Читать книгу: «Удивительное свойство моряков жить под водой», страница 8

Шрифт:

− Причем здесь эта муть, Макс! Я не про гарвардский проект, я про реальные вещи.

− В Исландии грузовики ездят на рыбьем жире, − подошел Ной.

− О, это больше похоже на правду! – согласился боцман.

− А с другой стороны и хорошо, что так. − Юнга посматривал, как немецкий мальчонка бросает камни в реку. − Сейчас бы воду продавали по цене бензина, и через лет сто у нас была бы полная кин-дза-дза.

Штурман громко подбадривал москвичей:

− Ребята, что не делается всё к лучшему! Ваша задержка обернулась на пользу. Вы получите лучшего проводника в Мульте. Сам я не могу, надо с немцами разобраться, но за него ручаюсь. После Мультинских озер и Белухи он проведет вас через Катанду к Яломану. Спросите там старую алтайку, бабушку Лену, она поможет найти то, что вам нужно.

Столичные художники долго и красиво благодарили.

− Да пока не за что, − отмахнулся Голодный и тут же напомнил: – Не забудьте, как обещали, купите у бабы Лены самый большой бубен.

− Настоящий? Шаманский?

− Настоящее не бывает. Мастер делал.

− О, конечно! Хорошо! Возьмем.

Удовлетворенный переговорами Голодный отошел к друзьям, возившимся с типи. Дал несколько дельных советов, сам закрепил узлы на засечке, осмотрел клапан, заднюю стенку и уверенно заявил:

− Здесь нужно подрубить.

− Что москвичам нужно на Яломане? – спросил я у него.

− Шаманы.

− На Яломане есть шаман?

− В Купчегене.

− Зачем он им?

− А зачем тебе море? Все что-то ищут, чтобы ответить на свои вопросы. Хотя главный вопрос не в том, во что ты веришь, а в том, когда же ты станешь самим собой и увидишь мир таким, какой он есть, − усмехнулся Голодный и пошел, помахивая новеньким топором.

Я посмотрел на штурмана, на столичных ребят, на свободных моряков со старенького УАЗ и на парней с нашего. Немцы ставили палатку. Берлинская студентка и Юля о чем-то увлеченно беседовали. И тут меня посетило дежавю, я в очередной раз ясно осознал, что искать всегда нужно под носом. Все самое важное находится на расстоянии вытянутой руки.

При взгляде на неприступные горные вершины, кажется, что они сами решают, кому и зачем жить среди них, во что здесь верить и что знать. Люди непохожи на камни, но они тянутся к ним, как к надежным якорям. Как не любить горы, если там, поднявшись над обыденным существованием, можно разглядеть дальние горизонты новой жизни.

В Уймонской долине мы провели неделю, возвращая свободу и покой загнанному суетой сознанию. Помогли немцам снарядить экспедицию к Белухе. В Тюнгюре они взяли лошадей и сами, не послушав штурмана, выбрали двух ушлых местных проводников, и с ними, как выяснилось позже, претерпели одни неприятности, в том числе и мародерство. Вход в шамбалу иногда прикрывают.

− Дан сехен вир унс! Увидимся! – крикнула на прощание штурману берлинская студентка.

Помолодевшие на десяток лет, словно обнаружив чудодейственный источник вечной молодости, на поиски которого положил свою жизнь губернатор Эспаньолы Хуан Понсе де Леон, мы возвращались.

− Жаль не нашли твоих родственников Кайгородовых, ни пулемета, − и в шутку, и в серьез говорил Беря боцману.

− Да как за неделю… Говорил же старик из Замульты в тайге был схрон. И бабка в Чендеке жила, она про родню знала. Еще надо приехать.

«Король Чеснока» шел по дороге на Яломан, как по океаническому течению Гранд-Лайн, мирно и без приключений. Только перед Онгудаем со встречного пикапа, проревевшего под черным флагом, трое пиратов выставили в окна бутылки, как аркебузы, задирая встречных. Наша команда, умиротворенная солнечными днями, никак не отреагировала, один юнга, поправив темные очки, вяло изрёк в их сторону:

− Эн имморталис эс? (An immortalis es?)

− Латынь? – удивился я. − Чего ты им сказал?

− Вы чё бессмертные?

− Ха..

