Читать книгу: «Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет места», страница 14
Глава четырнадцатая. Апогей мизандрии
Днём этого же дня. Феминистская Матриархальная Республика.
«Все мужчины являются угнетателями с рождения, ибо живут и существуют только для этого. Никогда и ни в какие времена мужско-ориентированные гендеры не были и не станут союзниками для женско-ориентированного гендера.
Сам факт их существования является угрозой для женщин. Каждый взгляд их таит скрытое насилие и чувство совершенства. Смотря на нас они представляют, как станут эксплуатировать. Когда эти существа просят нас улыбнуться, то от нас требуют эмоционального обслуживания. Подсказать что-нибудь это есть обслуживание информационное обслуживание мужско-ориентированного гендера. Они только и видят в нас слуг своих потребностей и самим своим существованием заявляют о собственном превосходстве над нами.
Но что же делать для нас женщин и женско-ориентированных гендеров? Быть наглыми и настойчивыми. Лезть в то, что всё ещё зовётся погаными словом «семья». Вырывать оттуда всех тех, кто похож на нас, и гноить любого «маскулита». Наша священная задача изолировать, загнать и забить любого мужско-ориентированного гендера.
А в этом деле нам поможет Культ Конституции. Именно он стремится помочь в нашем великом деле установления равенства и Свободы. Именно Культ приструнит всех угнетателей к ноге. Да, если мужско-ориентированные гендеры находятся под пятой Культа Конституции и надлежащих организаций, зовут себя феминистами, то можно их принять в наш мир, но с опаской.
Будущее будет за нами!»
– Предисловие из «Великой Матриархальной Конституции».
Небосвод покрылся толстой пеленой серого облачного одеяла, Настолько грузный, серый, тяжёлый, похожий на бетонный навес, облачный покров внушал в каждого жителя этих мест уныние и печаль, соизмеримую с чувством тотальной обречённости. Но вот жительницы здесь себя чувствовали уверенно и даже радостно, подобно тому, словно находятся в земном эдеме.
В Либеральной Капиталистической Республике не приветствовались слова «мама и «папа» в обороте, наряду с обращениями «девушка» или мужчина», мисс» или «сэр». Но вот если представительница женско-ориентированный гендера сама себя называет «девушка» и пишет на одежде, обращайся ко мне «мисс», то это только приветствовалось, как величайший акт выбора свободы в гендерном самоопределении. Только обращение к личности по гендерному признаку оскорбительно, но не само нарекание.
И сей край, находившийся прямо посредине Скандии (Скандинавский полуостров), ровно между Северо-скандинавской Теократией, Южно-скандинавской Технократией и Восточной Бюрократией. Зажатая со всех сторон Феминистская Матриархальная Республика, или просто «Скандийский Матриархат», выступала прибежищем для всех, кто считает себя девушкой и вступивших в какую-нибудь феминистскую организацию, и неважно в какую. Главное факт «членства в великом деле освобождении женщин от влияния наследников минувшего дряхлого патриархата». Без этого, казалось бы пустякового факта девушку даже не станут оберегать, будь то от реального насилия или излишних придирок со стороны Механизма Свободы (Правительства). Приверженность идеям ультрарадикального феминизма разделила женщин на «своих», то есть оберегаемых, и «чужих», представлявшиеся в глазах феминисток тупыми курицами, отвергающими собственные права и свободы.
Мало кто понимал это безумие, но все его принимали, как должное. Даже мужчины, прибывшие сюда, обязаны мириться с тем, что с ними станут обходиться как с мусором.
И Эрнест это понимал. Парень, выбравший под одежду самые неброские и грубые одеяния, готовился к тому, чтобы продолжить путь. Под брезжащие звуки лопастей вертолёта, разгоняющих снежные массы, он в мыслях инстинктивно шептал неразборчивые и не неумелые моления Богу, в которого мало верил.
– Ты точно готов? – вопросила рядом стоящая субтильная и слегка худая девушка, положив жилистую руку на плечо мужчине, примяв серую ткань пуховика. – Может пойти с тобой? Я всё же девушка, ко мне должны относиться с почтением. Если пойдёшь ты, то боюсь, тебя могут не принять там и погнать назад.
