Читать книгу: «Удивительное свойство моряков жить под водой», страница 6

Шрифт:

− Чтобы стать морским дьяволом, – попытался шутить я.

На что юнга с серьезным видом объяснил:

− Температура на Земле возрастает, уровень мирового океана поднимается, большую часть суши затопит. Людей придется переселяться под воду

В дом вошел Голодный. Красивый, как Ихтиандр, он сиял уверенностью. Видимо, приятные известия его преобразили.

− Переселяться под воду не надо, ха-ха, − сказал он. − Будем преображать землю.

− Как?

− Судоходством по суше.

− Как Мауриций Оранский, ходивший на парусной яхте на колесах. При небольшом ветре она двигалась со скоростью двадцать четыре километра в час и могла перевозить до тридцати человек, − показал широту своих знаний Игорёк.

− Кто этот Мауриций? – спросил маронир. – Путешественник?

− Голландский король.

− Сам построил?

− Нет. Ему под заказ сделал Симон Стивен. Он..

− Спокойно, юнга, − попросил я.

Штурман Голодный поморщился:

− Нашим кораблям едино, по воде или по суше. Мы должны управлять стихиями, а не они нами. Сейчас под ногами земля, давайте вертеть ее и приводить в движение наши корабли. А если серьезно, парни, есть отличное предложение по камню и шкурам. Можно неплохо заработать! Я покажу места.

Ясное дело, на Голодного всегда находило вдохновение, когда светило заработать сноровкой. А все-таки он был прав. Хотя бы в том, что надо управлять жизнью. Наполнять ее мирами подобно эксцентричному художнику, создающему из песка великолепные картины. И, не успев насладиться ими, сдувать. Если на одной картине найдется место обычному человеку, то на другой его место займет человек-амфибия.

В принципе, каждый сам выбирает с чего начинать путь, чем и когда заканчивать. Но за отправной точкой обязательно должна последовать безбрежность, иначе и смысла нет срываться с места. По понятиям моряков, если корабль много дней как вышел из порта и находится в море, но берег не скрылся из виду, значит, плавание еще не началось.

Мы вышли во двор. К нам лениво подошла собака, похожая на разбойника с большой дороги. Голова у нее была, как башня тяжелого немецкого танка. Она обнюхала каждого и легла рядом с боцманом.

− А вон там белые сбросили в Чую со скалы сорок красноармейцев, − указала Дина в сторону берега. − Там и памятник стоит. А знаете, за что их? Говорят, они под видом казаков вырезали население. Здесь в гражданскую долго держались разные банды, последним был атаман Кайгородов.

На боцмана имя атамана произвело впечатление:

− Точно! Бабка моя Кайгородова. Мои предки родом из Томской губернии. Бабка и дед рассказывали, родственник он нам. Я получается его правнучатый племянник.

− Вид у тебя разбойничий, − кивнул Беря, − ничего удивительного, если ты в родстве с каким-нибудь атаманом.

− Говорят, где-то здесь до сих пор хранятся кайгородовские тайники с золотом, − сказал штурман Голодный

− Там есть и твоя доля, − потер руки маронир.

− Кайгородов продержался дольше всех. Раньше него расстреляли Унгерна и Бакича. Только вряд ли он что-то приберег на потом, − обращалась Дина больше к Игорьку, слушавшему с неподдельным вниманием. − Продналог выгреб последнее, обиженные люди пошли за атаманом. Дважды он терял всё, уходил от смерти по едва замерзшей Катуни и снова собирал тех, кому не нравились новые порядки. В двадцать первом году его отряд оставался единственным в Сибири, который шел под статью «политический бандитизм».

− У Торохова картина есть, как красные по перевалу в Катанду идут за Кайгородовым, − сказал Голодный. − У бабы Лены в аиле висела.

− Да, − кивнула Дина. – Его взяли врасплох в Катанде. Отряд красных ночью прошел туда по Большому Яломану. Только не у Торохова, а у Гуркина.

− Независимость здесь у людей в крови, я их за это уважаю, − штурман пожал руку алтайцу.

