Читать книгу: «Всю жизнь я верил только в электричество», страница 40
Нам, конечно, такой пустяк не мог помешать в исследовании парка. Постояли возле закрытых решетчатых ворот эстрадной площадки. У нас в городе построили такую, но маленькую. А эта поражала и размером и благоустройством. До сцены от ворот было метров пятьдесят. Над ней нависла копия морской ракушки, увеличенная в сотни раз. Раскрашена ракушка была под перламутр. Её верхние изгибы и впадины, возможно, рождали красивейшие звуковые эффекты и необычные резонансы. Иначе под открытым небом трудно добиться концертной акустики. В глубине раковины сбоку зияла открытая дверца, из которой являлись зрителю артисты. А на задней стенке висел нормальный киношный экран. Значит эстрада, всегда открытая дождям и солнцу служила ещё и летним кинотеатром. В этой занимательной конструкции при аншлаге могло усесться на простые длинные деревянные скамейки, тоже раскрашенные перламутром не менее тысячи зрителей. Такой он, столичный масштаб. Не то, что в нашей провинции. Позади летней эстрады и кинотеатра под открытым небом построили давно, похоже, длинный низкий коричневый кинотеатр с крышей и двумя ступеньками перед входом, который имел патриотическое название «Родина». В кассу стояла соблазнительная очередь, но нам нельзя было терять время даже на самый прекрасный фильм. Мы шли к пруду. Это – вторая по значимости после центральной цветочной клумбы достопримечательность. На другую сторону пруда перекинули довольно длинный мост на высоких столбах-опорах. Прямо за мостом слева стояло действительно красивое невысокое сооружение с застекленными и открытыми верандами.
– Это ресторан «Поплавок», – показал пальцем тренер. Мы поняли, что место это ему хорошо знакомо. Ездил он в Алма-Ату с разными подставными командами и по делам Госкомспорта каждый месяц и обедал, естественно, здесь. Не пирожками же на аллее ему утолять здоровый мужской голод.
Поэтому мы спустились вниз по покатому склону к пруду. Слева от воды между соснами и вязами народу отвели много больших и маленьких лужаек для «походного» отдыха. Лужайки были забиты взрослыми и юными дамами в лёгких цветастых сарафанах или ярких купальниках. Они бегали за мужьями в плавках и голенькими своими детишками, веселились, потом присаживались вокруг одеял, брошенных на газон и уставленных едой с питьём. Они весело перекусывали, запивали перекус кто чем и снова убегали веселиться на бегу по лужайке. Такого у нас в Кустанае не было. Хотя лужайки такие же пустовали. Я подумал, что вернусь и подам идею «походных лужаек» отцу, а он её расширит и конкретизирует в статье.
– Эй, наверху!– закричал парень, стоящий со своей девушкой по пояс в пруду Вокруг них рос мелкий низкий камыш и какие-то красивые водоросли с чашечками на поверхности воды. Но это были не кувшинки. Я видел настоящие кувшинки у нас во Дворце пионеров в большом аквариуме.
– Там в траве мячик застрял. Вон там, левее. Вот! Он! Кидайте!
И они снова начали играть в волейбол. Всю нашу команду это развеселило. Потому что играть с мячом в Тоболе никому просто в голову не приходило. Течение унесет мячик так далеко, что, считай, нет больше мячика.
– Идем к лодочной станции, – поднял вверх указательный палец тренер Николай Яковлевич. – Друг от друга не отдаляться, плавать кучно. Чтобы организованно потом на берег выскочить.
– А на катамаране можно? – стали пищать девчонки.
– А вы умеете им управлять? – засомневался тренер. Девчонки стали пищать громче. Смысл писка сформулировать можно было одним словом – «умеют».
Но когда мы, разглядывая катающихся по зеленоватой глади пруда веселых девчонок, парней, мужиков и женщин с детьми, подошли к кассе лодочной станции, то надежду влиться в это месиво из лодок и катамаранов потеряли. Катание нам не светит в принципе. В очереди стояло, я посчитал, сорок три человека, не считая малолеток, прилипших к мамам и засыпающих стоя.
