Читать книгу: «Удивительное свойство моряков жить под водой», страница 9

− Вот это жесть, − впервые за вечер подал голос Беря, − так живешь и не знаешь, а, может, вокруг это уже и есть жизнь по смерти.

Боцман поморщился и вспомнил:

− Армейский дружок рассказывал, что во время операции на сердце, видел трубу, по которой его куда-то несло. А когда он пришел в себя и открыл глаза, то понял, что теперь всегда будет чувствовать это движение по трубе, отделяющее и от жизни, и от смерти.

− А мне, я еще даже в школу не ходили, отец со сборов привез крота. Рыл окоп и выкопал беднягу. Зачем он его притащил непонятно, крот ничего не видел и очень страдал. Жил как не жил. Неделю я его кормили молоком, но он все равно умер, − вспомнил я и удивился: − К чему это я?

− А зачем они везли труп альбатроса до самого экватора? – спросил маронир.

– Ты не слушай нас, Игорёк, продолжай, − сказал боцман.

− Вскоре товарищи полегли мертвецами, но остались на корабле. А старый моряк продолжал маяться между жизнью и смертью. Ужасные мерзости и жуткие видения сводили его с ума. Лишь ненадолго ему пришло успокоение, когда во время молитвы альбатрос сорвался с шеи моряка. Полил дождь, и в небе появились огненные знаки. А команда мертвецов продолжала свою работу на вахте, и корабль плыл и плыл.

− Летучий голландец, у меня такое ощущение, что я был там, − прокомментировал Беря, кутаясь в спальник.

− Ты все это видел в «Пиратах Карибского моря», − толкнул я его в бок.

− Однажды на корабль прилетели ангелы и попытались ободрить моряка. Но возмездие продолжалось. Судно стало вести себя как помешанное. Оно то выпрыгивало из воды, то неторопливо плыло без волн и ветра, то мчало с невероятной скоростью, рассекая воздух. Ночью моряк подслушал разговор демонов и узнал, что убитый им альбатрос был любимой птицей полярного духа, который и мстил так жестоко. Но не страшная месть больше всего мучила полуживого моряка, а то, как изо дня в день мертвая команда с ненавистью смотрела на него.

− Бррр, − с пониманием отозвался Беря.

− Когда проклятье закончилось, корабль доплыл до родных берегов. Мертвецов тут же прибрали ангелы. А моряк увидел возле корабля лодку. В ней сидели рыбак с сыном и отшельник. Они были в ужасе от дьявольского вида корабля, который на их глазах ушел на дно. Моряка они спасли. Исповедью перед отшельником моряк попытался облегчить душу. Тоска его отпустила, но лишь для того, чтобы неожиданно возвращаться, когда приходит срок рассказать эту историю вновь. И старый моряк до сих пор вынужден бродить по земле и искать тех, кому можно присесть на уши Признавшись, старый моряк прочитал короткую проповедь о любви и скрылся, а парень…

− А что там о любви? – встрепенулся я.

− Тот молится, кто любит всех. Сам понимаешь, это…

− А парень что? – потребовал продолжения маронир.

− А парень в шоке вместо свадьбы пошел домой. Я эту поэму наизусть учил на спор. Побрел, как оглушенный зверь, в свою нору, чтоб углубленней и мудрей проснутся поутру.

Мы некоторое время помолчали после такого мощного финала.

− Занятный мужик этот Колридж, − проговорил боцман, − интересно, какой черт его дернул про мертвых матросов писать. Наверное, сам бывший моряк.

− Похожий случай у мыса Горн был с одним капитаном пиратов. Его помощник спятил и подстрелил альбатроса, долго летевшего за их кораблем. Поэт мало чего придумал. – рассказал юнга.

− Тебе самому можно в писатели подаваться, складно у тебя слова выходят, − почесался маронир.

− Боже упаси, у писателя труд титанический. Таких, кто с ним справился, можно по пальцам пересчитать, остальные просто тешат свое тщеславие. Фома вон тоже иногда что-то пишет по вечерам, − открестился от ремесла Игорек. – К тому же, таким как я отдаваться писательству, все равно что ночью надеяться на палочку Леви.

