Читать книгу: «Возмездие», страница 5

            На этот раз жертвой оказался двадцатилетний парень по имени Кит Андерсон. И хотя труп нашли в паре миль от Гленни, дома у самого же убитого, все следы вели к церкви, так что первым подозреваемым стал пастор. Миссис Конноли услышала возню полицейских за окном и злобно сплюнула. Видимо, обрадовалась в душе. Все-таки Саймона она терпеть не могла.

              Во время того, как пастор гостил у матери Кельвина – той самой англичанки, очень умной, но на редкость любопытной женщины, которая не упускала возможности посплетничать обо всем подряд, – в дверь позвонили полицейские.

– Это какая-то ошибка, – спокойно уверял священник, хотя в глубине души был оскорблен такими серьезными обвинениями. – Вы не можете меня арестовать. У меня алиби. Днем я произносил речь, а затем общался с друзьями. Я не выходил за пределы церковного дворика весь день. Есть несколько свидетелей, которые могут это подтвердить.

– Уверяем вас, отец Саймон, – сказал участковый, – это лишь формальность и лично мы вас ни в чем не подозреваем. Однако, следы вели к вашему дому, и мы не можем отпустить вас, пока у нас на руках не будет веских доказательств вашей невиновности.

– Вы же не можете всерьез считать, что я причастен ко всем этим ужасам. – Звучало это не как вопрос, и даже не как риторический. Звучало как убеждение, как факт. – Это полнейший вздор!

            Но Миссис Конноли, хоть и не выносила Саймона, никогда никому не лукавила.

            За стеной послышались яростно выкрикиваемые ругательства, все на мексиканском, и участкового одернуло. Пастор и взглядом не повел.

– Какие же вы все идиоты! – С этой фразой Рози ворвалась в участок. После пары крепких слов на другом языке в ее речи слышались нотки акцента, но они быстро улетучились, как улетучивается уксус из замаринованного мяса, когда начинаешь жарить его. – Вот показания экспертизы. – Она шлепнула нетяжелой папкой об стол, но шлепнула так сильно, будто листы были из железа, а не из бумаги. – Смерть установили в три часа дня, ровно тогда, когда шла проповедь. Двести свидетелей к вашим услугам, если не верите мне.

            На лице участкового отразилось глубочайшее удивление. Странно было то, что убийство совершили днем. Хотя, надо признаться, ход был хитрый. Преступник каким-то образом забрался домой к жертве в середине дня, причем с разрешения самого хозяина. Вероятно, представился каким-нибудь рекламщиком или, например, госслужащим, чтобы его наверняка впустили. А там уж и выполнить все нетрудно, в закрытом-то пространстве.

– Я ничего не понимаю, – участковый, прищуриваясь, разглядывал бумаги. – Тогда, почему следы…

– Пока вы тут занимались всякой chingadera, – перебила Рози, – я опросила миссис Конноли, которая от бессонницы смотрела всю ночь в окно и видела, как какой-то незнакомый мужчина ворвался в церковь. Вполне возможно, это наш уважаемый мистер Уорнес.

            Саймона передернуло.

– Тогда все ясно… – медленно произнес участковый. – Что-ж, отец Саймон, приносим свои глубочайшие извинения. – Он отстегнул его от наручников. – Да прибудет с вами Бог. – Он глупо поднял руку. Никогда прежде не общался со священнослужителями.

– Это не “Звездные войны”, кретин, – прошипела Рози, вместе с дядей уходя прочь из участка.

            Рози (по непонятным причинам) чувствовала вину, и меньшее, что она могла сделать – отвезти Саймона в магазин, а позже – обратно в церковь.

– Странно, что он оставил следы только сейчас, – сказал дядя. Ему это было не свойственно обсуждать преступления. Он изо всех сил старался сторониться этой темы, но что-то побудило его в этот раз ее не избегать.

– Он сделал это нарочно, – сказала Рози, будто констатировала совершенно очевидный факт. Она указала на спагетти, пастор ей кивнул, она положила их в корзину.

– Почему ты так думаешь?

