Читать книгу: «Марта», страница 19
Насквозь промерз. Зима как никогда сурова, и никуда не деться из ее объятий лютых. Разгневавшись на упрямого гостя, пахнула на него сердито, и висит теперь на его лице заиндевевшей бородой, седыми иглами блестит иней в волосах растрепанных.
Собрал в кулак остатки воли и пал на колени молить о помощи. Взывает к небу душа измученная.
– О, Бог любви, ты всемогущ, прошу, дай силы влюбленному! Заклинаю тебя, помоги, поднеси мне миг короткий свидания! Подари мне мгновение, дай хоть мельком взглянуть на желанную!
Бог любви, прошу милосердно, позволь взглядом к ней прикоснуться!.. Без промедления отдам свою жизнь за единый, беглый взор любимых глаз. Заклинаю, хоть каплю надежды стать ее дыханием… хотя бы на мгновение.
***
Не белы снега в чистом поле белеются, не леса дремучие чернеются, избушка стоит, скривившись, что ведьма старая. Вот так, побрел неведомо куда, неведомо, за чем да, видно, снова потерялся. Смотрит, а перед ним стол огромный дубовый, а на нем блюд всяких видимо-невидимо и напитков всевозможных полным-полно. Разум его враз разбежался. Решил поначалу, не дамся в зрительный обман, а душа, голодом измотанная, мается, слюнками истекла, не удержаться. Недолго думал Кирей, принял решение, дай-ка я полакомлюсь на дармовщинку. Только схватил первый кусок, а здесь, откуда не возьмись, бабка горбатая, да такая древняя, что из нее уже прах сыплется.
– Кто без проса мои кушанья пробует? – Зычным таким голосом проговаривает, а рядом с ней молодец стоит, косая сажень в плечах, в руках держит меч острый наготове.
Задрожали коленки, дорогой трудною вымотанные, бросился он в ноги старушке дряхлой.
– Не губи, почтенная, дай прежде слово молвить. Глухой тропой нехоженой, не замечая ни ночи, ни дня, бреду без сил, оснеженный, любовь ведет меня.
Молчит дорога долгая, молчит дремучий лес, лишь тишина коварная ползет с пустых небес. Давит сердце унылое безмолвие, беспощаден безбрежный покой. Извел меня мороз, дорога тяжкая, тоска и безысходность гложет грудь усталую. Невмоготу терпеть голода муки злые… Прошу, прости за выходку дерзкую.
– Наешься до отвала, если слово дашь, что лишь только утро сменит ночь, вернешься восвояси. Не всяким снам нужно доверять, порой они обманчивы. Так и с тобой случилось.
Смотри, сколько сладких кушаний и вин приятных на этом столе! Тебе лишь стоит сделать шаг, и все недоброе в твоей судьбе закончится. А если нет, – угрожающе прошипела старушка, – видишь, палач стоит и ждет лишь указаний. В пекло душа твоя умчится, не успев и помолиться толком.
– Неистовы пытки голода, но без милой жизнь мне не нужна. Если так судьба распорядилась, согласен я на смерть.
И голову склонил покорную. Тут, как закричит ворона, откуда не возьмись.
– Ивга, не смей! Друга не дам в обиду! В угоду злым духам леса над ним сейчас глумишься. Вставай, Кирей, пока жива я, жив будешь ты!
Он, ровно очнулся, по сторонам глядит, понять не может, где он и что с ним происходит, будто кто-то чужой в него пробрался. И мысли, и желания другие.
Стоит у ворот избы добротной, напротив бабка старая. Глаза добрые, и никакого палача. Клава, его спасительница в который раз, счастливая летает над головой, от радости в себя придти не может. – Все-таки живой, хоть и измученный, но это поправимо.
Тут же в избу гостя желанного зазывают, к столу любезно приглашают, речи ласковые с хитринкой с далека начинают.
– Молодец-душа, отчего так низко голову повесил, отчего так крепко загрустил, а ли конь вороной устал, а ли с верной дороженьки сбился. – Спрашивает сердобольная старушка, наливая в рюмочку наливки сладкой, угощая пирогами горячими. – Или ты одинокий охотник и зверя пушного след ищешь неприметный, дабы потом похвалиться перед друзьями богатой добычей.
