Читать книгу: «Марта», страница 6

Не скрою, догадываюсь, что люб тебе, что увлеклась ты мной. Приятно мне, и только. Как бы не старался сыскать хоть каплю чувств в душе своей, там пусто. Видишь, нынче занят, отягощен заботами. Седой, уставший, древний холостяк, мечтает только об одном, уснуть в своей постели. Уйди, прошу я прочь. Счастье свое здесь ты не сыщешь.

― Пугаться нечего напрасно, просто хочу сказать тебе, люблю. – Печально посмотрела в его глаза, улыбнулась мягко, – Я люблю и не страшусь своих чувств. Даже не то. Нет, не люблю, обожаю.

Обожаю тебя до стона неистового, до крика надрывного. Так сильно обожаю… Вот и все… ты знаешь, и мне легче. – Отвернулась к окну, голову склонив.

– Пришла не за жалостью слепой, не плакаться на плече твоем. Вкус слез моих… я и сама толком не знаю. Уйду сегодня. Уже решила. Для гостьи срок положенный прошел, хозяйкой не зовет никто. Вот, пришла попрощаться, напоследок, – глянула на Антона пронзительно, – любящим сердцем в сердце родное хоть, на чуток, дай заглянуть. Руки мне навстречу протяни, душу распахни. Впусти мою любовь, почувствуй на губах упрямых жар поцелуя влюбленной женщины…

Прошу напрасно. Закрыта ставнями душа любимого,– легко запрыгнув, села на подоконник, прислонилась к косяку окна, собрала волосы, – глух мой желанный к просьбам, – медленно заплетает длинную косу.

― Жаль, что сегодня в твоих кудрях не запутаться моему дыханию осторожному. Если б ты знал, как хочется коснуться хоть слегка любовью робкой губ твоих желанных, к груди прижаться и услышать дыхание неровное! Как хочется тело твое наполнить желанием неутомимым, в ответ услышать пылкий страстный вздох. – Пристально посмотрела в глаза. – О, милый, что тебе я сделала, что душу запер для меня?

В чем вина моя? Разве в том, что полюбила бездумно, страстно, глубоко, и не могу молчать? Что разгулялось сердечко непокорное и в любовном жару остыть не может? Любовь эта без спросу подступила, и мне тяжело ее скрывать. Я так люблю!..

Как хочется к тебе прижаться, так сильно, до озноба… закрыть счастливые глаза и прислониться к щеке твоей щекой своей…

Жаль мне, что не закружится вихрем эта ночь, пронзенная желанием неутомимым. Из-под ног земля не уплывет под нами и не застонет твоя душа хмельная, страстью напоенная. – Тихо добавила, – сердце мое съежилось от боли, ужаленное занозой, наткнувшись на тебя, потухшего для радости… – отвернулась в сад.

― Злое и вредное зелье любовь твоя. – Голос Антона, недовольный, решительный. – Опасно упиться им. Ослепленному твоей страстью, нырнуть в любовь легко и сладостно. Как страшно в омут угодить и утонуть, забыться!

А жизнь? Она требует внимания. Я не один! Не могу найти нужных слов и понять твоих попыток не могу. Не хочу быть резким, но ответ мой прост и неизменен, счастье с тобой нам не построить! Нет! Никогда! Тверд в своем решении.

― Эх, любовь моя, бесприютная, отчего терзаешь душу, окаянная. И сейчас я словно пьяная, туманится мой разум, и голова кружится, да не от радости, от боли наступившего похмелья. – Засмотрелась снова в сад. – Грустит обиженная ночь, росы, будто слезы, роняя. Звезды далекие изливают печаль свою тихую. Там, среди них и моя любовь звездочкой ясной горит. Мне ее безумно жаль. Падая вниз, неужели суждено ей разбиться?..

Переживу, о, небо, эту отвергнутую ночь, и просить любовь, будто милостыню на паперти, не стану.

Что не сбылось, пусть разбивается! Осколки разлетятся, словно ласточки сизые по свету белому, и новая любовь родится там, где упадут они.