– Слишком уж очевидно. Клок волос, платок. Раньше он этого не делал. Это точно он…

            К отделу с макаронными изделиями подошла женщина, странно косясь на Рози и она, продолжала, понизив голос:

            – Сбежавший. Это точно он. Нашли в базе данных. Он же сидел.

            Священник рассматривал соусы, долго выбирая (или делая вид, что выбирал), какой взять. Их речь перешла на шепот.

– Я и без тебя знаю, – огрызнулся он. Это тоже было ему не свойственно, но он тут же попросил прощения: – Извини, погорячился.

– Они знают? – спросила Рози почти беззвучно.

– Нет. Не знают и не должны. Никто не должен об этом знать.

– А фамилия? Они не догадаются? Полицейские взяли твой паспорт.

– Я сменил ее год назад, на всякий случай. Прежнюю никто, кроме врачей и госслужащих не знал. Не думаю, что им есть до этого дело.

– Тебе не кажется, – она клала в корзину яйца, – что это несправедливо, что мы вот так должны скрывать это ото всех? Просто из-за него. Во мне ведь, тоже течет его кровь.

– Не здесь!

            Рози умолкла и продолжала молчать до тех пор, пока они не сели в машину. Она не ездила на полицейской, предпочла менее броскую, серую, хоть и развалюху. Арендовала у кого-то. Они сложили пакеты на заднем сидении, потому что в багажнике безбожно воняло затхлостью.

– Моим самым огромным страхом всю жизнь было стать таким же, как отец, – прервал Саймон недолгую тишину. – Я знал, что кто-нибудь из нас заберет все гнилое от него. Но Бобби стал даже хуже.

– Ты все еще называешь его “Бобби”, – усмехнулась Рози и добавила: – У вас хотя бы была нормальная мать.

– Не вини свою мать, Розетта. Она пила не просто так.

– И избивала не просто так, да? – Она оскалилась, немного с истеричностью. И тут она наконец не выдержала, ее прорвало на эмоции: – Я между прочим тоже всю жизнь живу со страхом стать такими же, как они. Тебе повезло, было от кого взять что-то хорошее. А когда оба родителя – ублюдки, сделать это становится чуть сложнее. Ты нашел свое предназначение в розовом мирке из доброты и любви, а я? Знаешь, чему я посвятила жизнь? Тому, что каждый день наблюдаю то, на что насмотрелась еще в детстве. Жестокость. Вот, что я делаю. Смотрю на жестокость; смотрю на то, какие люди жалкие и мерзкие, на их бессердечие, кровожадность. Вот, каким я вижу мир. Не таким, как ты. И знаешь, я бы могла уйти отсюда в любой момент, но не ухожу, и не потому, что мне некуда идти, а потому, что мне это нравится. Мне нравится видеть правду. Мои розовые очки разбились много лет назад, а сейчас я просто выцарапываю себе глазницы, с каждым днем все глубже и глубже, и это уже не так больно, в каком-то смысле даже приятно – приятно убеждаться в своей правоте насчет потаенной гнильцы, которую таит в себе каждый человек, будь он уважаемым врачом, крупной шишкой в бизнесе или обычным наркоманом. Я не бесстрастный детектив. Я делаю это, смакуя каждый момент. Но я отлично умею притворяться бесстрастным детективом. Я в целом, знаешь ли, очень хорошо притворяюсь. Прям как мой папаша.

            Она завела машину и стала выезжать с парковки. На дороге не было ни машины. Она вдавила ногой в педаль газа со всей силы, но понимала, что мчать с таким темпом ей попросту некуда. Нельзя уехать от проблем. Проблемы – как тень, днем просто преследуют тебя, а ночью накрывают с головой.

            Так Рози и лежала ночью, в темноте, накрытая своими проблемами, думая о своем муже и ребенке, о своем дяде и о том мужчине, что ворвался ночью в его дом. О своем отце.