К вечеру шестьдесят восьмого дня лета «Король Чеснока» встал в излюбленной бухте в устье Большого Яломана. Было прохладно. Похожий на бора ветер порывисто задувал с северо-восточных гор. По берегу бродили только сплавщики, таская на дрова плавник из огромного завала на изгибе реки. Вскоре и в наш костер легло большое бревно, пригнанное с верховьев Катуни. Излизанный рекой ствол походил на часть туловища от пят до пупа − останки таинственного существа, жившего здесь тысячи лет назад.

Помахивая ложкой в ожидании ужина, Игорёк пытался меня разговорить:

− Люди − странные создания, да? Едут в горы за успокоением духа, ищут что-то утерянное в себе. Почему бы вместо того, чтоб совершать набеги за истиной, просто взять и поселиться в горах хотя бы на год, а? Жизнь в горах, по-моему, лучшее средство, чтоб разобраться в себе. Как думаешь?

− Кому-то для этого недели хватает.

− Кому? Таких немного.

− Ты точно из таких.

− Я-то.. Не уверен. А ты чего мрачный сыч? Ладно, лучше скажи мне, когда идем на ледник?

− Не знаю. Я тут один не решаю, хоть и капитан. Я-то хоть завтра.

− Понятно. Лёня, что ты скажешь? Как насчет завтра?

− Я не могу. Послезавтра должна Таня приехать. Поставлю ее на Чекете с сувенирами, вот тогда можно и выдвигаться, − штурман выстругивал топором из чурки голову алтайца.

Рядом лежал верный Мойло, прибежавший сразу, как мы приехали.

− Таня значит, − усмехнулся Беря.

Боцман снял с огня котелок.

− Вот и горошница поспела.

− Почему с пеплом? – поинтересовался Игорёк.

− С пеплом полезнее, − отшутился боцман. – Считай приправа.

Каждый из нас был так себе кок, поэтому готовили по очереди.

− Да, мясо тамале у индейцев бывает со вкусом пепла, − согласился юнга.

− А еще у них зерна какао были деньгами, давайте ими расплачиваться, − вспомнил маронир.

− А еще пепел используют в заговорах против запоя, − сказал Игорёк.

− Не буду, − Беря отодвинул горошницу. – Поем лучше сухарей с чаем. А то у меня и так в животе как-то нехорошо бурчит.

− Так наоборот, с пеплом то, что надо от живота, − убеждал юнга.

− Не буду.

Через пару часов вкусивших вареного гороха, кроме штурмана с его луженым желудком, приспичило. На берегу сплавщики играли в футбол. Придерживая штаны, юнга и я вслед за боцманом ринулись к ближайшим кустарникам на склоне.

Сидение на скалах напоминало трудности средневекового морского гальюна, когда матросы, держась за релинги, усаживались на ванты справить нужду и чуть не срывались за борт. Несмотря на неловкость сейчас это было отличным поводом для шуток. Однако мы смолкли, услышав, как через кусты кто-то продирается.

− Как будто медведь, − шутливо проговорил я.

− Как будто, − невесело повторил боцман.

Из зарослей выглянул взволнованный маронир, часто дыша он произносил слова, словно не веря самому себе:

− Прикиньте, парни! Я сейчас под нашей машиной видел карлика с красной рожей и седыми волосищами! И еще у него борода всклокоченная, как старая метла. Я ему, эй, ты кто? А он как фыркнет, и мне пыль в глаза. Пока я их протирал, он исчез. Кто бы это мог быть, а? Местный?

− Это, наверное, Клабаутерман, − предположил юнга.

− Кто?

− Конопатчик, так называемый дух корабля. Что он там делал, под машиной?

− Стучал киянкой по колесу.

− Может, ты вместо сухарей чего другого съел? − предположил я.

− Слышь, Макс, ты бы проверил колесо, − посоветовал юнга. – Конопатчик так указывает на поломку.

− Ага, очень смешно, − кряхтя отозвался боцман. – Может, мне еще подписаться на рассылку гороскопа для автомобилистов?

Ветер подул сильнее и принес странные звуки, точно кто-то всхлипывал. Тяжело и печально. В лагере маронир заварил чифирь со сгущенным молоком и солью, добавив в него что-то из своего гербария, и полночи мы провели за беседой о странствиях и приключениях. А я думал о Дине и рисовал конопатчика. «Очень похож, один в один», − шептал за плечом маронир.