− У Кайгородова была своя политическая программа, − продолжала Дина, видя неослабевающее внимание Игорька. – В ней говорилось: власть организуется по принципам всеобщего и равного избирательного права. Законом власть должна обеспечить каждому рабочему необходимый минимум зарплаты и поддержку на случай безработицы, болезни и старости. В Уймонской долине на несколько месяцев ему удалось дать жизнь своей программе, прошли выборы среди жителей, и было образовано «Временное районное управление».

Игорёк кивал головой, мотая на ус.

− Значит, если что от Кайгородова и осталось, то только пара станковых пулеметов, − подвел итог Беря. − И то хорошо.

− Ты что к докладу готовилась? – спросил я у Дины.

− Материал недавно собирала для статьи про Уймонскую долину.

Алтаец уже смотрел на боцмана как на брата. В дорогу хозяин вынес нам еще арачки и баранины.

– Быйан, − не удержался Игорёк.

Пока юнга докупал в магазине крупу и консервы, я невольно подслушал, как немолодой метис, одетый по-городскому, выносит мозг вышедшим размяться автотуристам.

− Там в восьмидесятых снимали фильм с Гойка Митичам, − травил он байку о диких нравах Улаганского района. − Местных парней набрали на роль индейцев. Киношники уехали, а актеры застряли в образе. Еще месяц разбойничали по окрестностям, обирая туристов и почтовые машины. Так их не поймали, они сами свернулись. Бывает, однако, нет-нет да и отроют свои томагавки.

Туристы с восторгом слушали и озирались.

− Тяхши, – сказал им вышедший из магазина Игорёк.

На выезде из Белого Бома боцман заметил могильный камень, на нем зеленая фара и согнутый штурвал. Макс посигналил, осторожно выруливая по петлявшей дороге:

− Я в детстве очень техникой увлекался, мне выписывали «Юный техник», «Техника и молодежь», «За рулем». Сам собирал модели, моей любимой была зиловский АМО Ф-15 с деревянными бортами. От него фара и руль. Кто там, Дина?

− Видишь, что краской написано? – спросила она.

− Нет.

− Первая строчка из песни о Кольке Снегиреве. Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов.

− Я когда-то фильм про него смотрел, − вспомнил Беря. − Он там на этом деревянном АМО гоняется за шоферкой, а она от него убегает. На «форде». «Два шофера». Там все живы остаются.

– Кино не жизнь, − сказал боцман.

− Отсюда, как в песне, в Чую и улетел шофер, − добавила Дина.

− Во какой, − показал мне Игорёк найденную в интернете картинку АМО.

− На рыболовный трейлер похоже, − сказал я. − Ну и местечко, как будто переправа через Стикс. У вас нет ощущения, что вы по колено в воде?

Когда УАЗ отъехал от Белого Бома, я понял, что берег исчез.

Множество миров предполагает множество путей к ним. Те, кто последовали за генуэзцем Кристобалем Колоном, нашли то, что искали. Если бы они пронюхали о возможности по воде перейти к истокам души, их корабли обрели попутный ветер еще до Канарских островов, и ничто не помешало бы достигнуть цели.

− Это что за столбы? – спрашивал маронир Беря, прохаживаясь вокруг непонятных ему сооружений. – Сколько им лет-то?

− Каменные бабы или кожого таш, каменный занавес, − охотно объяснял Игорёк. − Считают ретрансляторами из верхнего и низшего мира.

− Что и я могу обратиться к верхнему миру? – маронир погладил верхушку столба.

− Вряд ли. Могут только те, кто связан с ним духовно и кровно. Здесь, в Курайской степи, стояла стела воина Кезера. Когда археологи выкопали его и накрыли палаткой, он начал шевелится, пытаясь встать. Археологи в ужасе разбежались.

− Заливаешь, − не поверил боцман.

− Здесь всюду нужно быть осторожным, − поддержал штурман Голодный. − Вот потревожили Укокскую принцессу, и нате вам, землетрясение.

Беря еще раз обошел стелу, задрав голову. Его беззаботный вид отвергал существование низших и верхних миров, мог быть только тот, что лежал под ногами.

− А, вообще, на член похоже, − резюмировал он.

− Культус фалли, фаллический культ. Один из древнейших, − кивнул юнга-всезнайка. − Каменные фаллосы стояли в Вавилоне и Египте. Самые гигантские возвели у храма вавилонского бога Мардука и на горе Квиринал в древнем Риме.