– Ну и ладно, – ободряюще сказал кто-то из команды – На лодках мы не плавали, что ли?! А катамараны тоже скоро на пляж к нам привезут. Я сам слышал от одного таксиста. А они, блин, всегда всё знают точно.
Я стал разглядывать пруд. На другой стороне росли невысокие ивы, но их гибкие ветки под тяжестью листьев всё равно по дуге касались воды. Лодок и катамаранов плавало столько, что слово «плавало» к процессу как-то не подходило. Водный транспорт стучался друг другу в борта, а катамараны цеплялись лыжами за соседей или встречных наездников, веслами почти никто не грёб вразмашку, потому, что веслом можно было запросто задеть кого-нибудь за голову и отдых испортить. Но, видимо, в такой густой каше из лодок, людей и катамаранов отдыхающие чувствовали себя комфортно. Они веселились, пели песни, пили бутылочное пиво из горла, смеялись и лавировали между коллегами по плавучему отдыху без скандалов, а, напротив, с шутками и прибаутками. И вот это столичное миролюбие нам всем очень понравилось. Кустанайцы в этой ситуации уже давно бы покрыли поверхность над водой двадцатиэтажным матом и бились бы вёслами, как мечами
– Столица! – снова многозначительно сказал тренер. Мы дружно и согласно кивнули и пошли обратно. На перекрестке дорожек перед мостом стоял столбик с прибитыми стрелками, направленными в разные стороны. На них имелись надписи: «зоопарк», аттракционы», и «стадион».
– В зоопарк, в зоопарк!– запищала девичья половина команды и несколько парней.
– Деньги есть на билеты туда?– поинтересовался тренер. Деньги были. И восемь наших ушли в зоопарк. Сказали, что, когда там всё посмотрят, останутся ждать нас возле большой клумбы у входа. Я с ними не пошел. Не люблю зоопарки. Грустно мне там становится. И мы вдесятером примерно час обходили все аттракционы. Что-то такое же было и у нас. Но большинство из агрегатов для испытания смелости и терпения оказались нам неведомы. На одном из них мы себя испытали. «Цветок» назывался. Круглая площадка из горизонтального положения устанавливалась вертикально при бешеном вращении. Всех перед стартом служащий сам прикреплял ремнями к специальным поручням. Это, конечно, было испытание для крепких духом и волей. Все визжали, кричали, истерически хохотали, а когда площадка выравнивалась и останавливалась, практически все, и мы тоже, выбирались на волю ползком или на полусогнутых. Вот это в парке потрясло меня на самую малость меньше, чем великолепная цветочная эпопея на клумбе у входа. Мы вернулись туда и вместе с остальными ожидающими своих, тоже занялись этим нудным занятием. Украсили нам тягомотину ожидания фотографы уличные, работающие только в парке, которых вокруг клумбы ошивалось не менее десятка. Они предлагали сделать памятный снимок на фоне цветов или портрета Ленина так мастерски, что мы снялись аж у четверых за очень небольшие деньги. Фотографы взяли наши адреса и обещали выслать фото в течении десяти дней. И, кстати, не обманули.
Наконец пришла делегация из зоопарка с мрачными лицами и мы двинулись, было, на знаменитый алма-атинский Зелёный базар, но тренер вовремя глянул на часы и скрестил на груди руки. Это означало, что на базар мы опоздали. Но мы не расстроились. Впереди ещё два дня. А в столице и кроме базара было куда пойти и чему до глубины души удивиться.
