Читать книгу: «Удивительное свойство моряков жить под водой», страница 7

Шрифт:

− У Бивня личная драма, − уходя, предупредил Моща. – Не надо его сейчас не трогать. Вы до вечера здесь, не давайте ему пить, а потом посадите на автобус до Барнаула.

− А вы куда? – спросил маронир.

− В Чемал на фестиваль электронной музыки «Санвайпс». У нас там встреча. А оттуда мы в Новосибирск и на Черное море, на Маяк.

− Может, нам тоже на фестиваль, − зевнул Беря.

До обеда мы не могли сняться с якоря. В меланхоличном настроении никто не хотел разбирать валявшийся мусор. Погода была под стать. Небо затянуло серыми тряпками туч, сплевывавших редкие крупные капли.

Кое-как почистив котелок, я засыпал гречку и поставил на огонь.

− Вас приветствует мастер гитарного хепенинга, − громко объявил очнувшийся Бивень, доставая из глубин своего обмундирования новую фляжку. − Сейчас вы увидите показательный трип по глубинам подсознания истерзанного любовью музыканта.

− Только попробуй, − мрачно произнес штурман, точивший нож.

Расстроенный тем, что добыча хрусталя оказалось химерой, Голодный второй день был чертовски неприветлив. Вчера он чуть повеселел, а сегодня стал еще мрачнее. Было видно, как в голове у него выстраиваются какие-то комбинации.

Бивень глотнул из фляжки и поник.

− Вчера было столько песен. У меня тоже что-то зародилось. Лёня, хочешь сыграю начало? – предложил я.

− Давай, − оживился штурман.

Юнга, дежуривший у костра, принес гитару:

− Держи.

− Всего четыре струны осталось?

− Тебе хватит, − штурман подсел ближе.

− Идея одна − оттолкнуться от дна. И выпрыгнуть в море из окна, − подыгрывая, напел я. − Привет, пассажиры! − стучит паровоз. И к звездам летит без колес.

− А дальше?

− Пока ничего. – Глядя на разочарованное лицо штурмана, я пожалел, что взял гитару. − Перекусим и надо выдвигаться.

− На фестиваль или вверх по Чуйскому? – спросил Беря.

− На фестиваль хочешь?

− Музыки хочется.

− Вчера мало было?

− Еще хочется.

− Теряя гнев, я теряю музыку, − проговорил юнга, разминая ноги.

− Что ты сказал? – Я чувствовал, что с нашей командой после вчерашнего что-то не так.

− Это не я. Это Тим Бакли.

− Ладно, проголосуем за обедом.

Юнга покачал головой и отправился за марониром в ложбину собирать травы на чай. Боцман задумчиво копошился в машине, время от времени поглядывая в сторону трассы. Казалось, каждый настолько занят собой, что трудно найти общую точку сборки.

Рассевшись с мисками у котелка, глядя на потухавший костер, мы недолго совещались куда ехать. А приняв решение, старались не смотреть друг на друга.

− Я не согласен! − расстроился юнга.

Тот, кто поумнее, сказал бы ему так: «Воля человека – прекрасный инструмент, но течения и ветры подчиняются ей лишь по воле Бога. В нас был стержень чистого гнева, направленный против всего гниющего в мире. Без него корабль сразу развернуло к знакомым, засиженным берегов». Но рядом были только я и маронир.

Боцман и штурман пошли готовиться к отправлению.

− Всё будет хорошо, − сказал я юнге, дружески похлопав его по плечу. – Все мы окажемся там, где должны оказаться.

− Конечно, но скорее всего уже не вместе.

Под серыми облаками, лежавшими почти на палубе, «Король Чеснока» проходил милю за милей.

− Что мы забыли на этом фестивале? – не унимался недовольный голосованием юнга.

− Как масть ляжет, − ответил маронир, оттирая липкие ладони. – Скучать не будем и тебе не дадим. Может, встретишь свою любовь, похожую на Алёну. Тихо, юнга! Пошутил.

− А мою любовь унесли птицы, − из трюма в который раз громко пожаловался Бивень, лежавший в обнимку с кофром среди тюков с вещами и провизией.

− Дались ему птицы. Уже который раз про них говорит.

− Книг начитался.