Один мой знакомый любил составлять огромные карточные домики. Тратил на это дело терпение и время, исчисляемое десятками часов, ради того, чтобы несколько секунд наблюдать, как его постройка рушится. Он говорил, что вся прелесть мероприятия именно в этих мгновениях, когда восторг от пустоты вырывается наружу. Вот однажды из-за этого восторга и наша жизнь вмиг может сложиться как карточная поделка.

Конопатчик не обманул. Поломка была серьезной − повело переднюю ось. Пришлось буксировать «Короля Чеснока» на ремонтную стоянку в Элекмонар, где жил знакомый штурману автослесарь.

− Как же так? – сокрушался Макс. – Всё проверял! Будь здесь эстакада, я бы сам всё сделал.

Решение созрело на перекрестке в Усть-Семе. Одна дорога уходила в Элекмонар, другая к Дине.

− Останови, − попросил я.

− Ты куда? – удивился боцман

− К Дине заеду. Позвони, как всё сделают.

С дорожной пылью на лицах, похожие на мимов, парни ничего не сказали. Только юнга подмигнул:

− Дине привет.

На попутке я добрался до Маймы. Вбегая во двор, я увидел, как Дина словно выплывает из подъезда двухэтажного дома, красивая как чайный клипер «Катти Сарк». В кармане у меня был лист бумаги − вчера вечером я карандашом нарисовал Дину. Я угадал ее распущенные волосы и взгляд, обещающий взаимность.

− Ух ты! – обрадовалась Дина, похожая на солнечного зайчика, прыгающего от окна втором этаже, где женщина мыла стекла. − Приехал!

Радость Дины, как этот солнечный блик, прыгнула ко мне внутрь и запалила огонь.

− Привет!

− Прогуляемся, − галантно предложил я, демонстрируя пакет с провизией для пикника.

Взявшись за руки, мы ушли за село на холм. Сверху открывались мирные просторы горной страны. Мы уселись на склоне, как за большим пиршественным столом. Напротив за рекой восседал великан.

− Бобырган, потухший вулкан, − указала Дина на великана. – Когда-то давно он был богатырем. Однажды хан Алтай послал его в погоню за своей дочерью, красавицей Катунь, убежавшей с богатырем Бием. Бобырган упустил влюбленных. За этого его превратили в камень.

− А Катунь и Бий?

− Они превратились в реки, слились и стали Обью.

Детский голос Дины наполнял мир беспечной легкостью. Я захотел, чтобы мы тоже слились в реку, и губами коснулся плеча Дины. Солнце закружилось, и мир стал горячим пульсирующим океаном. Только дружеские покалывания благоухающих трав напоминали, что любовные игры на земле улучшают ее плодородие.

Уснули мы счастливые, как в пасторали, скинув одежды. Однако сон был далек от идиллии: я − шпион, стою на площади у фонтана, в руке ветка вербы − условный знак. Мимо пробегает девочка с венком из полевых цветов. У меня на запястье «джеймсбондовские» часы: встроенный компьютер, телефон и фотоаппарат. На циферблате мигает сообщение: «Узнай, что сейчас делают одноклассники». Появляется виртуальный знакомый класс, где бузят взрослые мужчины и женщины. За последней партой на моем месте сидит чернобородый Васко де Гамма и пересчитывает рейты. Громкий крик рядом. Я отрываюсь от часов − кто-то едва не угодила под автобус. Венок лежит под колесами, но девчонки нигде нет. Тут подходит породистый мужчина в светлом костюме и начинает шептать: «Мы с вами сегодня одинаково небрежны…», потом пристально смотрит на меня и громко спрашивает: «Ты спишь?».

Я открыл глаза, на меня смотрела Дина.

− Нет, не сплю, − ответил я.

− Мне такой сон странный снился, − взволнованно заговорила Дина, − мы с тобой поехали на автобусе в Барнаул. В Бийске на автовокзале зашли в туалет. А он прямо дворцовый зал, посередине огромная кровать с балдахином. Мы валялись на ней, обнимались и не успели на автобус. Вещи наши уехали. Мы вернулись сюда, пошли к моему главному редактору просить помощи. Она быстро всё уладила, и вещи как-то сразу нашлись. По этому поводу в редакции накрыли стол. И тут я вижу, что тебя двое. А мне говорят, мол, на самом деле вы тогда уехали в Барнаул, и как-то так получилось, что мы раздвоились. А когда вещи возвращали, решили и нас заодно вернуть. И тут ко мне подходит вторая я. Сначала я испугалась, а потом привыкла и разговорилась с ней, то есть с собой. А ты быстро сошелся с двойником и стал с ним напиваться. Я перестала понимать кто из вас кто. А моя и говорит: «Ты ведь теперь не та, какой была раньше, теперь придется себя поделить». И тут я проснулась.