ЧАСТЬ 3. МРАЧНЫЕ ПРОГНОЗЫ

–1–

НЕТ СВЯЗИ

            Боль – это невидимая нить, которая тянется за тобой всю оставшуюся жизнь, если не найдешь в себе силы ее перерезать. Невидимая, но очень даже осязаемая. Сперва она не сдерживает тебя, дает свободно идти вперед и практически не ощущается, но потом идти становится все труднее, она тебя останавливает, и в конце концов ты встаешь на месте, не шевелясь. Тут два пути: либо ты перебарываешь себя и прилагаешь все усилия к тому, чтобы ее разрезать, либо так и остаешься стоять, пока голод и жажда не доведут тебя до кончины.

            Был полдень. Питер лежал в своей комнате; это испокон веков было единственное место, где он чувствует себя в безопасности. Он смотрел в потолок; не курил. Вспоминал, как однажды учитель литературы задал всему классу устную задачу по философии. Вы стоите у рельс, там, где переводят стрелки, говорил он. На одних путях стоит пять человек, а на вторых – один. Поезд движется в сторону путей, где стоит пять человек. Ни у кого из них нет возможности спастись, только если вы не вмешаетесь следующим образом: переведете стрелки на те пути, где стоит один человек. Спасти пятерых и убить одного или же оставить все идти своим чередом – решать вам. Я даю минуту на размышления. Время пошло. 

            Ученики начали переговариваться меж собой, а Питер сидел на первой парте и думал, что жизни людей не измеряются количеством. Невнимательность тех пятерых гипотетических людей – только их вина, раз уж на то пошло, и почему из-за этого должен умирать тот несчастный? К тому же, технически это будет убийством, если он целенаправленно переведет стрелки на живого человека, пусть этим жестом он и спасет пятерых и даже останется безнаказанным. А что, если, например, те пять людей – бандиты, плохие люди, а одиночка по выходным занимается волонтерской деятельностью и кормит бездомных. Даже если окажется наоборот, это будет уже не на его совести, а на совести судьбы.

            В общем, литератор дал им достаточно обширное поле для размышлений. Но суть этой задачи была совсем не в этом. Почти весь класс ответил, что они не стали бы вмешиваться.

            Через семестр, когда все уже успели позабыть об этом уроке, учитель литературы дал им ровно ту же самую задачу, просто немного изменил ее и прикрепил к ней иллюстрацию. Она заключалась в том, что в лодке находилось шесть человек, все одинакового роста и телосложения, но один, тот, которого нужно было выкинуть за борт, дабы спасти всех остальных, он больше напоминал прокаженного лохматого медведя, чем человека, и, тем не менее, человеком был. И перед детьми снова встала задача: спасти пятерых и кинуть за борт уродца, или же не брать грех на душу и не вмешиваться. Весь класс, не считая Питера и еще парочки людей, выбрал вмешаться.

            В школе Элис редко пересекалась с братом. Около него все время ошивались ребята покрепче, обзывали его и унижали, она попросту не хотела нажить себе неприятностей. Иногда они перекидывались короткими взглядами в коридоре, но не более. Даже в столовой не сидели за одним столом. Когда Элис в очередной раз наблюдала за тем, как над Питером издеваются, он ловил ее взгляд, задерживал свой на ней, мысленно спрашивая, почему она не вступится за него. Думал, что ей было наплевать. А она лишь трусила, трусила попасть под прицел вместе с ним. Она и так под него попадала, учитывая, что является его родной сестрой.

            После школы их забирал отец, Питер ни с кем не говорил ни во время дороги домой, ни после, и мигом поднимался в свою комнату, включал музыку как можно громче, доставал из ящика в комоде припрятанный пакет чипсов и ел. Ему было досадно от того, что собственной сестре ее репутация была дороже родного брата. До вечера он обычно не спускался, а когда мама приезжала с работы, она стучалась к нему, спрашивала, можно ли войти – ей-то он никогда не отказывал – входила и успокаивала его. Это было странно – во всяком случае, он так считал – что эта женщина, строгая и беспощадная на работе, становилась нежной и любящей матерью дома. Он жалел о том, что не смог побыть с ней дольше, что прятался в комнате, что часто ругался с отцом и почти не проводил времени с семьей. И Элис тоже об этом жалела.

– Я жалею себя постоянно.