― Не призывай в свидетели напрасно небеса. На нашем небе никогда не загорится звезда желания. От многих передряг я поседел до времени. И сердце успокоилось, просит покоя. Хотелось, быть может, многое изменить. Но, стоп, – ладонью остановив ее движение невольное, – только не здесь, и не сегодня. – Опустил взгляд, чуть слышно, – в лунном сиянии купаются твои уста. Такие сладкие и такие… вкусные. Они сведут с ума любого… – уже твердо, уверенно, – для меня твоя усмешка – это сестры улыбка. И не более. – И уже совсем весело, – может потом, когда княгиня выздоровеет, я смогу встретить свою, тоже одинокую судьбу и с ней пойду по жизни дальше. Но не сейчас!

― И не со мной.

― И не с тобой! Пойми и не обижайся на мою правду. Ты такая сумасбродная. – Усмехнулся горько. – Не хватит пылу у меня любить такую. Стар стал для шальной любви.

Мне, как сама недавно говорила, ровнюшку по годам, по силе духа. Помнишь, слова свои? Пускай другая ночь захлебнется твоей любовью. Эту же давай оставим недотрогой. Не потревожим тишину страстью надуманной. От притворной любви утоления не бывает. Зола уже не разгорится, как не стараться. Сгоревшие головешки никогда не вспыхнут пламенем горячим. – Засмеялся тихо, довольный этим сравнением.

― Если не можешь постичь жар чужого огня, не глумись над тем, кто заражен любовью. Вдохни пламя души его, сердца пылкого огонь хлебни, благодарный. Глуп тот, кто отрекается от счастья. Миг лови – радуй себя любовью. Упивайся наслаждением, страстным желанием наполни тело свое. И, если хочешь от судьбы в подарок розу получить, не страшись ее шипов, рук исколоть не бойся… Хотя в душе я нежная ромашка, – улыбнулась мягко.

― Приходилось как-то нежность эту наблюдать. Ты, скорее тигрица дикая, необузданная.

― О, могу любой быть! Домашней кошечкой, пушистой, мягкой, нежной, преданной. Лисою хитрой, умной, осторожной. Строптивой львицей, смелой, сильной и решительной. Но всегда, словно серебряный кувшин с вином, я полна желания. Неотразимой и желанной хочу быть каждое мгновение!

Горит, будто зоря, не угасает ночь жаркая моя. Не скрою, я страсти невольница. Ее рабыня вольная. Она пленила мое тело. В ней утопила я свою душу и сердце. Благодарная, купаюсь в лучах ее горячих, пью из родника ее неиссякаемого.

― Похоть твоя хозяйка! А чистая любовь не может со страстью безумной дружить. Вместе недолго им быть в теле развратном, в душе ненасытной. Запомни, если низкой похоти будешь рабыней, останешься в старости пустой и одинокой, словно сухой лист осенью поздней. Грех свой потом ничем не сможешь искупить!

― Чего печалится, что в рай не пустят. Для влюбленных рай на земле. Преграда в любви для них целомудрие и рассудок. Разум от любви теряется.

― Тебя не трогает молва? Что завтра будет город говорить о нашей встрече?

― Что чужие толки, пересуды толпы? Для меня это звон пустой. О ком не судачат, тот скучен в жизни. Все мы любим посплетничать. Души изнанку всякого понять легко; каждый стремится выискать чей-то грешок, чтобы потом свой оправдать.

― Как остывшие головешки лежат почерневшие, так и моя душа сейчас пуста. В ней лишь забот бремя невыносимое. Мысль тяжкая терзает голову мою. Лишен я сна и отдыха, ночи и дня. Если в душе увял цветок, он больше не расцветет, как не умоляй его. И вообще, сердцу воли давать нельзя. Оно, ретивое, бывает ненасытным. Надо уметь держать его в креп-кой узде.

― Легко сказать, метлою из души не выметешь, словом твердым не прогонишь, хоть волком вой, чувство это. А, если хочется любить? Желанной и неотразимой быть, желанный мой, хороший мой, на небе, на земле, единственный! Если бы ты только решился, этой ночью было бы нам жарко, очень-очень!

― А потом…

― Потом у каждого в судьбе своя дорога. После сама буду нести свой грех уже далеко от те6я. Если чаша любви моей отравлена грехом, испить ее до дна должна же я.