− Чего еще на эту тему знаешь? – спросил маронир.

− Каждую весну римлянки взваливали на плечи огромный член из лимонного дерева и с песнями тащили в храм Венеры. Там они предавались любви, а потом относили член обратно. Фаллос символизирует обновление, силу и изобилие. Он всегда считался самостоятельным существом и защитником. Всё. – закончил лекцию Игорёк.

− Всё так всё! – весело крикнул Голодный и с бравым «оп-ля» встал на руки и ловко прошел между двух стел.

И пропал. Будто и не было Голодного.

− Ой! – вскрикнула Дина. − А где же Голодный?

− Лёня! – крикнул я. – Ты где?!

Мы выпучили глаза, словно это могло улучшить зрение. И долго, не проронив ни слова, так буровили пространство. Только Дина дважды повторила:

− Ой, ну что же это? Что-то надо делать.

И один раз позвала дрожащим голосом:

− Голооодныыый!»

− Что за шутки, братцы! − раздался голос Голодного. – Слышите меня? Вы где?

− Слышим.

Мы были в ступоре.

− Куда вы попрятались?

− Мы здесь. А ты где?

− Ого! Я один это вижу? Столько воды. И корабль! Я вижу корабль! Что происходит? Вы где?

− Мы там же. Ты где?

Каждый из нас знал, в жизни сюрпризы могут поджидать на каждом шагу. Но надо самому быть сюрпризом для жизни, чтобы не запаниковать, когда чудо стучится в голову. Верная идея пришла юнге:

− Лёня, стелы видишь? Попробуй обратно тем же способом, вниз головой, пройди между них.

При появлении Голодного из страны антиподов восторг смешался с трепетом. Я даже перекрестился. Неизвестно чем могло закончиться это приключение. Если, конечно, оно закончилось. Как говорил мой дед, не бывает, чтоб камень в воду упал, а рябь не пошла.

Голодный был возбужден, как будто спрыгнул с луны:

− Я такое видел! Стелы больше этих раза в три-четыре, а за ними на полмили две высокие скалы. Между ними вода до горизонта. Море синее-синее! – Голодный замолчал, посмотрел на юнгу. − А скалы эти до неба я где-то на картинке видел. Какие-то известные.

− Похоже на Геркулесовы столбы, − сказал юнга.

− А в той стороне, где сейчас наш УАЗ, я видел небольшой корабль с двумя мачтами. У него паруса треугольником.

− Арабский дау, − предположил я.

− А может, нам всем вниз головой пройти, сесть на этот дау и свалить, − предложил Беря.

Боцману такие развлечения были в диковинку, и он вместо ответа сделал уверенный шаг подальше от стел. По его лицу было ясно – он хотел проснуться.

− А я думаю, никакого моря и корабля не было. Голодному просто ретранслировали положение наших дел, − спокойно поделился соображениями Игорёк. – Наше путешествие миновало определенный рубеж, за ним игра в моряков перестает быть игрой. Нам не съехать с выбранного пути, мы в его власти. Похожий случай был с капитаном Уорли…

Рассуждение Игорька показалось мне неубедительными, я перебил:

− Ладно Голодному ретранслировали это видение. А мы-то почему его не видели? А он нас?

− Это ты у каменных баб спроси.

Я покачал головой:

− Не надо превращать хорошую идею в абсурд. Я не играю в моряков. Для меня наше путешествие как путь к исходной точке живого, а она явно связана с морем и водой.

− И что? – не понял юнга.

− Живое любым путем доползет до живого, − я не знал, как объяснить, что это путешествие для меня как последний шанс найти себя.

− Непонятно, − покачал головой юнга.

− Помню с братками в Подмосковье ездили за грибами в Дурнево. . − Голодный пришел в себя. − Что ты ржешь? Без шуток, Беря, так деревня называлась. Ели их прям на поляне по сто, двести штук. Потом видели такое, не хуже здешних ретрансляторов. Давайте лучше делом займемся, пока осень не наступила. А потом поиграем во что угодно.

− Будем считать, что это был твой грибной флэшбэк. А нас краем зацепило, − подбодрил неунывающий маронир и пошел к «Королю Чеснока».

