Читать книгу: «Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет места», страница 15

– А-а-а-а! – затянула «мать». – Вот оно что! Тюрьма говоришь… мы можем с тобой поговорить без твоих цепных псов?

В ответ мужчина слегка кивнул и отправился вслед за «королевой» этого места, слушая стоны, и больные восклики тех, кто тащит этот

Через пару мгновений они оказались в Ледяном Саду – всюду и везде виднеются скульптуры, высеченные из замороженной воды, вперемешку с искусственными деревьями и кустарниками, от которых исходят вполне натуральные ароматы дубовой рощи, вперемешку с приятным запахом пихты и липы.

– Где мы?

– Ещё в моём дворце. Ледяной Сад – произведение искусства феминистской цивилизации, но я позвала тебя, у-а-ух, – тяжко выдохнула «мать», – для другого дела.

– Как? – утёр слезу Эрнест со щеки. – Как вам удалось её сломить? Почему она теперь служит этому мракобесию?

– Ага, у-у-ух, ты схватил-то темку. Пойми, маскулит проклятый, твоя девка теперь моя… она поняла всю истинность нашего учения и присоединилась к нашему великому делу.

– Но как? – возмущённо вопросил парень. – Какими способами вам удаётся ломать души и рассудки?

– Что ж, думаю в стороне от твоих дружков и слишком впечатлительных сестёр можно сказать… да и если ты это расскажешь тебе никто не поверит. У-ух-х. Сначала в тюрьме её подвергли тяжким истязаниям, дабы измотать тело и разум, а затем ей пришли наши феминистские миссионерки и устроили ей бомбёжку любовью, показали, что только новое сестринство может её спасти. Да и в придачу к этому считай, её истязатели оставляли только тогда, когда рядом были эмиссары феминизма и, в конце концов, нам удалось надломить её рассудок, и она стала всё больше проводить времени с теми, кто нёс ей облегчение от мук.

– Но это не может так изменить человека.

– Да, маскулит треклятый, ты прав, помимо всего прочего ей добавляли в еду токсины и специальные вещества, дабы повысить восприимчивость к нам. А затем её забрали сюда, обложили любовью и уважением, и она растаяла как воск. Только тогда мы жёстко ограничили её питание, обрезали сон и оградили её мозг от продуктов способствующих мышлению. А затем неделя гипнотических сеансов, и «обращение в феминизм» – приятие новой сестры в наши ряды.

– Вы же с ней поступили, как это делают секты! – прокричал в гневе Эрнест.

– Пускай, у-у-ух. – Главное, мы получили новую сестру, которая теперь нам служит верой и правдой. Забудь про свою жену… она теперь моя и феминистского сообщества собственность.

Эрнест с «матерью» покинули Сад и устремились обратно – туда, откуда ушли. Мужчина с досадой ещё раз посмотрел на свою жену и понял, что Маргарет теперь потеряна навсегда – её разум сломлен, душа искалечена, как у сектантов в тоталитарном культе.

– Давай-давайте! – надменно закричала в спину Эрнесту, верховная феминистка этого городка. – Проваливайте, а я сейчас порезвлюсь на славу с сестрой Маргой, и ты тварь рано ил поздно сюда попадёшь!

Мужчина не удержался, злоба и ненависть к этому убогому существу взяла верх над холодным разумом. Его рука скользнула по столу, и цепкие пальцы захватили гранённую двухкилограммовую пепельницу, в которой всё ещё светится тлеющий пепел. Эрнест мгновенно развернулся, чем заставил публику напрячься и швырнул произведение искусства в рожу «Матери». Тяжёлое изделие прилетело в голову, расшибив гранями бровь и повредив глаз, отчего женщина неистово взревела и ухватилась за око, в области которого всё покрылось кровью.

– Скотина! – кто-то прокричал со стороны.