Дай, мне хоть раз щекой прижаться к твоей ладони сильной. Услышь тихий стук моего сердца. Оно, живое, так хочет счастья. Не бойся каплей страсти свое сердце надорвать. Изведай вкус поцелуя. – К нему подалась, отпрянул он испуганно. ― Но, вероятно, не судьба. Не спешу прижаться к твоей груди. Вижу, отвергнешь.

Как надеялась встречать с тобой рассветы, провожать закаты. Жаль, не суждено надежде робкой сбыться. Я только хотела тебя… я так тебя хотела…обнять! За эту ночь все будущие ночи до капельки отдать готова. – Марта медленно, исподволь расплетала и заплетала косу. – Яд признаний горьких, упреков обидных беспощадно душу выжигают, – вздыхает протяжно.

― Он порой очень полезен. Как часто исцеляет болезнь смертельную. И здесь поможет меня забыть. А жар твоей улыбки озорной еще сможет счастье отыскать в толпе густой.

― Как эти дерзкие слова терзают грудь мою. Досада горькая звенит, пронзая плетью острой сердце глупое. Оправданий не ищу. Я и сама не рада, что так люблю, что ты так дорог мне!

Не сложить того, что не сложилось. Не суждено быть вместе нам, – пристально заглядывает в глаза. – Развеялась надежда. Зачем судьба свела нас, если тропинка наша надвое делится? Я горяча, полна желаний, в твоей душе так мало солнца.

Разве виновна в том, что полюбила без оглядки? Не раздумываясь. Не выбирая. Сколько мужчин у ног моих валялись, рыдая и прося любви. Смеялась я, довольная собой, на них с презрением глядя.

Не спорю, за моей спиной грехов не перечесть. Грешна душа моя. Хотела начисто судьбу переписать. Не получилось. Досада камнем давит грудь. Отчаяние глухое душит сердце. Чашу покаяния выпью до дна, но, видно, не с тобой.

Мне так хотелось услышать хоть бы одно слово, да! Можно только взглядом, я не привередлива… Знай! Я могла приворожить любовь. Но не посмею. Обманом жить здесь не буду. Силой заставить себя любить – не смогу. Гордость моя мне запрещает, – опустила голову.

Молчание неловкое легло между двоих сердец. И небо светлеет. Неслышно тает ночь. Звезды гаснут. Утро нетерпеливое просится в окно.

Марта спрыгнула, подошла к Антону, увидел близко-близко эти сумасшедшие глаза. Душа застыла вдруг, близостью испуганная такой. Бешено заколотилось сердце, губы онемели. Так захотелось обнять, прижать к себе, уткнуться в волосы душистые, а дальше будь, что будет.

― Обида горькая укрыла глыбой снежной моей надежды несбывшиеся грезы. Пустые, они застынут навсегда под ледяною кромкой. Уйду – след мой печалью занесет, тоской остудит, запорошит инеем забвения ветер, друг мой закадычный. Уйду – и разнесет он по свету белому даже эхо слов моих.

Не надейся! Что словами досадными сердце мое на кусочки разбил. Соберу осколки хрупкие в шарик хрустальный, и брошу себе под ноги. Пусть катится солнышком ясным, лучиком светлым к новой любви меня ведет. И вскоре забудусь в объятиях крепких. Может, вначале мне будет не хватать тебя, улыбки твоей доброй, глаз усталых, но только чуть-чуть.

Прости меня за вторжение непрошенное, за покой нарушенный. За все! Прости! Все равно буду жить, и буду знать, любовь в твоем сердце есть. Не пытайся обмануть себя напрасно.

И если не смогла ее сегодня разбудить, значит не моя ты долюшка. Твоя еще в дороге, ищет путь к сердцу твоему спящему. Бремя забот, времени ход – только отговорка пустая. Любви покорны все года.

Лишь только поцелуй воздушный оставлю на память добрую о женщине безумной. И потом опять вернусь к своей независимости от любви, от обязательств. К пустой свободе! Безжалостные ее руки оплетут меня цепью крепкой, стальными оковами обнимут душу. Бери меня, воля невольная. Отныне и навсегда твоя по праву я. Пусть торжествует жизнь, в которой нет места для моей любви.!

Будет, она, моя свобода, дрожа от радости, облизывать губы жаркие свои, чтобы прильнуть к моим, холодным. Коварная подружка эта насмешливо напомнит мне, что неутомимый соблазн отчаянной моей надежды исчез.