– Загрустил я, бабушка оттого, что без доли родился, да с лихом-бедой обручился. Коня по дороге потерял, вот и плетусь тропою узкою, высматриваю, где счастье мое ни за грош медный пропало. Какая у меня охота, что я могу? Распутать волчий след и выстрелить в упор и промахнуться, с меня и того довольно. Благодарен вам за радушный приют, за слова приветливые. Очень приятно находиться рядом и испытывать то тепло сердешное и умиротворение духовное, что струится от вас.
– Нескладно похвалил, да ладно, все сердцу славно, – качнула дружелюбно головой старуха, испытующе глядя на гостя стренного. ― Единственный, кто понежил старуху словами приятными, тем же отплачу, за добро добром. Так кого же ты ищешь? – глянула испытующе на молодца, что уже отогрелся малость, отошел душой и телом, в сон его клонит. – Какая девица тебя волнует?
– Мы с нею встретились здесь, в лесу случайно. В моей руке была ее ладонь, в синих глазах ее мои глаза, но так недолго. Кто-то дерзкий нас разлучил, вышвырнул нагло из жизни. Никак не могу забыть ту встречу, ее слова, ее улыбку, ее застенчивый поцелуй. Вот, бросился искать стеснительную незнакомку, а где найти ее, не знаю, путает следы леший.
– Встречала я ее, не единожды, славная, приветливая такая. Это вторая дочь нашего царя лесного. Мать их из деревни дальней, обычная крестьянка, замужем была за местным стариком. И случилась у них любовь с хозяином лесным, от которого двух дочерей родила, оставив их на попечении злого мужа, так, как сама вскорости угасла. Старшую злой отчим еще себе оставил для услужения, а младшенькую, лишь только на свет появилась, в лес унес, бросил под елью, где и нашли малютку на радость ее настоящему отцу. Стали именовать Елкой. А недавно, благодаря случаю, старшая дочь нашлась. Отец ее уже и замуж выдал. Живут в радости, в любви и согласии молодые.
А со второй беда случилась, сам сатана решил над нею подшутить, обманом ее любовью завладеть. Да только что-то не заладилось у черта. В твоем обличии тогда он здесь вертелся, поэтому и ты, видать, сюда попал случайно, по ошибке. Его проделки ненароком занесли тебя сюда и тут же выдернули, вернули в город, постаравшись убрать из памяти тот злополучный день. Да, видно, прогадал, лукавый, коль ты вернулся.
Царь леса дочь свою упрятал от чужих, недобрых глаз и всякий, кто о ней узнает вольно иль невольно, должен пропасть, навеки сгинуть. Такое поручение стоит перед всеми лесными жителями. В том числе и я обязалась помочь, заморочить голову обманом зрения, что б припугнуть, а потом отвадить гостя залетного.
Твоя девица краса – русая коса сейчас находится в путах власти темной, спит, околдованная, в своей обители укромной. Грудь ее не подымает тихий вздох, обручена она с карою лютой, забвенье навсегда поглотило дни девичьи, мрак и тишина за дверью кованой.
Здесь никак крыло с крылом не соединить, судьбам вашим не сойтись, не в силах я помочь, разве дорогу указать. Да толку что с того, скажу тебе, а никакого? Тебе ее с той злой пучины не поднять, оченьки ясные не открыть, к жизни сердечко не вернуть.
А необычный сон нарушив, можно и вовсе потерять. По краю пропасти бредет душа ее, и в миг любой может на небо улететь. Тогда уж из мертвых ее не воскресить. Ну, что боишься?
– Я к ней иду, – решительно качнул головою.
– Могу дорогу указать, как туда пройти, и как злых духов разогнать у заколдованной двери. Силы темные, сгустившись, стерегут покой пленницы своей, если махнешь этим пучком травы заговоренной, распадется на кованой той двери замок. А сейчас с дороги отдохни, утро вечера мудренее.
– Некогда, почтенная, должен идти, – поднялся из-за стола, усердно поблагодарив Бога и хозяйку за хлеб-соль. И в путь собрался, взяв у бабки травы охапку, авось сгодится.
– Клава, ты со мною, – приглашает птицу, осознавая, что она, верный его помощник, с ней он легче справится с заданием.
Ворона, вертя головою по сторонам, – Ивга, а где твой кот ученый. Сколько раз бывала у тебя в гостях, всегда сидел здесь на печи. Что нынче с ним? Где подевался?
– Ума не приложу, – сплеснула старая руками. – Третий день все где-то шляется, бродяга. Все тайны какие-то хоронит от меня, блудливый шалопут.