Легенды об Алма-Ате не только, наверное, в Кустанае гуляли всякие, но с общим однообразием. На этих соревнованиях многие ребята из разных городов были впервые и про столицу, как и я, знали мало. Мы с ними болтали об Алма-Ате в перерывах между забегами, метаниями и прыжками. И я убедился, что по всей республике, в больших городах, маленьких, и даже в сёлах обосновалось о ней почти одно и то же представление. Ну, город-сад, ясное дело. Потом – таких красивых гор больше нигде нет. Ещё, конечно: в столице всё яркое и светлое. Одежда, дома, улицы ночью, солнце сильнее блестит, туч почти не бывает, а небо глубокое и пронзительно голубое. А главное – люди в Алма- Ате как специально подобранные: красивые, добрые, улыбчивые и отзывчивые. Это жизнь на юге так на людей влияет. Всё же, когда теплее и светлее вокруг, когда народ живет в ароматах цветов с весны до зимы, а всю зиму яркий снег горных склонов и вершин обливает светом сверкающих искр покрытую легкими снежинками землю, деревья уснувшие, чисто убранные улицы и отражается прозрачными от свежести воздуха бликами солнца в глазах алма-атинцев , жизнь к народу расположена ласково. Так считал я сам, но говорить об этом и не надо было никому. Все всё правильно чувствовали и без моих лирических отступлений.Команда наша порядком подустала от выброса всех сил на стадионе, да и от прогулки по парку, где, наоборот, все сил набираются и свежеют от соприкосновения с природой. Обратно в гостиницу мы плелись как заморенные длительным голодом, вяло и медленно. Но по сторонам оглядывались и не могли без остановки проскочить всё необычное и красивое. Квартал с небольшим прошли прямо от парка и замерли возле огромного дома, который, казалось, не построен был, а написан очень талантливым художником прямо в пространстве. Здание это было бы обычным сооружением, если бы не деревянные узоры. Они были всюду. Вокруг окон, на фронтоне, под крышей, на всех четырёх углах и двери, на ступенях. Всюду неповторимые узоры по разному дереву. Различные по рисунку, размерам и расположению. Только узкие промежутки между резными украшениями дубовыми, ясеневыми и берёзовыми, крытыми бесцветным лаком, были покрашены ослепительно белой эмалью. Рядом с огромной, как ворота, дубовой дверью прикрепили памятную табличку. Из неё было ясно, что это архитектурный памятник, культурное достояние и гордость города. А строилось оно не для богатея выдающегося или государственных высших чинов. Здесь раньше существовало простое учебное заведение. Училище.
Потом мы пошли в неповторимый деревянный Вознесенский собор, самый большой в мире из аналогичных чисто деревянных конструкций, как сказал нам знающий всё тренер. Где не использовались вообще гвозди, а только небольшие скобы и деревянные клинья. И разрушительное верненское землетрясение, сравнявшее город с землей в январе 1911 года, храм знаменитого архитектора Зенкова при девяти баллах даже не покачнуло. Сейчас, в двадцать первом веке – это тот же уникальный, безумно красивый огромный храм. Сегодня туда идут люди к Богу. А мы после прогулки в парке пришли туда просто как к памятнику прошлого времени. Он смотрелся ужасно. Не было крестов, здание со всех сторон убивало восприятие облупившимися стенами, грязными окнами, давно не крашеными изразцами, колотой деревянной резьбой, осыпавшейся лепниной и обшарпанным интерьером. Внутри бывшего храма (а в тот день, когда мы в него вошли, был там краеведческий музей с бедным материалом и неряшливыми, неумело расставленными малочисленными экспонатами) долго задерживаться не хотелось. Там, внутри, что-то мрачное и страшноватое давило сверху тяжелым столбом спёртого воздуха. Помню, что мы торопливо вывалились на улицу через десять минут, передохнули, собравшись в испуганную кучку, а тренер наш выдохнул и сказал твёрдо:
– Я вам сейчас покажу ещё один дом. Он тут рядом. С ним всё в порядке. Идеально выглядит. Потом пройдем по пути в гостиницу мимо Дома правительства и Центрального комитета партии Казахской республики. В этом здании работает сам Кунаев. Ну, кстати, домов таких размеров в республике нашей больше нет. Интересно?
После жуткого чувства, оставшегося от десятиминутной пробежки по ободранному краеведческому музею, засевшему в храме Божьем, нам было интересно всё, что на бывший храм не похоже. И мы поплелись мимо ободранных стен огромного здания через маленький парк, который вырастили на старом церковном кладбище, ещё к одному уникальному дому из дерева.
