Читать книгу: «Марта», страница 13

― Они прямо на глазах у всех, не прячась, любовью занимались? – никак не успокоится, уже вовсю волнуясь.

― А, что здесь такого?– искренне удивилась Вирена.– Мой муж, кстати, бывший, изверг этот, очень любит наблюдать за ихними полюбовными играми.

― Ага, это когда раздеваются… – пытается дознаться.

― А зачем им раздеваться, они уже раздетые или одетые, -запуталась в воспоминаниях и решительно. – Раздеваться им нет надобности!

―– То они совсем-совсем без ничего?

― То есть, – Вирена замешкалась, испытывая некоторую нервозность. – В каком смысле?

― Ну, хотя бы белье нижнее на них есть. Исподнее.

― Да нет. – Уже как-то неуверенно. – Они его не носят. Полагаю, если бы я их пыталась одеть, им было бы очень неприятно!

Трофим ошеломленный. Целое лежбище миленьких, голых девочек, а он в это время за петухами, как угорелый, носился на карачках. Они, конечно, все видели. Что могли о нем подумать? Час от часу не легче. Он так занят был охотою, что ничего не замечал вокруг. Муж, ничего себе тюфяк, маньяк какой-то, сексуальный. Да и жена, видать, не лучше. Та еще, кошка развратная. Оглянулся с подозрением, недаром у него взгляд такой… странный, жуткий. Он же…

― Убийца! – Вирена прошипела в сторону бывшей половины.

― ?? – глаза Трофима округлились поневоле.

― Как есть, убийца. Сегодня всю ночь мы вместе искали его, дружка миленького. Пропал вдруг, вечером, как в воду канул. У меня горе безутешное, я бегаю, зову, плачу, а этому бездушному, подлому мучителю, муженьку моему бывшему. все равно, ему бы только дрыхнуть. До утра бегали и все напрасно.

Уморившись, только задремали, а тут он, как крикнет над головой, от счастья, что вернулся, что утро наступило.

Злобный дух, вселившись в мужа, совсем отбил у него всяческое сердечное отношение. Этот живодер вскочил с кровати, схватил бедняжку и со всей силы грохнул прямо головой об стенку. И все, сломал ему шею. Там в спальне столько было крови. Ужас! У-у-у, душегуб!

Трофиму по спине вдруг пронесло ознобом, в животе заныло неприятно, а на вид и не скажешь, такой тихий, смирный.

Теперь только понял истинное намерение бабки, недаром столько добра ему впихивает; они с мужем сдвинутые в этом деле. Для своей ненормальной услады хотят заманить в постель, потом и грохнуть, как этого несчастного, головой об стенку. Голос его задрожал,

― Ни о чем больше не рассказывай, дорогая. Не надо подробностей, я не любопытный. Что вы с ним сделали потом вдвоем, куда спрятали труп бедняги, даже не хочу знать, – нервно оглядываясь по сторонам, стал вываливать все драгоценности из-за пазухи на стол.

― А что тут знать, он его потом сварил и съел, вот только и успела вырвать из лап зверя ненасытного. Собиралась откушать, да не успела, слишком горячим был.

Развернула тарелочку, где лежал небольшой кусок вареного жилистого мяса. У Трофима, который раз за сегодняшний вечер глаза кверху полезли. Кокетливо вытягивает крашеные губы,

― Разинь роточек, положу кусочек. Не пропадать же добру. Пока нам принесут пирогов, перекуси, а после вместе расправимся с изувером, – пригрозила взглядом в сторону мужа. – Надо наказать неблагодарную скотину. Столько дней жизни посвятила ему и вот отдача!

― На меня не рассчитывайте! Не могу! Не хватает решительности даже петуху голову снести, и спать не могу с каждым по очереди. Не привык! Особенно с мужеским полом. Представления не имею, как это делается.

Не могу откушать этой стряпни! Вчера уже отобедал. Сегодня сыт по горло, дальше некуда. – Вид такой кислый, испуганный даже.

― Я пока прошу, попробуй, козлик. Не спеши отказываться, потом ведь пожалеешь, да будет поздно, – как-то странно, словно угрожая.

― А что, полагаешь, у меня выбора нет? – оглядывается назад на мужика. Попробуй, угадай, что у того в мозгах, сейчас, как грохнет чем по голове, а потом, ровно пьяного, и утащат к себе в постель.