– Да, – подавленным голосом зазвучал ответ в пространстве. – Я несколько дней к этому готовился.
– Просто будет напрасно, если всё будет напрасно.
Мужчина обратил свой взгляд в глубокие карие очи девушки, в которых находил доброту и тепло, греющее его душу. Чуть смуглое лицо девушки, окаймлённое капюшоном алого пуховика, так и источало всеми своими чертами заботу и обеспокоенность о мужчине.
– Эбигейл, со мной идёт эскорт из четырёх наёмников. Что со мной там может случиться? – и потянувшись к серым утеплённым штанам, зацепив пальцами, небольшой предмет и вынув, его мужчина протянул его девушки. – Если сотовая связь перестанет ловить, то воспользуйся рацией.
– Хорошо. Воспользуйся, а теперь иди. Я заплатила вертолётчику. Он нас будет ждать столько, сколько нужно.
– Ты так добра. – Слабо улыбнувшись, тепло проговорил Эрнест.
– Только возвращайся скорее.
Мужчина крепко обнял девушку и отправился в недолгий путь. Сзади него пристроилось четверо человек, с вооружением в виде автоматов и штурмовых плазменных карабинов, идя за депутатом подобно теням.
Эрнест постоянно оглядывался по сторонам. Но пространство вокруг сжимали только высокие сосны и ели, создающие непроходимый лес. Шаг в лес и можно было уже потеряться в нём, навечно заблудившись в непроходимых дебрях Скандийского Матриархата.
К единственному в этих захолустных местах поселению вела непроходимая практический весь год дорога. Только летом можно было по ней пройти, но осенью её размывали дожди, зимой по голову заметали снега, а весной превращали в месиво паводки. В основном все, кому составляла крайняя необходимость, нанимали вертолёты и долетали до специальной площадке, которая на удивление всем расчищалась, вместе с дорогой к ней ведущей.
Эрнест уверенно шагал вперёд, сметая сугробы перед собой. Щёки покраснели от колкого холода, конечности немели, теряя чувствительность, но мужчина не останавливался. Его вперёд толкало не просто любопытство.
Эбигейл по своим каналам смогла выяснить, куда определили бывшую жену мужчины – Маргарет. Она сама вызывалась работать в самом заброшенном и глубоком регионе, именуемом «Заброшенная Коммуна».
Дело в том, что вся Феминистская Матриархальная Республика делилась на коммуны, где в центре были не города, а специальные поселения, в которых проживали девушки, и откуда происходило всё административное управление.
В каждой коммуне, несмотря на броские заявления о равенстве, солидарности и сестринстве, существует жёсткая иерархическая система, с точно отведёнными полномочиями и ролями. Высшим органом управления Скандиского Матриархата признавался «Круг Сестёр», состоящий из тысячи выбираемых всей «Республикой» девушек или женско-ориентированных гендеров, но на деле вся власть принадлежала правительницам коммун – Верховным Матерям, держащих всех и вся в железных рукавицах.
Эрнест насмехался над этой системой, считая её подобием воплощения тюремного правления, построенного наяву. «Те, кто заявляют о свободе, равенстве, взаимоуважении и помощи, живут как в колонии» – постоянно повторял себе мужчина.
Но сейчас ему нее до смеха. Парень с трудом смог обнаружить свою не угасшую любовь, вычислить её место на карте и сейчас, всеми фибрами души он хотел лишь одного – увидеть, посмотреть в глаза и понять: осталось между ними хоть что-то, есть ли будущее у них. Однако, несмотря на тайные надежды, принявшиеся форму болезненного упования, мужчина осознавал, чем всё кончится.
Дорога заметена, снега по пояс, но Эрнест без устали рассекал серебряный покровы, словно корабль на морской глади. Даже вооружённые до зубов наёмники, ветераны множества боевых действий, не поспевали за парнем, утопая в море прохладного снега.
