава, патологическая ненависть к людям. Даже скука. Для Мэнсона, например, было достаточно одного альбома. Дело лишь в том, насколько сильно раскачан твой разум. Вы же, инспектор Уоттс, не пошли бы убивать Джона Леннона, если бы захотели стать знаменитым? – Он промолчал, понимая, что это был риторический вопрос. – А вот Чепмен пошел. Хотя, я лишь предполагаю: причина могла быть какой угодно. Мой мексиканский дядя, полицейский, говорил мне, что если бы всем известным маньякам и убийцам вовремя предоставили хорошее психиатрическое лечение, то и преступлений подобного рода не было бы вовсе. Конечно, это бы не помогло в тех случаях, где замешаны деньги или месть, но мы сейчас и не о них говорим.

– Это интересная мысль, – отозвался Кингсли без нотки сарказма.

            И Розетта снова перешла к работе:

– Одно меня смущает: почему он оставил одну девчонку в живых?

– Может, он сделал это не специально?

– Может, вы и правы. Но он мог добить ее посильней, он на это способен.

            Рози всегда спрашивали, почему она пошла на эту работу. На работу, где ее с очень малой вероятностью воспримут всерьез, где требуется разум, работающий как атомные часы, где на тебя возлагается огромнейшая ответственность. Она отвечала, что из любопытства.

–3–

ПРИЗРАКИ

            Все стабилизировалось. Лили все еще лежала в коме, но по прогнозам врачей должна была вот-вот проснуться. И Грейс, и Майкл уже смирились с тем, что первое время она будет беспомощна, как маленький щенок. Элис уже начала было пить, но спустя несколько дней перестала. Грейс вернулась на работу. Питер вернулся. А Кельвин оттуда и не уходил.

            Кельвин работал в продуктовом магазине и жил в маленьком домике со своей матерью Эми на самом юге Гленни, около улесья. Эми была психологиней “в отставке”, так как более не принимала клиентов. Профессия была весьма прибыльной, но ей было тягостно каждый день выслушивать проблемы других. Она всегда говорила, что от такой работы нетрудно устать. И все же, иногда профдеформация давала о себе знать.

– Элис, скажи мне, какие у вас с Питером сейчас отношения? – Они сидели на кухне, дома у Эми и Кельвина. Женщина часто приглашала в гости Элис, по просьбе Питера, дабы подействовать на нее, чтобы та не слишком сильно увлекалась выпивкой. Но Элис ей нравилась. Она напоминала ей саму себя в молодости.

– Да нормальные, все как обычно, – говорила Элис.

– Просто мне кажется, – аккуратно начала женщина, – что что-то нагнетает.

            Эми была белокурой, седеющей, чуть полноватой, разговаривала с английским акцентом, хотя последние пару десятков лет прожила в Америке. Говор не терялся из-за того, что она жить не могла без британских телешоу. Она любила цветочные узоры на одежде и всегда носила крупные золотые серьги-кольца на ушах.

– Честно, миссис Мейсон, все в порядке. Вот только…

            Женщина с неподдельным интересом взглянула на нее:

– Что?

– Питер стал часто хандрить. Приходит домой вечером и запирается в комнате, не выходит из нее до утра. Я будто в десятый класс вернулась. – Она вдруг схватилась за голову.

– Все в порядке?

– Последние два дня хватает, – прошипела она, потея. – Ничего, это пройдет. Просто нужно подождать.

– Как давно ты пила алкоголь?

– Вас что, Питер подослал? – усмехнулась Элис, глядя на нее исподлобья, и снова простонала от боли, а затем серьезно произнесла: – Дня три назад.

            Эми холодно проследила за трясущейся рукой собеседницы, которая тянулась к графину с водой, и предложила ей помочь. Она не хотела, чтобы та разбила графин. Налив воду в стакан, миссис Мейсон пододвинула его к девушке, и та присосалась губами к краю трясущегося у нее в руках стакана.