– Другие шедевры наших лучших архитекторов из камня, из кирпича выложены. Того же Зенкова, к примеру. Красивые – не передать. Но все их мы не успеем даже мельком посмотреть, – Николай Яковлевич с сожалением цокнул языком.– Времени у нас просто нет, считай. Но соревнования-то не последние. Потом и досмотрим, что сегодня не успели.
Мы вышли из частокола заслоняющих вид вперед сосенок молодых и обомлели. Слева направо, или наоборот, раскинулся метров на пятьдесят деревянный чудо теремок. На нем обычного бревенчатого пространства было немного. Так казалось. Потому, что башенки над крышей, фронтон, окна, лестницы и перила, наличники – все было вырезано из дерева неповторимыми вензелями и орнаментами. Дом тот, серьёзно, не был похож на дом. Это было какое-то сказочное наваждение. Но его никто не охранял и мы всё, до чего дотянулись, потрогали, забрали ладонями в себя на память тепло старины и дыхание всё ещё живого дерева.
– Что это за чудо?– спросила почему-то шепотом девочка из команды, которая будто окаменела, вытаращив глаза и стоя по стойке смирно.
– Это тоже творение великого архитектора Зенкова. С 1908 года здесь работало верненское офицерское собрание, а сейчас тут Дом офицеров.
– А Вы откуда знаете это всё? – дернул я за рукав тренера. – Вы ж тренер, а не экскурсовод. Вам надо в Алма-Ату переезжать и экскурсии проводить. С такими знаниями вас на части рвать будут!
– Мне и в Кустанае хорошо, – засмеялся тренер. – А сюда я езжу в год раз по пять. И от центрального музея всегда было много разных экскурсий. А я большой любитель новое узнавать. Особенно о своей стране. Как только свободное время, я бегу на экскурсию. За день на автобусе экскурсионном всё не успевали объехать, столько тут интересного из прошлого нашего. Ну, теперь вот и сам кое-что знаю.
Все почему-то тренеру стали аплодировать. Он засмущался как мальчик и быстренько скомандовал: – Всё! Время летит. Пошли последний на сегодня объект смотреть, да на ужин пора.
При слове ужин все встрепенулись, собрали силы и толпой двинулись вверх. На тот самый верхний верх, выше которого расположились и управляли судьбами нашими Центральный комитет партии, правительство и сам товарищ Кунаев, народный любимец и уважаемый во всём СССР человек и правитель.
Через причёсанный, постриженный и облагороженный гладиолусами, каннами и розами всех оттенков сквер, состоящий из асфальтовых дорожек, огромного количества кустов сирени, боярышника, белой акции и живой изгороди из бирючины, которая не пускала увлекающихся граждан на клумбы и лужайки, мы выбрались к стене слишком уж большого здания. Голову надо было поднять до хруста в шее, чтобы увидеть крышу. Поразило количество огромных окон на четырех этажах. Мы стояли перед стеной минут десять, и я успел насчитать только сто семь. Но это были не все окна. Налево глянешь – угол дома почти не виден, а посмотришь направо – совсем близко конец здания. Метров пятьдесят, может. Места перед домом мало. Одна узкая дорога для машин почти у самого фундамента. Узенькая тропинка грунтовая для редких пешеходов. Стена сделана то ли из почти драгоценного камня, то ли из такого заменителя, похожего на однотонный агат без разводов. Я на кустанайских карьерах, где железную руду добывали, насобирал в отвалах столько драгоценных и почти драгоценных камней, что если бы моё увлечение детское не скрывал ото всех, кроме трёх дорогих и верных друзей, то меня давно бы ограбили и на всякий случай прикончили.
– Вот это и есть Центральный комитет? – удивился я вслух. Потому как мрачноватым мне показался фасад с глубоко утопленными в него дубовыми рамами окон. Единственный вход внутрь с колоннами перед дверьми. А двери высоченные и тоже дубовые, к ним надо было добираться по двадцати ступенькам из серого мрамора.