― Оно, конечно, с перчиком, да с приправками может и хорошо, только тебя, то есть вас с хозяином, объедать не смею. Кушайте, на здоровье, наслаждайтесь. По крайней мере, труп прятать не надо. Съели – и все дела! Вот выпить могу, – жадно схватил бокал. Пьет вино взахлеб, а глаза поневоле вонзились в блюдо. – А тарелочка, небось, не простая.

― Обижаешь, солнце мое, золотая.

― Пожалуй, если мощи эти уберешь, – стал сомневаться в дальнейших действиях. – То я в одиночестве на досуге помяну вашего общего друга, убиенного невинно до срока. Я полный и глубокий, очень глубокий вегетарианец, только что понял. Душа моего сердца совершенно против мясного питания, особенно убитую мертвечину не переносит. А блюдечко-то ничего, можно поближе разглядеть?

― Вирена, дорогая, неужели тебе этот клятый, крикливый петух дороже, чем я, твой любящий супруг, – заскулил толстяк за его спиной. – Прости меня, я погорячился, достал он меня сильно своим воплем, каждое утро одно и то же.

Она лишь злобно прошипела что-то в ответ. И тут вдруг Трофим понял, что напоминает ему этот кусок мяса. Это куриный, то есть петушиный окорочок. До него дошло, что за мальчики и девочки были в саду. Он их, конечно, видел. Это куры и петухи. Ну, конечно, голые! Они же в перьях. Кто их раздевать будет?

Так это всего лишь тот Петька, что с ним на кладбище ночь провел. Это он, дружок, ее любимый мальчик!

У-уф! – вмиг отлегло от сердца. Его жаль, безусловно, конец бесславный, но, если бы он ему над головой среди ночи разорался, в тот же момент был бы прикончен. Вздохнул с облегчением.

― Я – то думаю, что за знакомый портрет? Кого он мне напоминает? Теперь понятно! К слову сказать, такой же костлявый, что и хозяйка. Я хотел сказать, такой же изящный… на ноги и… на голову. Совсем заговорился. Пора идти, забыл свечу в комнате загасить, еще пожар поднимется.

― Меня с собой возьми.

― Разве, на тот свет чертей отпугивать, – промелькнула злая мысль.

― Возьми, я сгожусь. Вместе будем тушить пожар нашей страсти.

― В другой раз. Обязательно загасим это самую… непомерную тягу. Сейчас, ну, очень, тово… занят. Просто забыл о делах неотложных.

― Тогда, может, сегодня ночью, – скулит, просит растерянная дама парня несговорчивого.

― Согласный. Только луна взойдет, и я тотчас на берегу. От нетерпения сгораю уже сейчас, – ехидно жмурится, оглядывая помещение.

― Я тебе не верю, – надула губы.

Медленно собирает все свое добро в сумочку.

***

Трофим, наконец, увидел Марту. Та шла прямо на них, попрощавшись у двери с каким-то незнакомым молодым человеком. Обрадованный, хотел броситься навстречу.

― Стой! – схватила за руку Вирена, – шутишь все, а ты скажи, по правде, нравлюсь тебе, али нет, любишь уже или еще думаешь.

― По правде и говорю, приходи ночью к реке, узнаешь.

― Я хочу сейчас, – растерянная, – вот и пироги готовы.

Будто не заметила его язвительного тона.

― Трофим Тимофеевич, возьми, это все твое, – двигает в его сторону. – А ночью я еще принесу, ты не сомневайся.

Он уже не слышит последних ее слов. Сладко, но не без ехидства звучит его тенорок.

― Здесь ровно нету дороги.

Марта нехотя остановилась, ласково сцепившись глазами, подумала, приглянулся парень, что и говорить, хорош, жаль только, что молод. И тут же увидела Вирену рядом с ним за столиком, груду драгоценностей перед ней и сразу поняла, в чем дело. Эта переспевшая кляча уже успела развести глупого парнишку на любовь. Нравится кошке молоко, да рыло у нее слишком коротко.

Не сводя смеющихся глаз с товарки, присела на свободный стул, протянула певуче,

― Какие дамы украшают своим наличием это, не менее шикарное, место. И почем нынче поблекшая любовь? – кивнула, улыбаясь хитро.