Через несколько минут пути, пролагаемого через лесные дебри, завиднелись лёгкие очертания серой полосы. С каждым шагом она становились всё отчётливее, приобретая точные контуры, перестав сливаться с горизонтом.
– До Актирии ещё пара километров! – перебивая завывания северного ветра, воскликнул один из наёмников.
Но Эрнест его не услышал, ибо шагал к своей цели, как заворожённый, не отступаясь от своей цели. Его шаг, несмотря на сопротивление ветра, и снежных сугробов, не делался медленнее, словно сами мышцы, отринув всякую усталость, проклиная себя чувством, тащили тело вперёд.
– А чёй-то он такой ретивый? – Поинтересовался у своих «коллег» один из наёмников.
– Не знаю. Топай, давай. Нам не за разговоры деньги платят.
Спустя час беспрестанной, неумолимой и беспрерывной ходьбы по сугробам группа смогла достигнуть высоких стен поселения, носившего красивое название – Актирия.
Высокие, ровно десять метров, выставленные из бетонных блоков стены так и давили на души своей монументальностью. Стены наверху усеивались вьющейся смертельными кустами колючей проволоки, из которой торчали гниющие конечности, зловеще развивающиеся обрывки одежды и даже кости. Через каждые сто метров исполинской стены располагались сторожевые вышки, с торчащими в лес стволами не то что пулемётов… самозарядных автоматических пушек, способных разорвать в клочья лёгкие танки.
Перед группой возникли высокие чугунные врата, с толщиной самого металла не менее десяти сантиметров. На фоне самих ворот, выделялась небольшая дверца, предназначенная для повседневного входа или выхода из поселения.
Как только пятеро мужчин стали приближаться к двери, на них, из сторожевых башен, высотой в пятнадцать метров, издав страшный скрежет, обернулись дула автопушек, готовых одним залпом оставить от парней только яркий алый след на снегу.
Эрнест механическим движением руки достал из кармана баннер и ловко расплёл его пальцами. Кусок ткани в эту же секунду стал дёргаться под действиями воздушных масс, его трепетавших. На выкрашенным в ярко-ядовитый лиловый цвет, знаменательном полотне промелькнули под солнцем символы сжатой в кулак ладони, оканчивающейся древним символом феминизма, и двух клинков за ним.
Автоматические пушки в эту же секунду сняли с наводки парней, вновь уставившись в лес и выжидая появление оттуда любого непрошеного гостя, готовясь его порвать в клочья.
– Вот это гостеприимство. Сразу становится понятно, кто тут истинный хозяин. Дают тебе понять в какой ты тюрьме.
Слова наёмника не вызвали в душе Эрнеста усмешки или веселья, ибо вся его мысли занята сейчас совершенно иным. Десятки самых различных сценариев крутились в его разуме и все они так и норовили увести его сознание подальше от реальности, погрузив в самую суть раздумья, лишая ощущение реальности.
Мужчина аккуратно свернул полотнище и определил его в карман. Эрнест мысленно воздал хвалу Эбигейл, которая дала ему свёрток с тканью. Девушка объяснила, что это специальный пропуск, без которого «проблематично» войти в поселение, но Эбигейл не сказала, что могут и расстрелять.
Эрнест подошёл к чугунной двери и ударами кулака стал вызывать следящую за входом девушку. Кожа на ладонях с каждым ударом прилипала к металлу, но мужчина не замечал этого. Он колотил снова и снова, пока на ладонях не проступила кровь, и куски кожаного покрова не остались на двери.
Через пару секунд такой само экзекуции послышались звуки дёргания ключа в дверном проёме, и через секунду она отворилась ровно на треть, повиснув на пятидесяти цепях.
– Чего надобно?
В голосе звучало злоба, отторжение, ненависть и ещё буря самых противоречивых эмоций к мужчинам, но Эрнест сжал волю в кулак и спокойно ответил:
– Я Эрнест Калгар…
– Мне плевать, как тебя зовут маскулит поганый, говори, зачем пришёл сюда в наш мир истинного освобождения? Если ищешь жертв для угнетений, то я тебе сейчас вгоню свинца в задницу и пущу на корм собакам.