Не сговариваясь, команда поняла, что лишняя болтовня по поводу произошедшего ни к чему. Не ясно, какие еще ждать проделки от верхнего мира, но лучше к ним относится серьезно, а не как розыгрышам хрустального черепа майя. Устроив лагерь, мы не спали всю ночь, пили арачку у костра, поглядывая на большие яркие звезды над головой. Чувствовали себя так, будто кто-то позвонил из верхнего мира и пригласил, не принимая отказов, на прогулку в бесконечность.

Людей связывает некая нить, которая становится заметной, когда начинает рваться. Люди, как корабли, живут в ненадежной стихии, им не хватает приветливых берегов. Ветер перемен поддувает в помощь, но он же разрывает канаты и разбивает о камни.

Пока мы мотались по окрестностям, закупая Голодному шкуры для бубнов, минуло три дня, за которые я привык к Дине, как к своему уху или носу. Она была податливая и в тоже время упорная, совсем как вода. И если бы не пришла пора ей возвращаться, я бы утолил жажду.

Утром по дороге в Акташ, юнга старался развлечь Дину. Автобус уходил через полчаса.

− За пять миллиардов лет континенты четыре раза сходились в один суперконтинент. От последнего, Пангеи, сначала отстегнулась Северная Америка, потом Южная, Индия и Австралия. А когда Индия наткнулась на Евразию стали расти Гималаи.

− Давно наткнулась? – спросила Дина.

− Недавно, миллионов пять лет назад. А еще через восемьсот миллионов они соберутся где-нибудь в районе Южной Америки.

Дина посмотрела на меня, на горы и вздохнула:

− Да уж, время странная штука, то дни бегут за секунды, то тянутся миллионы лет.

Мне хотелось сказать, мол, самое главное стоит на месте. И когда жизнь уходит под воду, моллюски смутно полагают, что однажды снова станут крепкими парнями. Но промолчал.

− Приехали, − сообщил Игорёк.

Я подал Дине руку, помогая выйти из машины. Ладонь была горячая и немного дрожала.

− Я буду скучать, − сказал я.

Дина смущенно улыбалась:

− Я тут решила погадать на сборнике стихов.

− И как?

− Вот, Бальмонт…

− И что Константин.. Не помню отчества, предсказал?

− Жених идёт, Жених грядёт, Невесту отыскал, − по памяти читала Дина. − Его дворец небесный свод. Его ковёр зеркальность вод, а башня глыбы скал. Жених пришёл, невесту взял. Приданое Земля. Его же знак есть цветик ал, замкнут в начале всех начал, в движенье Корабля!

Дина разволновалась. В ее округленных глазах я увидел по клиперу с пряностями.

Мимо на стареньком гудевшем мотоцикле проехала троица узкоглазых пацанов. Самый щуплый из них, кое-как примостившись почти заднем колесе, умудрился показать нам фигу.

− Пришёл Жених, пришёл Жених. Невеста хороша. − продолжала Дина. − Века и дни делили их. Теперь поём мы этот стих, венчается Душа!

− Супер! А кто невеста-то?

Дина нахмурилась.

Подъехавший автобус был похож на морскую щуку.

− Пока.

− Пока…

Стальная щука взметнул облако пыли и исчезла за ним, как за мутной волной. Я остался один на дороге с ощущением теплоты руки Дины и вкусом соленой волны на губах.

На обочине я заметил перочинный ножик и подобрал. К «Королю Чеснока» я шел точно грибник, возвращавшийся ни с чем с прогулки.

Жить можно где и как угодно, никаких ограничений нет. Кто-то убегает от себя, кто-то наоборот ищет. Чаще всего скитальцы – это изболевшиеся сердца и буйные головы. Только море может их исцелить, а точнее размеренная жизнь на кораблях, плывущих к далеким незнакомым берегам.