Вирена рассердилась не на шутку, аж затряслась вся.

― У кого и поблекшая, а у кого вообще никакой.

― Куда уж нам, некоторые пораньше нас встали, да всех женихов и расхватали. – А ты чего сидишь? – обращается к Трофиму. – Ртом не гляди, ушами не хлопай, иди, куда собирался, я тут сама управлюсь, – дотронулась к его руке.

Вирена сейчас напоминала вулкан, готовая извергнуть лаву и пепел на голову строптивой молодки.

― Чего здесь раскомандовалась! Он мой и мне решать, куда идти ему со мной, – положила на другую руку парня свою тощую ладонь.

― Был, да весь сплыл. Ишь, губы раскатала! Не к этой препоганой роже румяна, не к этим загребущим рукам пироги. Пока прошу по-хорошему, отстань от парня!

― Чтоб тебе коров обдирать, да в этих уборах щеголять, злыдня тупоголовая. – Прошипела в ответ, хмуро окидывая свирепым взглядом Марту.

― Известно, где нам тягаться за такими умными да видными богачками, – улыбнулась коварно. Потом таинственно, чем окончательно рассердила Вирену. – Будешь рассказывать кому другому, про свои наивные и чистые отношения, может и поведется кто, а здесь промахнулась, образина косоглазая. Не твой парнишка, не навязывай ему добро паршивое и свою гнилую любовь. Понятно! Скоро рассохнешься, а все туда же. О встрече с Богом думать пора, плесень пересушенная.

Та запыхтела злобно, будто поднялась на крутую гору.

― Чо, милая, глазки растаращила, губки растопырила. Ишь, как разморгалась, бедняжка. Правда глаза выпекает. – Не удержалась, чтобы не подразнить. – Хлебай свой компот, да не подавись, любовью тяпнутая кляча.

― Не твоего ума дело, – наконец, резко отрезала Вирена. – Он мне в чувствах божился, при всех божился. У меня и свидетели есть. – Решительно оглянулась вокруг.

― Это правда? – Марта язвительно стрельнула в Трофима взглядом быстрым.

― Тут такое диво, – начал оправдываться, – что с одного бокала вина распустило. Выпил больше, чем надо, вот и молол языком, что ни попадя, а ныне отвязаться не могу от бабы горячей. Прицепилась, что муха до браги. Но сейчас все, – решительно освободил ладонь. – Прощай, зазноба потускневшая.

― Как? Не бросай! Я же все тебе отдала. Все, что в сумочку вмещается. Ты же в мою жизнь вчера сам вполз!

― Не гунди, кобыла перезревшая! Лучше погляди в зеркало на себя, рот кровавый нараспашку, язык на плечо. Кошелек раскрыла, пальцы в перстнях растопырила, любовь и увязла; а рот разинутый, она оттуда – и нет ее. Забудь. Прошу, пока по- доброму.

Трофим, оглядываясь, направился к сцене.

Вирена, брови в кучу сведя, от обиды такой сотрясаясь мелкой дрожью,

― Ругательское обращение со своей почтенной особой не потерплю. Думаешь, если я нежно воспитана, то не смогу ответить похабно?

― Попробуй? – погрозила ехидно, – гляди, выведешь меня, всем расскажу, как глупого парня облапошить хочешь, затащить в постель за цацки свои поганые. Куплю-продажу любви она здесь устроила. Оглянись вокруг, видишь, какими глазами глядят остальные дамочки. Ревность – тетка грозная. Они живо заставят тебя рылом землю рыть. Без этой жуткой кастрюльки, что на голове и без гривы своей лошадиной останешься.

Поднялась и ушла, решительная и довольная.

― Ф-фы, ф-фы, – запыхтела Вирена и, отдышавшись, накинулась на безответного мужа. Долго донимала его своими наставлениями, но тот по обыкновению своему молчал, довольный, что жена напрочь забыла о ночном происшествии.

***

Марта же присела скромно за дальний столик, заказала рюмочку вишневки и стала с любопытством оглядываться по сторонам. Как всегда, зал переполнен, особенно много женщин, разных возрастов и положений. Они умиленно глядели на своего кумира и старательно хлопали после каждой песни, горячо переговариваясь между собой. Концерт подходил к концу. Трофим пошептался о чем-то с гитаристом, отыскал ее глазами, и они направились к ней.