– Ты посмел напасть на «Мать»! Мы вас уничтожим! – взревела одна из феминисток-солдаток, передёргивая затвор, а в ответ наёмники вздёрнули автоматы, готовясь тут устроить перестрелку.

– Не трогайте их! – тревожно заголосила кураторша. – Они из Корпорации!

Бессильная злоба и ярость повисли в пространстве. Маргарет готовилась сорвать кнут, но остановилась. Эрнест видел, что его бывшая собиралась располосовать, отчего ему стало ещё больнее, но всё же он нашёл в себе силы покинуть это место достойно, не устроив от негодования и омерзения бойню.

– Я буду писать в Культ Конституции! – прокричала «Мать» вдогонку, держась за выбитый глаз, но Эрнесту уже всё равно.

Глава пятнадцатая. «Души бастион пламенеющий»

Полдень следующего дня. Город Микардо.

Все дивились тому, что разворачивается на улице и в пространстве города. Улицы, скверы, парки и дома утопали в солнечных массах. Вечная пелена серости и облачных масс, издавна накрывавших несменяемой пеленой город, развеялись, предоставив город на солнечный взор.

Ликованию нет предела, и оно простирается по всему Микардо, начиная от невзрачных парков, куда стекалось множество людей, дабы отметить долгожданное появление солнечного диска над небом, вплоть до душ самих людей, истинно радующихся проявлению небесного света во всей своей красе.

Лёгкий морозный ветерок гулял по улочкам и скверам дальнего в Республике, как и для самого Диархата, города. Ветер, гонимый с севера, обрёл довольно игривые и шаловливые формы, поднимая в воздух всякую мелочь, весело её швыряя и всячески с ней забавляясь.

Горожане истинно дивились такому исходу событий, и повелению судьбы, которое привело к тому, что солнце теперь вновь воссияло над их головами и лучи главной звезды опять греют дома и сердца людей.

Естественно, все стали искать причину столь прелестного события и быстро её обнаружили в благосклонности Корпорации «Южный Поток», державшей эту часть страны в ежовых рукавицах. Оказалось, что Компания «во имя дарования гражданам нескольких солнечных дней прекратит работу производств, загрязняющих небосвод, и понизит цены на ряд товаров». Но истина оказалась прозаичнее. Некоторые люди видели, как Компания вывозит на огромных грузовиках какие-то ящики и станки, и завозит новые, что, скорее всего, было сменой оборудования. Но объявление Корпорации направлено не на отвлечения внимания, а на потребителя, ибо за первые сутки такой «благотворительности» прибыли «Южного Потока» в этом регионе возросли на двадцать два процента.

Однако простым жителям просто всё равно на такие объявления, ибо радость от появления солнца накрыла всех. И каждый постарался выразить своё ликование в меру своей распущенности.

Тут же в местную администрацию города было подано тридцать два предупреждения о проведения шествий. Тут не просили позволения, а предупреждали, так как разрешения не требовалось.

Первым и самым массовым митингом должен стать парад ЛГБТПАиПНА, собравший под свои знамёна сорок тысяч горожан. Вторые после него собирались расхаживать десять тысяч из различных организация, отдавшим души идеи Чайлдфри. Они даже арендовали в частных детских домах триста детей разных возрастов, чтобы посадить их в клетки и провести по городу, тем самым показывая, что нужно огородить всех чад от «нормального цивилизованного общества». Ну а так же сторонники культа Чайлдфри каким-то невиданным образом обзавелись ста килограммами использованных памперсов, для того чтобы закидывать ими толпу зевак и участников, и доказать, как противны и омерзительны все дети. Ну и третьим в этом параде станут последователи различных движений, посвятивших свои души растерзанию удовольствиям. Пять тысяч гедонистов собирались прокатиться по городу и показать, как под солнце хорошо совокупляться со всеми возможными предметами, принимать яды и токсины, получая безграничные судороги удовольствий, сношаться с животными, упиваться тысячами сортов алкоголя и всячески утопать в «Правах Потребления».