– Тут Верховный совет. Это тыльная часть Дома правительства, – Николай Яковлевич повернулся направо. Все сделали то же самое. – А нам туда надо. С той стороны вход в Совет министров. Но нам он тоже ни к чему. Мы там в скверике погуляем возле очень красивых фонтанов. Освежимся слегка под брызгами, потом обогнем дом в левую сторону и попадём на главную площадь столицы. Там парады проходят на Первомай и седьмого ноября. А на другой стороне площади – огромный сквер. Цветов море. Люди гуляют – отдыхают. А перед сквером стоит самый большой в стране памятник Ленину. Больше, чем в Москве!
– Да ну! – не поверили все хором.
– Ну, может, конечно, и не больше. Но вот в нашей республике таких больших точно нет.
От фонтанов уходить не хотелось. Их было три, по моему. Или два. Сейчас точно не вспомню. Бордюры фонтанов – из гранита красного. Пять струй били метров на десять вверх. Там зависали и рассыпались брызгами на несколько десятков детей в трусиках, скачущих по гранитному кругу, прыгающих в воде, которой им было по пояс. Шум с визгом стоял такой, что только звуконепроницаемые двухслойные стекла позволяли правительству делать важную государственную работу. Над фонтаном, у которого мы ловили россыпь мельчайших брызг, висела радуга. Дети с бордюра подпрыгивали и тыкали в неё пальцем, плескали водой из гранитной чащи и старались либо сбить её на воду, либо подкинуть водой ещё выше. На скамеечках, вдоль фонтанов установленных, с радостными лицами сидели бабушки, папы и мамы детей. Им тоже перепадало и свежести от брызг и счастья от беснующихся между радугой и водой их резвых и здоровеньких потомков.
И вот, освежившись и вдохнув побольше воздуха, наполненного мельчайшими капельками, мы прошли прямо по широкому парапету перед главным входом в этот необыкновенно красивый и торжественный дом, покрутились вокруг колонн напротив трёх монументальных дверей, которые вели в Центральный комитет партии.
– Может постоим тут, подождем? – Спросил я тренера.– Рабочий день кончается. Может и Кунаев скоро домой поедет. Взглянуть бы на него…
– Он тут не выходит, – Николай Яковлевич снова поднял вверх палец. Значит, был уверен. – Есть выход во внутренние дворик. Он оттуда уезжает.
Мы ещё побегали вдоль центрального фасада. Шумели попутно весело и долго. Но никто из дверей не вышел и нас даже не поругал. Вот этим Алма- Ата мне тоже очень понравилась. В Кустанае гнали бы уже в шею, сопровождая запрет веселиться возле обкома всякими нехорошими словами. Но тут столица. Культура. Цивилизация и доброе отношение к простым людям. С парапета прекрасно смотрелась громадина-статуя. Владимир Ильич бронзовый, повыше и посолиднее нашего кустанайского руку протягивал не как у нас – от обкома в сторону, а прямо на Центральный комитет. Вот, мол, где и творится под моим наблюдением неустанный труд по приближению коммунизма. Мы перебежали площадь, остановились шагах в десяти от монумента, поздоровались с девочкой и мальчиком в белых рубашечках с красиво повязанными алыми пионерскими галстуками. Ребята держали руки над головой, торжественно салютуя и вождю пролетариата, и, наверное, всему дому, где билось за приближение светлого будущего правительство и боролся за то же самое Центральный комитет партии.
– Тяжело им стоять не шевелясь, да с поднятой рукой, – задумчиво произнес тренер. – Но это их пионерский почетный караул. Обученный, как солдаты возле мавзолея московского.
Ленина мы разглядывали недолго. У самих на главной площади стоит такой же. Только ростом поменьше. Потому, что Кустанай – не столица. Значит не положено над ней возвышаться ни в чём. А вот вдоль двух длинных широких и ярких клумб, на которых росли до самой следующей улицы через весь большой сквер потрясающей красоты розы, ходили мы как завороженные с полчаса. Розы росли разных цветов и сортов, каких мы и не видели сроду. Запах нежных и тонких ароматов стелился низко над дорожками по обе стороны клумб и проникал в каждого из нас вместе с дыханием и даже через поры кожи. Это были лучшие полчаса лично в мой жизни за последние пару лет. Я бы сидел рядом с клумбами, источающими ароматы, в которых поместились все прекрасные земные чувства: любовь, нежность и одновременно сила и здоровье духа. Но надо было уходить. Сумерки медленно, но уверенно сползали, похоже, с гор и обволакивали всё вокруг дрожащим фиолетовым маревом, исходившим от потемневших деревьев, медленного заката, который перекрасил небо из голубого в тёмно-синий, от включившихся люминесцентных фонарей, висевших на десятках столбов.