            Элис сидела у водотока, недалеко от дома вместе с Грейс и наблюдала за медленным течением. Водоток напоминал атласную ленту, переливающуюся в свете солнечных лучей. Но вспомнив, что они обнаружили здесь несколькими неделями ранее, девушку передернуло.

– Я сама себя закапываю в яму, – злясь на саму себя, говорила она. – Я прям чувствую, как беру лопату и засыпаю себя землей. Я в буквальном смысле ощущаю эту землю.

– О, ты просто вырвала пучок травы, – сказала Грейс и отряхнула ее руку от почвы и прилипших травинок. – Это от нервов, не терзай себя. У всех бывают такие периоды в жизни, когда чувствуешь, что нужно уйти в запой.

            Грейс и Питер оба были озабочены ее проблемой, но использовали разные приемы в отучении девушки от вредной привычки. Грейс никогда не использовала с ней строгих или повышенных тонов, а применяла метод убеждения. А брат заставлял ее чувствовать вину каждый раз, когда она хотела схватиться за алкоголь. Как бы ни был жесток второй метод, он был куда действеннее.

– Моя жизнь – это запой, – сурово отозвалась Элис.

– Ты перерастешь это.

– Если раньше не сдохну.

– Прекрати. Не драматизируй, оставь это Питеру. – Она намекала на то, что Питер имел склонность к раздуванию из мухи слона.

– Хочу уехать отсюда уже к чертовой матери, – сказал Питер, кидая камушки в воду. Вода покрывалась множеством блинчиков, когда он брал кучку маленьких камней в охапку и разом кидал их всех в водоток. С детства он имел такую привычку, представляя, что выкидывает в воду всех своих недоброжелателей. Они с Кельвином сидели в футах десяти от девушек.

– С чего ты взял, что чертова мать хочет тебя у себя видеть? – Кельвин, хоть в душе и поддерживал друга, не умел проявлять сочувствие как полагается, оттого и пытался развеселить его шутками. Но выходило иногда немного обидно. Он понял, что шутка не удалась и добавил: – А Элис хочет?

– С чего ты взял, что я уеду с Элис?

– Даже не знаю, – он театрально задумался, приложил ладонь к подбородку, – может, потому что она тебя обеспечивает? Она тебе мать заменяет. И отца. И остальных родственников.

– Брось, она без меня и ужин себе не сумеет приготовить. – Питер нервно усмехнулся и развернулся лицом к собеседнику. – Если кто кому родственников и заменяет, то это я. – А после, он как бы подтвердил слова друга: – Я могу найти работу в любое время. Просто, сейчас в этом нет необходимости.

– А ты хоть раз пробовал? Хотя бы ради интереса.

– У меня уже есть работа.

– А перед этим ты говорил так, будто ее нет.

– Ой, отстань. – Он снова повернулся к водотоку. Достал сигарету. Поджег. Закурил.

            Кельвин рассмеялся, взял самый большой камень из тех, что нащупал вокруг себя и кинул его в воду. Она расплескалась с такой силой, что слегка забрызгала обоих. Заметив, что Питер курит, он вмиг помрачнел.

            Кельвин. Кельвин был единственным до Элис, кто знал о героиновой зависимости Питера в школьные времена. Он не одобрял этого и тогда, но сейчас – прямо-таки презирал. Они учились вместе, были неразлучны. Характерами похожи, как две капли воды, хотя и позже, с возрастом, поменялись. Но было одно существенное различие между ними в те времена: Питер обожал своего отца, а Кельвин – терпеть не мог. Безответственный, эгоистичный, сидящий у жены на шее – вот каким он был. А вскоре прибавилось еще и его пристрастие к наркотикам.

            И все же, кто бы что ни говорил, по-разному переносишь потерю близкого человека, в зависимости от того, насколько ты его любил при жизни. Саймон не жалел о трагической смерти отца, даже перенес некое облегчение, зная, что теперь его мать могла вздохнуть спокойно. Питер и Элис любили родителей всей душой, оттого и до сих пор не могли справиться с тем, что их больше нет. Грейс очень скучала по маме, а Лили ее не знала, поскольку та умерла при ее родах.