– Ясно, – даже обрадовалась ворона. – Ты нынче сам ступай. У меня здесь мысль одна верная появилась. Надеюсь, сможем сокрушить твою напасть. После к тебе пристану.
***
Вьется поземкой тропа неприметная. Кирей шагает свежий, надеждою ведомый. Солнце таяло, прячась в облаках. И дорога стала веселее, а, значит, намного короче.
Идти довелось недолго. Тут же сразу, за поворотом, в густой чаще лесной увидел деревянную избу. Дверь кованая, а на ней замок огромный, далеко виден. Подошел к крыльцу свободно, а ближе к двери его ровно что-то не пускает. Силится пройти и не может. Вмиг потемнело, закружилась вьюга оголтелая, с ног, прямо, сбивает, глаза снегом застилает. Без промедления вытащил бабкин веник и, ну, им махать у порога на все стороны.
– От дверей не отойду, пусть будет вечной мгла! Напрасно небо злится и бушует ветер, стучу, пока не достучусь, пока не разбужу – не отступлю.
Прошу по-доброму, отдай мне ту, что сердцу дорога, восстанови ее из забытья, верни обратно в отчий дом, и мне, упрямому, дай на нее взглянуть! Заклинаю, отдай ее, пока по-доброму прошу, иначе будет хуже!
Замок распался, освободился вход. Постучал вначале осторожно, прислушался, никто не отвечает. Вмиг оцепенел, испугавшись неведомо чего, постучал еще раз, сильнее, настойчивей, и снова не дождался ответа. Опять застыл, одеревенев. Что там ждет его за порогом? Он, полный отчаянной надежды, открыл тяжелую дверь.
В мягком полусумраке горницы светлым пятном выделялось высокое ложе, где спала девушка глубоким, нерушимым сном. Грудь её еле заметно поднималась, вбирая в себя тишь да благодать, а теплая кровь её, живой дух её плоти, оседала на щеки легким, прозрачным румянцем.
Она спала, всем измученным, изболевшим сердцем погрузившись в могучий покой, черпая из него силу и отдохновение, что из глубин уснувших страданий подносил её навстречу новой надежде! Новому дню! Новой жизни!
Луч бледный бродит по стене холодной, выхватывает из сумеречной темноты большое зеркало в тяжелой оправе, где еле заметно скользит чья-то расплывчатая тень, и, невесомый, падает на девичье лицо, мягко озарив его.
–О, серебристый месяц, единственный мой друг!
Мой верный страж, мой неустанный утешитель, знаю, меня ты к жизни хочешь возродить!
Прошу, не пробуждай прошлых видений, не воскрешай глухих страданий, не вороши клубок тревожный моих былых страстей и ран живых не раздражай! Забылась, утонула я в забвении глубоком, пусть злая жизнь обходит стороной, немая пролетает мимо. Угомонилась боль…
Но что я слышу, кто здесь?
Как мало ныне в обители укромной тишины! Безмолвие покоя не нарушай, незваный гость. У моего порога выросла забвенья пышная трава, кто рвет ее рукою дерзкой? Кто ты!.. О, ужас! Снова!.. Я тебя помню!.. так горько помню!..
Заклинаю!.. Не тревожь!.. Зачем?..
Зачем из холодного мрака молчания вызвал на землю немилую память, тобой оскорбленную! Зачем вернул унижение, боль возвратил непосильную?
Снова гложет тоска, и снова обида ревнивая со змеиною, жгучею ласкою впивается в сердце погасшее!
Прошу, не тереби истерзанную душу! Ржавою цепью злого обмана скована птица бессильная. Там возле клена разлогого мечется, стонет голубка ретивая, рвется взлететь, и не может…
Отпусти душу, коварно загубленную, дай вновь погрузиться в забвение. – Шуршащий лепет неуловимо тих. – Молю о снисхождении, прошу, не тревожь мой сон невыспавшийся. Мне так легко спалось, как в детстве ласковом у батюшки родимого…
– Пойми, на медленном огне забвения горишь ты, и сгораешь неотступно. Пламя – это опасно своим блаженством сладостным.
Пронзенная чужим вторжением, без сил вдохнуть, твоя плоть покорна силам черным, что стерегут неусыпно, жалят жестоко, но боли ты не слышишь, и слепо веришь в призрачный покой!
Как ни проси, тебя я не покину! Трепетный огонек твоей души живой не может сам бороться со Злом, чья подлость бессонная, чьи глазницы пустые караулят глухую и застывшую пучину твоего забвения.