− Лучше бы поехали в Монголию, − не мог успокоиться юнга. – Я не хочу на фестиваль к людям.

− А я не хотел плавать до того, как научился, − сказал штурман.

− Ты это к чему?

Штурман смолчал. Юнга напрягся. И я его поддержал:

− Да, хорошая идея − через Монголию в Индию. Так скоро и сделаем. Я просто подумал, ну два-три дня еще погуляем, я, может, Дину увижу там.

Только юнга голосовал за Монголию, боцман воздержался, штурман и маронир захотели пофестивалить.

− Здесь сейчас сезон, самая веселуха, давайте еще пару недель повиснем в Горном, − напомнил о себе Беря.

− Я хочу, чтобы меня тоже унесли птицы, − внятно проговорил Бивень и тяжело вздохнул.

Штурман рассказывал боцману о грядущих развлечениях. На стекло перед ними падали капли дождя, дворники меланхолично сгоняли их в стороны. Было немного грустно. И только смешки жизнерадостного маронира придавали грусти приятную нелепость.

Кому-то нравится делить на части целое, превращая в разрозненные куски мозаики то, что должно быть неделимым. Так проще перещупать вселенную и при случае перепродать. С нашим миром ушлые ребята обошлись также, он лежит у них по полочкам, готовый пойти оптом и в розницу.

Орда желающих нагреть руки давно набивала карманы, растаскивая Горный Алтай на пазлы, видя в нем не чудесной красоты горы, долины и озера, а уникальные бренды и торговые марки, ради которых можно вытряхнуть из него душу. Уютные прежде места булькали котлами с непонятным варевом. Каждому находилось что оттуда хлебнуть. И вроде каждый счастлив, и в то же время непонятно, насколько далеко может зайти бессовестная распродажа.

В шесть часов по полудни «Король Чеснока» пришвартовался у скал в километре от Кузлинской поляны, где на «Санвайпсе» оттягивался народ. Шум гульбы несся оттуда с грохотом падающего в пропасть камня. Организаторы, приторговывавшие лунным светом как холстом, втридорога сбывали веселье и зрелища.

− Прочитал в интернете, что скоро здесь ко всему прочему будет раздолье для лудоманов, − осматривался юнга. – И народ попрет, как за манной небесной.

− Для кого раздолье? – спросил боцман.

− Лудоманов. Те, кого одолевает страсть к азартным играм.

− Ага, − кивнул я, − умные люди между делом сплавили сюда игорный бизнес как помои.

− Чем так воняет? – юнга раздвинул палкой кусты.

Останки разделанной туши барана валялись прямо на тропинки. Вонь и смрад были такие, словно кишки вынули из самой природы.

Для людей, привыкших хавать зрелища и веселиться, словно в последний раз, горные пейзажи Алтая мало чем отличались от дорогих фотообоев, о которые можно небрежно вытереть жирные ручонки. Рядом за деревьями надрывались сабвуферы и уставший голос пел:

− Куда бы ни уплыл моряк, от смерти не уплыть ему! И ждет его зеленый мрак, пока моряк на берегу! Hо в эту ночь он не один! До гроба пьян и вдрызг любим! Она целует без конца его безумные глаза! Вино и гашиш, Стамбул и Париж! Моряк, моряк, почему ты грустишь? Возьми папиросу, хлопни винца! И песенку спой про сундук мертвеца!

Юнга тревожно вслушивался в слова и к нам обратился полушепотом:

− Не нравится мне это… Дурной знак.

− Что не нравится? Какой знак? – не понял штурман.

− Всё не нравится. Послушайте, что кругом творится. Чертовщина какая-то.

− Точно, − кивнул я.

− Летом по выходным здесь на полянах везде так, − пожал плечами штурман.

− Ничего страшного. − Беря достал пачку сигарет. − Это называется, модное быдло отдыхает.

По дороге промчался мощный джип с открытым верхом, похожий на дредноут. Оттуда как куклы торчали полуголые девицы, они визжали и размахивали яркими тряпками. Беря похотливо осклабился.

− Не знаю, я бы настрогал из бананов ребят получше, − боцман взял у маронира сигарету и закурил, стараясь вдыхать только дым.

− Если вам здесь не нравится, можем немного вернуться. Заедем в Аскат к буддистам, − предложил Голодный. – В Аскате все свои, всё по-домашнему. Мне надо там к одному человечку заскочить.