− Это мы с тобой на солнце перегрелись. Мне тоже какая-то чепуха снилась! Пойдем, искупаемся, − успокаивал я, радуясь, что мы вместе.

− Странный сон, как будто на самом деле пространство искривилось, − вздохнула Дина.

− Перестань, не бери в голову, дневные сны не сбываются. Хотя спать днем полезно. Если бы человек спал два раза в сутки, жил бы в два раза дольше. Еще Игорёк рассказывал про акул. Им трудно выспаться. Они могут дышать, если есть встречная струя воды. Ученые нашли подводную пещеру, ее переходы создают протоку, акулы там дрыхнут, выстроившись рядком.

Дина всхлипнула.

− А у дельфина два полушария мозга спят поочередно.

− Причем здесь дельфины?

− Как причем! Только они и люди занимаются сексом ради удовольствия.

− Когда мама была мной беременна, у нее возникли проблемы со здоровьем, она хотела сделать аборт, − тихо призналась Дина. − И тут ей приснился сон. Она идет по кладбищу, а вокруг могилы людей, о которых она слышала или знала. Все давно умерли. И вдруг перед ней маленькая могилка, как детская, и на ней написано: «Жизнь только на земле». Мама проснулась и решила рожать.

Я погладил ее по щеке:

− Эх, Диночкина, если бы люди знали, что их ждет, куда идти и что делать, никто бы не сидел дома и не чесал пузо в ожидании потопа.

− Я не об этом.

− И я не б этом.

Мы оделись и спустились к тракту. Обнимая Дину, я думал об искривленных пространствах, о курайских столбах, о том, как и куда могут попасть люди из-за своих устремлений. О том, что сила тяготения между близкими по духу людьми способна менять пространство и время.

− У тебя телефон звонит, − толкнула Дина.

− А? Телефон? Алле! А, Макс, ты. Что? Как всё сделали? Так быстро? Уже сюда подъезжаете?

Пока я соображал, как же так получилось, что мое свидание было не длиннее песни, «Король Чеснока» появился на горизонте и посигналил, точно дал залп из бортовой пушки.

Прощание было сумбурным, не хватало слов и воздуха.

− Мы теперь всегда будем вместе? – спрашивала Дина.

− Конечно! Мы будем вместе, а как же иначе.

− Когда ты приедешь за мной?

− Скоро. Может, через неделю. Как только вернемся. У нас теперь в планах ледники плато Укок. Пока, Диночка!

Дверь кабины хлопнула за мной как крышка гроба.

− Ну как? – осклабился Беря. – Хорошо провел время?

Мне стало не по себе, было ощущение, словно что-то еще не разрушилось, но уже покачнулось. Я грустно проговорил:

− Дина она удивительная, соткана из любви и доброты. Когда я стану таким же, мы будем неразлучны.

− Может, она не такая, − усмехнулся Беря.

Голодный присвистнул:

− О чем вы говорите. Все женщины одинаковые.

Боцман и юнга только переглянулись.

Дина становилась всё меньше. Я смотрел на нее в иллюминатор и думал: «Что мужчина может знать о женщине? То же, что земля знает о воде. Приходит и уходит, берет и теряет, знает и забывает. И так бесконечное количество раз, пока не поймешь − кто ты».

Если человеческим планам не суждено сбыться, то нередко в этом виноваты только сами планы. Человек по натуре незатейлив: он хочет одного – вечной жизни. Да и что он может планировать? Если жизнь часто провожает его со своего праздника, как гостя, не успевшего как следует отобедать. Человек – хозяин своей судьбы? Это верно, но только в том случае, если он понимает, где кончаются его угодья.

С озабоченным лицами команда стояла на перекрестке в Усть-Семе и обсуждала поездку к леднику. Можно было подумать, впереди нас ждет зимовка на острове Генриетты. Настолько с серьезным видом мы курили, сплевывали и кивали друг другу.

− Завтра приедет Таня, сажу ее за сувениры. Где-то послезавтра можем выдвигаться, − уверял штурман.

− Машина не подведет, Макс? – спрашивал я.