− Что еще за палочка? – не понял маронир.

− Ну а кем бы ты стал? – спросил боцман.

− Трудно пока сказать. Хочу воспитывать свой дух, оставаться самим собой и жить иначе, чем живут нынешние люди. Стать мастером в высшем искусстве – искусство без искусства. Трудиться хочу, но ведь труд – это не выбор профессии. Чтобы понять свое предназначение, можно потратить годы.

− Что за палочка Леви? – пытал меня Беря, наполовину выбравшись из спальника.

− Простейший навигационный прибор. Определяет местонахождение по солнцу относительно горизонта, – я смотрел на юнгу как новое чудо света.

Я достал записную книжку и признался:

– У меня скверная память на стихи. Я их записываю, если пробрало до сути. Хочу прочитать одно такое, Игорьку точно понравится. Слушайте. А я всё думал, что по солнцу нам вычислять предназначенье. Оно катИтся и катИтся, и мы уже совсем не спицы. Сидим в его мы колеснице. И сообщаем всем словами, что солнце в нас, а не над нами!

− Про моряка понятней было. Это о чем? − недоумевал маронир.

Игорёк приподнялся на локте, приосанился, как капитан команды знатоков в «Что? Где? Когда?» при счете 5:5, и дал верный ответ:

− Введенский. Я согласен солнце дверь тем, кому всегда домой. Ведь стоит немалый зверь за ночи стены сплошной. Солнце даст последний код у растворенных ворот.

Он заговорщицки подмигнул:

– Представляешь, какие сверхчеловеки скоро грядут?

− Да ну вас, гоните, ненормальные, − расслабился Беря и закутался в спальник.

История о старом моряке и стихи Введенского взволновали воображение. Я долго лежал без сна, водил карандашом по бумаге. Думал о судьбе моряков, о жизни и смерти, о том, как неприятно быть ставкой в их игре. И вообще, что это такое жизнь по смерти? Может, и правда, вся наша теперешняя жизнь.

27

У каждой бури свой характер. Всё зависит от того, какие чувства она вызывает. Страх, трепет, уныние или может почтение. А если иные бури воспринимаются не иначе как кара Божия, то, значит, так тому и быть.

Голодный вернулся поздно. Дул сильный ветер. Моросивший дождь превратился в холодную злую щетку, которая лазила по загривку. Штурман достал из УАЗ старый двуствольный дробовик.

− Это откуда? – удивился боцман, первым вылезший из палатки навстречу.

− Из Белого Бома.

− А я думал из второго Doomа, − сказал я.

− Зачем это нам? – насторожился Игорёк.

− В горах много дикого зверья развелось. Пригодится.

Резкий порыв ветра толкнул юнгу в грудь и выдернул освободившийся от груза левый бок палатки. Если бы в это время мы шли под парусом с поднятыми рангоутами и бомбрамстеньгами, нас бы унесло во мрак.

Порывы ветра нападали со всех сторон. Быстрые и стремительные, как лицирийцы, они атаковали нас, как неприятеля. Вода захлестывала так, что ее можно было опиться с чуть приоткрытым ртом. Спрятавшись под навес уличной мастерской Голодного, мы наблюдали, как дождь и ветер хозяйничают вокруг. На каждого зрелище подействовало по-своему. Боцман помрачнел и сел в кабине за штурвал. Штурман, укутавшись в дождевик, в сопровождении Мойло отошел к тракту и там что-то высматривал. Маронир и я глотнули из фляжки кедровки и посмеивались над тем, как юнга, перекрикивая стихию, просвещал:

− Количество воды на Земле с каждым днем растет! В последние несколько лет обнаружили, что ежедневно из космоса на Землю попадает большое количество воды в виде водных астероидов. Огромные, многотонные водные астероиды врываются в верхние слои атмосферы, испаряются и оседают на Землю! Почему они прилетают только на Землю и не летят на другие планеты, например Марс, никто не знает! И происходило это всегда или только сейчас − неизвестно!

− Сейчас, видимо, тоже что-то прилетело, − поддержал я.

− На подлете еще несколько, − согласился Беря.