Упирался только Беря. Бивень набрался еще на въезде в Чемал и храпел в обнимку с чьим-то спальником. Когда музыка с поляны доносилась громче, Бивень тоже заливался сильнее, попадая в долю и тональность. И в этом унисоне было зловещий знак содружества тысяч невменяемых.

Нет в мире ничего нежнее и уступчивее чем вода. А между тем, нападая на жесткое и твердое, она превосходит его в силе, и ничто не может перед ней устоять. Нежность побеждает жестокость, считал Лао-Цзы, знавший о воде немало, как и полагается мудрецу.

В Аскате после дождя было грязно. Единственная дорога − заезженная колея, вспухшая точно артерия, вела через центр села. Прямо перед колесами пробежала парочка.

− Сесуффи! − кричала женщина, её возбужденное лицо и распущенные волосы, как у Медузы, невольно заставляли внутренне напрячься и смотреть в сторону. – Ты мне надоел, мальчик!

− Вернись! – требовал обритый наголо парнишка, пытаясь схватить женщину за руку. – А то убью! Слышишь, убью!

Юнга повернулся ко мне и подмигнул:

− Здесь всё по-домашнему, все свои.

− Тут рядом, − успокоил штурман, − поворот направо, куда побежала парочка, это к буддийскому центру. А нам налево, к моему хорошему знакомому, Толику Мерседесу. У него и остановимся. Примет, как родных.

У двухэтажного особняка боцман остановил ход корабля. Двери дома были распахнуты, горел свет, внутри наяривала музыка и пьяно галдели. С порога мы опознали Толика по царственной позе, полуголый он руководил распутной компанией, настраивавшей спутниковое телевидение. Увидев Голодного, хороший знакомый Толик действительно накинулся на него. Но, вряд ли, как на родного. Пытаясь наручниками пристегнуть штурмана к батарее, он неистово кричал о долгах и кидалове.

− Я ничего не должен! – отбивался Голодный. – Прораб тебя обманул! Всё, что обещал, я сделал. А косяки не мои! Не мои!

В самый критичный момент, когда уже и боцман, отбросив сомнения, закатал рукава, на порог влетел растрепанный бородач с огромным рюкзаком за плечами.

− Финал смотрите?! – проорал он громче всех. – Две минуты осталось!

− Кто тут моих друзей обижает?! – появился следом выспавшийся Бивень с палкой в руках.

Скандал замяли в виду отсутствия явного превосходства какой-либо из сторон, а также близости финального матча чемпионата мира по футболу. В знак примирения штурман Голодный пообещал Толику пять литров контрабандного коньяка из Казахстана.

Решив все-таки держаться подальше от гостеприимного Толи Мерседеса, мы поехали смотреть футбол на ближайшую турбазу «Катунь». В тот вечер наша команда болела за галлов, но один из них распетушился, и золотые медали достались макаронникам. Когда страсти отбушевали, и парни, державшие пари, выставили выигравшей стороне пиво, я понял, что пропал Бивень. Он не смотрел матч, и уже два часа как его не было с нами. Я поделился тревогой с марониром.

− У Бивня здесь подруга работает администратором, − закидывая в беззубую пасть соленые сухарики и посасывая их, сообщил Беря. − Бивень подозревает ее в измене. Он видел, как она с кем-то пошла на танцы.

− Может, нам тоже туда прогуляться? А то мало ли…

− Пойдем, − кивнул Беря.

Звуки драки были слышны издалека. Зрелище напоминало съемки комедии в духе Мака Сеннета, где все бегают друг за другом, постоянно спотыкаются и падают. Бивень отмахивался палкой от троих, его роняли, не сильно пинали, он вскакивал, отбегал в сторону, волоча за собой палку, и опять принимался ей беспорядочно махать.

Кое-как мы разняли соперников и оттащили Бивня к реке, там он вцепился в предложенную фляжку и горько заплакал. Глядя на то, как парень сходит с ума, я только и подумал: «Не приведи, господи, такого».

Поздно ночью «Король Чеснока» с табором на борту скатился обратно в Аскат. В просторном дворе на краю села штурман Голодный познакомил нас с пожилым бродягой тюркского вида:

− Известный алтайский художник Коля Чепоков.