― Подарите мне вечер, лишь один только вечер. Проявите участье, так волнуется кровь. И задую я свечи, обниму вас за плечи, захмелею от счастья, подарю вам любовь. Подарите мне вечер, – пел сладко так, так трогательно, встав перед нею на колени, взяв ее ладонь в свои руки, глядя в глаза. – Я отдам свою жизнь.

Марта, не отрывая ласкового взгляда, поднялась и запела в ответ.

Поначалу со всех сторон недовольно зашикали на нее, а кто-то из присутствующих дам даже возмущенно пригрозил. Молодка, не обращая внимания, продолжала петь. Трофим подхватил знакомые слова. Окружающие поняли, эта перекличка стала дополнительной забавой. Марта пела так хорошо, а вместе с Трофимом так ладно, что невольно таяли сердца слушателей.

Жадные губы. Робкие взгляды.

Трепет желаний в жгучей тиши.

Ах, эти ночи, милые очи,

Радость и мука грешной души.

Слова романса знали многие, с удовольствием подхватили незатейливый мотив, и вот уже слаженный хор поет о прекрасной любви мужчины к обожаемой женщине. Последние звуки еще дрожат в воздухе, эхом растворяясь в гулком помещении, а Марты и Трофима уже нет. Ушли к себе наверх.

Воцарилась тишина. Тягучая. Напряженная и недовольная. Фанатки боготворят одиноких кумиров, тогда еще есть надежда, что, когда-нибудь он все же обратит свое драгоценное внимание на любящее сердце и поймет, что это его судьба. Надежда греет их чувства.

― За что болею, за что пропадаю, прямо не знаю! Поглядите, люди добрые, на меня, ведь, видная же я, пристойная женщина! Все у меня есть! И дом большой и возле дома всего не перечесть! Могу налево и направо днями сорить деньгами. Но мне скучно! Мне так грустно! А они, эти, с позволения сказать, любовники, так беспардонно повелись со мной, швырнули в лицо мою любовь и так жестоко заляпали обидой! Сидит в груди пиявка черная, сосет так больно!

Хотела разбавить жизнь унылую свою терпкой радостью любви красивой и что взамен? Перешла, стерва коварная, дорогу, увела милого моего, ненаглядного. Что нашла вчера у себя в саду – не сберегла! Разбились надежды на счастье личное. Как не задохнуться от ревности! Ну, зачем, бабоньки, мы таких красивых любим? Видите, какая у них любовь неверная!

Прошу вас, не судите строго за желания, за поступки. Дни мои уже горчат осенним дымом, да страсти настоящей я так и не изведала. А как хотелось! Если б он сейчас ко мне вернулся, я бы, недолго думая, простила. Ох, уж эти мужики! Как они портят нам кровь! От взглядов жгучих ихних она так закипает! Давайте выпьем за них, за любовь! Я угощаю! Знать судьба моя такая, что я заложница своего сердца! Человек, вина нам!

Эх, бабоньки, горько-то как! Впереди в жизни ничего не вижу, лишь тьма кромешная. Если бы вы только знали, как сладко кружилась голова от слов его, как бегали в душе мурашки, а он меня нисколечко не любил.

Обронила вчера золотое колечко.

Плачет душа, волнуется кровь.

Сердце- то ноет, так стонет сердечко!

Больно ему, обманула любовь.

Запела обиженная Вирена. – Полынью горькою пропитаны дни будущие. Закатилось колечко, уже не достать.

***

Марта предложила чаю, Трофим отказался. Ему было сейчас не до чаепития, сидел на диванчике, любуясь любушкой. Ах, какая женщина и она рядом! Сердце замирало в сладком предвкушении. Мелкой дрожью трепало тело.

Хозяйка чувствовала себя неловко. Для чего разыграла эту глупую комедию там, внизу? Женская душа – непостижимая тайна, не разгадаешь ее, не поймешь; полна лукавства и коварства. Как часто, не задумываясь, сами того не ведая, игрою слов, манящим взглядом пытаемся увлечь того, кто нам не очень по сердцу, а то и совсем не нужен. Так и здесь, царапнула сердце ревность коготком своим, вот и затеяла бесполезный спор, парню подала пустую надежду.