– Ты сказала, что Питер начал хандрить, а о себе – ни слова. Сама-то в порядке?

– В порядке, – ответила Элис, допив воду. Усилием воли она уняла тремор, но через несколько секунд он вновь появился. – Почему вы меня спрашиваете?

            Эми начала теребить краешек скатерти, медленно проговаривая:

– Дело в том, что алкоголики подвержены хандре куда больше, чем обычные люди. Я лишь беспокоюсь за тебя.

– Вас точно Питер подослал, – начала Элис, посмеиваясь. – Слушайте, миссис Мейсон, при всем уважении, мне не нужен психолог. Я и сама прекрасно справляюсь со своими заморочками.

– Я так не думаю. – Взглядом она указала на дрожащие руки девушки. Та сразу спрятала их под стол. – Может, расскажешь мне, что на самом деле происходит?

            Элис отрицательно затрясла головой:

– Ничего.

– Я не смогу тебе помочь, если не узнаю, в чем проблема.

– Мне не нужна помощь.

            Эми тяжело вздохнула, одновременно и поразившись упрямости Элис, и разочарованно поняв, что она несгибаема, если выбрать неудобный момент. Но она не сдалась.

– Дорогая, я понимаю, что тебе все еще больно. – Она сделала паузу, чтобы посмотреть, как отреагирует Элис на то, что она подняла эту тему. Ни один мускул на лице девушки не дрогнул и это позволило Эми продолжить: – Поверь, и мне тоже. Аманда была моей подругой, чудесной женщиной. Надеюсь, тебе приятно слышать это о своей матери. Она прекрасно вас воспитала, она вырастила из вас сильных личностей. – Эми увидела, как на глазах собеседницы навернулись слезы, потянулась к ней, нежно взяла за руку. – И Уильям, он был добрейшей души человек, самый справедливый, любящий и трудолюбивый отец из всех тех, что мне довелось повидать. И я вижу, вы переняли их качества, вы замечательные люди. Но мне грустно видеть и то, как вы сами себе роете яму. Особенно ты, моя девочка. Нельзя жить прошлым, нужно принять его и отпустить. Подумай о том, что сказали бы твои родители, увидев тебя сейчас, увидев, как испортились ваши отношения с Питером. Они сейчас в лучшем месте, поверь мне.

            Задыхаясь от слез, Элис вытерла лицо рукавом рубашки, которую стащила у Питера за неимением стиранной одежды, и Эми снова налила и протянула ей стакан воды. Немного успокоившись, девушка кратко описала свою проблему, точнее, одну из них:

– Мне каждую чертову ночь снится один и тот же кошмар: кинотеатр в огне, кричащие люди. Среди них мама с папой, они пытаются выбраться, но не могут. А потом крики прекращаются. И я просыпаюсь.

– Это бывает у многих. В этом нет ничего страшного. Ты просто должна хорошенько подумать над тем, хотели бы ли они, чтобы вы оплакивали их так долго?

            Элис посмотрела ей в глаза и легонько кивнула.

            Ночью она не смогла уснуть, она ворочалась и чувствовала, как ломит все ее тело. У нее сильно кружилась голова, а пот стекал с нее ручьем. Ноги и руки тряслись так, словно и кровать вибрировала. Кровь в венах кипела, было ощущение, будто тело кишело осами, и они пытались рваться на свободу. На нее напала адская паника, как если бы за ней кто-то следил, и она начала вертеть головой в поисках того, что наводило на нее эту панику. Сердце застучало с бешеной скоростью, а дыхание стало таким частым, что казалось, словно она вот-вот получит кислородный передоз.