Известный художник в ответ на недоверчивые ухмылки достал из-за пазухи скрученные в трубку листы бумаги:

− Моя работа, алтайский календарь. Последний экземпляр.

Мы разглядывали на картинках живые горы с человеческими лицами, они держали чаши озёр и заботливо взирали на мир, приветливые духи ручьев и деревьев сидели вместе с путниками у костра и слушали седых и мудрых, как Алтай, старцев. От рисунков исходило живое тепло, как от окна, распахнутого в летний сад. Маронир и я пришли в восторг и с позволения автора разобрали календарь на сувениры. Марониру достались март, июль и четыре месяца с октября по январь, остальное взял я, а листок с августом, где обнимались девушка и таймень, отдали юнге.

− Коляновы работы в Европе продаются, − уважительно заметил штурман Голодный, выуживая из кустов смородины бутылку портвейна. – Колян у нас самородок!

− Фома тоже. Покажи свои рисунки, − предложил маронир.

− Потом, − отмахнулся я. – А на вид ты, Коля, бродяга.

− А я и есть Таракай, − сказал Коля.

− Кто?

− Бродяга. Таракай.

− Ну я тоже.

− Чем самобытней талант, тем ему меньше места среди домашней утвари, − сказал юнга.

− А деньги можно делать и на стружке от кедра, − штурман выудил вторую бутылку.

− Ты их рожаешь, что ли? – обрадовался маронир.

− Я их у Мерседеса взял за моральный ущерб и заныкал, пока суматоха была.

− Он где-то рядом?

− Вон его особняк через дорогу.

− В темноте не признал. А почему там тихо?

− Укатили куда-то развлекаться.

Завершением вечеринки стала небольшая склока Бери с буддистом, пустившим нас на подворье, где остановился Коля Чепоков. Буддист нагрубил Бере, когда тот тыкал ему в нос картинкой из календаря, где Таракай спит под мостом в Ула-ла, и утверждал, что это он спит − Беря.

− Какой ты таракай, ты таракан, − как отрезал буддист, и был укушен Берей в плечо.

Укус получился змеиный, зубов у Бери было немного. За это Беря получил удар в грудь и отлетел метров на пять в картофельные посадки.

Наутро я очнулся под навесом лежа вповалку с новыми и старыми друзьями. Покряхтывая, я вспоминая вчерашнее. Лежавший рядом Беря что-то зашептал. Юнга загорал, сидя на крыльце, и штопал носок. Во двор, напевая, вышла девочка лет шести, дочка драчливого буддиста. Она села на лавочку у навеса, открыла принесенную книгу и с выражением строго прочитала:

− Залез в бутылку таракан. А вылезти не смог. От злости бедный таракан в бутылке занемог. Он сдох в начале января, прижав усы к затылку. Кто часто сердится, тот зря не должен лезть в бутылку!

Неожиданно Беря всхлипнул:

− А у меня сын подрастает, ему уже четвертый год пошел… Стасик…Как он там, без меня? Я его полгода не видел.

Спокойно смотреть на пускавшего слезу Берю, похожего на беззубую акулу, шмыгающую носом от жалости по утопленникам, было невозможно. С трудом сохраняя равновесие, я встал и пошел искупнуться в Катуни.

Солнце было ярким, обжигающим, переплавляющим прошлое, как руду, на маленькие золотые слитки. В этих слитках хранилось лишь одно – любовь к жизни.

Люди редко предаются созерцанию вечности. Зачастую гибнут в мелочах жизни. Ссоры и обиды не от усталости, а от потери умения проследить путь снежинки с неба до земли. Тот, кто может побыть снежинкой и вместе с ней проделать ее путь из ниоткуда в никуда, никогда не упадет на землю так, чтобы разбиться.

«Король Чеснока» бросил якорь в нескольких кабельтов от Аската, на другом берегу Катуни. В машине забарахлил мотор. Алёну и Мощу мы так не нашли, а Бивня оставили у буддистов. Он окончательно выбился из сил, проклиная женщин, любовь и белых птиц.

Разобрав обшивку и поковырявшись в недрах «Короля Чеснока», боцман посоветовал разбить лагерь. Растягивая палатку, я увидел, как по дороге с палкой прошел Таракай.