Стоянку мы сделали на краю Курайской степи. Наспех перекусили, и штурман Голодный с боцманом и марониром снарядили «Короля Чеснока» на поиски каменоломни, где по слухам водился горный хрусталь. Голодный загорелся идеей разбогатеть на его добыче. Юнга, мало интересовавшийся прибылями, укатил на велосипеде вперед по тракту. Я же сидел на камне, сторожил лагерь и думал о людях, к которым привязался всем сердцем. Чувства так переполняли меня, что я стал писать письмо:

Здравствуй, друг мой Валя! Оказывается, есть вещи, которые я могу открыть только тебе. И не потому, что я не искренен с другими. Просто в вещах, в которых я не тороплюсь признаться даже себе, есть некий смысл, который если хватать руками, непременно рассыплется. Тебе же я выкладываю начистоту лишь потому, что так могу изложить более ясно и для себя. Хочется даже сравнить себя с уайлдовской Тенью, которая обращается к своему Рыбаку. Чтобы Рыбак лучше понял свою Тень, у меня на этот случай есть одна история.

Береговое Братство

В бухту недалеко от порта Кампече вошла небольшая рыбацкая лодка чинчоррос. С тех пор как испанцы основали здесь колониальное поселение, название которого на языке майя звучало как «ах-кин-печ» – место змей и клещей, кто только не брал его силой. Дрейк, Хокингс, Морган и Лорен Графф – все эти парни приходили в лагуну Турминос без приглашения.

Несколько человек, управлявших чинчоросс, были из числа буканьеров, они хозяйничали по всем маленьким островкам Карибского моря. Они проделали рискованный путь через Юкотанский пролив на небольшом боте, а потом пересели на индейские лодки, удобные для плавания в мелководной лагуне. В темноте чинчоррос уверенно подходила к берегу в нескольких милях от порта, к северу от солеварень.

– Эй, вы, морские псы, – негромко окрикнули с суши.

С лодки в ответ прозвучал условный свист.

– Граммон, загребай к берегу, – сказал в лодке один мужчина другому.

Тот, которого назвали Граммон, имел сходство с известным пиратом – невысокого роста, смуглый, с живым лицом. Восемнадцатилетний Граммон не помнил матери, он вырос на островах, и родство с Мишелем Граммоном могло быть вполне очевидным. Другого мужчину, обращавшегося к Граммону, звали Сварт. Вместе со своими людьми буканьеры прибыли одними из первых. Несколько кораблей ждали утреннего сигнала, чтобы двинуться к Кампече и начать высадку.

Буканьеры были голодны, им предложили черепахового мяса. Костер не разводили, чтобы не привлекать внимание. Бочонок с ромом помогал дожидаться рассвета. Кто-то вспомнил Рока Бразильца, который когда-то дерзко атаковал испанский порт.

– Мало кто мог сравниться с Роком в жестокости. Он не знал жалости к тем, кто вставал поперек его дороги, – проговорил Сварт, отправляя в рот большой кусок мяса.

В тени сидел безногий калека, он закивал:

– Да, да, Бразилец был именно таким. Однажды Рока насадил на деревянный кол трех человек, а еще пятерых бросил между двумя кострами. И прожарил их живьем, как окорока. Лишь за то, что они пытались спасти свой свинарник, который Рока хотел разграбить.

– Кто это? Ты его знаешь? – спросил Граммон у Сварта.

– Это Джон Бок, корабельный плотник Рока, его захватили в плен вместе с рулевым Янгом после того, как корабль Бразильца выбросило на отмель Чикхулуба. Рулевого повесили, а Бок уже тогда был без ног, и его отпустили.

Граммон был молод, но знал много историй об отчаянных парнях с карибских широт. Он посмотрел на Бока, как на ожившую легенду.

– А вон те двое помнят высадку с Морганом в Маракайбо, когда они остались в дураках, – указал Сварт на бородатых стариков, забивавших трубки.

Граммон потянулся к бочонку. Один из бородачей пыхнул трубкой в его сторону:

– Ты давно отцепился от маминой юбки, малыш?

– Я вырос на островах, и не знаю матери, – сказал Граммон и слегка коснулся своего букана.

– Это же Граммон, – вступился Сварт, – он с буканьерами сколько себя помнит. Ты приглядись, он тебе ни кого не напоминает?

Бородач никак не отреагировал. Но тут зашел разговор о богатствах Кампече. Один долговязый буканьер не находил себе места и всё время поминал о скорой наживе:

– Они сидят там на своем золоте, как наседки на яйцах! Вот жизнь! Копи награбленное и не высовывайся из дому без дела!