            Но Кельвин, он все же скорбел по отцу, пусть и не слишком долго, пусть и не слишком горько. Его погубила отрава, думал он, хотя на деле же его погубила собственная безответственность.

            Поэтому он и не выносил того, что Питер курил в его присутствии, да и вообще курил. Он всячески старался отбить у него эту привычку, потому что она напоминала ему об отце и о том, как он боялся потерять Питера так же, как потерял отца. Дело было даже не в смерти. Потерять человека – не обязательно значит пережить его смерть.

            Грейс заметила, что ее телефон был разряжен весь день только по пути домой, и ускорила шаг, переживая о том, что ее наверняка не могли дозвониться все это время. Она подошла к дому, оглядела пустую конюшню, устремила свой взор на дом – в одном из окон на первом этаже горел свет и сквозь тонкую занавеску было видно, что отец был не один. Там были еще несколько человек, все они о чем-то совещались. Грейс поспешила к входной двери, очутилась в той самой комнате, где в самом разгаре была какая-то беседа, и ее отец с облегчением выдохнул, увидев ее.

– Где ты пропадала? – строго спросил он, стоя под тусклым желтым светом настенного фонаря. Был весь на взводе, но неясно от чего. Обычно его не разозлить таким пустяком. – Я не мог до тебя дозвониться!

            Она вынула телефон из кармана и положила его на стол:

– Телефон разрядился. Извини. – Грейс указала взглядом на двоих мужчин и одну женщину, стоявших у стола в столовой. – Что за дела? – Обычно ее отец не устраивал посиделки с соседями, он был совсем нелюдимым.

            Майкл помрачнел, голос его стал во много раз истощеннее, в нем появилась дрожь. Тем не менее, он старался сохранять внешнее спокойствие, чтобы не нагнетать обстановку лишний раз, поскольку нервы у всех и без того были уже на пределе:

– Лили пропала. С ней еще двое девочек: Сара и Джуди. Это их родители. – Он указал на таинственных гостей, которых Грейс хоть и знала, но особенно близко с ними не общалась.

            Отец Джуди Чарльз стоял поодаль от всех остальных, выглядывая из-под занавески на лес, а родители Сары – лучшей подруги Лили – сидели за столом. Муж Кристофер сжимал руку своей жены Ширли и успокаивал ее. Та еле сдерживала слезы, тихо посапывая. Тушь ее под глазами уже подтекала, помада на губах размазалась – не самое приятное зрелище.

– Возможно, они просто отключили свои телефоны или забрели в лес, где нет связи, – постарался успокоить всех (но в первую очередь – себя, потому что боялся худшего он не меньше остальных) Майкл. – Нет надобности паниковать раньше времени.

– Но уже почти ночь, – подавляя свое желание перейти на крик, возразила Ширли. – Они могли заблудиться в этом лесу. А у нас тут еще и убийцы завелись! – Она начала рыдать в три ручья, иногда бормоча: – Какой ужас! Моя девочка… Что же с ней станет…

– Леди права, – тихо сказал Чарльз, отойдя от окна, и зашагал к столу. Он старался сохранять спокойствие, не давать волю эмоциям, но выходило едва ли: говорил он горячо, яростно. – Они гуляли в этом лесу сотню раз, но знали правило: не идти вглубь. На окраине связь ловит. Не могли же у них всех разрядиться телефоны, в конце концов!

– Майкл, нам в голову лезут только мрачные прогнозы, – согласился Кристофер, который успокаивал прильнувшую к нему жену. Был единственным, кому действительно удавалось оставаться уравновешенным. – Что предложите делать?

– Я уверен, что этому найдется рациональное и более позитивное объяснение, чем вы себе представляете, – сказал Майкл, выдавливая из себя все дипломатические навыки, какие натренировал за годы работы торговцем.

            Грейс старалась не вмешиваться в разговор и села на лестницу, наблюдая оттуда.

– К тому же, – продолжил он, улыбнувшись, – все мы знаем подростков. Может, им захотелось нарушить правило. В этом нет ничего криминального.

– Верно, Майкл. – Чарльз улыбнулся ему в ответ, но язвительно, в глазах его читались издевка и презрение. – Все мы знаем, каковы подростки. А еще мы знаем, что в этой троице главная заводила всего веселья – Лили.