Для местной администрации последние самые нежеланные шествующие фанатики своих идей, ибо после них приходилось прибирать от трупов множественные улицы и дороги, ибо «соратники по потреблению» так агонизировали в удовольствиях, что под конец оставалось меньше половины участников.

Культ Конституции в Микардо приободрился и заработал с тройным рвением. Теперь в местную конституцию они хотели ввести «право на получение солнечного света», и вписать несколько строчек, сумасбродного смысла, вроде: «природно-небесные силы обязаны доля благополучия граждан раз в месяц предоставлять солнце, ибо так прописано в Конституции». Но тут же немногочисленные защитники природы заявили, что у неба не спросили, хочет ли оно показывать солнце или нет, тем самым нарушили его право на предоставление природных благ. Синоптики, посмевшие заявить, что появление солнца не зависит от «выбивания прав у неба», а неразрывно напрямую связано с деятельностью труб Корпорации, в момент заклеймились Культом Конституции приверженцами тоталитарных порядков и «проклятыми традиционалами», а с подачи Корпорации отправились в безвременный неоплачиваемый отпуск, пока не найдут себе другую работу. Однако, Культ Конституции и природы защитники заключили с «Южным Потоком» договор, по которому на один раз в месяц Корпорация прекращает выбросы в небо, а те им компенсируют убытки в двукратном размере. И сегодня утром Совет Города стал думать о введении для всех, кто не относится к «Вестникам Свободы», налога на солнечный свет.

Одно появление солнца вызвало столько переполоха и перемен-фикций, от которых могла закружиться голова. Но находились те, кто просто радовался появлению солнца и образованию ледяной корки на снегу. Их мизерное ничтожество, но их видно невооружённым взглядом. Они с лёгкостью опознаются: по здоровому взгляду, лишённому приторному стремлению к Свободе; по уверенной, но не наглой походке; и по истинной радости и нефальшивой скорби на лицах.

Пятеро ребят спокойно расхаживали по городу, не опасаясь даже Культистов-Конституционалистов и Фем. Патрули, шныряющие подобно гиенам в поисках бессильной против них жертвы.

Жебер Вирилис, Ансуа Торн, Амалия Илия, Лютер Калгар, и Габриель. Пять студентов после очередных занятий в ВУЗе спокойно двигались по одной из улиц, сжимаемой невысокими пятиэтажными домами, обклеенными разноцветными объявлениями.

Первый парень сегодня выбрал для одежды элементы классического костюма, только полностью белые, начиная от туфлей и заканчивая пиджаком. Ансуа же предпочёл одежды чёрных оттенков, начиная от кожаного жакета, вплоть до обуви, отдалённо напоминающей мокасины. Единственная девушка не стала сильно наряжаться, надев на себя только брюки, туфли, рубашку и лёгкую куртку, пренебрегая даже самым простым макияжем, ибо красивое лицо могло задеть чувства самых ярых из «генеративных участниц бодипотива». Лютер так же решил сегодня одеться несколько невзрачно, и его атрибутами сегодня стала тёмная мешковатая кофта с высоким горлом, джинсы и ботинки. Но Габриель… Этот парень словно бы чувствовал себя свободнее всех в этой группе, придя в том же размашистом пальто, в полусапогах и плотных джинсах.

Несмотря на всю внешнюю помпезность, фривольность и свободный стиль Габриель чувствовал себя внутренне скованно и ощущал чужаком в непонятном мире. И даже та самая концепция «Развитого Либерализма», которую его уши услышали вчера, и сознание распознало всю её безумность. «Новый дивный мир», в который он умудрился попасть, для юноши, попавшего из мира «Империи камня и веры», казался чуждым и диким. Воспитание, ставшее стержнем и сутью для души, праведностью, уважением, сдержанностью и ещё десятком постулатов доброй морали, столкнулось с адским неистовством неизведанного мира, где балом руководили все дьяволовы слуги, как их называли в Империал Экклесиас – похоть, потребление без границ, жестокость, распущенность, да и все семь смертных грехов. Габриель, сдерживаемой лишь одной волей, чувствовал на душе колкий и тяжёлый камень, тянущий всё его естество в бездну уныния и печали. Парень ощущал себя полудрагоценным камнем и будто его нерадивый ювелир, архитектор судеб, пытается вставить не в ту оправу. Ему колко, тяжело и больно, но всё ещё небесный ювелир пробует закрепить его в лоне новой и неподходящей для этого камня жизни.