− К сыну идет, он здесь поблизости живет, километрах в десяти, в Чепоше, − тоже заметил Колю штурман.

− Хорошо быть бродягой и художником, идешь себе, а мир вокруг твоя мастерская, − мечтательно проговорил я.

− Кто тебе мешает так жить?

− А может, я и живу. Только зовут меня не Таракай, а, например, Дрифтер.

− Эй, дрифтер, привяжи к дереву конец, − боцман бросил веревку.

Я повертел конец бечевы и сделал что мог.

− Что за тещин узел? Мокрый полуштык вяжи, – возмутился боцман. – Какой ты на хрен морячок? Обычного морского узла связать не можешь!

− Обычного морского узла связать не можешь! – нервно воскликнул я.

− Что? Ё, − выругался боцман

− У кэпа эхолалия началась, − пошутил юнга.

А боцману явно был не до шуток.

− Что с тобой, Макс? Чем расстроен? – спросил я.

− Куда ты меня втянул, Фома? Контрабанда, туризм, шкуры, буддисты, шамбала… Как я мог в это поверить? Мы просто психи и алкоголики на прогулке!

Боцман затянул крепкий узел.

− Ты из-за вчерашнего, что ли? – не понимал я.

− Мы тут уже почти месяц. Катаемся туда-сюда. Деньги пока есть. Конкретного плана нет. Отдыхаем. Но мне это зачем? Я наотдыхался.

− Пространство само всё расставит по местам, доверься ему, Макс, − посоветовал штурман. – Если ты здесь, значит, так нужно. И нам, и тебе.

Ближе к вечеру рядом поставили палатки немецкие туристы. Группой в пять человек они двигались в сторону Уймонской долины на стареньком черном микроавтобусе, похожем на подводную лодку, и, чтобы не пройти мимо шамбалы, ели кислоту. С ними еще объявился мальчишка, вязавший всюду непонятные узлы. Когда он первым узлом смотал намертво шнурки наших с боцманом башмаков, мы с боцманом, смеясь, переглянулись и помирились.

− Хотеть быть моряк, − сказал отец мальчика, знавший русский язык, насколько полагается тем, чье детство прошло в ГДР. – Любить выдумывать свой морской узлы.

− Молодец парень, Васко де Гамма уже в одиннадцать лет познавал тяжелую жизнь моряка, − похвалил юнга и протянул мальчику кедровую шишку.

Иностранцы вели себя беззаботно, угощали и налегали на огненную воду из бутылки с приглянувшейся им этикеткой «Сибирячка».

− Зум вох! Харошая, − говорил немец, указывая на красивую барышню, кутавшуюся в писцовую шубу.

Я сидел со смышленым пацаном и перенимал опыт.

− Ты чего делаешь? – спросил юнга.

− Учиться морские узлы вязать, − докладывал я. − Вот с помощью молодого немца освоил пиратский узел. Незаменим, когда веревку надо забрать после спуска. Дергаешь за конец, и веревка у тебя в руках. Уметь надо.

Штурман любезничал с берлинской студенткой украинского происхождения.

− Кто вы? Чем занимаетесь? – разглядывала она потрепанные после ночных поездок борта «Короля Чеснока».

− Мы − водолазы, − с серьезным лицом отвечал штурман.

− Ой, как здорово! – восклицала студентка. – Под водой столько интересного!

− Ага, недавно вот велосипед нашли и гитару. А хочешь я спою тебе?

− О, конечно!

Желая выменять свои запасы на заграничные, Беря веселил гостей и знаками объяснял кто такие кайчи. Молодой пьяный немец, впервые выбравшийся так далеко от дома, крепко обнимал сосну и ошалело поглядывал на маронира.

− Я понимать много, не сказать только всё, – кивал немец.

В сторонке юнга и боцман справляли малую нужду. Я подошел к ним.

− Какой чудесный вечер! Йо-хоу! Чувствуете, как струйка завязывается в морской узелок!

− Как говорит моя двоюродная сестра Рита, она психолог в «Лукойле», безумие есть повторение одного и того же действия снова и снова в ожидании различных результатов. История с морскими узлами подтверждает это, – рассуждал юнга. – Наш капитан Фома сошел с ума из-за них.