И снова я одна, опять ничья. Но в объятиях своих не услышит она, моя ненужная свобода, костей, дробимых хруст. Любовь отверженную свою я не отдам ей на растерзание. Спрячу на донышке души и, как птицу робкую, дыханием бережным буду согревать, погибнуть не давая.

И будет сниться по ночам трепет тела в движении несмелом, сладость губ не от скользнувших прочь. Милых. Близких, и таких желанных. Знай!.. Я люблю тебя. Я так люблю тебя…

Прикоснулась к губам своим ладонью и послала поцелуй долгий, как ночь, что уходила на покой, так и не оправдав ее надежд.

― В этом тихом лунном сиянии моя обескрыленная и обезглавленная любовь хотела подняться с колен. Ты не подал руку ей, такой хрупкой и беззащитной. Не пожелал подарить ей нежность своих усталых губ. Что ж, тебя не виню, если сердце молчит, значит нет в том нужды, – махнула решительно головой. – Не к лицу мне сейчас печаль. Надо уметь расставаться без слез и мук сердечных. Прощай!

― Может быть прелестных глаз твоих хмельную грусть долго буду хранить в душе своей. Но только и всего.– Запнулся, губы, пересохшие не смели долго говорить.

Глянула пытливо, – прощай! Время рассудит нас, надеюсь.

Хочу сказать напоследок, не давай княгине настой из тех трав, что имеются у тебя. Я не знаю, кто тебе их дал и с какой такой целью, поверь, они только вредят княгине, держат память уснувшей, жизнь тормозят. Хочешь добра ей, в чем я не сомневаюсь, не пои тем чаем. Это отрава. Я правду говорю, прислушайся к словам моим. Прощай!

Закивал головой согласно, боясь, что снова подойдет. И тогда не сможет сдержать себя. Твердая воля его расколется, не выдержав зовущий взгляд лучистых глаз, где тесно так переплелись невинность и разврат.

– Как тяжело любовью безответной уколоться… Не закрыть душу грешную в клетку тесную, не приковать на цепь золотую мечту серебряную. Как былиночка перед лесом буду просить у Бога для себя иной любви…

Прощай! – У самой двери повернулась, подняла глаза хмельные, – если трудно будет, только мыслью меня позови, приду, где бы ни была. Вернусь, даже оттуда, когда в прахе земном с любовью к тебе растворюсь. Из страшного дна преисподней поднимусь, просьбой немой возрожденная. Помогу. Позови, я приду! Хоть на миг. И беду твою разведу.

Ушла, закрыв осторожно за собою дверь. Растаяла, будто лунная дорожка в тумане предрассветном, фантастическая, невесомая. Остался лишь аромат ее тела такого грешного, и, что скрывать, такого желанного. Она, пахнущая дурманящим летом, поразила сердце его радостью светлою и ускользнула в ночь, разбередив сердце словами заветными. Сразу стало пусто и неуютно в опочивальне. – Ничего, – упорная вертелась мысль, – ты еще будешь счастлива. Такую женщину трудно не заметить. Будет у тебя другая любовь. Еще забьет ключом жизнь твоя. А в свою душу без спросу никого не пущу, чтобы не жалеть потом.

Не каждому дано в его-то годы влюбиться. Молодость промчалась, и любви запас давно закончился. Зачем обманывать себя, ее.

Эх, Марта! На двоих с тобой одна вина. Поздно нас свела судьба. Я не буду твоим мужем, ты не моя жена!

Почему же на сердце неугомонные кошки скребутся? Почему тоскливо так и так же тошно?

Милая Марта! Радость, да не моя, счастье, да не мое! Прости за студеную боязнь души сомневающейся, за этот подленький и мерзкий страх перед твоей любовью, такой безумной и глубокой, беззаветною, чистою и такой опасной для неуверенного в себе мужчины.

Сколько их еще по миру есть? Робких, нерешительных таких. Не счесть!!!

VI

Слепой жребий.