            Вдруг Элис и вправду увидела ос. Они летали перед ней, но не пытались жалить, они летали и жужжали, и будто бы увеличивались в размере, пока не лопнули перед ее глазами. Элис тихо вскрикнула. Она не поняла, как увидела рой ос в абсолютной темноте. Затем она увидела пауков, они застилали собой всю стену и не шевелились какое-то время, а потом стали плести паутину, по которой подбирались к неподвижно лежащей девушке, и когда добрались, стали ползать по ней своими маленькими лапками, пытаясь залезть в нос, уши, рот, под одежду, ползая по всему телу, забираясь в волосы. Элис в ужасе застыла. Затем начала пытаться давить пауков, но вскоре исчезли и они. А потом она увидела слабое свечение в середине комнаты – фею, парящую в метре от нее. Еще одно шевеление – она увидела притаившегося в углу спальни черта, который стоял и, облизываясь, смотрел на фею. Затем с невероятной скоростью подобрался к ней, схватил и потащил в рот. Когда он проглотил фею, то попытался приняться за Элис. Она вскрикнула, и черт тут же испарился.

            Перед ней парили яркие образы: эльфы, гарпии, нимфы, вендиго, водяные, смеющиеся во весь голос клоуны; перед ней мелькали дикие животные: жирафы, тигры, львы, гиены, они все пытались причинить ей вред, пытались побить ее, съесть ее, убить ее; все эти образы стали смешиваться между собой у нее перед глазами, они превратились в звуки, то в разные, то сливались в один, и напоминали крики усопших в аду.

            Все это прекратилось. Элис отдышалась и стала смеяться. Сперва – тихо, но с каждым смешком становилось все громче и громче, каждый смешок отдавал психозом и истерией.

            Питер очнулся ото сна резко, будто его вырвали оттуда, взяв за шиворот. Он еще несколько секунд пытался совладать с реальностью и до конца проснуться. Услышав громкие рыдания в соседней комнате, он сперва растерялся, но быстро догадался, что они значили.

            Он ворвался в комнату сестры, проверил, не навредила ли она себе. Он увидел осколок ребристого стакана, его острый конец был в крови. Он проверил ее руки: на одной из них красовались три поперечных разреза, но они не были глубокими. Питер облегченно выдохнул, но через время снова вспыхнул яростью:

– Мать твою, мать твою, Элис! – только и вырывалось у него. Питер с трудом затащил ее на кровать, включил свет. Рыдания снова сменились недолгим смехом, а смех – расслабленной улыбкой. Она ласково попросила брата принести ей воды. Он потрогал ее лоб: горячий, как кусок металла, пролежавший день под июльским солнцем. – Не шевелись, – приказал он ей. – Лежи и не двигайся. Я сейчас приду.

            Подобрав осколки разбитого стакана, он быстро сбежал на первый этаж, пролистал телефонную книгу, набрал номер, продиктовал адрес.

            Питер стоял у входа в палату своей сестры в наркологическом диспансере, и наблюдал за ней, ожидая, когда она проснется. Уже проявлявшая признаки жизни она иногда ворочалась и переворачивалась с боку на бок, но спала крепко.

– Это у нее впервые? – спросил, подкравшийся сзади, врач. – Белая горячка, – уточнил он.

– Да.

– Сколько лет она пьет?

– Лет десять.

            Врач-нарколог нахмурил брови и вгляделся в свой планшет. Затем поднял взгляд и возмущенно сказал:

– Ей всего двадцать шесть.

– Да, я в курсе. Мне ровно столько же. – В голосе Питера слышались хорошо уловимые нотки нахальства и раздраженности, и распознав их, доктор удалился.

            Питер окликнул сидящую недалеко от него медсестру и спросил, можно ли ему войти в палату. Она сказала, что можно входить только ближайшим родственникам. Ближе некуда, подумал он и вошел.

            Он придвинул стул к койке, обвел взглядом капельницу, белое постельное белье, ее пижаму. Она начала просыпаться и потягиваться.

– Предвещая все вопросы, – начал Питер, – ты в наркодиспансере. У тебя была горячка.

– Я знаю, – лениво отозвалась Элис, оставаясь немного безучастной к тому, что оказалась в лечебнице. – Когда меня выпустят?