Сварт похлопал себя по пузу:

– А я всегда боялся домашней жизни, я как-то сразу понял, что не смогу смотреть в окно на одну и ту же картину. И я не из тех людей, кому жена под боком нужна как грелка.

– А ты был женат?

– Я?! Женат! Был. Недолго…

– Жена моряка всегда невеста, – усмехнулся Бок.

– Вольная жизнь похожа на реющий флаг, если он и провисает, то лишь из-за отсутствия ветра, – заметил пожилой буканьер в затертых штанах из буйволей кожи.

– Настоящий моряк не женится, пока не получит ревматизм, – усмехнулся бородач.

– А как ты попал в береговое братство? – спросил Граммон у задиравшего его бородача.

– Я был чуть моложе тебя, когда нанялся на торговое судно, таскавшее отсюда кампешевое дерево. Это была обычная кастрюля с помпой. Плавать на ней было все равно, что уже лежать в гробу. Да и условия на ней были такие, что мертвецам и то получше. Не знаю, как долго бы мы терпели, если бы однажды камбузный жеребец не вздумал скормить нам слонов.

– Кок попытался накормить их солониной полной червей, – поймав недоуменный взгляд Граммона, объяснил Сварт.

– И тогда мы захватили судно. Потом мы поменяли его на испанский фрегат. Я провел на море тридцать лет. Любое плавание может оказаться для меня последним.

– А ты хотел бы пожить как обычные люди?

– Может, и хотел бы да не смог.

– Почему?

– Да потому что парни с бака так прикипают душой к морю, что оно бежит у них по венам вместо крови.

– Береговому братству уже много лет, – проговорил Бок, – а кто только не пытался обратить нас к оседлой жизни. Жан Ла Васе даже привез специально на Тортугу несколько сотен проституток, надеясь, что буканеры обзаведутся семьями. Да ведь вольная жизнь послаще любой женщины. Она никогда не предаст тебя и не надоест.

К бочонку опять подошел долговязый буканьер, он думал только об одном:

– В Кампече столько накоплено, что хватит каждому из берегового братства купить по титулу барона. Это бездонный золотой колодец! Я много задолжал, и если ничего не выгорит, придется убираться с Карибов.

– Скажи, Бок, – обратился Сварт, – ты уже давно без ног, но все равно поспеваешь туда, где может выгореть прибыльное дельце, откуда ты берешь силы?

– Иногда я вижу сон, что у меня есть ноги, – так начал Бок, – я один бреду по берегу и вылавливаю разные предметы, видимо, уцелевшие после кораблекрушения. Море синее, спокойное. И я выдергиваю из него то бочонок с ромом, то обшивку бушприта на костер, то чей-то сундук. И бросаю на берег. И вдруг я вижу товарища, он утонул. Я стою над ним, он в воде, лицом к верху. Вдруг он открывает глаза, подмигивает мне, делает рыбьи движения и уплывает в море. А я, не раздумывая, бросаюсь за ним. Я не хочу быть один на берегу, когда вся команда там, в море.

Один из моряков засмеялся. Это был Барталомео, по кличке Черный Барт. Проявляя внешнюю набожность, он в то же время был крайне жесток и несговорчив. Этим человеком управляли злоба и жажда наживы, он никому не доверял и держался сам по себе.

– Болтовня! Чушь! – прохрипел он. – Вы все здесь ради того, чтобы вытрясти побольше золота из испанцев. И при случае прирежете того, кто помешает это сделать. Разве не так?

– За каждого убитого я отвечу перед Богом, – спокойно сказал Бок. – Он знает, я никогда не убивал без нужды.

– Для тех, кто каждый день ходит перед носом у смерти, чужая жизнь такой же пустяк как своя, – заметил бородач.

– Пусть большую часть жизни я прожил как акула, – сверля глазами Барта, сказал Бок, – но я не перестал быть человеком. Я помню, с какой стороны у меня сердце и кто выручал меня в трудную минуту.

– Болтовня, – повторил Барт менее уверенно. – Мне нет дела до болтовни. Когда у меня будет свой корабль, болтунам на нем не найдется места. Все неудачи на море из-за болтунов.