Воспитанный в Рейхе, взращённый на его постулатах и принципах праведности, Габриель с омерзением смотрел на окружающую его действительность. И только ребята, с которыми он успел подружиться, стали для него опорой в новом мире. С Алехандро, Верном и Элен он виделся только вечерам и то только разве слушал их рассказы о том, как они учатся. И с каждым подобным днём парень всё дальше отдалялся от своих друзей и становился ближе к новым знакомым, всё теснее с ними общаясь.

Однако даже сейчас Габриель ощущал себя отчуждённым ото всех. Груз прошлого, идущий тенью из самого Рейха все ещё тяготил его, не оставляя ни на шаг. Да и сам парень боялся невзначай проговориться, откуда он родом, а не как представлено в легенде.

– Габриель, почему такой хмурый? – зачесав длинноватые волосы с чёлки за ухо, задорно вопросил Ансуа, чем вырвал юношу из его рассуждений. – Сегодня солнце выглянуло, есть повод радоваться!

– Да ладно тебе Анс, – в разговор вмешался грузный Жебер. – У них на границе там, наверное, этого солнца хоть отбавляй. Не так ли?

– Солнца много, – тяжело выдавил немногословный Габриель, памятуя о днях в Милане. – Но теплее от этого не становится.

– Кстати, нам твои друзья рассказали, что у тебя у вас очень мало этих «Вестников Свободы». – Выделяя интонацией глубокого пренебрежения вмешалась в разговор единственная девушка.

Рядом идущий Лютер уловил в словах Амалии, пренебрежение ко всем содомитам, что пробежалось в душе тёплой волной. Калгар радовался тому, что дама не разделяет идей из концепции «Развитого Либерализма».

– Мы жили в отдельном доме, на самом крайнем городе. Там их действительно мало. – Пояснил Габриель, пересказывая легенду прямо на ходу, плавно переходя к вопросу. – Кстати, как вам они?

– Кто? – Усмехнувшись, промолвил Лютер.

– Знакомые мои.

– Вроде неплохо, – с положительной оценки, сказанной довольным голосом, взял отклик Ансуа. – Они конечно учатся на другом факультете, но с виду выглядят ничего. Мне даже удалось поговорить с одним парнем. Как там его… ах да! Верн.

Габриель, смотря на Ансуа, тут же вспомнил очертания лица и нотки характера своего старого смуглого товарища, встречающегося с Элен. Ансуа и Верн во многом были похожи, начиная от манеры одеваться, до еле ощутимых ноток себялюбия в характере. Но всё же Верн, в глазах Габриеля и его представлении является более компанейским, дружелюбным и необязательным в различных делах. Ансуа строго ограничивал меры должного поведения с другими, активно общался только с друзьями, и ставил себя в строгие рамки поведения, чтобы не попасть в какую-нибудь оплошность.

– Элен какая-то странная. – Скоротечно изрекла Амалия. – Любит баловаться с лёгкой косметикой и наряжаться, словно идёт на праздник. Габриель ты бы ей объяснил, что так можно и штраф схлопотать.

– За что?

– Ты как будто с другой страны. – С некой серьёзностью вымолвил Жебер, отчего Габриель подмял губы и видимо напрягся. – За слишком женственный вид её могут остановить феминистские патрули, и заявить, что подобным видом они оскорбляет всех любителей естественной красоты и вызывает у мужчин желание её умозрительно эксплуатировать.