– Оставь меня… забудь ко мне дорогу, прошу я! умоляю!
– Не могу! Не могу забыть улыбку робкую, глаз синь глубокую, каждый твой жест, каждое словечко в сердце берегу. – Берет ладонь девичью, прижимает к груди. – Назло судьбе – разлучнице, я не уйду и лишь прошу, забудь, что было в прошлом. Пожалей меня, мне без тебя так плохо!
– Знаю, без жалости любить невозможно, но как любить с обманутой душой? Твой взгляд я помню, такой решительный, сухой, суровый. И холодный… Но что со мной? Я улетаю…
Заметалась тень в зеркале напротив, стала плотнее, четче.
– Не улетай, прошу! не исчезай! Мне без тебя уже не жить! Прости за то, что я не совершал, прости за боль, которую не я доставил, прости, что раньше не искал. Я буду вечно стыть возле твоей постели, покуда злую ночь, что стережет твой сон, не украдет рассвет.
Слова его падают горько и бесшумно в певучую такую тишину, разбиваются и разлетаются вокруг осколками скупыми. Неужто она не слышит? Но вздрогнули ресницы.
– Ты тот самый! ласковый! мой! Но почему так поздно?..
Зачем из холодного сумрака памяти мою любовь позвал? У нее твои ресницы и твой нежный взгляд. Весенним светом блестят глаза живые…
Прошу, сердце не пей до дна, уже почти ничья я. Уходи, я умоляю…
Прижал к своей щеке ее ладонь, целует пальцы тонкие.
– Твои слова шипами острыми терзают душу. Я не уйду, как не проси!
– Приголубь, любимый, обогрей, вьюга студит грудь! Я еще жива, но ни капли надежды.
– Если обида запорошила снегом душу, не скорби, голодную ее из клетки тесной в небо отпусти. О камни брошу головою твою печаль, тоску твою и горе выменять на радость я обязательно смогу, ты только услышь меня!
– Не кричи! Не дозовешься! В душе тепла, а в сердце лета уже не будет никогда. Обманом скошенная, перегорела раньше срока моя судьба!
– Обман жестокий твой в ладонях моих растает. Развею его по всему миру, по свету белому растеряю. Поневоле снег сойдет с души, закончится мука твоя сердечная, и ты услышишь, как легким шагом ступает новая весна. Весна наших надежд, весна нашей любви! Она насытит тебя сладкой истомой жизни, и проснется плоть девичья.
Тут в избу камнем влетает Клава, в клюве держит волшебное кольцо, их родовое, что каким-то чудом вновь очутилось у нее. С удивлением уставилась на зеркало, откуда слышатся слова.
– Нежданные шаги чужой весны слышны в забвении моем, но руки сон положил на плечи. Сердце спит, не верит уже речам обманчивым, не согреть его больше словами пустыми.
– Выстраданы слова, рожденные терзанием любовным. Я не отдам тебя молчанию! Слышите, силы небесные, каким бы ни был сильным сон ее забвенья, я развалю оковы необычные!
– Не зови! Любовь обманутая мне жизнь порвала, и к новой жизни нам не подобрать ключи. Ты подстегнул мою кончину, так даже лучше: разом порвать все нити, если нельзя вернуть все вспять. Я ухожу, прощай!
– Постой, еще не все надежды скошены!
Клава мечется испуганно. Ей кажется, что долго мешкает Кирей, пора бы и поторопиться. Он надевает перстень на палец девушке и травою, что баба Ивга одарила, стал махать по избе.
– Разбегайтесь, духи непослушные! Разомкнитесь цепи непокорные! Разорвитесь объятия душные! Разлетайтесь, тучи непроглядные! Падите и смиритесь, вихри жадные! Разломись Зло, проклятьем цельное, безблагодатная и беззаконная здесь твоя власть. Бейся сердце, воскресай душа, освобожденная!
Румяная заря растет и ширится раздольно, прогоняя вечную ночь. То не зорюшка алая занимается, то девица красная подымается. То не ясный сокол взвивается, то добрый молодец поднимается. Берет на руки любовь свою, в муках выстраданную; и радость ненаглядных сплетается со сладко-горячей грустью; и сердца их замирают от счастья, слившись в поцелуе. И в любви той не видать конца. Кажется, для них остановилось время. В озябший мир вторглась весна! Обида горькая ушла. Навсегда!!!
В дымке излучистых дорог скрылась резвая тройка с серебряными бубенцами. Вскоре быть в княжестве пышной свадьбе!