До рассвета нам несколько раз пришлось противопоставить стихии свой морской характер. Мы укрепляли палатку, на которую как реи с мачт падали длинные ветки, ловили тент, уносившийся парусом, откачивали воду из трюма и прятали в недоступном для сырости месте всё, что могло промокнуть. Но вода не замечала наших усилий, шумела, бушевала и стихла также неожиданно, как начала свое представление.

Перед тем, как ночь окончательно подняла завесу, со стороны тракта раздался протяжный вой. Мойло зарычал.

− Вот она, мать-волчица, − тревожно встрепенулся юнга.

− Да, на горе логово волчицы, − кивнул штурман, − ее никто не может отстрелить. Мужики из соседних деревень несколько раз делали облаву. Уходит. И логово найти не могут.

− А на людей она нападает? − опасливо поинтересовался Беря.

− Когда как, − уклончиво ответил Голодный и тихо, как бы не всерьез, предложил: − Можно подняться, дробовик у нас есть.

Мы мало походили на отважных охотников. Только штурман и боцман телосложением тянули на укротителей диких зверей вроде братьев Запашных. Маронир сделал вид, что не услышал предложения и повернулся к юнге. Тому, как всегда, кладезь знаний в голове не давал покоя:

− Серый волк, он же бозгурд, легендарный предок древних тюрок. Своим воем бозгурд напоминает об ушедших временах и предках, предостерегая тех, кто забыл об их ошибках.

− Каких ошибках? – спросил Беря.

− Один тюркский правитель полторы тысячи лет назад высек на скалах в верховьях Енисея предупреждение: «Тюрки! Вернитесь к своим истокам. Вы сильны, когда остаетесь самими собой».

− А тюрки?

− А тюрки не послушались, предпочли жить припеваючи, как их соседи, арабо-персы, проводя время в гаремах и роскоши, а не в бою. Это их и сгубило.

− Что ты знаешь о гаремах, малыш, − хмыкнул штурман.

Игорёк хотел что-то сдерзить в ответ, но тут между гор блеснуло солнце. В каждом глазу у парней отразилось по турмалиновой скале. Всё кругом стихло. Стоял запах моря в отливе, и от земли поднимался туман. Боцман и юнга стали спешно разжигать костер, чтобы напиться чаю и лечь спать.

28

Известный английский лорд, однажды разделавший под орех французский флот, после свершения подвига метко заметил: «Хорошее судно с посредственным экипажем не стоит ничего по сравнению с посредственным судном в руках хорошей команды».

Разговор у нас как раз шел на тему, затронутую английским лордом: на что способны моряки, на то способен и их корабль. По мнению большинства команды, возможности «Короля Чеснока», да и всего нашего мероприятия, ограничивались малыми средствами. Только юнга и я считали, что мы не лишены основного условия для успешного продвижения. Таковым для нас была наша воля.

Стоял чудесный вечер, тихий и ароматный. Спор о деньгах ставил нас в неловкое положение перед природой. Монет, действительно, осталось немного. Выпивка и горючее высасывали их со скоростью хорошего пылесоса. Однако при строгой экономии, отказавшись от излишеств, «Король Чеснока» мог совершить длительное путешествие к ледникам плато Укок. Вопрос стоял о том, что такое излишества и стоит ли с ними бороться.

− Смотрите, горы как будто вином залиты, − заметил маронир, когда мы стали считать сколько бочек рома выпито.

В получавшемся объеме можно было утопить всех разом.

А горы в заходящем солнце были малиновые, как и облака над ними, будто в самом деле с неба через облака лилось красное вино. Между небом и землей кружила птица, превращаясь то в точку, то в две соединенные запятые.

− Давайте подзаработаем, − настаивал на своей идее штурман, в руках он вертел дробовик. − Отложим поход на ледник, съездим за барсучьим жиром, потом за кедровой шишкой, продадим, и тогда ни в чем себе не будем отказывать.

− Дай, − попросил оружие Беря.

Взяв, он стал поглядывать в прицел.

− Чего там? – спросил Игорёк.

− Вроде, суслик…

Птица, кружившая над нами, что-то сердито прокричала. Кажется, это был беркут. В тот момент, когда прения окончательно зашли в тупик, и штурман заявил, что будет поступать так, как считает нужным, в сотне шагов от нас спикировала остроклювая птица, пытаясь поймать вертевшего головой грызуна. Она схватила добычу и только чуть поднялась над землей, как грохнул выстрел.