Следующий день пришлось провести в сплошной суматохе. Ежеминутно кто-то что-то забывал. Все почему-то делалось не так, как ему хотелось. Антона раздражала до бесконечности нерасторопность слуг, их медлительность. Еле дождался вечера, чтобы с головой бухнуться в подушку и забыться, хотя бы немного. А наутро оказалось, что пропала бесследно княгиня…

И вот сегодня вся княжеская семья в сборе. Все тревоги, страхи и волнения позади. До утра так никто и не уснул. Все говорили и говорили, рассказывая о прожитом. Теперь только узнал, что Марта, оказалось, была права. Он заваривал, с подачи Тулы, настой трав, что лишали памяти княгиню. Вот почему она стала так быстро выздоравливать с появлением Марты. Ее просто перестали поить заговоренным зельем. И в памятный тот вечер, когда заходил в опочивальню, княгиня не спала и слышала их разговор. Поэтому ушла за Мартой, не доверяя больше Антону.

Кроме того, принесли и радостную весть. Узнал, что у него есть дочь, которая уже замужем. И звать ее так красиво, Настенька. Все время повторял про себя имя это прелестное, словно боялся забыть. Надеялся вскоре увидеться с дочерью и зятем.

Грустила только Дана. Оказалось, по дороге к дому пропала Клава. Выяснилось также, что не стало перстня чудесного и шара хрустального. Сейчас только поняли, неспроста поднялась тогда буря в лесу на дороге. Кто-то под шумок своровал волшебные вещи. Клава же, видно, улетела следом за похитителями. Надеялись, что с ней ничего ужасного не произойдет, и что с ее помощью все вернется на свои места.

С утра громогласные глашатаи объявили праздник в княжестве, который завершится венчанием Даны и Кирея. Завертелись, закружились денечки, бременем хлопот и забот переполненные.

И вот уже завтра предстоит пышная свадьба. Гостей наехало отовсюду видимо-невидимо. Дана, забывшая поневоле о Клаве, вертелась в белом подвенечном платье перед огромным зеркалом, любуясь своим отражением. Рядом две ее мамы и Наина. Женщины, очень довольные, рассматривали наряд невесты. Платье, расшитое тонкими золотыми нитями, густо украшенное маленькими камушками-самоцветами. Фата пышная, воздушная. И глаза радостные, ликующие.

Как мечтала о такой свадьбе и вот сбываются все желания. Она самая красивая и неотразимая. Все гости завтра будут покорены ее очарованием, включая и самого жениха. Только почему-то в глазах маминых тревога непонятная прячется. Тут послышался шум за дверью. Заскочила в комнату запыхавшаяся ключница, пролепетала испуганно о приезде очередных гостей, и что скоро не хватит места селить следующих. Мама Нора и Наина умчались, оставив Милу с дочерью.

― Ну что, ты, мамочка? – обняла ее, – что с тобой.

― Не знаю, сердце глупое щемит чего-то, никак не успокоится. Доченька, признайся, мне, как на духу, не криви душой, замуж по желанию выходишь? Люб тебе муж будущий?-

Увидела удивленные глаза Даны. – Намедни с Киреем говорила. Гляжу, у парня скоро свадьба, а он невеселый ходит, взгляд грустный прячет. Спросила его, что случилось, ответил, что не доверяет чувствам твоим, в искренности твоей сомневается. А я его понимаю. – Вздохнула тяжко. – Что-то тревожно на душе у меня. Хотя ему сказала, что не стоит напрасно обижаться на чувства девушки стеснительной. Ведь совсем девочка еще молоденька. Не заставишь язык застенчивый твердить слова бесстыдные любви. Нет, говорю ему, причины для пустых сомнений. Ты близок Дане и дорог. А завтра все расставит на свои места. Все, поверь, наладится. После свадьбы будете самой счастливой парой.

И тогда уже, в семейной жизни, стеснительность в любви помехой вам не будет. Как два крыла рука с рукой в трепетном прикосновении пойдете по жизни вместе. А сегодня не обижайся на причуды скромной девушки. Я была права?

― Ну, конечно, мамочка. Ты, как всегда, все правильно поняла. – Дана прижалась к матери, заалев словно зоренька, потупив смущенный взор. Мила гладила по волосам дочь, – Какая ты у меня стеснительная. Раскраснелась-то как. А знаешь, что ответил на мои слова твой будущий муж, как назвал тебя?

― Нет, – махнула головой в ответ.