– Через три дня. Слушай, может ты все-таки не будешь пить? Ну так, сделай маленькое одолжение братику, который не собирается, блядь, возить тебя по реабилитационным клиникам.

            Элис улыбнулась и повернулась на бок:

– Ничего не могу обещать.

– Думаешь, это смешно? – Этот вопрос звучал, скорее, как утверждение. Он больно схватил ее за левую руку и задрал рукав ее ночнушки. Запястье было перевязано жгутом – Мне было не очень смешно, когда я увидел это.

            Элис поникла.

– Знаешь, что? – продолжил Питер, – Я не буду перед тобой распинаться, просто скажу так: если ты не прекратишь – рано или поздно подохнешь, и тебя никто не спасет. – Он поднялся со стула. – “Такая мазь затянет рану коркой, а скрытый гной вам выест все внутри.” В школе ты играла в “Гамлете”, должна бы помнить эту строчку. – Он сказал это и испарился, словно призрак.

–4–

БЕСЕДА С ПАСТОРОМ

– Знаешь, мне всегда было интересно узнать, что ты думаешь о смертной казни, – сказала Рози.

            Они с дядей стояли у церкви и вглядывались в лес. Солнце светило очень ярко, но на улице не было душно. Вдали виднелись черные тучи, значит, скоро будет гроза.

– Интересная тема для беседы, – заметил священник. – Думаю, ее надо бы отменить.

– Даже для серийных убийц? – удивилась женщина.

– Даже для нашего с Бобби отца. Да и для Бобби тоже.

– С чего бы это? – фыркнула она.

– Сама подумай, – он сделал небольшую паузу, – Хотелось бы тебе, чтобы преступник всю жизнь мучился за решеткой или отделался от этого всего одним уколом?

– Перед смертной казнью преступников сажают в камеру. Там они мучаются вдоволь, зная, что их ожидает смерть.

– Дело в том, Розетта, что с пожизненным сроком они тоже проходят через похожие рода мучения. В действительности это – то же самое, просто они дольше ждут свою смерть. В любом случае она настигает их за решеткой.

– Ты исключаешь вариант, в котором преступник может сбежать. Дело ведь не в том, как сильно мучается человек, а в том, сможет ли он еще раз навредить другим.

– Это интересная позиция.

– И все?

– В конце концов, кто я такой, чтобы спорить с той, кто явно лучше меня знаком с преступным миром. – Он ей улыбнулся.

            Рози прислонилась к дереву и сложила руки на груди. Она заметила, что у дяди на щеке осталась пена для бритья и сказала ему об этом. Он смахнул ее пальцем.

– Еще на голове, – сказала Рози. – Боже, ты весь в пене!

– Не упоминай всуе, – сказал священник, вытирая пену со лба и головы. – Совсем разучился бриться, старость.

– Перестань, ты не старый. – Ей всегда казалось, что люди стареют только к шестидесяти годам. В ее окружении не было почти никого за пятьдесят, но она привыкла видеть известных людей, богатых людей, которые стареют, казалось, позже остальных. Она думала, что средняя пятидесятилетняя женщина выглядит примерно так же, как Мадонна.

– Возрастом – нет, наверное, – с горечью произнес Саймон. – Я вот думаю иногда: пора бы уйти на покой, да я уже на покое. Всю жизнь на покое. Наскучило мне это.

– Хочешь развлечься?

– В том-то и дело – не хочу. Говорю же, старый.

            Рози с трудом оторвалась от дерева. Она обнаружила, что весь ее пиджак был в смоле.

– Твою ж мать! – воскликнула она.

– Не ругайся. Съездишь завтра в торговый центр, купишь новый.

– Легко сказать. – Этот, к слову, ее любимый пиджак был частью костюма, который ей за бешенные деньги подарил муж. Она обычно носила его с джинсами. – Ладно. – Она вздохнула. – Поскорее бы поймать этого ублюдка и уехать домой. – И вздохнула еще раз.