– Самая большая неудача – это пустое сердце, – сказал Бок.

– Что ты заладил про сердце! Давай я вырежу его у тебя, и посмотрим какое оно! – закричал Барт.

Спор не успел превратиться в ссору, подошли буканьеры, следившие под видом рабочих с солеварень за гарнизоном порта, и доложили:

– В Кампече никаких признаков беспокойства. Город спит. На траверзе ни одного корабля.

– Что ж, – сказал Сварт, – скоро будет светать, можно подавать сигнал. Вот так, ребята, разговоры разговорами, а хочешь найти жемчуг – ныряй в море.

Буканьеры стали собираться. Вскоре один за другим вспыхнули костры, приглашая вольную братию потрошить сундуки домоседов.

Эх, милая Валя, плыть с друзьями на одном корабле чудесно. И трудно передать словами ощущения от дружеского единения под звездным небом, когда людей связывает нечто большее, чем одна цель. Если нам доведется вместе посидеть ночью у моря, ты поймешь меня без слов».

Штрихуя на рисунке волны вокруг головы утопленника, я вдруг стал икать. И никак не мог остановиться. Наверное, пропавшие жабры просились наружу. В сумерках я развел костер и вскоре услышал звонок велосипеда юнги, и сразу с другой стороны − звук двигателя «Короля Чеснока», ревевшего, как древняя зверюга из глубин океана.

Я приподнялся и увидел приближающиеся огни фар, похожие на астероид Адониса, которому не терпится обняться с Землей.

Подмечено, что нигде дни, недели и месяцы не уходят в прошлое так быстро, как во время плавания. Они исчезают за кормой точно корм для рыб. Крошки времени − мусор для нас и для вечности, мусор, который бросают горстями с одним желанием – забыть о нем.

Недалеко от Чуйского тракта мы разглядывали петроглифы. Одним рисункам перевалило за сотни, а то и тысячу лет, другие, как объяснил наш юный гид, были новоделами. В основном это были охотничьи сводки, где парни с луками и стрелами валили парнокопытных. На одном из камней я увидел нарисованного жирафа, делающего «пи-пи» на голову одноногого охотника. Я решил, что это охота на реликтовое животное. Беря сказал, что художник был пьян. Мы стали спорить о том, что нарисовано на самом деле.

− Вон еще троица любознательных, − отвлек нас мало интересовавшийся петроглифами боцман. – Сейчас они вас рассудят.

Натоптанной тропой поднимались два парня и девушка. Судя по надежным жестким гитарным кофрам за плечами парней, музыка давалась им как манна небесная. Вряд ли они жаловались Богу на отсутствие таланта.

Знакомство подтвердило − руки парням заточили под гриф. Они на перекладных возвращались с рок-фестиваля байкеров.

− Так он был на прошлой неделе за Кураем, − вспомнил штурман Голодный.

− Задержались чутка, прокатились с ветерком за Красные ворота, – лениво улыбнулся молодой, похожий на крупного домашнего кота, гитарист Бивень.

Второй, постарше и худющий, как змея, Моща, как выяснилось позже, увлекался йогой, знал толк в редких блюдах и приправах, и лучше остальных был подкован в плане походного быта.

− А где ваша ритм-секция? – спросил у него Беря.

− Слабаки, сбежали на третий день, когда мы в Курае взяли лошадей покататься. Зато с нами Алёна, наш хороший друг, − представил девушку Моща, обнимая ее длинными руками более чем по-дружески. − Она администратор группы «Мертвые дельфины».

− А почему мертвые? − насторожился юнга.

− Название взяли с потолка, всем понравилось, − пожала плечами Алёна.

В тонких восточных чертах ее смуглого лица читалось, что она сейчас не склонна анализировать название группы.

– Ребята, опасно играть словами, которые говорят о смерти. Никогда не примеряйте их на себе! – не унимался Игорёк.

− Да мы, вообще-то, пришли наскальные рисунки посмотреть, − нахмурился Моща.

Юнга согласно кивнул и не ударил лицом в грязь. Он сопоставил здешние рисунки с карельскими у Бесова Носа, помянул ладьи мертвых и смену тотемного мышления на космическое. Никто не зевнул, не почесался, слушая лекцию.