Беря неожиданно для себя и для нас, играя с ружьем, подстрелил беркута.

Несколько минут мы находились в оцепенении. Штурман первый двинулся к неподвижному телу. Мы за ним. Мертвая птицу крепко сжимала добычу. При виде крови, смешавшейся с землей, ссора разгорелась с новой силой. Я начал причитать, что это дурной знак, и теперь стихии ополчатся против «Короля Чеснока», кораблю не доплыть до цели, катастрофа неминуема.

− Перестань! – кричал на меня Голодный. − Ничего особого не произошло! Случайность!

− Может, вы мне ее на шею нацепите как тому моряку, − пытался шутить маронир Беря.

− Я понимаю, о чем говорю, это очень плохой знак, − твердил я.

Разговоры о деньгах и мертвая птица подкосили мой бравый дух.

− Это как в фильме об играх разума, − злился штурман, − только тебя глючит не на шпионов, а на таинственные знаки судьбы, корабли, моряков и власть воды. Да Моби Дик отдыхает рядом с тобой! Если не знать меры, братан, тебя схавают твои же иллюзии. Ты этого хочешь?

− Ты меня уделал, − я отвернулся.

Слезу пускать я не собирался, но лицом сделался страшен.

− А причем здесь Моби Дик? – недоуменно спросил юнга.

Но никто ему не ответил.

Несколько часов я ни с кем не разговаривал и носил в себе самые мрачные чувства точно оставшийся без ноги капитан обреченного «Пекода». В потемках перед ужином, который задерживался из-за того, что не нашлось охотников готовить, я сидел с фонариком над письмом.

«Здравствуй, милая Валя. Без всякого желания сообщаю тебе, что наше путешествие, кажется, зашло в тупик. И причина даже не в деньгах, которые тают также стремительно как лето, дело в нас самих. Только мы виноваты в том, что наш внутренний компас размагнитился и увлекает мимо цели. Что еще тут скажешь, примеров тому множество.

Черный Барт

Занятие морским разбоем никогда не мешали Черному Барту быть набожным человеком. Между грабежами и убийствами он непрестанно молился и жертвовал церкви. Он совершенно не употреблял алкоголь, табак и не путался с женщинами. И, наверное, поэтому считал свою разбойничью работенку особым служением Богу.

Случилось однажды так, что пленник с захваченного испанского галеона отказался платить выкуп. Это взбесило Барта, ведь он пообещал Господу, что если захватит в это плавание испанский корабль, то пожертвует церкви пятьсот золотых монет.

Пленником оказался гордый молодой тосканец, он твердил только проклятья и ничего не боялся.

– Ваше место в аду! Вас там уже ждут! – кричал молодой человек. – Будьте прокляты!

Его отчаянный вид и крики разжигали в голове Барта чудовищные идеи. Глядя на нервно дергавшегося парня, он изобрел изощренную пытку. Пленнику связали руки, завязали глаза и поставили на доску, перекинутую с борта в моря.

Несчастный даже не пытался подольше продержаться над морем, он сделал шаг и сразу упал в воду. Однако истязание так понравилась Барту, что вскоре он стал пользоваться только им, и даже провинившиеся матросы с корабля Барта подвергались этой экзекуции. Иногда, если Барт был в хорошем настроении, несчастного, готового вот-вот рухнуть вниз, могли втащить на палубу.

С каждым разом применяя хождение по доске, Барт сходил с ума всё больше. На доске над морем мог оказаться кто угодно. Но команда готова была идти за своим капитаном и в ад, и даже ниже, пираты верили ему по простой причине – Черному Барту везло как никому другому. В одном из походов под его командованием находилось около двадцати судов, с ними Барт захватил порт и корабли Королевской Африканской Компании, рабов, дорогие товары, кофе и пряности, сундуки с золотом. Однако колоссальная добыча не утолила жажду Черного Барта. Безумец хотел власти над судьбой.