― Что ты боль его, его отрада, счастье нежное его, что без тебя не видит своей дальнейшей жизни. Хороший он, честный, добрый, искренний. Жаль мне его будет, если окажется прав. Не хочу, чтобы любовь ваша была повенчана с лицемерием и ложью. Не хочу, чтобы жизнь ваша будущая обманом коварным, словно ржавчиной изъедена была бы.

Ты знаешь, любовь мимолетная птица. Заставить себя влюбиться никто еще не смог. Нет твоей вины в том, если не люб тебе Кирей. Пока не поздно свадьбу расстроить. Ты еще так молода. Придет твое время, встретишь судьбу свою настоящую.

Испугалось вдруг сердечко девичье. Неужели опять отвергнут ее, опять свадебные колокола не в ее честь звонить будут. Ей так хочется в наряде подвенечном у алтаря стоять.

Кто ты суженый мой, ряженый, долюшкой верною предсказанный? Где ты, милый, голубь сизокрылый? Почему растревожили сердце мое слова мамины? В чем права она? Почему сомневается в чувствах моих муж мой будущий?

Долюшка моя счастливая, где ты? С какой стороны тебя искать, откуда выглядывать.

― Мамочка, – поцеловала ее в щеку, – Я так счастлива, что выхожу завтра замуж. Ты даже не догадываешься, насколько. Прошу тебя, не тревожься напрасно. Все у нас будет только хорошо, только замечательно, вот увидишь.

― Смотри, доченька, – вздохнула мать с облегчением, – верю словам твоим. Ну, давай, – целует, – до завтра. Совсем заговорила тебя. Вон уже и солнце садится. Тебе отдохнуть надо, чтобы завтра свежей была, и самой лучшей и красивой невестой. Девушек позову сейчас на помощь, где это все запропастились, – ушла беспокойная.

Дана подошла к окну, глянула на вечер.

― Судьба моя, судьбинушка, чаянная и жданная, пошли мне счастье в замужестве. Укрепи уверенность, что не ошиблось сердце в выборе своем, что выхожу за суженого. И когда он станет мужем любезным на долгие-предолгие годы, чтобы никогда не пожалела об этом.

Как хочу, чтобы мой супруг был бы для меня солнышком ясным. Чтобы тепло нежности и доброты его согревали меня до самой тризны. Чтобы ценил и понимал он слово мое верное, чтобы доверял мне самые сокровенные свои мысли. И пусть чувства наши с годами становятся глубже и еще хмельнее, словно вино хорошее. Пускай в семье у нас всегда царит совет да любовь, тепло и уют. Чтобы черные и лихие силы обходили стороной дом наш.

Судьба моя, мечта моя хрустальная, прилетай ко мне на крыльях ветра быстрого. Принеси мне счастье и здоровье, любовь и страсть жгучую. Деток дай нам славных, умных и послушных. Чтобы сыночки наши дубочками крепкими росли, а доченьки калинушкой красною цвели. – Засмотрелась Дана на небо.

Над диким бредом предзакатных миражей, над сенью сонных туч ленивых, возносится последний солнца луч. И замирает в истоме сладкой… и исчезает. Глубь бездонную покинув, в звездном небе торжественно и горделиво плывет луна в сиянии лучистом, улыбкой странною светясь…

Все ближе-ближе надвигается она, все ярче серебристый диск и все таинственней улыбка. Оцепенела Дана, не в силах шевельнуть рукой, глаз оторвать не может от лика гостьи непрошенной. Слова поспешные бегут нечаянные и странные. Губы шепчут беззвучные,

― Встану утром, не помолясь, пойду, не перекрестясь, в леса далекие, поля широкие, луга зеленые, там умоюсь росою студеною, утрусь мхами шелковыми.

Подойду близехонько, поклонюсь низехонько солнцу красному, ясной зореньке и скажу ветру быстрому: лети мил-дружок, к морю синему, где лежит Алатырь – камень; под тем под белым Алатырь-камнем лежит книга толстая, Велесом писаная. Ты найди в ней имя рабы Божьей Даны, и прочитай имя суженого моего. Возвращайся ко мне, ветер быстрый, шепни имя его. И не изменить слов твоих ни хитрецу, ни мудрецу, ни колдунье коварной.