Вдалеке вспыхнула зарница, и волнистая синяя полоса на горизонте показалась приближающимся морем.

Голодный взял ре-мажор.

− Чтоб здоровым быть однако, писай часто как собака! – крикнул я.

− Да уж, − не понял боцман. – Из журнала «Здоровье»?

− Из фильма Феллини, − догадался юнга.

− Вундеркинд, ха-ха! Красавчик! − смеялся я.

− Возможно, − согласился Игорёк.

− Какая рыба в океане плавает быстрее всех! – запел у костра Голодный.

Бравый вид штурмана, спокойный и уверенный − юнги, словно щекотали за пятки. Я не мог остановить смех. Будь юнга и штурман выброшены в разбушевавшийся океан, среди мрака, рева ветра и огромных волн они были бы верны своему назначению сверхчеловека и оставались бы невозмутимыми. Жить в контакте с людьми такого рода сплошное удовольствие, они как будто катятся по наклонной, но не вниз, а вверх, и ты за ними.

Как вода не держится на вершинах, так доброта и благоразумие не бывают у гордых. То и другое ищут низкие места. Старая персидская мудрость. Если принимать ее во внимание, то осечек при выборе знакомств будет поменьше. Да и самому легче наклониться, если голова зацепится за облака.

Местом для восстановления гармонии на корабле команда после недолгого совещания выбрала Уймонскую долину. Немцы искали проводника, а штурман Голодный хорошо знал те места. Уверенный в себе он так и сказал:

− Если не подзаработаю на немцах, то хотя бы студентку соблазню.

− Или она тебя, − вставил Беря.

Немцы ничего не имели против нашей компании. Они легко относились к жизни, не знали, что такое пахать от зари до заката. Пособия по безработице им хватало на то, чтобы поглазеть на мир.

На взятом в прокат микроавтобусе немцы держались параллельным курсом, пока на траверзе не возник базар с сувенирами.

Мы сидели в кафе и ждали немцев. Они уже купили у Голодного бубен, но продолжали бродить вдоль прилавков, заваленных поделками местных умельцев и незатейливыми китайскими штамповками.

− Солнце поднимается, перегреемся в дороге, − сказал боцман скучающим голосом, поглядывая на то, как маронир налегает на пиво.

− Поехали тогда, − отозвался Голодный, − встретимся с немцами на въезде в Уймонскую долину. Пусть догоняют.

Никто спорить не стал.

Немцам очень хотелось еще потратить денег на сувениры, подняться по тропинке за базаром к аржан-су, привязать к веткам веревочки на счастье и набрать воды. Штурман объяснил им, как не проехать Чергинский перевал, и договорился встретиться в Усть-Кане.

В пути, за перевалом, команда быстро обрела блаженное расположение духа. Беря кричал горам, что обожает Алтай, а боцман сигналил под вопли маронира.

В Усть-Кане «Король Чеснока» пришвартовался к столовой, известной дешевизной и мясистыми беляшами. У крыльца лежали собаки и пытались пастью ловить мух.

− Вот как понять, по-алтайски каан – это царь, а кан – кровь, − шутливо гадал юнга, разминаясь на берегу, – что путешественникам ждать здесь, крови или встречи с царем?

− Сам как думаешь? − зевнул Беря.

− Если доброта и мудрость в крови, ты себе и всему миру царь.

− Откуда это берется в твоей голове? – удивился маронир.

− Когда я голоден, то не такое могу придумать.

− Давай съедим чего-нибудь скорее, малыш.

В зале столовой кроме большой семьи алтайцев, шумевшей за обедом, в стороне сидел крепкий мужик в ветровке и походных ботах. По красному загару и обветренному лицу понятно − недавно спустился со снежных хребтов. Голодный подсел к мужику и завел разговор.

Мужик из числа заядлых альпинистов восемь раз поднимался на Белуху и, как заговоренный, твердил одно:

− Нигде я не видел похожей красоты. В ней какой-то особый смысл. Он так очищает душу, что не хочется возвращаться. Но сегодня утром, когда я спустился по Кучерле, меня мутило от нее.

− Что случилось? – спрашивал штурман.

− В этот раз я немного не дошел до вершины. Плохо подобрал группу. Двое оказалась слабаками. Выбились из сил и разладили настрой всей команды. А перед самым подъемом на наших глазах в реку упала женщина, за ней прыгнул проводник.