− Наш «Король Чеснока» ведет себя как самостоятельное существо. Если вы хотите точного ответа, то спрашивайте у него. Я могу сказать одно: пока он с нами, а не против нас.

− Глядите, Бивень! – обрадовался Беря.

У придорожного кафе «На вираже» остановился автобус. Пассажиры, судя по расписному виду, возвращались с очередного фестиваля. От автобуса уверенно, как бычок на водопой, к нам шагал Бивень. К бокам его приклеились две окрашенные под готов девицы, а сзади прицепом плелся длинноволосый ошалелый тип и нес кофр.

− Тяхшы, Бивень. Тяхшы, кыслар! − кивнул юнга.

− Катюша и Танюша, − представил подруг Бивень.

Знакомство завязалось также быстро, как горная река неслась под мостом. Парни болтали о приключениях, а Катюша и Танюша восхищались и хором просились в путешествие: «Возьмите нас с собой, морячки! Не пожалеете!»

Бере и Голодному молодые женщины приглянулись, а юнга пребывал в нерешительности, рвал пучками траву и бросал в воду камешки. Подружки были симпатичные, но темные тона грима делали их похожими на летучих мышей − юнге и боцману это не понравилось.

Волосатого типа, еще вчера отвергнутого Танюшей ради Бивня, штурман спровадил пинками как собачонку.

− Ну что грузим трюм и на берег, − предложил Беря.

Маронир и штурман исчезли за дверью магазина и вышли загруженные, как для перехода к дальним землям Педру Кабрала. Вскоре «Король Чеснока» бросил якорь в бухте каменных островов у левого берега Катуни.

Жаркое солнце плавило лишенные тени места и так осязаемо липло к земле и воде, что оранжевые спасжилеты сплавщиков, проносившихся с радостным гиканьем через пороги, казались отколовшимися солнечными слитками.

Искупавшись, Катюша и Танюша смыли готическую черноту и обратились в обычных стрекоз. Они жужжали и жужжали: «Ой, жу-жу, хотим поесть! Жу-жу, хотим попить! Жу-жу, врубайте музыку, давайте потанцуем. Дайте нам всё, что мы пожжелаем, а потом ужж делайте с нами, что хотите».

До захода солнца бочонок с ромом опустел на половину, даже юнга впервые разделил хмельное веселье с командой и уснул под сосной, начав и не успев объяснить рыженькой Катюше буддийскую мудрость, что человек всегда имеет причину для любого настроения. Нет пути к счастью, счастье и есть путь. Катюше понравился молчаливый боцман, а непостоянная Танюша, завязшая накануне роман с Бивнем, переметнулась к обнажившему татуированный торс штурману.

Не дождавшись, пока женщины снова переменять решение, Бивень и Беря сговорились бежать с корабля. Их потянуло на приключения. В сумерках они вышли на трассу. Им тут же подвернулась «Газель» с музыкантами, возвращавшимися с фестиваля. Они поехали в Барнаул, где Бивень имел холостяцкую квартирку.

Никто из танцующих у костра не заметил исчезновения маронира и Бивня. Я отнес юнгу в палатку. А когда укутывал его в спальник, он стиснул мою руку и пробормотал:

− Давай поженимся, Катя…

Дорога до Бийска для беглецов шла как по маслу. Дальше она растворилась в призрачной пустоте темных бескрайних полей, и маронир вздрагивал от каждого встречного маяка.

− Что за огни? Барнаул? – в десятый раз обрадовался Беря.

− До Барнаула еще километров десять, а это Чесноковка, − зевнул утомленный общением с коллегами Бивень. − Сакральный город моряков.

Беря дышал как дракон.

− Что за Чесноковка? Почему сакральный?

− Из параллельной реальности сюда вынесло часть моря с кораблем «Garlic Kings» капитана Беллфиоса, от моря осталась только река, по берегам ее вырос дикий чеснок. Моряки основали здесь поселение и назвали Чесноковка. Пока кто-то из потомков моряков живет здесь, по берегу реки будет расти чеснок. Если река и чеснок исчезнут, значит, Беллфиосса поднял паруса и забрал своих моряков.

− Очуметь… Ты с ума сходишь?

− Это из книги «День Бахуса». Мой приятель написал. Он отсюда, он все это и придумал.

− Бред какой-то. Ему, видимо, скучно было, вот он и спятил.