Мужчина сдержался. И снова, в полном спокойствии он зашевелил губами и говорит:
– Я депутат от Форума Свободы, представитель интересов Корпорации «Восточное Единое Торговое Собрание», а так же, – мужчина сглотнул слюну, и его уши уловили позади металлическое звучание того, как предохранитель спускается, – являюсь членом комитета по надзору за положением женщин в благополучных с точки зрения равенства регионов.
На самом деле Эрнест и не знал, есть ли такой комитет. В Форуме свободы их столько, что никто не возьмётся сосчитать, а подделать документ принадлежности не составляло труда, что в принципе Эбигейл и сделала.
– Подайте тогда ваше удостоверение.
Эрнест вытянул из куртки бумагу и протянул к цепям. На секунду из цепей высунулись цепкие пальцы и молниеносно вырвали её прямо из рук мужчины, успев только лязгнуть металлом. И через несколько секунд бумага вернулась в виде сморщенного комка, упав на снег.
Затем дверь просто закрылась, и до ушей донеслись звуки лязга металла. Мужчины стояли на морозе больше пяти минут, прежде чем все цепи и щеколды отпрянули от двери, оставив её держаться только на одних петлях.
– Заходите, уполномоченные угнетатели.
Эрнест поспешил перейти порог и как только он переступил черту ворот, его взгляду предстал вид поселения, внушивший в сознание парня ощущение ничтожности и мизерности.
Вперёд стелилась широкая асфальтовая расчищенная дорога, упирающаяся только в ещё одни ворота, расположившиеся на расстоянии трёх километров от места, где он стоял. По бокам, у стены, целый метр представлялся ямой с колами, наполненной смердящими и вонючими биологическими отходами. Смердящую и опасную яму ограждали от основного поселения сетчатый заборы с колючей проволокой, через которые не каждый альпинист перелезет.
Зрение мужчины напряглось, и он в дурно пахнущих канавах смог уловить очертания плавающих там костей и останков людей, словно их туда кто-то сбросил… или помог сброситься.
Эрнест, подгоняемый волей и страхом оставаться тут, зашагал вперёд. Его окружали довольно широкие домики, собранные из деревянных досок. Они чем-то навеивали образ лагерных домов, использовавшихся военными для жилья или содержания заключённых.
– Бараки, что тут ещё сказать. – Отпустил шутку кто-то из наёмников.
Депутат видел подобные дома в учебниках по истории. Широкие, объёмистые и простые, они навеивали образ построек из концлагерей в «древней войны всего мира против фашистской тоталитаристской нечисти».
Среди этих удручающих построек бродили девушки, облачённые в телогрейки и рваные одежды, выглядевшие как нищенки на центральном рынке. Рядом с ними могли попадаться мужчины, но только в ещё более рваных одеждах, идя по снегу босиком и с рабским ярмом на шее. В лице каждой женщины в этой части поселения, да и мужчины тоже читались тревоги, жалость, боль и негодование.
– Держи людей наготове, что-то тут нечисто. Чую я, будем пробиваться с боем. – Проговорил один из наёмников, отдав приказ своим людям.
Внезапно на пути группы появилась одна из девушек, одетая намного лучше, чем все остальные. Блестящий белый пуховичок, так и контрастировал с чёрными штанами, покрытым кожаными сапогами на высоком каблуке. А круглые очки на её лице придавали лёгкой умилённости её образу.
– Я Мира, кураторша Актирии и требую узнать, зачем вы тут появились.
Голос её звучал требовательно и даже нагло, но мужчина продолжал держать себя в руках. Он всего лишь подал толстый пакет документов, сунув его ей прямо в руки, со словами:
– Посмотрите. Тут всё ясно изложено.
Девушка выхватила его из рук и стала лихорадочно изучать его, скрупулёзно рассматривая каждую страничку и едва ли не каждую букву. Все простояли минут семь, пока кураторша усвоит суть документа.