− Спаслись?

− Нет. За сезон уже четвертый случай, когда кто-то из группы валится в воду, и проводник уходит за ним.

Альпинист встал, сделал неопределенный жест, словно выдернул удочку из реки, и вышел. Он поубавил нашего ребячества. Мы молча взирали на каменистые гребни и ковырялись в зубах подточенными спичками.

Вскоре подкатила немецкая подлодка, их мальчонка, расстроенный отсутствием настоящего моря и бойкой команды, капризничал и требовал увольнительную. Утомленные качкой родители попросили его взять до Усть-Коксы, и мы согласились.

− А так было можно? – спросила берлинская студентка. – Возьмите и меня.

− Со мной можно, − подмигнул ей штурман.

Оставив немецких подводников перекусить в кафе, мы снова выдвинулись первыми.

«Король Чеснока» проделал пятьдесят миль, перевалил через Громатуху и бросил якорь у хозяйственного магазина в Усть-Коксе, парни пошли пополнить запасы стеариновых свечей и купить новый топор.

Я остался в машине и разлегся с книгой, купленной утром по случаю у старушки на базаре с сувенирами. Листая потрепанное издание «Рассказы южного моря» Джека Лондона, я нашел историю капитана Вудворта о неукротимости белого человека и увлекся.

− Ку-ку, − заглянул в кабину коренастый дядя лет сорока.

Он был зверски небрит и энергичен.

− Ку. − Я не знал, насколько дядя меток в стрельбе, и мог ли он отличить кливер от гафеля, но меня поразили его голубые глаза на красном от загара лице.

В глазах плескалось теплое море.

− В сторону Тюнгура подбросите? − деловито осведомился дядя.

− Подбросим, − пообещал я.

Новый попутчик обрадовался и представился:

− Михаил, исследователь.

− Что исследуете?

− Здесь много чего можно исследовать, это же центр мира. По Рериху. Кто-то ищет шамбалу. Парень меня сюда подвозил, он с семьей из Питера переехал два года назад, чтобы уцелеть после всемирного потопа.

− Знаю-знаю, − перебил я. – А вы кто? Рериховец? Экстрасенс, маг или тоже на поселение?

− Я занимаюсь исследованием и охраной воды. Работаю в Институте водных проблем. В районе Катунского хребта есть источник, где вода чистейший эликсир вечной молодости. Она там особенная. Мне нужен пробник. Но я здесь сам по себе, не от института.

− Откуда вы знаете про источник?

− Один мой знакомый занимается экспериментами с водой из уникальных источников. Он и рассказал.

− А эликсир молодости причем?

− Мой знакомый называет так лучшую воду − из нескольких мест на планете. С ней он проводит опыты, добавляя полезные свойства.

− А у вашего знакомого лаборатория в июне не горела? − спросил я, скрывая сильную дрожь правой ноги. Когда я начинал волноваться, она ходила ходуном.

Михаил пожал плечами и уважительно посмотрел на новенький топор в руках подошедшего маронира. За него держался немецкий мальчонка.

− Тринке.. Пить, − попросил он.

Михаил протянул ему пластиковую бутылку с водой, мальчонка отвинтил пробку, попил и сделал движение вылить содержимое на ботинок Михаила. Вода на полпути превратилась в лёд, и повисла сосулькой. Михаил отставил ногу, и сосулька большой каплей перетекла в лужицу.

− Ого! Вы кто?! – воскликнул Беря.

Мальчонка что-то удивленно лопотал по-немецки.

− Мои предки лопари. Дед живет в Карелии, он рыбак. Ему почти сто лет. Он до сих пор просит бога воды Веденэму давать ему рыбу.

− А это-то как у вас получилось? – Беря тряс бутылку с водой. – Покажите еще раз фокус. Пусть юнга посмотрит.

Подошедшая команда окружила Михаила.

− Часто я это делать не могу, тратиться много энергии. И не со всякой водой это получается. Вода послушна мне только после длительного, не менее часа, заключения в форму. И если она все это время находилась у меня в руках, − объяснил Михаил.

− Это возможно, − подтвердил юнга, − если у человека сильное биополе.

Голодному фокусник и его биополе не понравились.