– Откуда это? – в вопросе промелькнули нотки ошарашенности. – Я ещё не разобрался с законами.

– Прямиком из Феминистского Кодекса, – ответила Амалия. – Ей конечно за её проступок могут вынести предупреждение… а могут и штраф. Даже я стараюсь одеваться… красиво не чаще чем пару раз в месяц.

– Да ладно, – голос Лютера не ощутимо, но дрожал, – ты и так каждый день выглядишь красиво, несмотря на то, чтобы одела.

Габриель уловил струнами души эту дрожь, и она оказалась для него больно знакомой. Для него чувства давно отступили на второй план, практически растворившись, но ранки остались по-прежнему не заживлёнными и терзали ощущениями ненужности, обиды и отторгнутой эмоции привязанности, душу…. Так давно по количеству и насыщенности событий, но по времени мизерно мало.

Новенький юноша обратил свой взор на Амалию и увидел, как девушка покраснела и слабо улыбнулась, ответив Лютеру:

– Спасибо. Приятно.

– Ох, Лютер, осторожней бы с комплиментами. Сам знаешь, что за них может последовать. – Предупредительно предрёк Ансуа. – Обидеть чувства «Вестника Свободы» и задеть его право на необижаемость… может не лучшим исходом закончиться. Сам знаешь.

– Конечно, знаю! – Возмущённо, но с юмором, воспламенил чувствами Лютер. – Я знаю, что комплимент есть форма эксплуатации женщин, как заявляют все «защитницы прав женщин». Пускай, но почему я не могу похвалить эту прекрасную девушку, – положив руку на плечо Амалии, дрожа тембром, говорил парень, – если она действительно прекрасна и одним своим видом делает этот мир светлее?

Всех накрыла волна лёгкого смеха, которая мгновенно сменилась на каменные лики. По злой насмешке судьбы их ликование и радости прекратились, ибо впереди заканчивалась улица, и плиточная дорога переходила в серую парковую зону. В метрах двухстах огромная ржавая арка, с осыпавшейся бетонной конструкцией, обозначила вход в парк. За аркой распростёрлись множественные снежные поля, на которых резвились и предавались множествам утех десятки горожан.

Габриель напряг зрительные нервы и увидел уже ставшую привычной картину удовлетворения всех возможных похотей и нужд. Несколько десятков человек сплелись в акте совокупления, и их ахи, возгласы и вздохи повисли вожделенным ореолом над парком. Аромат курительных смесей и слащаво-липкий запах токсинов дурманящим кулаком бил прямо в нос, заставляя носоглотку испытывать щиплющие чувства. Человек тридцать там, на холмиках парка катались, плакались и смеялись, будучи угашенные в наркотическом угаре.

Все упивались иллюзорной крохотной свободой как могли в этом либеральном мире. Однако ребята тут же отвлеклись на иное.

– Вы эксплуатировали нашу дорогу несколько километров, – внезапно зазвучал мужской голос сзади, – за пользование нашими дорогами мы взымаем плату.

– Не напомните, а вы кто? – Сурово задал свой вопрос Габриель.

Мужчина, облачённый в дырявое светлое тканевое пальто, потёртые туфли, грязную шляпу, имеющий услужливые черты лица, выпрямился во весь рост и с радостью и гордостью в словах, чётко ответил:

– Мы есть держатели прав на владение, распоряжение и управление дорогами города Микардо. Взяв бесконкурентную монополию на дороги муниципального образования, мы предлагаем на рынке обслуживания уличных дорог самые лучшие условия. Мы есть Общество Улиц города Микардо и за свою скромную работу требуем всего лишь небольшой внос.

– За право пользоваться дорогами и ходить по городу? – въедливо спросил Габриель.