Вон сидит, сердцем мается, а на лице такое блаженство. Пусть и непонятно зачем, да ладно, в обиду его не дам. А эта дура, ворона облезлая, любовью замороченная, таскала бы потом за собой везде парня глупого, сделала б из него посмешище на весь мир.

― Как тебя угораздило с Виреной сойтись?

― Вчера вечером петуха у них в саду ловил. Там и встретились.

― Снова путаешь свое с чужим, на кой тебе ее петух? – вскинула удивленные брови.

― Я же, как ты советовала, к старухе покойной на кладбище ходил с ним.

― Надо же, совсем из головы вылетело. Ну и как? – Живое лицо ее расцвело лукавой усмешкой. – Пригодился он тебе?

― Не потребовался он им, побрезговали, слишком, наверно, худой и тощий оказался. Утром очнулся, а петух рядом дрыхнет. Вокруг никого. Тихо так, будто бы и не было ничего.

― А сам-то?

― Как видишь, живой пока. Думал уже, что пробил мой последний час, столько страсти там натерпелся, ума не приложу, как жив остался.

― Будет вперед наука, как по бабам шляться, а петух нужен был для определенного ритуала. Тебя пригласили на кладбище не просто так, а с назначенной целью. Видно, душа твоя кому-то срочно понадобилась.

Когда же после полуночи начинает вся эта нечисть из своих укрытий и щелей могильных вылезать, должен был ты просто немного сдавить птицу, что, конечно, разоралась бы, и отродье это нечистое тотчас бы и сгинуло.

― Толком не знаю, как получилось на самом деле, я так напуган был, что все, словно в тумане, помню. Кто-то кричал, это точно; хотя, уже и не пойму, кто больше вопил, я или еще кто, главное, больше меня никто не разведет, не обманет.

― Может, наконец, поумнеешь. Надо же, беспутный какой! Где рос и кто тебя только уму-разуму учил?

― А, никто. – Пропел, явно дурачась, ― Ни избушки, ни угла, словно пес бездомный я. Эх, судьба моя, судьбина, мать моя – злая чужбина. Ветер буйный – мой отец. А я, бедный молодец. За душою ни гроша и в карманах не шиша. Нет ни серебра, ни злата. Небом крыта моя хата. Полем огорожен двор. Сроду не залезет вор. Пусто, глухо в доме том. Лишь тоска там за столом.

― Хорош зубоскалить. – Марта заинтересовано присела рядом. Повернулась вполоборота, поджав ноги под себя, положив руки на спинку дивана, голову на них склонив, удобно нырнув телом в мягкий ворс. – Расскажи о себе нормально, без примеси вранья, без фальши.

Поначалу весь вспыхнул от близости такой. Потом помрачнел, задумался и тихо, не спеша начал свой рассказ.

― Бед и невзгод мне с лихвою отмеряно. Сколько себя помню, одни горести кружкой хлебал, у сиротства в тоскливом плену малолетство мое пролетело. Мать моя рано овдовела: отца в пьяной драке убили, очень задирист был; а потом и сама уснула на морозе нетрезвая, да и не проснулась. Довелось на белом свете помыкаться одному. Судьба мачехой недоброю выстелила передо мною годы, изглоданные голодом и холодом, казалось, конца и краю не было дорожке этой горбатой.

С раннего утра до позднего вечера, день-деньской вьюном виться надо было; то срочно подать что-то, то немедленно отнести кому-то, то весь сор вымести. Хозяину что, было бы ухожено да лажено, а там хоть черт родись. Чем я кормился, во что одевался, не его забота, да и ничья. Сам себе жил.

Вся моя скудная еда – это сворованный, искомканный и горький ломоть хлеба, что прятал под рваной полой тощей одежонки. Потом ночью, когда все уже спали, украдкой съедал в темном углу, в чулане, хоронясь от глаз посторонних.

Хозяин бывший мой, служили которому еще мои мать с отцом, после смерти родителей сделал меня рабом своим. Нрав его был безжалостен! Жизни учил меня по-своему, все с рывка да с толчка. За день столько насадит шишек по всей голове, столько синяков по всей спине, уши чуть не оборвет! Все говаривал, что ни к чему не гож я, что ленив без меры, что толку с меня никакого не выйдет, что даром землю топчу и что в голове у меня только лясы да балясы. С утра до вечера я, как заведенный, а ему все мало, – быстрей оборачивайся, гаденыш! Что стоишь, рот разинул, языком-то не руками, всяк бы работал?