– Что ж, мне не сказали о вашем прибытии. Обычно это спускается Культом Конституции… ладно, пойдёмте, вам нужно обсудить все дела с Верховной Матерью. – И спустив голос до угрожающего и негодующего, девушка, указав на вооружённых наёмников, Мира воскликнула. – А это что ещё за шкафы и проклятые мускулиты?! В нашем селении не может быть вооружённых мужско-ориентированных генднеров!
– Это моя охрана, предоставленная Корпорацией. Если есть какие-либо вопросы, то советую обратиться к ней.
– Вопросов нет. – С бессильной злобой прозвучала реплика.
Шестеро человек стали продвигаться по широкой дороге вперёд, ведущей к огромному дворцу, выполненному из массивного дерева в скандинавском стиле, сиявшим своим великолепием из всех концов Актирии.
Они шли очень быстро и дома мелькали так, словно они бегут. Но всё стало головокружительно меняться. Через несколько сотен метров стали попадаться дома совершенно иного качества и типа. Многоэтажные или индивидуальные, чёрные или белые, неважно какого размера и какой приверженности в цветовой палитре, все они лучше чем то, что на окраинах.
И жительницы тут выглядели намного лучше. Облачённые в нормальные одежды: от пуховиков до тяжёлых курток, с их лиц не спадали улыбки и внутреннее излучение счастья, словно они пребывают в сущем раю. Игривые, радостные, весёлые девушки кардинально отличались от своих сестёр с окраин.
Однако положение мужчин не отличалось, ибо они ходят тенями среди девушек. Многие попадались в обносках, босые на ледяной земле и асфальте. Лики отражали сущность изнеможения и маску застывшей боли, словно это рабы,… но ведь это и есть рабство. Как считала добрая часть всех феминисток – «рабство, принижение и боль – вот три состояния, когда мужско-ориентированный гендер не угнетает. А если он не угнетает, значит, таковым должно быть его существование, ибо на этом будет покоиться равенство».
В нескольких десятках метров от Эрнеста, у самого дома, в клетках жил мужчина. У его ног валялась алюминиевая миска, наполнена застывшей на морозе баландой. Бедолага постоянно трясся и стонал, как будто он пёс, а не человек. Ещё пара часов и он в конец околеет.
Эрнест, ведомый негодованием, повернул голову в другую сторону, и вновь его накрыло отвращение. У одноэтажного широкого дома, стояли в ряд мужчины, с цепями и яром на шеи. Цепи приковывались к большому камню, а на шеях висели таблички с ценником. Полтора феминца, один феминц… Непомерно дёшево, если учитывать, что феминцы и федералы практически одного номинала. Эрнест покопался в памяти и вспомнил, что примерно столько же стоит его завтрак в парламенте.
Негодование, отвращение, тошнотворные ощущения снова обурили душу парня. За дни работы в парламенте он смог побороть свои чувства, но при виде истинного «равенства» между мужчиной и женщиной, злоба и гнев снова брали верх в сознании и душе депутата.
И чем дальше в Актирию, тем больше становилось «истинно свободных женско-ориентированных гендеров, уравнённых в правах с мужчинами» и самих «мужчин, которые больше не посмеют угнетать женщин». Ценники на шеях, клеймо обладательницы, клетки и конуры, цепи и кандалы: всё это становилось только началом, лёгким преддверием перед ужасающей действительностью.
Все три километра пути, взирая на помпезность жизни «угнетаемого пола», Эрнеста брал святой гнев и хандра бессилия. Он стал свидетелем того, как худощавый парень, осмелился поднять взгляд на свою хозяйку, но та его громогласно и с пеной у рта обвинила в том, что он собирался её домогаться и умозрительно эксплуатировал. Взяв толстенный кнут, она стала бить точно в цель. Через минуту побоев мужчина ослеп на один глаз и пал без сил на холодный снег, свернувшись калачом у дома, держа окровавленный лик.
Но время шло, и группа всё ближе подходила к великолепному дворцу, возвышающемуся на пятьдесят метров вверх, проминая души своей монументальностью и величественностью. Его окружал внешний двор, набитый солдатками, окружённый десятиметровой стеной, где только один вход и один выход.