− И я так подумал. Но чеснок по берегу растет, вода в реке солоноватая и по статистике края во флот берут больше всего из Чесноковки.

− Это тоже по версии твоего приятеля?

− Факт вещь суровая, − неопределенно ответил Бивень.

− Самый суровый из фактов это мой бодун, мне нужна огненная вода, – сказал Беря и нервно укусил край обивки сиденья перед ним, отчего дремавший там парень вздрогнул и судорожно схватился за телефон.

− Полчаса терпения и город наш, − обнадежил Бивень.

Беря глянул в окно и увидел зайца. Хотя, может, это была и собака. Но Беря увидел зайца, как тот, убегая от света фар, оттолкнулся задними лапами, перепрыгнул канаву, взбежал по косогору и остановился у перекошенного забора. Заяц стукнул в него как в походный барабан и исчез. И в это же мгновение Берю охватило мистическое ощущение, что каждый, увидевший Чесноковку, сюда вернется. Хоть ласковым дождем да вернется.

Города они как братья. Пусть один умен и образован, другой − дурень, третий – беден, четвертый – богат, но всем этим каменным братцам нужно одно − живая материя. Им нужна человеческая плоть, чтобы опираться на нее и складывать под себя кости и черепа. А все, кто сидят на этих костях, рано или поздно понимают, что мало толку бегать по кругу, если все равно окажешься на их месте.

Хорошо, если поселение стоит у моря или большой реки, раздвигающей берега континента. Вода смывает скверну и дает силу. Расположение города у большой воды − верный знак подвижности его обитателей. Этим Барнаул отличался от собратьев, окруженных сушей. А в остальном, как и в любом городе, завидную долю здесь можно было получить, дав согласие не брезговать хвостом и пометом.

Вода не отпускала Берю и Бивня далеко от берега. Беглецы кутили на речном вокзале, не замечая, как непрерывно вслушиваются в ритмичное движение волн. Оно пульсировало в голове, сердце и селезенке, и все время хотелось приплясывать. Давно прошли времена, когда пьяниц сажали в клетки на всеобщее обозрение, и Беря с Бивнем, не страшась наказания, двигались в ритме свинга.

− Нужно было катер покупать, а не УАЗ, − смеялся Беря, бросая пробку из-под «Мадеры» в реку. – Вон, гляди, как он прёт по воде. Может, прокатимся?

− Давай прокатимся, − кивал Бивень, − захватим посудину, поднимем черный флаг и отправимся по Оби к Северному Ледовитому океану.

В обнимку, как Верлен и Рембо после попойки в Сохо, гуляки поднялись на борт теплохода «Москва» и стали куражиться.

Когда из-за нехватки места для веселья Беря прыгнул с борта в реку, публика хоть и заволновалась, но по большей части вздохнула с облегчением. Капитан выбежал на палубу, посмотрел вслед пловцу и спросил у Бивня:

− Твой?

− Мой.

− Если не доплывет, я тебя за ним к Нептуну отправлю. Понял? А сейчас готовься к десантированию на берег.

Берю тоже волновала своя судьба. Он понял, что переусердствовал, но верил, что живуч как кошка и выплывет. Течение сносило его к глинистым обрывам левого берега.

Возле самой воды у чуть тлеющего костерка сидел мужик, похожий на каменного божка с Чуи, а то и на тролля, выбравшегося из здешних подземелий. Не обращая внимания на бултыхавшегося человека, мужик бренчал на гитаре и негромко напевал. До Бери, окунавшегося в воду с головой, долетала лишь половина слов:

− А где слияние Бии с Катунью, где не ступала нога Тота Кутуньо… буль-буль-буль… и где мерцанье моего костерка, где говорящий налим спит пока… буль-буль-буль шамбала! Люблю я Обь твою муть! Люблю я муть твою Обь… буль-буль… про меня не забудь!

− Эй, мужик, − позвал Беря, уже лежа на отмели и не имея сил выбраться, − ё твою муть, помоги, а. Слышишь, мужик?

В ответ ему прокричал бежавший по берегу мокрый Бивень:

− Придурок! Какого хрена? Вылезай!

Бивень бежал к отмели с таким зверским видом, что будь у Бери еще силенки, он бы нырнул обратно. Увидев мужика с гитарой, Бивень остановился и удивленно воскликнул:

− О! Сват! А ты чего здесь делаешь?