            Грейс медленно и незаметно поднялась со ступенек, предвещая скандал.

– Не удивлюсь, – продолжил Чарльз, – если она и уговорила девочек нарушить правило. И не отрицайте, Майкл, что это по вине вашей дочери наши девочки попадают в столь неприятные истории.

            Мужчина хотел было возразить, но Грейс настолько сильно вспыхнула яростью к отцу Джуди, что опередила Майкла, выйдя из темной прихожей под свет тусклых ламп:

– Эй, мистер, слушайте сюда: Лили – точно такой же ребенок, как и ваши ненаглядные. – Она не кричала, но говорила на повышенных тонах, смотря ему прямо в глаза. Ее речь сопровождали периодические рукоплескания. – Конечно, если вам угодно, вы можете вести себя как истеричная сука, безосновательно обвиняя в своей собственной безответственности школьницу, которой могла, к слову, оказаться любая из них, но если хотите знать, даже истеричные суки так себя не ведут. А еще вы можете подобрать свои яйца с пола и предложить что-то дельное, а не размазывать свое дерьмо в чужом доме!

            Чарльз уже открыл рот, дабы съязвить что-то в ответ, но Грейс продолжила, и мужчина не посмел ее перебить:

– Да, я знаю, вы собираетесь возразить, оскорбить меня, хлопнуть дверью и уйти, но это только потому, что я права. – Она научилась одному приему от отца – сначала используешь кнут, обрушаешься со всей мощностью язвительных оскорблений на оппонента, чтобы он немного опешил и потерял способность здраво излагать мысли, а затем применяешь пряник в виде сочувствия и понимания. Такой контраст был куда действеннее, чем просто проявить сочувствие: добросердечность после потока грязи ценится куда больше, чем обычная добросердечность. Она понизила тон, перейдя на чуткость: – Слушайте, я понимаю, что вы переживаете за свою дочь. Я точно так же переживаю за свою сестру. Как и эти люди переживают за своего ребенка, как и мой отец, – она приблизилась к нему и понизила голос до шепота, – и пожалуйста, держите себя в руках. Последнее, чего нам сейчас не хватает – так это ссоры.

             Она отстранилась от него, посмотрела ему в глаза, ожидая ответа. Чарльз ничего не ответил. На то она и рассчитывала.

– Я… прошу прощения за свою вспыльчивость, – произнес Чарльз, немного погодя. Его немного оскорбил тот факт, что его отчитала девушка, которая была младше него на пятнадцать лет, поэтому он не звучал пристыженно, наоборот, его тон стал увереннее. – Но все же, нам нужно что-то предпринять, пока не случилось что-нибудь страшное. Нам нужно позвонить в полицию.

– При всем уважении, Чарли, – сказал Кристофер, – не думаю, что нам стоит беспокоить полицию по такому пустяку.

– Это не пустяк, Крис! – возразила его жена, отпрянув от него в ужасе. – Наши девочки пропали! Полиция должна быть в этом заинтересована.

– И она будет, – убедила всех Грейс, подойдя к стационарному телефону и открыв телефонную книгу. – Рози дала нам свой номер на случай, если мы что-нибудь заметим. – Она стала судорожно вводить номер, после чего проверила и поднесла трубку к уху. Спустя несколько секунд ей ответил сонный голос:

– Да?

– Здравствуй, Рози. Это Грейс. – Немного погодя, она уточнила: – Грейс Чемберс.

– Чем я могу тебе помочь? – Она оставила формальности, перейдя сразу к делу. Возможно, от сонливости.

– Пропала моя сестра. С ней еще двое девочек. Они ушли в лес днем и до сих пор не возвращались. Мы боимся, что с ними может что-то случиться.

– Адрес твоего дома. – Ее голос тут же стал бодрее.

            Грейс продиктовала адрес и Рози повесила трубку.

– И что нам теперь делать? – спросила Ширли, утирая слезы.

– Ждать, – ответила Грейс.