Мы, еле шевеля ногами, поднялись на два квартала вверх и направо. Вернулись в гостиницу, поужинали в кафе на первом этаже и разбежались по своим номерам. Я лег на кровать в одежде прямо на покрывало. Достал из -под кровати сумку, вынул и аккуратно сложил наспех затолканные свои вещи. И сразу обнаружил, что нет шиповок, завёрнутых в красные атласные спортивные трусы с полосками. Забыл на стадионе. Точно. Под скамейкой.
Я побежал в номер к тренеру и всё это рассказал.
– Утром вставай пораньше и шлепай на стадион. Там они и лежат. Кому они нужны? У всех свои есть, – Николай Яковлевич тоже лежал на кровати, не раздевшись. Он сладко потянулся после хорошего ужина и зевнул. – Давай, Станислав, иди. Мы завтра с утра в ЦУМ пойдем. До обеда. В обед сюда вернёмся. Увидимся. А ты сам погуляй. Шиповки нельзя тут оставлять. Дорогая вещь для нашего брата многоборца, да?
Я попрощался с ним, добрался до своего номера, где уже дрых по полной спринтер Володя Куваев. Разделся, лёг, успел подумать о том, что одному мне завтра будет куда интереснее и свободней, чем в дружной, но шебутной нашей компании. И уснул. В надежде не только на интересные сны, но и на такую же завтрашнюю явь.
Глава тридцать шестая
Ни одно утро никогда не бывает похожим на вчерашнее. Вчера я открыл глаза и за ноль целых три десятых секунды взмыл с гостиничной кровати, а секунд через пять вроде бы уже чистил зубы. Спешил потому что. Бегом надо было нестись на стадион, разминаться и ждать начала соревнований на ходу. С пробежками, прыжками на месте, растяжками и имитацией метания копья.
А сегодня глаза забастовали и не подчинялись требованию утра. Не открывались добровольно. Погуляли мы вчера интенсивно. К вечеру ноги стонали от жалости к себе и нецензурно разговаривали с их владельцами, которых после изматывающих соревнований понесло пешком в дальние по кустанайским меркам края. У нас дома мы бы, пройдя столько, обошли вокруг города. А в Алма-Ате освоили только, может, десятую часть того, что надо было обязательно увидеть в столице. Спал я как расстрелянный врагами, но они меня не добили, видно. Потому как нечеловеческая сила чья-то разлепила мне глаза и стукнула по голове, отчего включился мозг, который напомнил мне, что проснулся я в Алма-Ате. То есть только последний придурок может и дальше дрыхнуть, упуская все возможности прочувствовать себя хоть и временным, но жителем юга. Такого свинства я не имел права себе позволить. Тем более, что надо было забрать на стадионе забытые под трибунной скамейкой шиповки, завёрнутые в атласные трусы с полосками. Балконную дверь на ночь не закрывали, а потому утро вплыло в нашу маленькую комнату шуршанием шин двух поливальных автомобилей, которые разбрасывали свежесть воды и на асфальт, и в воздух. И с нашего второго этажа то слетала вниз, то подпрыгивала до крыши гостиницы не такая уж и маленькая радуга. Она поднимала настроение ровно до того состояния, которое радужным и зовётся. Сквозь шум высоко и далеко летящих под давлением струй пробивалось громкое пение неведомых птиц, пережидающих искусственный дождик на высоких деревьях и родное чириканье смелых воробьёв. Они продолжали летать и мимо нашего окна и купались в лужицах возле бордюров. На гигиеническую воробьиную процедуру я глядел через ветви тополей с балкона, отжимаясь от перил, разминая суставы, уставшие за день вчерашний. Не знаю как в другие годы было, но в июле шестьдесят третьего даже одного видимого в просветах ветвей кусочка асфальта, яркого угла розового дома напротив и нежно- голубого неба хватало, чтобы мысленно дорисовать в голове всю целиком прелесть просыпающегося огромного южного города.