И росла, вырастала в душе такая обида, такая тоска. Толк только один: на голове шишки, а в голове, как бы убежать. На ногах высоконький был, а худой, в чем только душа держалась! Кроме хозяина, кому не попадя, каждый мог толкнуть бойкоглазого мальчонку, тумаком одарить. Только и слышно было, – Троха сюда! Троха туда! Троха, где ты, пес ленивый? Чего застыл, ровно пугало на огороде, поворачивайся живее!

Со временем немного легче стало, умер старый хозяин, да и я подрос. Стал смекалистее, богат на выдумки. Понял, что вокруг столько дураков, что запросто могут поделиться своим добром, надо только помочь немного. Разводить научился, жить стало веселее, а душу все червоточина пиявкой точила, все чего-то хотелось радостного, неизведанного.

Как-то к подножию моря-океана встал и загляделся на волну бегущую, в даль заморскую зовущую. Солнце тихо так догорает, птички беззаботно над волною скользят. И такая тишь да благодать вокруг! Закружила голову ширь ясная. Смотрю на простор глазами жадными. Сердце прямо в дрожь бросило, и так захотелось самому поплыть в далекие края, в землях неведомых счастья попытать.

На другой день, притаившись среди ящиков и мешков, сбежал в мир чужой на корабле иноземном.

Трофим запнулся на мгновение.

― Выпорхнул из детства воробышек шустрый. – Марта сопереживая, погладила его по щеке. – Закрутила, завертела жизнь новая, шальная паренька.

― Да! Всего увидел и все испытал. Но скажу правдиво, никогда не унывал, даже если жизнь поначалу била беспощадно, хлестала по щекам наотмашь. Всем невзгодам назло выстоял, укрепился. Беспечный был. Озорной. Все в шутку переводил. И победил судьбу.

В терема да в замки вхож стал. По душе пришелся нрав мой беззаботный, голос певучий. И полились рекой развлечения бесконечные. Что ни день, я сыт и пьян, и весел, и здоров, а, значит, счастлив, думал тогда. И ладно вроде бы жилось мне, да все равно неладно что-то складывалось в судьбе моей. Сеял рожь, да лишь репей всходил.

Эх, судьба моя, разгулявшаяся, шальная, денег появилось немеряно. Люди так разживаются, а мы – проживаемся. Что делать, коль, Господь мозгов не дал? К моей кипе золота решето ума доля пристроила.

Задумался Трофим, перебирая в памяти события былые.

― Может и неплохо жилось на сторонке той дальней, а все же душа домой тянулась, на родную землю просилась, хоть и не осталось здесь никого. Не утерпел. Назад возвращался честь по чести, денег немного прикопил, приоделся по моде. Билет купил в приличную каюту. А здесь пришел снова в ту харчевню, в которой раньше в услужении на побегушках был, хозяин уже другой. Принял вначале с недоверием, но, услыхав мои песни, согласился с большою охотою. Комнату выделил неплохую, жалованье определил приличное. Питание опять же хорошее. Казалось, живи, не тужи. А, нет! Душа не угомонится никак, все чего-то хочет, как прежде чем-то недовольна.

Много приятельниц было у меня за морем. Разные были: и красивые, и веселые, молодые и совсем юные. Не скрою, были и постарше, кто деньги, не скупясь, давали на попойки и игры азартные. Я всех любил. Конечно, если успевал, если не было помех со стороны. В том мире модно было хвалиться любовницами. Вот только о настоящей любви, о той, что душу греет, не только тело зажигает, ни гу-гу.

И что заметил, чем богаче господин, тем он умнее хочет казаться, тем больше у него девиц на содержании и тем сильнее гордится своей силой мужскою. А вот про любовь настоящую ни слова, все только шуточки да прибауточки.

Женятся многие по необходимости. Жена – что-то мелкое, незначительное, иногда обременяющая кошелек и раздражающая быт горластой детворой. В их жизни место занимали только молодые, горячие, которых можно в любую минуту без лишних колебаний сменить на следующих, еще моложе, еще красивее. Сейчас только понял, как заблуждаются они и я, в том числе.