            Почему люди так боятся произнести слово “убийца”? Розетта задавала себе этот вопрос очень часто, и после этих событий задавалась им не раз. Что в нем такого? Люди боятся каких-то вещей, потом – упоминания этих вещей, а затем лишь только одной мысли об этих вещах. Все становятся такими до ужаса изнеженными, такими чистыми и непорочными, не упоминают Гитлера всуе, не шутят про азиатов, не говорят слово “педик”, цензурят неприличные слова, учат детей толерантности, но это все – собачье дерьмо. Веками жестокость была синонимом слова “человечество”, все выживали убивая друг друга, устраняя, если угодно. Еще в позапрошлом веке, всего каких-то 200 лет назад было законным убить человека, если он черный. Избивать своих жен было законно еще 100 лет назад, запрещать им учиться и выдавать замуж насильно – все это в порядке вещей, как почистить зубы, как сходить посрать. И человечество хочет отмыться от всего этого за каких-то жалких 10-20 лет. Позорище! Можно изменить науку в такой короткий срок, можно изменить медицину или образование, но людские головы промыть за этот ничтожный период просто невозможно, особенно учитывая то, что под всей этой лицемерной пеленой из сердечности до сих пор скрывается многослойная жестокость.

            Человечность – это не синоним слова “добродушие”. Человечность – синоним слова “кровожадность”.

            Кристофер уговорил жену пойти домой и лечь спать, но та все никак не могла успокоиться. Всю ночь она пролежала без сна, время от времени заливаясь горькими слезами.

            На поиски отправились отцы девочек, Грейс, Розетта и еще трое полицейских с собаками. Майкл взял с собой футболку Лили, чтобы собаки могли найти след. Лес был немаленьким, так что без собак им было не обойтись.

– Возьмите это, – сказала Рози и достав из сумки по фонарю на батарейках для каждого, раздала их всем. – Они могут разрядиться, так что возьмите еще по паре батареек. – Она выложила на стол еще запечатанные упаковки. Если, как вы сказали, у них недоступны телефоны, и они зашли в чащу леса, то поиски будут долгими. Возможно, мы проторчим там всю ночь. Не нужно идти на самопожертвование, иначе вы попросту будете бесполезны, если вымотаетесь. Если на вас одежда без карманов, возьмите поясные сумки или переоденьтесь. У каждого должна быть бутылка воды. Возьмите по одной нестиранной вещи своих дочерей. Через десять минут мы ждем вас всех у выхода. До леса дойдем и пешком.

            Мужчины кивнули и разбежались по домам, чтобы выполнить указания Рози и меньше, чем через десять минут все уже направлялись в сторону леса.

            Полчаса они бродили у окраины леса, давали собакам нюхать футболку Лили, но все было бестолку, несмотря на то, что она едко пахла ее духами. А без духов Лили не могла выйти даже в лес, Грейс и Майкл отлично это знали.

– Постой, – сказала девушка отцу, взяв футболку из его рук. – Утром она спросила, можно ли ей взять мои духи. – Грейс не разрешила ей, но чуяла, что сестра ее не послушала. Она сняла с себя куртку и дала собакам понюхать. Запах духов почти выветрился, но собаки, принюхавшись, кажется, смогли найти след. Пройдя еще сто футов, все три собаки стали путаться в запахах и рваться в разные стороны.

– Они не вместе, – сказала Рози. – Я догадывалась, что так и будет.

– Нам нужно разделиться, – предложил Майкл. – На три группы, чтобы в каждой была собака. И пойти по разным следам.

– Умная мысль. – Рози оглядела всех, составляя компании. – Грейс, Майкл и Карл – вы идете по следу Лили. Чарльз и Итан – вы идете по следу Джуди, а мы с Кристофером и Джо пойдем по следу Сары.

            На этом и порешили.

            Чарльз дал овчарке понюхать шорты своей дочери. Собака повела их к следу сквозь темную чащу леса. Фонари Чарльза и полицейского по имени Итан тускло освещали густые ветви почти что непроходимой чащи. Там невозможно было ходить. Тропа была узкая и вела только вперед, не разветвляясь, а девочки находились намного дальше от тропы. Что заставило их разделиться?