Я нацепил трико, легкую майку на лямках, кеды и выбежал на улицу. Вся команда, кроме меня, собиралась сегодня потратить деньги родителей в ЦУМе, а потому и не просыпалась рано. Огромный магазин открывался в десять, но ломать ноги, чтобы успеть именно к открытию, никто и не думал. Это мне одному надо было прибежать к той скамейке на стадионе побыстрее, пока уборщики стадионные не унесут шиповки в какой-нибудь кабинет или зал, где взять их будет сложнее.
Я повернул за угол на проспект Коммунистический и автоматически перешел на солнечную сторону. И вот когда перешел, так сразу и попал под гипноз шепота воды в арыке, бликов от яблок, висящих так низко над тротуаром, что меня мгновенно одолела глупая для южных людей мысль: «чего ж их до сих пор не съел никто? Яблоки прямо по головам стучат людям, не слишком маленьким. Ешь хоть всю дорогу от вокзала до улицы Абая. Если влезет».
А яблоки переливались на солнце самые разные. Названий их, естественно, я знать не мог. У нас в кустанайском саду росли «лимонки» разносортные и ранет поздний. А тут играли под лучами своими красными в полосочку боками даже на вид сочные яблоки. И совсем маленькие, просто игрушечные яблочки, размером с вишню. Их было так много на одной ветке и прижимались они друг к дружке плотно, создавая гроздья, похожие на виноградные. А потом мне прилетела в голову правильная мысль. Алма-атинцы яблоками просто объелись, поскольку они растут везде. Ну, может, только на самом асфальте, на дорогах не растут, чтобы движению транспорта не мешать.
Я огляделся. Вокруг – полное безлюдие. В половине восьмого ещё не ожила даже эта центральная улица. Никого не было кроме катящей вдалеке коляску детскую молодой мамы. И потому меня ничто удержать не могло. Я подпрыгнул повыше и аккуратно сдернул большое яблоко. Полностью красное с золотистыми прожилками. Мне было стыдно и боязно. А вдруг за кустами бирючины сидят дежурные всенощно милиционеры и отлавливают расхитителей городских, а, значит, государственных фруктов. Но только утренняя тишь шла рядом со мной, ничего не видели ослепленные ещё красноватыми солнечными всплесками окна домов и мужики в синих сатиновых халатах, сметавшие большими желтыми мётлами листья с тротуаров, смотрели только вниз, чтобы не оставить ни одного листочка. То есть яблоко я украл у столицы хоть и с боязнью, но безнаказанно. Сначала я вытер его об майку, но умная голова решила, что для придорожного яблока этого мало. Тогда я сел на корточки возле арыка и искупал фрукт в прозрачной быстрой воде, спешившей сбежать с гор, чтобы с утра на целый день одарить город свежестью и успокаивающим нервы плеском маленьких, почти незаметных волн.
Удивительно, но от арыка почему-то тоже пахло яблоками. То ли пропитывалась вода запахом, падающим в неё с нижних веток, а, может, одинокие, сорвавшиеся нечаянно с яблонь в арык зрелые плоды отдавали чистой воде свой чистый аромат, настоянный на тепле южных ночей и ласках южного солнца. Яблоки плыли по течению вращаясь, на секунду утопая и выныривая, и вся эта картина в рамке из низких голубых и красных цветов по обе стороны арыка напоминала мне почему-то сказку о молодильных яблочках, которые сами плывут к тем, кто уже постарел или, наоборот, ко всем, кто желает всегда быть молодым. Но на саму улицу молодильные яблоки точно влияли. Она выглядела новенькой, гладкой, аккуратной и юной, будто смастерили её вместе с домами, деревьями, арыками и цветами всего пару часов назад.