– Открывайте! – встав у двери, воскликнула кураторша. – Пришли парламентарии-проверяющие.
Мощные врата, выполненные из стали, украшенные безумными узорами и символикой, с металлическим стоном и плачем материи разверзлись, впустив группу вовнутрь. Эрнест бегло оглядел внешний двор. Но на вид ему попались только группы солдаток с оружием наперевес, стойки с оружием, манекены для тренировок и прочие атрибуты военной касты, покоящиеся на расчищенной от снега каменной плитке. Пройдя ещё два десятка метров, депутат взошёл на высокую лестницу, по крыльцу, подступивши прямо к огромным резным деревянным воротам. Через секунду они распахнулись, пропуская гостей.
Внутреннее пространство крепости приводит в состояние эстетического восторга, ибо «Приёмный Двор» не мог быть похож на захолустье. С четырёх сторон окружали деревянные стены, в которых копошатся служанки и рабы, обслуживая элиту, а на самих фортификационных постройках службу несут стражницы, незаметно передёргивая затворы. Со стен свешивались десятки лиловых флагов, мотив которых ясен и понятен. Открытое небо над головой и отсутствие крыши только усиливали ощущение вольностей. Пол под ногами стелился брусчаткой, издавая каменное треньканье при каждом соприкосновении каблуков.
Однако самое примечательно таилось впереди. На огромном золотом троне, утеплёнными мехами и системой подогрева, со ступенями к нему, восседало нечто похожее на человека. Тучное, размазанное в пространстве существо смотрело на вошедших. При каждом вздохе содрогалось множество участков непокрытого тела, словно оно состоит из холодца. Заплывшие жировыми волнами обвисшие ноги, руки, словно распухшие от ультра агрессивной бубонной чумы руки, накрашенные губы, и проступающие на шести подбородках волосы вживлённой бороды. А на голове переплетались в косы сальный и блистающий седой волосяной покров. Одеждой для такого существа служит небольшая мантия, слегка затворяющее смуглое кожаное покрытие.
– Господи, из какого музея этот мамонт сбежал? – Отпустил шутку один из наёмников.
Рядом с ним стола девушка в латексной одежде и фиолетовой причёской панка с кнутом на бедре. По левую же сторону от непонятного существа стала девушка с таким количеством волос, что один её вид навеял Эрнесту образ одной мохнатой обезьяны, которая обросла толстым слоем шерсти. Но вот каждый волос этой девушки блестел в поту, а по внутреннему двору гулял стойкий аромат испарины и фекалий.
А у подножья трона расставлены столы с тысячами различных яств, которыми ужираются представители феминисткой элиты. В дорогих пальто, сделанных из настоящей кожи, с золотыми кольцами и перстнями на пальцах, они пожирали такую пищу, о которой большинство обычных жителей страны могли только мечтать. А возле трона и столов прислуживал «класс угнетателей» с кандалами на руках и в лохмотьях на теле.
Весь образ увиденного напомнил Эрнесту уроки истории и рассказы о феодальных королях, античных рабов и концлагеря. Только тут, в Матриархате, все смешивается воедино. Каждый момент истории сплёлся друг с другом, породив ужасающую искажённую реальность.
– Я, у-у-ах, – сошла огромная масса плоти на отдышку. – «Верховная Мать» Актирии. Мне все тут подчиняются и служат, знайте это. Зачем пожаловали в наш мир равенства, маскулиты проклятые? – Внезапно заговорило существо, вырвав Эрнеста из его мыслей.
От такого голоса Эрнесту сразу стало не по себе, как будто ударили по его мозгу, но он снова сжимает волю в кулак и стал говорить:
– Я Эрнест Калгар, депутат Форума Свободы, пришёл к вам с проверкой.
– Хах, дамы вы знаете кто этот угнетатель?
– Нет, – все дали ответ.
– Как не знаете? – Голосом, полным удивления произнесла Верховная Мать. – Это червяк, который пришёл нас проведать и уйти отсюда, получив пару отменных пинков на прощание.