            Собака привела их на место. Свет фонарей поймал какую-то фигуру. Фигура сидела на земле, прислонившись к массивному стволу сосны. Белокурые волосы, ярко-красная футболка, голубые джинсы. Чарльз признал свою дочь. Одно его смутило – из дому она уходила вроде как в серой футболке. Фигура сидела неподвижно. Лица не было видно – голова повернута набок.

            Кристофер захватил с собой топ дочери и поднес его к носу ищейки. Та сразу же ринулась в западную часть леса, потащив за собой отца девочки, Рози и полицейского Джо.

– Я не знаю, что сделаю, если с ней что-нибудь случится, – тревожно сказал Кристофер, ломая сапогами ветви деревьев под ногами. – Сара – наша единственная дочь. – В голосе его блеснула дрожь: – Ширли сойдет с ума. Она так ее любит.

– Не лей слезы на могильную землю, пока не похоронил, – резко отозвалась Рози, обводя непроходимые дебри белым свечением. Вдали послышалось уханье совы. – Я не могу вам ничего обещать, по очевидным причинам. И все же, нет надобности разводить тут сопли раньше времени. Соберитесь.

            Овчарка остановилась, обнюхивая гигантскую кучу валежника.

– Лейла что-то учуяла, – сказал Джо, наклонившись к собаке. – Тут, в этих гнилых завалах.

            Кристофер взглянул на Рози, ища одобрения, а затем засучил рукава и стал разгребать гнилые ветви.

            Грейс, Майкл и полицейский Карл с собакой направлялись к Лили бессловно, и бессловность эта только пуще отягощала обстановку. Майкла ужасала только одна мысль о том, что Лили может не стать, и подобные идеи он старался отгонять от своего разума как можно дальше. Они-то уж точно ничем не помогут.

            Фонари остановились на бездыханном неподвижном теле, валяющемся у обвала. Как же это – еще утром она отчеканивала остроты и веселилась, а сейчас ее тело, ее туша лежала на земле, вся жизнь, вся ее энергия, бившая из нее ключом, была уничтожена каким-то монстром. Все трое замерли вместе со светом фонариков.

– Вот она! – Чарльз подбежал к своей белокурой дочери, сидящей, точно перчаточная кукла. Итан с собакой подбежали вместе с ним.

            Чарльз опустился на колени и повернул голову Джуди. Глаза ее были закрыты. Вдруг, он в ужасе осознал, что футболка покраснела от того, что вымокла в крови. Лицо было нетронуто, но он заметил тонкую, практически ювелирную полосу на ее шее. Он обессиленно втянул в себя холодный ночной воздух. Ей перерезали горло.

            Мертва.

            Кристофер разгребал, разгребал ветви, и, в какой-то момент заметил что-то странное: ветви начали менять цвет от коричневого до бордового. Кровь. Кристофер ускорился. Он продолжал убирать ветви, пока не наткнулся на что-то мягкое, затем увидел розовую кофточку, измазанную кровью, нащупал руки и аккуратно вытащил свою дочь из груды палок. Ее живот напоминал кровавую кашу: его вспороли, а внутренности чем-то разрубили. Даже Розетта, видавшая виды, похолодела. Кристофер попытался нащупать ее пульс – тщетно. Он склонил над ней голову, Рози заметила, что отец плакал над дочерью. Несколько слез бисером покатились по его щекам и упали на окоченелое лицо Сары.

            Майкла одернуло, он приблизился к деревянному телу дочери. Наклонился над ним. Грейс замерла позади него. Тягостную тишину разбавляло только громкое собачье дыхание. С удручающей мыслью о том, что время не повернуть вспять, Майкл, с пока еще не угасшей надеждой, взял Лили за запястье. Пульс не прощупывался. Под ней, на холодной земле растекалось алое кровавое пятно. Ярко накрашенные румянами старшей сестры щеки были зверски растерзаны. И вот, надежда-таки угасла. Он не выносил этого вида. Он готов был разрыдаться. Прикрыл глаза, опустился над ее лицом, поцеловал ее холодный лоб. Но ощутил тепло. Он почувствовал на себе тепло ее дыхания. Она дышала. Лилиан еще была жива.