Идею отметить знакомство поддержали все. Беря только намекнул Бивню, а тот достал из кофра пол литровую фляжку с коньяком.

− И у нас на борту еще кое-что осталось, арачка и бутылка рома, − подмигнул ему маронир.

Каменистый берег Катуни приветливо встретил нашу компанию и предложил под стол огромный камень, похожий на рыбью спину с плоским хвостом.

Мы разложили провиант.

− Пикник на обочине, − сказал юнга.

− Закуски маловато? – пожаловался я. − У нас где-то еще вареные яйца, майонез и крабовые палочки. Принесу.

− Сейчас салат сварганим, морской, − обнадежил Моща, доставая из рюкзака Алёны консервы и луковицу. – Готовится просто. Банка морской капусты и банка кальмаров, упаковка крабовых палочек, лук, вареные яйца. Заправляем майонезом. И… − Моща посмотрел под ноги и сорвал травку, размельчил: − Немного чабреца. Всё смешиваем, оп, и готово. Назовем… Моряк на привале.

− Наша тема, − улыбнулся я.

Вскоре огромная палуба земли качнулась под ногами. Передвигаясь вразвалочку танцевальными шагами, каждый был вдохновлен своими и общими переживаниями. Трезвый юнга с настойчивостью пьяницы приставал к Алёне с восторженным разговором:

− Я люблю музыку! Она похожа на море, а музыканты в ней те же моряки! Я хотел быть музыкантом! Но у меня слуха нет! Я…

Признание в любви к музыке Алёна не слушала. Ей понравился добродушный и восторженный вид юнги, он чем-то походил на поющего Сержа Гензбура. Да и все вокруг выглядели так, словно двигались с музыкальными инструментами на сцене и исполняли одну песню.

Боцман и маронир рубили дрова. Им было весело, они подшучивали друг над другом. Моща сошелся со штурманом, упомянув Оле Нидала. Выяснилось, что они оба буддисты и виделись на Пхове в Питере несколько лет назад. Юнга ходил по пятам за Алёной. Путаясь, он уже мешал музыку с ихтиологией:

− Наша земная музыка вышла из воды. Первые спели о любви киты и выдали первый рифф! Послушай свист касатки! Мы сами большие теплокровные рыбы. Музыка – наш эликсир вечной жизни! Вот люди и тянуться к музыкантам, в музыку! Побольше принять волшебного эликсира.

Бивень, послушав юнгу, неожиданно завопил, припевая на третью долю:

− Кто дружит с музыкантами, знает толк! Девушка-врач, девушка-волк! Люби гитариста – триста слёз, люби гармониста – нажрешься колёс! Люби барабанщика – жизнь борьба! Люби трубача и тебе труба! Па-па! Па-мба-ба-ба!

Бивень кривлялся. Алёна смеялась над обоими. А юнга входил в азарт медиума и последние фразы уже тоже выкрикивал:

− Надо жить музыкой! Плыть по ней! Как корабль! А парус пусть надувает звук из динамиков!

На тракте, мигнув дальними огнями, отозвался гудком дальнобойщик. И звук пронесся над долиной, как трубный зов архангела.

Маронир запалил огромный костер.

− Пора гитару доставать, − поймал момент штурман.

− У нас трех струн нет, − пожаловался Моща.

− У нас есть.

Спев несколько любимых песен, штурман организовал полуночной квартет. Он на варгане, на гитарах Бивень и Моща, а Беря стучал палками по плоскому камню.

Блики от огня и причудливые тени музыкантов, похожие на ожившие рисунки на камнях, ритмом и танцем увлекали сознание за собой. Мы все качались в такт. Казалось, музыка и танец продлятся вечно и растворят нас в волнующей темноте, где Катунь шумела и пульсировала точно кровь в венах.

Человек богат не вещами, а дорогами за плечами. И хотя эта избитая истина многих не греет, деваться от нее некуда. Бестолковая та дорога, которая, как беготня по кругу, утомляет своей бесполезностью.

Утром Моща и Алёна укатили на попутке в Чемал, оставив нам невменяемого Бивня. Он всю ночь не спал, поминая у костра ушедшую любовь, которую унесли птицы.