– Не представляешь, как я сам этого хочу, – посочувствовал Саймон и уточнил: – Я про твоего отца, а не про то, чтобы ты уехала домой. Он будто призрак.

            Саймон говорил беспристрастно, будто на самом деле ему было плевать. Но Рози этого не заметила. Он часто так говорил, безразличным тоном. Списывала все на профдеформацию.

– Я думаю про себя иногда: зачем я так строга к нему? Все же, он мне родня. Но потом…

– Потом ты понимаешь, что он только формально тебе родня, – закончил Саймон. – Знакомое чувство. Сколько раз я думал то же самое про своего отца. Мама говорила, что это у них тянется красной нитью по всему мужскому роду. Над отцом издевался его отец, над дедушкой – его отец, над прадедушкой – его отец и так далее. Я несказанно рад, что это колесо Сансары остановилось на тебе. Роберту хватило ума не заводить еще детей.

– Чувствую себя переродившимся Иисусом прямо-таки, – пошутила Рози, как ей показалось, уместно.

– Не богохульствуй.

– Извини.

– Я слышал, что Элис попала в диспансер.

– Допилась до чертиков?

            Священник кивнул.

– Питер, должно быть, сам не свой, – предположила Рози и тут же задалась вопросом: с чего бы вдруг ей стало это интересно?

            Рози взглянула на свои часы и поняла, что ей пора в лабораторию, узнать результаты теста. Но ничего нового ей выяснить не удалось. Результаты все те же, что и были до этого. Казалось, перед ней впервые за долгое время появился тупик. Впервые она осознала, что не всесильна. Она планировала убраться отсюда много дней назад, но застряла, скованная работой.

            На выходных она съездила в торговый центр и отыскала пиджак, совершенно идентичный ее старому. Она не считала, будто Джон будет на нее злиться из-за испорченного пиджака, но ей не хотелось покупать другой. Она сильно к нему привязалась. Она имела привычку привязываться ко многим вещам.

–6–

ВНУТРЕННИЙ КОНФЛИКТ

            Элис отпустили домой. Пить ей не хотелось ничего, кроме воды. Как только она попала в свою комнату, тут же вытащила все запасы алкоголя, какие у нее имелись: в рукаве старой куртки была припрятана маленькая бутылка ликера, в подушке был вырезан, а затем аккуратно зашит тайник, про который она забыла: белое сухое. Питер притаился у прохода и тихо наблюдал за тем, что она делает. Элис отогнула край ковра, вытащила из тумбы отвертку, отковыряла дощечку и добыла из-под нее еще не распечатанную, в коробке, бутылку бренди. Все это она взяла в охапку и спустилась на кухню. Первым делом она открутила крышку от бутылки с ликером и стала выливать ее содержимое в раковину.

– Я впечатлен, – сказал Питер.

– Не хочешь присоединиться? – с натугой спросила Элис, вытряхивая из бутылки остатки алкоголя.

– Помочь тебе вылить?

– Выбросить сигареты.

            Питер закусил губу:

– Воздержусь, пожалуй.

– Почему? – Она принялась за вино.

– Пустая трата денег. Ты же знаешь, что я сорвусь. К тому же, не думаю, что когда-нибудь окажусь в больнице из-за курения.

            Совсем скоро он пожалел об этих словах.

            Элис уехала на работу, так и не вылив бутылку бренди в раковину. Питер остался дома. Он заметил, что проигрыватель в гостиной стоит не там, где должен был – не на подоконнике, а около телевизора. Он передвинул его. Затем включил радио, станцию, по которой обычно крутили джаз, там играла песня “Teach me tonight”, которую пела Дина Вашингтон. Питер вслушался. Он и не замечал раньше, что она про секс, хотя название так и кричало об этом. До чего же аккуратно джазовые певицы могли петь про него.