– Ну, правильно! – дошло до меня. – Это ж центральный проспект! По нему, видать, сам Кунаев на работу ездит. Попробуй этот проспект не вылизать до последней соринки – быстренько переведут тебя из председателей горисполкома в дворники. Сатиновый халат дадут и две метлы. Одну, как положено, запасную.
Я дошел до первого угла, аккуратненько метнул огрызок яблока в красивую, со всякими фигурными выкрутасами, гипсовую, по-моему, урну. Урны эти стояли на всех углах и посредине каждого квартала. А вчера я заметил, что больше всего этих почти художественных произведений зодчества малых форм было расставлено в парке и скверах. Видимо, именно в результате отдыха народ расслаблялся и готов был пульнуть окурок или фантик от конфетки куда душа намекнёт. Хоть прямо под ноги гуляющим, что могло напрочь угрохать их прогулочное настроение. Но население всё складывало в урны с таким желанием, будто этот акт милосердия к городской природе обязательно им зачтется при далёком, но обязательном распределении в рай или в ад. А ещё у этих урн имелись сбоку красивые ручки из той же лепнины. Они спускались сверху почти до низу. И наблюдательные уборщики, которых я только за три свободных дня насчитал в разных местах примерно около тридцати, перетаскивали урны за эти ручки туда, где народ был наиболее расположен сбросить из рук что-нибудь лишнее.
Кстати, мне, провинциалу, тогда вообще показалось, что в нашей замечательной столице всего было наставлено, развешено и разложено с огромным перебором. В здании самой гостиницы сделали неглубокие овальные ниши, а в них поместили аж шесть небольших красивых гипсовых скульптур тружеников разных рабоче-крестьянских профессий. Всех не запомнил. Жаль. Но с улицы здание, и без того красивое, с этими вставками смотрелось очень богато. Возможно, не беднее, чем где-нибудь в Париже.
Возле гостиницы «Иссык» нашей сидел на специальном стульчике перед своим пультом управления щётками чистильщик с усами и в большой кепке. Возможно, грузин. За два метра от него стоял автомат с газводой, ещё метров через пять лоток на колёсах, из которого симпатичная девушка продавала сортов шесть-семь мороженого. На углу высилась монументальная синяя будка с телефоном-автоматом, а повернешь за угол, мимо художественной урны, кстати, – тут тебе другой серебристый передвижной лоток. На нём три ёмких стеклянных колбы с краниками. В самой широкой – молоко. В тех, что поуже – два разных сиропа. Это установка для изготовления потрясающего по вкусу и пользе молочного коктейля. Мимо этого лотка пройти, не пропустив пару стаканчиков, не мог из наших никто. Да, наверное, и алма-атинцы не могли. Иначе, чего бы молочные коктейли продавали через квартал на разных сторонах через дорогу? По пути вверх к улице, а, может, к проспекту Абая, мне надо было пройти четыре квартала. Вот на этом отрезке я не смог без остановки проскочить мимо восьми автоматов с газировкой, четырёх тёток, наливавших газводу из колб и сифонов вручную, промелькнул мимо трёх чистильщиков обуви, пяти телефонных будок, шести лотков с мороженым и четырёх с пирожками и беляшами. Через каждые два квартала на тонких столбах, покрашенных белой краской, висели громкоговорители, выплёскивающие в природное благоухание тихую лирическую музыку, а круглых тёмно-серых часов диаметром в полметра, висевших на серых столбах возле перекрестков, по дороге к стадиону начитал пять штук. Газетных киосков попутно попалось шесть. Возле них ранним утром, когда ещё не размыкают веки нормальные люди, кучковались небольшими очередями остронуждающиеся в новостях граждане средних лет и пожилые. Брали они по три-четыре газеты и одну из них обязательно читали на ходу. И это был один из самых ярких признаков того, что ты не в совхозе имени Будённого сейчас, а в центре культуры республиканского значения, в столице! Интересно и то, что газеты можно было вообще не покупать. Потому что вдоль тротуаров были вбиты в землю через каждые три квартала длинные стенды со стеклянными дверцами, за которыми уже висели самые свежие номера «Правды», «Известий», «Труда», «Гудка» и «Советской культуры».