− То же что и вы, рыбачу, − мрачно ответил мужик, его лицо без того землистого цвета стало темнеть.

− А чего такой хмурый?

− Клева нет. Тока всяких хмырей к берегу приносит.

Главный городской трубадур, получивший прозвище Сват за умение находить общий язык с потенциальными невестами и женить на них друзей, был не в духе и жаловался на невезуху. Она преследовала его как злая голодная собака.

− Уеду золотишко мыть, − сказал Сват, когда Беря и Бивень подсели к костру, достали фляжку и стали сушиться. − Батя этим баловался, по тайге ходил, намывал. Это от него у меня такое желание − поласкаться. Пусть даже алтайцы поймают, к сосне привяжут, заставят на них золото мыть. Всё лучше, чем здесь на бетонной невезухе.

Бивень, сводивший в домашних условиях записи Свата, сочувственно кивал, пытаясь подвялить промокшие сигареты.

Маронир Беря видя, что в безопасности, весь гнев компаньона ушел в сопереживание Свату, приободрился и сказал:

− Тебе, Сватей, нужен продюсер как у Тима Хардина!

− Это что за конь с горы?

− Американский бард, беспредельщик был еще тот. В семидесятых он хотел написать рок-сюиту, посвященную жене и сыну. А вдохновение посещало его только после лошадиной дозы белого. Этим делом Хардин предпочитал заниматься один и дома. Тогда продюсер поставил ему в каждой комнате по микрофону, сам поселился в гостинице через дорогу. Целыми днями он сидел у магнитофона, готовый в любой момент записывать всё сочиненное Хардином. Как только приходило вдохновение, Хардин жал на кнопку сигнала, и продюсер брался за работу. В общем, за несколько месяцев материала на альбом набрали. Правда, жена с ребенком сбежала подальше от этого дурдома.

− И у меня жена и ребенок.

− Сбежали?

− Нет еще.

− Ну вот имей в виду.

− Фляжка кончилась. Пойдем затаримся, чего на сухую языками чесать, − предложил Бивень.

− Я на мели, − хмуро сообщил Сват.

− У нас есть немного из судовой казны, − подмигнул маронир.

Троица поднялась со дна обрыва, поглядела сверху на пыльный город, на искривленный горизонт. Город лежал перед ними как сытый зверь.

− Ну что, ребятки, капай закладки, − сказал повеселевший Сват.

Беря и Бивень переглянулись.

− Шучу, ребятки, копайте грядки, − успокоил Сват.

Посмеиваясь друг над другом, они начали спускаться, готовые метать бисер, вдыхать душу в камень и плесень. Кто-то в городе − самые беспокойные и любопытные, кому среди каменных стен как воздуха не хватает песен и шуток − ждал именно их.

И не задавайтесь вопросом, какой великий шутник призвал нас нести жизнь туда, где ее вроде и быть не должно? Жизнь в городе – это не жизнь, а фарс. Последним здесь смеется тот, кто засмеялся первым. Под приступы безудержного смеха наглецов и кривляк настоящее, живое в городе расточается и обращается в пыль. Как говорил мой знакомый, сын обедневшего капитана: «Разыграли фарс, в лицо им плюньте, названье Sic transit gloria mundi…» Сука!

В трюмах иллюзий так мало живого света, что слепнешь и теряешься, выбравшись оттуда. Большинство из нас обманывается добровольно только потому, что иллюзии удобны как стулья, расставленные в темной комнате. И чтобы не спотыкаться о них, кажется, лучше присесть на один из них и сидеть в ожидании света. Но в этой темноте перестаешь помнить, какой ад уготовлен тому, кто предаст ближнего, не подав ему руку помощи.

Маронир объявился в устье Большого Яломана через неделю. В драной зеленой шапочке на лысине и в странной тужурке с меховым воротником Беря, похожий на пожизненного каторжника с галер, стоял перед командой несчастный и одинокий, как перст во вселенной. Никто даже не стал расспрашивать его о приключениях, и куда делась часть судовой казны.

− Тем, кто без цели, точно в бреду, себе изменил, тем не место в аду, − лишь подбодрил юнгу.

Маронир с тревогой посмотрел на него, словно ему предложили коронацию по Гильому Калю раскаленным венцом и троном.