            Любовь к старой музыке к нему перешла от отца, но любовь к джазу, скорее, передала ему бабушка. Дженни Адамс, она была матерью Уильяма и ученицей старой школы, тоскующей по сороковым годам, и постоянно ставящей пластинки Билли Холидей. Уильяма, как и любого другого парнишку, больше тянуло к энергичной музыке, хотя он не был привередлив к жанрам, просто слушал что придется по вкусу. Его мать была более избирательной, она была учительницей музыки и в силу этого была слегка привередой. Эталонами для нее всю жизнь оставались женские голоса: Элла Фицджеральд, Арета Франклин, Нина Симон, Этта Джеймс, Дина Вашингтон. Она почти никогда не слушала при Питере мужчин, и, наверное, это повлияло на его предпочтения. Во всяком случае женский вокал ему нравился чуть больше и не важно, что это был за жанр.

            Питер раздвинул шторы – комнату залил солнечный свет, тем самым сделав пылинки, витающие в воздухе, заметнее – и растянулся на кресле, вытянув ноги. И стал курить. Сперва выкурил одну сигарету, но не заметил, как уже через полчаса закончилась целая пачка. Питер забрался рукой под кресло и достал еще блок сигарет. К двум часам дня он выкурил еще пять пачек. Подряд.

            К трем часам его начало потряхивать в горячем поту, вокруг все начало плыть и пол ускользал из-под ног, он попытался встать, но не сумел. Он начал дышать быстро, по-собачьи, хватая ртом воздух с такой жадностью, будто сбавь он темп – сразу умрет. Сердце билось в такт дыханию. Внутри нарастала непонятная, ни с чем не связанная тревога, которая оборачивала его в плотное одеяло беспокойства. Его начало жутко тошнить, он хотел было добежать до сортира, но его вырвало прямо на пол. Он лег рядом с собственными отходами, тяжело дыша и не зная, что делать. Без того бледный, он побледнел еще сильнее. Пульс замедлился вместе с дыханием. Во всей комнате, наполненной мелодичной музыкой, он слышал только собственное поверхностное дыхание. Не в силах подняться, он так и лежал до прихода сестры.

          Элис возвратилась домой только к шести часам вечера, как и всегда, оставив бар на плечах Дэнни. Она увидела брата, лежащего на полу, и начала паниковать. Когда она увидела, что у него открыты глаза, и его грудь вздымается в дыхании, то немного успокоилась и испустила облегченный выдох. Она подошла к нему медленно, как к трупу, заметила засохшие продукты его жизнедеятельности, которые имели весьма неприятный запах.

– Что с тобой?

            Питер ничего не ответил, только обессилено поднял руку и указал на кресло, как она сперва подумала. Но переведя взгляд на пол Элис заметила, что он указывал не на кресло, а на кучу опустошенных пачек из-под сигарет. Она бросилась к телефону и начала набирать номер скорой.

            Лили очнулась от комы через пару недель, как и прогнозировали. Было это так: она резко распахнула глаза и попыталась пошевелить ногами. Поняв, что не может этого сделать, она закричала и на ее крик прибежали медсестры.

            Прогнозы оправдались не только в этом: она действительно ничего не помнила. Ни то, как ее зовут, ни то, кто ее семья, ни своих подруг, ни происшествия, абсолютно ничего. Она лежала в палате и отсыпалась после того, как ее пытались учить ходить. Все было бесполезно, она останется в коляске. А Майкл и Грейс сидели в приемной и дожидались Саймона.

            Грейс все эти две недели не могла сомкнуть по ночам глаз. Голову время от времени посещали навязчивые мысли: а что, если она не очнется от комы? Что, если она не вспомнит ее, не вспомнит отца. Это было почти равносильно тому, если бы она умерла. Выход Лили из комы стал для нее глотком свежего воздуха.

            Саймон прибыл через полчаса вместе с Рози, которая везла его. Она осталась ждать в приемной, а пастор, сестра и отец зашли к девочке в палату. Она все еще не проснулась.

– Только давайте тише, – сказала Грейс, – не хочу, чтобы она проснулась.