– Подождите. Я, наверное, знаю, кто это! – Воскликнула девушка с кнутом. – Очень давно, во времена до моего обращения в феминистскую истинно либеральную веру я жила обычной жизнью свиноматки и прислуги.
– Маргарет. – С трепещущим сердцем, шёпотом выронил Калгар, смотря на искажённое в злобе и ненависти лицо бывшей жены, продолжавшей рассказ.
– И из той, во истину тёмной и дремучей жизни я помню это имя. «Эрнест», так, вроде, звали моего бывшего мужа. – На девушку тут же все бросили взгляд, полный непонимания и презрения, отчего феминистка тут же оправдательно затараторила. – Да, до становления меня в вашем сестренстве, я пребывала в гнилой жизни угнетёнке, но теперь, с помощью гипноза у меня вырвали эти воспоминания и отчищена от традиционалистской скверны!
– Маргарет… – Узнав изменившуюся до безумия, возлюбленную, прошептал Эрнест, приложив руку на сердце, едва не упав, но наёмник сзади поддержал его.
– Скажи, моя милая, у тебя могут быть мужья? – Язвительно, почесав третий подборок, обратила к девушке вопрос «Мать».
– Все они угнетатели и рабы, достойные того, чтобы лизать грязь с подошвы вашего сапога! – Громогласно отчеканила Маргарет.
Эрнест обратил свой, пылающий отчаянием и безумием взор прямо в лик девушки. Но залитые чёрной краской глаза не способны выдать самую простейшую эмоцию, оставаясь оплотом равнодушия. А на лице, усеянном татуировками и пирсингом, не дрогнула ни единая мускула. Маска равнодушия и «Свободы» повисла на лице Маргарет, сжигая все чувства Эрнеста.
Парень понял, что стало с ней. Как ей промыли мозг, и каких теперь Маргарет идей привержена. Что ж, Эрнест шёл через райский ад на земле, ради одного этого момента, чтобы заглянуть в глаза и душу бывшей жены, любви и увидеть там… потерянную бездну, ничего. Эрнесту оставалось только доиграть выбранную роль. Подвести к концу начатый цирк.
– Как же ты изменилась Маргаритка, – шёпотом провещал сам себе депутат.
– А что это тут уловил мой слуховой аппарат? – Изливаясь слюной в разные стороны, содрогаясь волнами жира на теле, громогласно вопила женщина. – Марга, а ну-ка покажи своё истинное отношение к угнетателям!
Девица в мановение ока сорвала кнут с бедра, занесла его и простёрла через пол двора. Кнут, покрытый стальными шипами, и обитый медью, коснулся раба, держащего графин с водой рядом со столом, издав смачный шлепок. Спустя мгновение мужчина брызнул кровью из спины, обронил посуду и пал замертво, а Маргарет тем временем машинально сложила кнут, встав по стойке смирно.
– Понял, поганец, – вновь заговорила женщина, будто откормленная для того, чтобы давить борцов сумо одним своим видом. – Тебе не стоит юлить и играть с нашими девчонками. Марга, рассечёт тебя пополам, а Верика, – и ткнул разбухшими пальцами на женщину, будто бы покрытую шерстяным покровом, – наша главная бодипозитивщица, сломает тебе хребет одной левой. – И задыхаясь от собственного веса, на пике отдышки Верховная Мать кинула. – Говорите, зачем припёрлись?
Эрнест молчал. С одной стороны ему хотелось выхватить у наёмника пистолет и расстрелять эту тушу, обратив её в дымящийся кусок мяса, стараясь как можно дольше продлить её страдания. Но… депутат обратился к литании, взял свои эмоции в кулак и только благодаря одной силой воли не сорвался.
– А ведь хорошо вы устроились, «угнетаемый класс». – С нотками негодования полилась речь. – Не думаю, что всё это одобрят в центре.