В тот день, когда море показалось Барту огромной лужей, а все победы игрой случая, он решил сам пройтись по доске и сыграть с жизнью и смертью. Капитану не повезло, он споткнулся на последнем шаге, уже ступая обратно на борт. Барта успели вытащить из воды, но на следующий день у берегов Габоны ему снесло голову картечью с флагманского корабля королевского флота.

Так вот, Валя! Можно под завязку загружать свои корабли сахаром, ромом, кофе, черной патокой и кампешевым деревом. Иметь с этого большую прибыль. Можно спорить с судьбой и идти по доске над бездной. Можно без зазрения совести навяливать окружающим своё мнение и ни с кем не считаться. Однако всё в этом мире держится на одном. И у тех, кто отдал свою жизнь во власть моря, и у тех, кто покорился суше. Есть две неразрывные истины – оdi et amo. Ненависть и любовь. И если одна способна превратить море в лужу, то другая из любой лужи сотворит море».

Отложив ручку, я глянул на исписанный листок и рисунок и чуть не заплакал. Выходило так, что, сбежав из одного кукольного театра, чтобы перестругать себя из буратино в трехмачтовый фрегат, я заманил себя в другие сети, где быть собой не столько приятно, сколько мучительно. Потому что связать свою жизнь с морем и не быть им – невозможно. А быть морем − это значит тяготиться земными законами и ходить с ними как по дну.

За ужином никто и не вспоминал о ссоре, но по сосредоточенным лицам членов команды читалось ненадежное, как дневной сон, примирение, предвещающее напряженное непредсказуемое плавание.

29

Стремясь стать по-настоящему сильным, надо быть как вода. Нет препятствий – течь, плотина – остановиться и давить на нее, а как прорвется и рухнет плотина − снова течь. В прямоугольном пространстве быть прямоугольным, в круглом – круглым, в бесформенном − бесформенным. Быть уступчивым и непокорным, нежным и разрушительным, и потому быть самым сильным.

Весь следующий день нас мучила странная жажда. Возлияниям накануне мы не предавались, а иссушало так, точно внутри раскинулась лишенная оазисов и колодцев пустыня. Мы пили чай, воду и не могли напиться. Да еще день, прошитый тревожным ожиданием вестей от штурмана, уехавшего попуткой в сторону ледника по делам и на разведку, никак не хотел кончаться.

В угасавших сумерках боцман и юнга снарядили «Короля Чеснока» для заправки горючим, чтобы утром по просьбе Голодного отвезти Тане на Чикет коробки с сувенирами. Маронир, в послеобеденные часы утолявший жажду арачкой, спал на юте, протянув ноги чуть ли ни до самого бака.

− Что за напасть, − ворчал боцман, − внутри как будто решето. Я выпил ведро воды, а язык шоркает по гортани как по наждаку.

− Сухость во рту – это не первый, а последний признак обезвоживания организма, − объяснял юнга, − надо пить теплую чуть подсоленную жидкость.

Впереди у дороги замаячило кафе.

− Пойдем лучше кофейка выпьем, − предложил боцман.

− Давай.

Они пришвартовались на обочине. На дороге валялась ржавая железяка чем-то похожая на книппель. Боцман задумчиво повертел ее в руках, потом осмотрелся вокруг, забросил находку подальше от дороги и пошел в кафе следом за юнгой. Темное со звездами небо над горами мигнуло, и откуда-то сверху раздался странный звук, словно кто-то печально всхлипнул.

Под машиной пробежал суслик. Зверек испуганно пискнул, уловив небесный всхлип. Оба звука не миновали слуха Бери, он очухался и выполз отлить. Долго возился с ширинкой. А когда струя вырвалась наружу, Беря почувствовал присохший к гортани язык. И тут маронир увидел прямо перед собой призрачный корабль, на палубе которого две огромные жуткие фигуры играли на бочке в кости. Бросив зары, одна из фигур указала на Берю, а тот вскрикнул от ужаса и упал.

Вскоре боцман и юнга вернулись, ведя нескончаемый спор о воде.

− Мозг состоит из воды на восемьдесят пять процентов и отличается исключительной чувствительностью к обезвоживанию. Но самое интересное, что состав спинномозговой жидкости, которой мозг постоянно омывается, по составу похож на морскую воду.