Перекрестилась медленно и почувствовала, как ее резко оторвало от пола, вынесло из окна и подняло высоко вверх. Лицо сразу обожгло, словно огнем. Тело окунулось в прохладу.

Перед глазами, широко распахнутыми от неожиданности, мгновенно пронеслись сжатые поля, смутные очертания леса и потом тьма, как в колодце. Ощутила, что неведомая сила несет ее по необъятному черному пространству. Поневоле закрыла глаза. Тут же упала на что-то холодное и твердое. – О, Господи, что со мной, – перекрестилась мысленно.

Открыла осторожно глаза. Миг прошел, пока она, словно птица дивная неслась по небу. Значит где-то недалеко от дома. Девушки придут в опочивальню, а ее нет. Бросятся искать, может еще успеют до свадьбы найти. Все-таки где же она? Поднялась с пола, оглянулась настороженно.

Небольшая, но высокая, куполообразная комната, посередине впадина, в форме серебряного блюдца с золотой каемочкой, куда она упала, кстати очень легко, будто кто-то невидимый осторожно положил ее сюда.

Больше ничего и никого вокруг. Было душно и влажно. Пахло чем-то неопределенным и непонятным. Ровный молочно-белый свет струился с потолка, концентрируясь в середине комнаты. Снизу поднималось рассеянное, красноватое сияние.

Выбравшись по гладким краям блюдечка, осторожно подошла к белой двери, что вела в длинный сумрачный коридор, где под не очень высокими потолками сгустилась тьма непроглядная. Вдоль, с двух сторон по плинтусу, мерцали красные, словно живые огонечки. Впереди из глубины, отделанного светлым камнем помещения, гулким эхом отдавались чьи-то уверенные шаги. Значит, здесь кто-то есть, вздохнула Дана с облегчением и заторопилась следом.

Коридор казался бесконечным. Только двери, одни двери, деревянные, огромные и закрытые. Пока прямо перед ней не оказались еще одни, распахнутые настежь. Заглянула уже смелее, надеясь встретить хоть какую-то живую душу. Снова никого. Это уже показалось странным.

Массивная мраморная лестница приглашала наверх. С трудом подавив нервную дрожь, прикоснулась к поручням прохладным и гладким, отполированным до блеска. Лестница едва освещалась маленькими крошечными огоньками, вмонтированными в шершавую стену. Под высокими каменными сводами тревожным эхом отдавался каждый шаг. Слабые огоньки, будто отблески чьих-то хищных глаз мерцали жадно и жутко, неотрывно наблюдая за каждым ее движением.

В этой полутьме трудно было судить об истинных размерах здания. Ни одного окна, заметила про себя девушка. Полумрак, прохлада и пустота, будто в склепе. Невольно прибавила шагу. Стараясь ступать как можно легче, поднялась по лестнице и уткнулась в огромную деревянную дверь. Робко прикоснулась к массивной серебряной ручке, едва нажав ее. Дверь тут же легко отворилась.

Сверху лился хмурый, безжизненный свет. Стены, отделанные светлым деревом, придавали особое ощущение тепла и защищенности. Комната большая и тоже без единого окна. Только двери. Небольшие и огромные. Белые, золоченные, деревянные, закрытые.

Двери напротив были открыты, оттуда виднелось интенсивное световое пятно. Подобрав подол своего подвенечного платья, легко перебежала просторный холл и вошла в помещение, надеясь хоть кого-то встретить. Яркий свет ослепил на мгновение. Сзади с громким шумом захлопнулась дверь. Назад дороги, видно, не будет.

Подождала, пока глаза привыкнут к свету. Витавший в воздухе сладковатый запах ладана, указывал на то, что она попала в церковь на службу. Постепенно перед ней стали проясняться первые очертания.

И… Дана застыла в изумлении. Почувствовала, как тело ее медленно пробирает ледяной озноб. Это было самое странное и самое жуткое зрелище, что может видеть когда-нибудь человек в самом страшном кошмаре.

Ужас, овладевший ею, подсказывал, что надо бежать, скрыться от этих невероятных чудовищ, что жадно впились хищным, любопытным взглядом в удивленное лицо девушки, побелевшее от ужаса. В церкви воцарилась полная тишина. И в следующую минуту все вокруг взорвалось от дикого, неуемного хохота.