Возвращение главного баламута на «Короле Чеснока» ненадолго оживило лагерь. Вскоре мы сникли. Игорек говорил, что причина в чуме цивилизации, напомнившей о себе приездом Бери. Я стоял на том, что виновата капризная погода, которую моряки называют «четыре времени года за день». Как бы там ни было лень и скука одолевали несусветная, ничего не хотелось делать, даже ничего не делать было изматывающим занятием. Да еще штурман снарядил «Короля Чеснока» и укатил с двумя алтайцами по своим делам.

Простывший боцман жег сердцевину чеснока, пуская дым в нос.

− Разве это поможет, − покачал я головой.

− Баба Лена сказала, что да. А ты чем лечишь?

Я сделал важный вид, словно учил медицину по греческим и арабским трактатам:

− Кедровкой. В такую погоду только она и помогает.

− Я не против, холодрыга такая. А Голодный говорил, что здесь особый микроклимат, здесь всегда теплее, чем за перевалами.

− Погода, как женщина, мало предсказуемая.

− Ага, − кивнул боцман. − Ты с Диной созванивался?

− Нет, я ей обещал, что через неделю вернемся с ледника. А мы уже вторую здесь в устье стоим и ждем, пока Голодный свои дела устроит. Другого штурмана искать, что ли? Но неправильно как-то.

− Сказал послезавтра выезжаем.

− Посмотрим. Он уже третий раз так говорит.

Перед сумерками вновь безнадежно заморосило. Мы натянули на себя теплые вещи и залезли в палатку. Спать не хотелось. Лекарство для боцмана, фляжку с кедровкой, пустили по кругу.

− Слышал я, что есть история о моряке, который плавал с мертвецами, − проговорил боцман. – Ты наверняка ее знаешь, Игорёк. А?

− Знаю, если речь о поэме Кольриджа.

− О чем там? Было дело с мертвецами?

− Было, − юнга, отказавшийся от фляжки, делал вид, что начинает дремать и не в настроении.

− Я люблю жуткие истории послушать. Может, расскажешь, − просил боцман и достал мешок с кедровым орехом и бутылку для скорлупы.

Когда сосуд набивался до половины, в него заливалась водка и настаивалась дней пять. Щелкать орех и заполнять бутылки скорлупой − стало одним из вечерних развлечений, если команде не до сна.

Каждый взял по горсти ореха.

− Расскажу, раз вам не спится, и мне не даете, − начал юнга, когда понял, что все в палатке не прочь послушать. Голос Игорька принял вибрацию мирной воды: – Как-то поздним вечером трое парней шли на свадьбу. Шли себе, беззаботно трепались. И вдруг у самого дома жениха повстречался им старый моряк. Такой древний, что трудно было понять, как его носит земля. Старый моряк пристал к парням с разговором, обещая поведать им нечто важное. Парни решили, что у бродяги просто чешется язык, хочет выпить, бросили ему по монете и пошли дальше. Но одного из них загипнотизировал горящий взор старика, он просто не смог от него оторваться и остался. Старый моряк рассказал ему, как когда-то покинул родину. Его корабль долго плыл по океану и, наконец, добрался до экватора. Но тут жуткий шторм отнес корабль ко льдам Южного полюса.

− От экватора до Южного полюса! – удивился боцман, хлебнул из фляжки и передал марониру.

− Да, к Южному, вокруг белая пустыня и треск ломающихся льдов. Паника охватила моряков. От паники команду спас альбатрос, – продолжал юнга, чуть прикрыв глаза. − Он указал дорогу к северу и сопровождал корабль, пока один из моряков не убил птицу. Этим моряком и был старик. Команда сначала ругала его, но когда поняли, что корабль уже в Тихом океане, товарищи сменили гнев на милость. И даже похвалили моряка, сказали, что он убил птицу мглы. Корабль снова оказался у экватора, где на этот раз был полный штиль. Проходили дни, а корабль ни с места. Море вокруг покрылось слизняками, словно стало гнить. А команда и не догадывалась, что это месть за смерть альбатроса. Только когда ночью морякам явился страшный морской дух и всё объяснил, они поняли в чем дело. Со злости они повесили труп птицы на шею нашего моряка, решив, что после этого сами избегнут кары. А дела шли хуже некуда. Моряков мучила неутолимая жажда. Но страшнее всего был появившийся корабль-призрак, он плыл рядом, а на его борту Смерть и Жизнь по Смерти разыгрывали в кости между собой команду. Жизнь по Смерти получила моряка, убившего альбатроса, а Смерть остальных.