– Как скажешь, – произнес пастор, понизив тон.

            Он встал около ее больничной койки и начал читать молитву. Тихо, медленно, стараясь так, чтобы она не проснулась. Но несмотря на это, она начала ворочаться и пробуждаться, и Майкл жестом показал, чтобы Саймон продолжал дальше. Он продолжил читать дальше. Но Лили окончательно проснулась и тут же закричала, чтобы пастор ушел из палаты, чтобы все, кроме Грейс, ушли из палаты.

– Она в бреду, – сказала Грейс, обнимая и успокаивая сестру. – Вам лучше уйти.

            Мужчины молча кивнули и удалились.

– Я слышала крики, – озабоченно сказала Рози. – Что стряслось?

– Она недавно очнулась от комы, – сказал Майкл. – У нее большие провалы в памяти. Она немного не в своем уме, но это пройдет.

            Питеру стало лучше. Ему поставили капельницу, чтобы вывести никотин из крови, и вскоре он оклемался.

– Вам надо-бы следить за ним, – жалостно сказала медсестра, поставившая капельницу. – Часто такое у вас?

            Элис невозмутимо повела бровями, мысленно удивившись тому, что этот случай не исключительный, не единственный в своем роде. Значит, такое время от времени случается.

– Впервые, – ответила она на вопрос медсестры.

– Ближайшую неделю о курении мистер Кайзер не должен и вспоминать. Лучше бы вам сказать ему об этом, когда придет в себя.

– Я скажу ему, – она кивнула и улыбнулась, а медсестра пошла дальше, к другим пациентам.

            Машина мчалась к дому, прорезая теплый воздух, залитый персиковым светом заката. На небе не было ни облачка. Такой яркий закат резал глаз, будто острый нож, поэтому Элис нацепила очки, сидя за рулем.

            Она не спрашивала брата, зачем он это сделал и что его на это натолкнуло. В любом случае, сейчас он спал и не смог бы ответить.

            В их отношениях устоялось одно негласное правило, которое никто из них не нарушал – никогда, ни при каких обстоятельствах и ни за что на свете не отрывать друг друга ото сна. Каким бы серьезным ни был для этого повод, что бы один из них не натворил, разбудили бы они друг друга, разве что, под страхом смерти. И Питер, и Элис знали, что у них обоих есть проблемы со сном. Сон для них – святое. Это момент, когда ты, хоть и на время, но можешь вычеркнуть из памяти все плохие события, все черные и скверные мысли, и просто забыться во сне, словно младенец. А на утро словно бы переродиться и с чистой головой встречать новый день. Это было лучшее чувство на свете. Однако, спокойный и глубокий сон для них был роскошью, в силу некоторых обстоятельств, и это только делало правило строже.

            Забавно, подумала Элис. Он сказал, что вряд ли попадет в больницу из-за сигарет и в тот же вечер попал в больницу. Но тут же осознала, что ничего забавного в этом нет и мысленно пристыдила себя за улыбку.

            Что касалось Кельвина, то он был переменной во всем этом уравнении из проблем. Он понимал, что у всех кругом есть проблемы, есть глубокие внутренние конфликты, есть травмированное прошлое. У него всего этого не было. Он достаточно легко пережил смерть отца, зная, что и мать не будет убиваться по нему. Он никогда не испытывал ни вины, ни ненависти к себе за это. И никогда не переживал внутренние конфликты. И все же, что-то его угнетало. Возможно, то, что он недостаточно страдал.

            Кельвин Мейсон замечал, что чем больше человек переживает, тем более непринужденно он себя ведет на людях. Питер почти никогда не злился при других, наоборот, включал некий защитный механизм, «режим клоуна» (как называл его изредка Кельвин) когда отмачивал шутки, чтобы не разрыдаться от собственных мыслей. Кельвин знал, что Питер страдал больше всех и видел, как ему плохо. Он знал его как облупленного, даже больше, чем Элис знала.