Трофим притих, задумался.

― Не всем случается понять, в чем загадка любви, в чем ее истинное предназначение? Как разгадать смысл ее?

Вопрос этот, якобы наивный поначалу, сказанный будто бы невзначай, неожиданно разворошил самые сокровенные мысли, что исподволь и давно роились в женской голове. Желание высказаться по этому поводу давно исподтишка терзало ее душу, изводило своею удручающей необходимостью раскрыть тайну немудреных размышлений, что могут набирать в женском представлении самых немыслимых форм.

Марта заговорила, тихо, но четко проговаривая каждое слово, и такая уверенность звучала в ее голосе, может, потому, что слова эти выстраданные, вымученные, идущие из самой глубины ее сознания.

― Загадка любви полна благодатью и разгадать ее не так легко. Любовь – это бушующее море, которое не каждый может переплыть, и даже не всякий бросится в его пучину, имея ленивую душу или трусливое сердце. – Положила руку на плечо парня. ― Можно купить страсть, любовь купить невозможно. Она или есть, или ее нет. Страсть дает наслаждение телу, душа голодной остается, не утолить ей жажду счастья. И те, кто выхваляется, что без любви может обойтись, несчастный, сам не ведает, чего лишен в этой жизни.

Гордятся своим особым предназначением некоторые из мужчин. Божественное сходство в себе прославляя, величием своим надменно кичатся, блещут умом друг перед другом, видя в женщинах лишь служанок и рабынь. Они достойны только жалости. Кто они, что боятся полюбить? Пытаются избежать чувства светлого, подменяя его страстью животной? Жалки они, слабы духом и даже телом, от них никогда не жди потомства великого. Каждый рождает себе подобного. Сама жизнь наказывает таких за их ничтожество.

Все, что происходит прекрасного в мире этом, озаряется любовью. Она – подлинное сокровище нашей жизни, ее счастье, ее главное украшение! Кто не испытал мук ее сладких, не испробовал слез ее чистых, тот и не жил по-настоящему! Только любовь может вознести к звездам сердце поющее, и чем она больше, тем сильнее скольжение! Чем выше в небо, тем ближе к солнцу!

И кто хоть миг летал, тот уже никогда не сможет забыть хмельное блаженство этого полета.

У любви нет срока давности, со временем она еще крепче. Здесь, что отдал, то твое, поверь, я в жизни много повидала.

Глянул на нее. Она сидела прямо, широко раскрыв глаза. Еле заметная, одухотворенная улыбка коснулась ее губ. Лицо разрумянилось, глаза загорелись глубоким, восторженным огнем.

― До чего же хороша, – восхищенно думал Трофим. Тихонько сжал трепетную руку, и сказал почти шепотом.

― Сколько силы в тебе, Марта! От тебя пышет таким теплом, таким отдохновением. Ты сейчас такая необыкновенная, такая красивая, словно сама царица. Ей, Богу, царица земли!

Взлетели удивленные брови, искоса бросила взгляд свой на парня. Неожиданно успокоившись, хитро спросила.

― А, с тобой что происходит? Влюбился в кого-то?

Молча, плутовато прищурившись, пальцами левой руки лихорадочно гладил подбородок.

― Кажется, увлеклась, сгоряча наплела с три короба. Сразу и не разберешь, что к чему. Напугала словами громкими. Хотя ты тоже умеешь высказаться. И слова – то какие подбираешь, царица земли, – улыбнулась, довольная.

― Хочу тебе сказать, что чувство это уже познал, сполна. Решил, хватит уже самому мыкаться, надоело одному в мире маяться. Вот, думаю, семью завести, чтобы все как у нормальных людей было, чинно да ладно, с любовью и уважением.

― И жену себе приглядел?

― А то, как же!

― И кто, если не тайна?

― Рядом со мной сидит.

― ??

― Сразу, как увидел тебя, понял, ты мне нужна, только ты мне близка и дорога! Ты мне по сердцу. Очень! Я никого еще так сильно не любил.

― С оглядкой жить не могу. Глупенький, неужели не видишь, не пара мы. Попытайся посмотреть на нас со стороны, ты, красив, молод, полон надежд, у тебя впереди вся жизнь и счастье. А что меня ждет? У весны лето впереди, а у осени – зима холодная.