− Не надо меня этим грузить, − отмахивался Макс. – Надоел твой водный прессинг, мне все равно что на что похоже. Мне-то что с того?

− А кому еще? Твой же мозг состоит из воды.

− Отстань!

Резко тронувшись с места, ни боцман, ни юнга не заметили пропажи. Хватились Бери только миль через пять, когда юнга отметил, что в салоне исчез кисловато-бражный запах. Немедля вернулись.

− Беря! – крикнул боцман из-за штурвала.

Маронир появился из кустов с оцарапанным лбом.

− Вот человек! – насмешливо указал на него Игорёк. − Как же ты по столько пьешь, дружище?

− У него тоже мозг состоит из воды? – поинтересовался боцман. – Или, может, все-таки из бухла?

− Ром всегда был спасением и пыткой для моряка, − озирался маронир. – Видели корабль?!

Подул ветер, сухой и сильный.

− Здесь один корабль, да и тот с такой командой наверняка пойдет на дно! – боцман перекрикивал ветер. – Давно бы сбежал от вас! Но Голодный сразу свалит за мной! Пропадете, жалко вас! Давай, залазь скорее!

Галсами «Король Чеснока» шел против ветра, вихляя из стороны в сторону. Ход корабля был безнадежно тяжел.

− Что за странная погодка, − недоумевал Макс. – Черт знает что! И пить хочется… Неужели мир сходит с ума вместе с нами?

А ветер задувал в щели, уши и долины. Он ныл о том, что трудно держаться за мечту там, где четко выстроенная система отношений заменяет жизнь. Мир, где взимаются зундские пошлины за право быть свободным, обречен. И тем, кто хочет плыть через него без бремени бытия, мало грезить этим наяву. Надо не бояться и уметь противостоять всему надгробному миру.

30

Египтяне долго не могли забыть, что все их несчастья начались после того, как рыба откусила и проглотила фаллос Осириса. И хотя потом ему приделали искусственный, заработавший не хуже настоящего, именно из-за пострадавшего достоинства всё пошло наперекосяк в допотопном мире.

Чем дольше я не видел Дину, тем больше скучал и думал о ней. Образ ее постоянно маячил перед глазами, точно у меня начиналась малярия. Сотовая связь на Яломане отсутствовала, и я поехал с боцманом на перевал Чикет отвозить сувениры. На верхней точке перевала удавалось поймать сигнал.

Юнга поехал с нами, он беспокоился за тетушку, ждавшую его возвращения. Звали маронира, но тот нашел настойку боярышника в аптечке, сглотнул и стал сам не свой. Забормотал что-то о жизни по смерти и делал странные знаки в сторону реки. Неприятное зрелище. Я и сам был не в лучшей форме, мучаясь от мысли о разлуке с Диной.

На Чикете я прыгал от нетерпения, слушая гудки. Наконец Дина взяла трубку и не говорила ни слова.

− Ты почему не отвечаешь? – от волнения я прикусил язык. – Дина! Ты почему молчишь? Скажи что-нибудь!

После долгого молчания чужой голос сказал откуда-то из пустоты:

− Я изменила тебе…

− Что?!

− Я была с другим…

− Что ты говоришь, Диночка?! Зачем? Ты здорова?

Через вечность незнакомый голосок, не попадая в ритм моего сердца, объяснил:

− Жить морякам не сладко, море не тишь да гладь. А на Земле загадка – как любовь отыскать? К колодцу пойду без лоции, встав ни свет, ни заря. Сводят людей колодцы, а разводят – моря.

− Почему разводят? Какие колодцы? О чем ты? – стонал я.

− Я любила тебя… и люблю, − чуть слышно шептала трубка, − но мне показалось, что ты меня не любишь. Не нужна я тебе. Ты ищешь какое-то свое море, свою мечту, и только ей предан. Пропал куда-то…

В животе загорелся огонь, который расплавил сердце и потащил его на дно. Ведь в сказанном была правда. Но я трепыхался:

− Дина, что ты говоришь? Как ты можешь так думать? Я люблю тебя! Мне больно это слышать!

− Но это так.