– Уже одобрили! – Вместо Верховной Матери воскликнула одна из объедавшихся феминисток. – Все те мужчины, которых ты видел, подписали бумагу, контракт, на то, что их будут кормить, греть, поить, а они на нас работать. Их никто не заставлял его подписывать. Наши агентессы разбросаны по всей стране, и именно они собирают для нас великую дань – бомжей, нищих и бедных, которые работают на нас. Поймите, один росчерк пера их делает такими, ибо мы никого не принуждаем к этому. У нас страна свободная – каждый может стать рабом.
– Видно же…э-э-у-у-х-х, – выдохнув отдышкой, затворила глава «колонии», – мальчик новенький…э-э-у-у-х-х, не разбирается во всём.
– Я не понимаю, зачем эта бутафория в колючей проволоке и в тех ямах с дерьмом? Кого вы пытаетесь ею напугать?
– А кто это сказал, что эта бутафория? – Воспротивилась Верика. – Это следы тех псов, попытавшихся от нас улизнуть. Кто-то не захотел исполнять условия подписанного контракта и решил произвольно покинуть нашу великолепную коммуну. Я даже помню, как сама пару хребтов переломила. Как стонали и кряхтели они, как хрустели шеи и позвонки.
– И всё это возможно в стране, в которой «уважаются права и свободы всех и вся». Какая ирония.
– В нашей Матриархальной Конституции сказано, что Феминистская Матриархальная Республика создана для женщин и женско-ориентированных гендеров, а значит и править нам, а не вам, маскулитам проклятым.
Эрнест просто сглотнул и продолжил диалог, стараясь сильнее сдерживать злость и гнев, постепенно овладевающие душой:
– А как же ваши «сёстры» на самом краю Актирии? Почему они в такой нищете?
– Потому что у нас иерархия свободных! – Воскликнула другая феминистка из элиты, облачённая в чёрное пальто. – Для того чтобы продвинуться дальше по лестнице, нужно хорошенечко послужить на благо поселения. Только побыв в «шестёрках» пять лет после прибытия можно надеяться стать кем-то лучше.
– Иерархия свободных,… какая ирония. – Мрачно констатировал Эрнест. – Прям как в тюрьме.
– Э-э-у-у-х-х…. Ты ничего не поднимешь.
– Ну да, от вашей мизандрии просто тошнит. – Гневно выпалил мужчина.
– Мизандрия?! – Золотой трон скрипнул от того, что «мать» вцепилась в подлокотники со всей силы. – Разве. Это ваше состояние, в котором вы не посмеете нас угнетать, это эволюция всего мужского пола и мужско-ориентированных гендеров… Э-э-э-у-у-х-х-х. После этой эволюции вы действительно перестаёте нас угнетать и ждать, обслуживая всякого рода. Поверьте, это и есть истинное равенство, ибо в нашей великой Республике мы добились того, что ваш проклятый собрат больше не смеет нас умозрительно, эмоционально и всячески эксплуатировать всех женщин. Разве это не прекрасно, больше не чувствовать себя угнетаемой? Как смешно, но палка и юридический факт из вас обезьян сделали существ, отчасти похожих на людей, ибо истинным человеком может быть только девушка, как апофеоз творения эволюции биологической. Именно женско-ориентированный гендер есть «Homo Liberus», то есть высшая степень развития человека! Э-э-э-у-у-х-х-х…. Я надеюсь, что мы донесём эту волну равенства до всех уголков Либеральной Капиталистической Республики.
– Ваш мир – тюрьма! – не выдержав напора чувств, взревел Эрнест. – Вы как бывалые преступники, или крысы в стае – жируете за счёт и на силах тех, кого поработили, или считаете «молодыми сёстрами, которые должны познать суть служения феминизму». Вы как преступный авторитет, но только обрюзглый расплющенный в пространстве.
– Тюрьма, у-у-ух? – на глубоком вздохе удивилась гротескная женщина. – И что же вас навело на такую мысль?
В ответ Эрнест лишь метнул взгляд полный боли и печали на обезображенную Маргарет и едва не прислался. Его сердце вновь кольнуло и он взялся за грудь, сжав на себе одежды.