― Любовью своей тебя согрею, выстелю зоренькой жизнь твою, звездами увенчаю дни и ночи.

― Мне этот звездопад ни к чему сейчас. Жизнь моя догорает постепенно, ускользают дни, как их не держи. Не замедляется время ненасытное, чем дальше, бег его только ускоряется. Не вернуть любовь в сердце оглохшее, потухло оно для радостей земных. Не надейся, что смогу стать для тебя опорой, верной спутницей в жизни семейной. Хотела бы утешить словами добрыми, но не могу и не хочу. Мальчик мой, признайся, не лукавя, ведь ты любовь ко мне себе придумал.

― Ни о чем не спрашивай. – Отвернулся оскорбленный. -Словами горькими разбила сердце, болит оно, обиду с горечью мешает. Мне плохо, – скривился жалобно. – Как никогда!

― Мне ли тебя не понять? Не любил, значит и не страдал, душа не сохла от тоски.

― Что мне делать теперь? Я собой не владею, сойду с ума от безнадеги. Не буду больше я с другой! Знаю одно, если ты мне сейчас откажешь, не женюсь! Никогда!

― Не кипятись и не мудри, душа моя, а оглянись! Твоей любви желает каждая. Всякая девушка хочет получить лучик улыбки нежной твоей. Верь, в судьбу, любовь к тебе скоро придет, желанную свою еще найдешь.

Гладит его ласково по руке, ровно дитя несмышленое, улыбаясь мягко.

― Не обижайся, хороший мой, и пойми, я не могу иначе. Не грусти. Не всегда те, кто появляется в нашей жизни, остаются в ней навсегда, сколько мимоходом заглядывают, случайно, приходят и уходят. Наши судьбы нас не только сводят, но и разводят.

Знай, у каждой души своя звезда, свое небо. У каждого из нас свой жребий, своя тропа или дорога. Ровная или корявая. Широкая или тесная. Нехоженая или проторенная.

Со временем ускользнет в ночь и твоя кручина, уйдет вместе с обидой. И тогда грусть-тоска твоя веревочкой тонкою завьется, радостью звонкою напьется, в чистом поле ветром развеется. Вернутся пареньку дни золотые, ночи серебряные.

И твоя любовь звездочкой ясной опуститься неслышно в теплую ладонь, и согреешь ее дыханием своим горячим. Поверь, она еще в твои ворвется ночи, непререкаема и неумолима и напоит тебя такою страстью, что задохнешься от истомы своих желаний.

А в моей душе все лучшее уже остыло. Молодость моя пролетела… отгорела моя рябинушка, отцвело девичество черемухой обломанной.

Сердце ныне с совестью в ладу. Наполнить новой любовью себя я не спешу. Мое солнышко ясное, я нашла в тебе все, что искала: чистую душу, доброе сердце, преданность, искренность, понимание. Приголубить, обнять, согреть могу, но только как старшая сестра, как мать, в конце концов. Не больше.

― Сестру любимую иметь всю жизнь мечтал, но не тебя, тем более мать. Такой молодой матери мне еще не довелось встречать. Сносить слова такие влюбленному трудно, но я стерплю, сожму в комок свою волю. – Отвернулся недовольный.

― Тебя впереди ждет целая жизнь, а меня – только воспоминания. Увы, время неумолимо. Что скрывать, сегодня я не заласкана им. В сердце моем вьюжит улыбка его колкая, изморозью душу оплетают воспоминания недобрые. Я многое могу, но здесь бессильна. Время остановить не в моей власти.

― Смотрю на тебя, будто мальчик, не смея ответить словам, чтоб не обидеть невзначай, а ты все дразнишься: время, время. Пойми, мне ничего не надо, только до твоих волос дотронуться губами, только бы знать, что ты рядом; только бы слышать голос твой, видеть лучик солнца в глазах твоих, такой мягкий, игривый.

Без тебя, зачем мне вся эта жизнь и вся мирская суета? Без твоей любви что остается со мной, лишь скукота, маята, пустота! Буду тоску свою топить в стакане. …

― Счастье твое тебя еще найдет, я помогу, я все устрою, если ты сумеешь подождать, будут и любовь, и деньги.