Она положила трубку. С исступлением я принялся звонить, пытать, требовать повторных объяснений и задыхаться от них. Доведя до истерики себя и Дину, я прознал только одно: немолодой столичный художник, возвращавшийся с друзьями на микроавтобусе из похода по Мультинским озерам и к Белухе, пообещал моей подруге новую жизнь и большую чистую любовь.

Прислонившись к теплым камням, я прятал мокрое лицо. Так бы и стоял, обратившись в один из камней, если бы позволили не знать никого и ничего.

− Тыбарах, − чуть слышно произнес Игорёк.

− Что?

− Пошли.

Ходули подо мной двинулись, но движение их было мертвым, как у колеса, отлетевшего от разбитой телеги. Я чуть не упал. Юнга успел поддержать. В ушах зашумело, как в морской раковине. Может, это был океан, может − кровь, может − новая жизнь, а скорее всё вместе, скрепленное спицами бхавачакры. Но мне было наплевать на колесо бытия, я пытался хоть как-то успокоиться и твердил про себя только одно: «Морякам нельзя цепляться за юбки. Как ни крути, а у моряка одна женщина – море, это самая своенравная подруга, и ей трудно терпеть рядом еще одну».

31

Увидеть во сне, как корабль бросает тебя на берегу − это предвещает неприятности. Да и наяву это сулит мало хорошего. Впрочем, пугаться не стоит, причин для расстройства нет. Тихое прощание или обычное предательство, килеванее или купание с реи, пресная вода или соленая, жизнь или жизнь по смерти – всё едино, разница лишь в том, к какому берегу с этим грузом и выбором двигаться.

Сутки меня лихорадило. Днем я был точно во сне − хотел проснуться и не мог. Посидел на берегу один, вечером выпил с марониром и боцманом. А ночью путаные сны, не сглатывая реальность, липли к телу как скользкие змеи.

Утром из разговора боцмана и юнги я понял, что от бессонницы пострадал не один.

Ожидая возвращения штурмана, команда проснулась пораньше.

− Странная ночка выдалась, я не выспался, – жаловался боцман. – Сегодня все разговаривали во сне. Иногда чуть ли не разом. Как в сумасшедшем доме.

− А я что говорил? – потягивался юнга.

− Как всегда о чем-то своем. Помнишь, что тебе снилось?

− Конечно! Такое не забудешь. Прямо фильм какой-то голливудский.

− Про любовь?

− Почти. Я видел конец четырехмесячной осады Мальты. Турки подорвали бастионы и ворвались в город. «Амир аль барах!», − кричали осаждавшие, указывая в сторону Великого Магистра Жана де Ла Валлета. Он вел госпитальеров в бой. Кто-то выстрелил, и магистр, раненный в бедро, оступился и упал. Его строгое усталое лицо потемнело, он прикрыл глаза. Потом открыл и тихо проговорил: «Мир не знал дня, где боль и страдания забылись бы хоть на миг. Мир преисполнен страданиями. Боль всего мира заполняет нас. Она невыносима. И целебна. Она дарит свободу, избавляя от ощущения жизни как сна».

− Точно, ты про боль и страдания бормотал. И я подумал, сон про любовь! – воскликнул и осекся боцман. − И ты всё запомнил, что магистр во сне говорил?

− Главное, я запомнил ощущение, как проснулся. Я понял, что мы тоже скоро все проснемся.

− В смысле?

− Точно не знаю. Но это путешествие скоро станет другим. А тебе-то что снилось?

− Я не спал совсем. Только задремлю, кто-то из вас начинает стонать. Помнишь, как ты во сне успокаивал Фому. Он тоже бредил.

− Про любовь?

− Нет. Про корабль. Он у него, кажется, плыл вверх килем, и якорем за купол зацепился. Что это значит?

− Не знаю. Барон Мюнхгаузен какой-то.

Я делал вид, будто продолжаю спать.

− Да ему можно и постонать, − участливо погладил меня юнга. – Переживает. Как этих женщин понять? Что им надо?

Рядом шевельнулся маронир.

− Этот вообще выл, − опять пожаловался боцман. − Подъем, Беря!

− Беря, а тебе что снилось? – спросил юнга. – Выясняется, ночь была не лучшей. Мы зря не обзавелись сонником.