К ней подбегали уродки и уродцы, становясь полукругом. Кого здесь только не было, на любой вкус самый изощренный. Не было только ни одного нормального человеческого лица. Они с презрением и отвращением показывали на девушку своими руками, что у многих походили больше на звериные лапы.

Но что удивительно, они говорили на понятном для нее языке. Им она казалась смешной и безобразной. Перед наглыми, откровенными взглядами чувствовала себя такой униженной и беспомощной.

Стояла растерянная, потупив взгляд, будто голая, перед стадом оголтелых, хохочущих человеко-зверей в роскошных золоченных одеждах. Сердце продолжало неистово биться.

Но вот толпа почтительно расступилась, перед ней оказался, видно, самый жуткий из них, урод. Как-то чудно глянул своими красными, выпяченными глазами, вздрогнув от удивления, взял за руку и, молча, повел к алтарю. Там уже их встретил батюшка. Тут же сбоку в белом подвенечном платье стояла невеста, такая же жуткая образина в роскошном подвенечном платье. Она плакала горько, ее утешали, видно, родители. В церкви застыла мертвая, настороженная тишина. Кивнул едва заметно жених, и церемония продолжилась, но уже невестой была Дана. Ее даже никто не спросил, согласна ли она. Батюшка что-то бурчал себе под нос, помахивая кадилом, что-то спрашивал у молодых. Дана, будто оглохла.

Она, наконец, поняла, что спит. Вздохнула облегченно и решила дождаться окончания сна. Только, что может означать дивный этот кошмар. Ничего Наина растолкует его.

Через некоторое время церковь взорвалась уже от ликующего крика поздравлений. Первыми новобрачных поздравили две особи мужского и женского пола. Дана решила, что это отец и мать ее, так называемого мужа. Они, верно, были главными в этом странном мире. Окружающие почтительно называли их Ваше Королевское Величество. Девушка смотрела уже с любопытством на все происходящее вокруг. Мужчины и женщины подходили поздравлять раздельно. Различить их можно было только по одежде. Одни были в платьях с позолотой, в украшениях обильных, иные в штанах и не в менее пышных кафтанах.

Потом ее повели в огромный бальный зал, где давали роскошный банкет в честь бракосочетания королевского сына. Казалось, вся жизнь, верно, огромного дворца, с визгливым криком и неуемным шумом переместилась в этот банкетный зал, где между длинными, нескончаемыми рядами столов сновали шустрые поварята в высоких белоснежных колпаках, похожие на обезьян. На белых скатертях, искусно расшитых серебром и золотом, на золотых и серебряных блюдах было такое великое множество всевозможных кушаний и напитков. Музыка на балконах играла беспрерывно.

Дана поняла, что все эти, так называемые господа, все эти ощерившиеся, странные человеко-твари, раскланиваясь перед ее мужем в нижайшем почтительном реверансе, и из – под лба с ехидным смешливым любопытством наблюдая за девушкой, на самом деле боятся своей королевы.

Она сидела возле сына прямая, молчаливая и, видно, как всегда, недовольная происходящим. С любовью и нежностью смотрела только на принца. На всех остальных обращала внимание только тогда, когда делала замечание унизительное или приказывала что-то въедливым, сердитым тоном.

Король же веселился от души, часто заглядываясь на невестку, и, если Дана ловила его взгляд, хитро подмигивал девушке. Ничего себе, родственничек. Ежели с таким в темном переулке встретишься, с перепугу заикой на всю жизнь останешься.

Господи, когда сон этот уже закончится? Постепенно перед глазами все поплыло, стало расплывчатым, неопределенным. Шум и гам, музыка беспрерывная утомили ее порядочно. Глаза сами по себе стали слипаться. Незаметно для себя склонила голову на плечо мужа и уснула. Он осторожно взял ее на руки и отнес в спальню супружескую.

***

Вкусный приятный запах ударил в нос. Дана нехотя открыла глаза. Дверь бесшумно захлопнулась за кем-то. Возле нее на малахитовом столике стоял золотой поднос со сладостями, свежими булочками и, с еще дымящим, ароматным напитком. Потянулась с удовольствием. Выспалась сегодня хорошо. Постель, как никогда, удобная и мягкая. Сон, правда, был очень странный. Но, слава Богу, закончился.