– За право пользоваться лучшими улицами Микардо. Наш свободный рынок предполагает приватизацию всего и вся, и, пользуясь этим Общество Улиц города Микардо, купив их, содержит в самом лучшем виде, ибо ни государство, ни муниципалитет нее способны были этого сделать.

– А если у кого-то нет денег? Если кому-то необходимо срочно попасть в больницу? Что делать тогда?

– Наш справедливый рыночный мир, прежде всего, требует оплаты за свои услуги, ибо таковы условия контрактов и соглашений. Если… а пускай превозмогает свои болезни. Обществу Улиц города Микардо плевать на это.

– Безумие.

– Не сумасшествие, а свободная либеральная рыночная экономика, ориентированная на получение максимальных прибылей. – Горделиво заявил человек и тут же перешёл к упрёку. – У вас, что, разве нет денег?! Я тогда вызываю полицию, чтобы они их выбили! – И тут же мужчина потянулся к свистку.

Внезапно ему легла женская рука на плечо, с отлично исполненным маникюром и накрашенными в чёрный цвет ногтями, примяв плечо, а в кармане дырявого пальто игриво забренчало пара монет.

– Вот, успокойся и не кипишуй, – мгновенно зазвучали приятные слова. – Тут за двоих.

– Хорошо. Приятно иметь дело с людьми, осознающими преимущества и обязанности по рынку. – Кинул представитель Общества Улиц города Микардо и поспешил ретироваться.

Человек, отпрянул, представив виду ребятам прекрасную девушку. Выбеленные длинные волосы аккуратно ложились на джинсовую куртку, лишённую всяческих символов опознания, а на рукаве зияла пустота. Джинсы на ногах покрывались кожаными сапогами старой, древней, кройки и образа. Светло-голубые глаза девушки смотрели на ребят, что с крайним удивлением взирали на эту картину.

– Вы не против, если я с вами пройдусь? – Не отрываясь от лика Габриеля, смущаясь, задала вопрос девушка, слегка улыбнувшись.

– Конечно Хельга, – голос Жебера принял антураж настороженности, – но нам через несколько минут расходиться.

– Но никто не будет против. – Голос парня показывал, что Габриель словно щегольнул перед остальными.

Души ребят резонировали от ощущения лёгкого страха, удивления и смущённости. Ещё позавчера Хельга их сторонилась, но сегодня готова с ними пройтись. Ещё вчера ярая и безумная феминистка, терзающая всех, кто посмотрит на неё косо, шла вместе со всеми и готова радоваться жизни, вопреки нагнетаемой обстановки из журналов «Свобода в опасности», «Берегись традиционала» и всему тому подобное.

– Амалия, – обратилась Хельга, – а почему ты сегодня не одела ту прекрасную кофту с рисунком?

Все встрепенулись от вопроса, словно он прозвучал как гром средь январского небосвода. Никто не ожидал такой речи, и ребята едва ли не впали в ступор, идя по городу, но Амалия оперативно ответила:

– Да она в стирке. Завтра одену.

– Одень-одень, тебе очень идёт.

Беседа готова перерасти в нечто большее но, путь и нужда диктовали свои условия.

– А тут мы разойдёмся. – Огласил Ансуа. – Я с Жебером в бар.

– Я с Лютером собиралась в магазин. – Добавила Амалия.

– Ну, тогда, пожалуй, я ещё пройдусь с Хельгой, – тяжело выдохнув, произнёс Габриель.

Расставание друзей длилось не более десяти секунд. Все попрощались быстро, неприлично скоротечно, ибо знали, что встретятся ещё завтра. И тогда Габриель один остался с девушкой, решив её проводить до ближайшей остановки, чувствуя на подсознательном уровне, что должен сделать.

Пара двинулась дальше. Их души захлестнул ярый разговор, и они ударились в обсуждение всего, что можно. Говорили о кино, о цветах, о дорогах, зданиях, машинах и всему, что вообще взбредёт в голову. Габриель таки не замечал, как проходит время, и пути становится всё меньше.