Беря что-то прохрипел и откинул спальник.

− О, боже! − Юнга отшатнулся, напуганный видом маронира, смотревшего сквозь предметы мутными глазами, в которых плясал ужас.

Маронир заговорил, словно обращаясь к кому-то, кого юнга и боцман не видели:

− У ворот лагеря стояла безносая женщина и звала меня. Нет, я не пошел. Она указала на реку. А там еще одна, такая же, только огромная. В черном пиратском платке. Шла по середине реки по колено в воде и держалась за мачту корабля. Мне сначала показалось, что это весельчак Джек Воробей. Я пригляделся. Но нет… Это была женщина с черепушкой на плечах!

− Воробей, только красный, − сказал юнга.

− Она наклонилась в мою сторону, ее рука вытянулась, в ней две карты, пики и крести.

− Ого! Она известная картежница.

− Я карты не взял. Проснулся сразу. Из палатки выглянул и увидел ворону на рюкзаке. И еще раз проснулся.

− И еще раз скоро проснемся, как кажется Игорьку, − пообещал боцман

− Да ну вас! − Юнга вылез из палатки и первым увидел спускавшегося с тракта штурмана.

Голодный вернулся задумчивый и отстраненный, словно уже распрощался с командой и ушел своим курсом. Он говорил, что можно сниматься с якоря и брать курс на ледник, а слышалось: «Если мы не займемся настоящим делом, я сбегу».

Собирались мы как в полусне, двигаясь будто стеклянные фигурки в плавиковой кислоте.

Солнце покинуло зенит. «Король Чеснока» пришвартовался в Онгудае у базара, где можно экипироваться необходимым. Следующим пунктом в бортовом журнале значилось: «Бросить якорь за селом на реке Урсул. С восходом солнца взять курс на ледники плато Укок».

У ворот рынка стоял автобус, груженный туристами. Рядом пыхтел сигаретой пожилой, успешно молодившийся гражданин в новой шляпе и с черными подкрашенными усами. Чуть уныло, но уверенно он говорил двум оплывшим женщинам в походных костюмах:

− Нет, что вы. Горы и пропасти созданы не на радость человеку. Разве вы не видите, как вершины гор грозны и страшны. Они похожи на когти и зубы хищников. Именно горы напоминают человеку о его бренности, наполняя сердце страхом и тоской. И небо здесь такое далекое, недосягаемое, как будто навсегда отступилось от людей.

В другой раз мы не преминули бы отпустить несколько острот по поводу подобной болтовни, а также насчет тараканьих усов и шляпы. Но сейчас нам было не до шуток. С тюками вещей и провианта, команда молчком проследовала мимо.

Я сосредоточенно шел за боцманом, его тельняшка была как маяк. Я понимал, что Макс уже проклял тот день, когда связался со мной. Но сегодня он единственный из нас оставался по настоящему невозмутимым и выглядел, как ирландский монах, снарядивший лодку, чтобы отправиться в океан и, отдавшись божьей воле, искать необитаемый остров для отшельничества.

32

Перед битвой на реке Гидасп Александр Македонский спросил у индийского мудреца о том, когда человеку следует умирать. «Когда смерть для человека будет лучше жизни», − ответил мудрец. Только кто рассудит и как понять, в какой час смерть станет лучше жизни.

В пятницу, в восемьдесят седьмого дня лета, через час и сорок три минуты после восхода солнца «Король Чеснока», находившийся на 50°45' северной широты, 86°07' восточной долготы, взял курс на ледники плато Укок.

Юнга нехотя напомнил о том, что выход в море по пятницам у моряков считается дурной приметой. Но вскоре изменил мнение. На борту встречного дальнобойщика он увидел эмблему, похожую на герб кормчего Магеллана − земной шар, корица, мускатный орех и гвоздика, не хватало только девиза: «Ты первый обошел вокруг меня». Для юнги это был хороший знак.

Утро, словно звеневшее от яркого солнца, настраивало на мажорный лад, в такое утро хочется петь о долгой счастливой жизни. Однако юнга завел иной разговор и спросил у маронира:

− Знаешь, что сказал перед смертью Диоген сторожу у городских ворот?