− Мы едем в Мульту, − неприветливо сообщил штурман, − можем подвезти только до поворота на мост.

− А что в Мульте? – спросил я.

− Срочное дело? Сейчас позвонили. Здесь группа москвичей. Им нужна помощь.

− А немцы?

− Что-нибудь придумаем, − штурман погладил студентку. – Не бросим. А вот и они. – Указал он на появившуюся черную подлодку. – Поехали.

В пятнадцати милях от Усть-Коксы, на правом берегу Катуни ждали штурмана москвичи. Среди путешественников по Алтаю Голодный слыл человеком, приносящим удачу и дельные советы.

− Держу пари, − сказал маронир, глядя в спину Михаила, бодро пошагавшего по дороге в Тюнгур, − этого парня смерть не застанет дома, когда придет за ним.

− Да и нас, наверное, тоже, − отозвался штурман.

Студентка, сидевшая у него за спиной, положила ему руку на плечо.

Растревоженный встречей с Михаилом, напомнившей о старике с пепелища, о Вале, я думал о том, что искать эликсир вечной молодости − всё равно, что тягаться в оригинальности с магадаями, которые рождались старыми, что ни год становились моложе и умирали младенцами. Кому это нужно? В мире, где многие люди и так живут как бескрылые путти.

Совпадения и случайности – суть великой игры жизни. Там, где сплетаются судьбы, стекаясь как реки в моря, вряд ли найдется место, где бы случай не ткнул наугад, попадая и в бровь, и в глаз. Даже если человеческие истории лишь рябь на поверхности вселенского океана, то эта рябь для нас − его лик, а всё остальное − бездна внутренностей, проку от которых нам сейчас не больше, чем от рыбьей требухи.

В двух милях от села Мульта «Король Чеснока» отдал якорь на открытом рейде по соседству со стареньким, но крепким УАЗом друзей Голодного, свободных моряков, промышлявших контрабандой золотого корня и эфедры. Они звонили Голодному, просили совета, а узнав, что он рядом уговорили заехать.

Важные, как тильбюрийский докеры, моряки колдовали над новеньким типи, выставляя его на трех шестах по правилам индейцев сиу. Рядом расположились лагерем столичные интеллигенты, ждавшие штурмана Голодного. Их белый японский микроавтобус блестел как новенькая гавайская яхта. Великовозрастные музыканты, поэты и актеры хотели пройтись по Мультинским озерам, побывать у подножья Белухи и проехаться по Чуйскому тракту.

− Привет, чесноки! – услышали мы звонкий голос.

Рядом со статным седым бородачом стояли Ной и Юля. Увидев ее, берлинская студентка напряглась.

− Это ваши друзья, к которым вы спешили? – спросил Юлю штурман.

− Да.

− А как же Телецкое? Не успеваете.

− Все за один заход не получается, − пожимая наши руки, сказал Ной. – В следующий раз.

− А вместо моря?

− Без моря никак. После Мультинских туда.

Юля представила нас своим друзьям художникам и музыкантам.

Пока Голодный рассказывал им о прелестях и трудностях маршрута, я стоял поблизости, чувствуя странную тревогу и волнение. Не заносчивый вид и аристократическая вялость столичного седовласого художника смущали меня, а нечто пока нам неведомое, но уже связавшее нас. Ни мне, ни ему не нужное, но годное в бесконечной карусели под названием жизнь.

Наставления Голодного перекрыл громкий спор боцмана и юнги, подкачивавших колеса.

− Ерунда! – отмахивался Макс. – Сказки!

− Нет. Такой автомобиль уже прошел испытания. В нем использовали девяносто три процента воды и семь бензина, – Игорёк был уверен в своих словах, будто сам сконструировал такой транспорт. – И это не предел. Поверь, автомобили способны ездить на одной воде. Вода как аккумулятор, водород и кислород – это огромный энергетический потенциал. К тому же такие автомобили могут восполнять кислород в атмосфере. Они будут выбрасывать из выхлопных труб кислород и водяной пар.

− Почему тогда мы не ездим на воде? Вон ее сколько!

− А нефтяные компании! У них хватка мертвяка. Они не позволят новым технологиям сокращать использование бензина.

− Ты еще скажи, что во всех наших бедах виноваты евреи.