– Скажи, а кто были твои родители? – спросила Хельга, ожидая услышать радостный рассказ о прекрасном детстве, но в ответ послышался лишь холодный тон, оттеняющий печалью:

– Я… я… даже не знаю, как сказать. Мои родители… я рос без них.

– Так, стоп…

– Да. Если спросишь, куда они делись – их репрессировали.

На мгновение между юношей и девушкой возникла лёгкая напряжённая тишина, пока Габриэль её не оборвал своим вопросом:

– А кто твои родители?

– Понимаешь, – слово отдалось свинцовой тяжестью. – У меня их тоже не было, только они умерли, ещё в раннем детстве.

– Святый Боже, помилуй, – выпалил юноша мысль, пришедшую незнамо откуда. – Что с ними стало?

– Отравились… продуктовая компания поставила некачественную пищу, а магазины не соблюли условия хранения. И…

Речь девушки сильно дрогнула и она остановилась. Тревога, а вместе с ней слабость и душевный огонь вселились в тело и её ноги не желают идти дальше. В глазах сверкнула боль, и Хельга коснулась очей, утирая влагу, тело же едва задрожало.

Габриэль не знает, что делать и как успокоить девушку. Полагаясь на предчувствие, он подходит к ней и просто приобнимает, позволяет ей почувствовать тепло души, ощутить себя защищённой и под надёжным покровом.

– Тише, всё в порядке, я с тобой. Они, наверняка, сейчас в лучшем мире.

Хельга почувствовала, как ей стало чуть лучше, спокойнее. В кой-то момент Хельге не хочется оттолкнуть от себя парня, считая его приверженцем «губительного патриархата», а, наоборот, в ней появилось ощущение лёгкости и нужности.

Вместе они пошли дальше, уже болтая на более приятные темы, и рассказывая друг о друге всё больше. Габриэлю нравится кампания этой молодой девушки, так же как и ей, присутствие его. Габриэлю и Хельге думается, что они друг в друге нашли человека, который чем-то схож с каждым из них, в котором есть таинственная родственность.

– Габриель, – трясясь голосом, обратилась девушка, – я никому не говорила. Но тебе думаю можно. Я пишу стихи.

– Прекрасно. А расскажешь что-нибудь из написанного.

– Только не суди строго. У меня плохо получается писать. Рифмы нет.

– Обещаю, не буду.

– Вот моё четверостишье:

«Рукой любви разожжём мы наш пыл

Откинув хлад душу пленяющий,

Искренне я хочу, чтоб и у меня был:

Души бастион пламенеющий»

– Это прекрасно! – громогласно восхитился Габриель, понимая, что эти стихи лишь опосредованно связаны с поэзией, демонстративно, похлопав в ладоши, ощущая суть четверостишья в своей душе. – Ты не сомневайся у тебя хорошие прекрасные стихи. Знаешь, я бы слушал их ещё.

Губы Хельги разошлись в искренней широкой улыбке, подгоняемые душой, желавшей почувствовать заботу и уважение. А бледноватая кожа девушки приобрела розоватый оттенок, явивший её душевное состояние смущённости и нечто большего, чем банального животного влечения, проталкиваемого всем из «Кодекса Потребления» и основ законодательства «о получении удовольствия».

Их путь постепенно подходил к своему логическому завершению. Но парень даже этого не замечал, уставив и пригвоздив свой взор к лику девушке, и обращая все мыли, к ней. Юноша трепетал душой, словно горит и трещит осенний лист. Габриель ощущал, как бастион душевной коросты трещит по швам готов лопнуть и кануть в небытие. Но всё же Габриель прекрасно знал, что ещё рано, а поэтому решил пойти по старинке.

– Может, завтра сходим в кино? – предложил юноша.

– Хорошо. Я буду рада, – слегка дрожащим голосом ответила Хельга, приобняла парня и скрылась в автобусной толпе.