Читать книгу: «Потрясающие фантастические истории», страница 6

Карта параллельного мира

Мои родители выстроили дом в очень удобном и красивом месте, – с горки был виден большой пруд, а в двухстах метрах был лес. С раннего детства я любил со своими сверстниками проводить все свободное от школы время в лесу, и в нем я чувствовал себя как дома. Мы вчетвером изучили наш лес за детские годы очень основательно – ходили туда летом за грибами и просто в походы, а зимой катались по нему на лыжах. Когда я перешел в другую школу, то в классе, в который меня определили, была команда туристов, которые ходили в походы и занимались спортивным ориентированием. Их было шесть человек, и когда я узнал об этом, то попросился к ним – я тоже желал ходить в походы и заниматься спортивным ориентированием.

Несколько раз я бегал по карте, летом, а потом попал на городские соревнования, – там было, кроме ориентирования еще было умение плавать на плотах, разжигать костер и создание простейшей карты, с геологической нагрузкой. Я не бегал в этот раз, а плавал на плоте и составлял карту с моим приятелем, Сашкой. Мы с ним заняли первое место и нас наградили. Чем наградили моего друга, я не помню, а мне досталась полировка плагиоклазового порфирита, – это была черная, с вкрапленниками белого полевого шпата, горная порода. Она и сейчас лежит в мастерской, в тумбе, где лежат остатки моей коллекции минералов.

Когда я закончил горный институт, то через несколько лет попал в одну организацию, в которой были соревнования по спортивному ориентированию. Две или три зимы я участвовал в зимнем ориентировании от своей экспедиции. Это было просто – бежишь на лыжах километров десять и наносишь на свою карту контрольные пункты. Раньше, в школе, у нас были аэрофотоснимки, а сейчас на соревнованиях были карты, которые отличались от нормальных топографических карт, как небо и земля. В первых, там был неудобный масштаб, а во вторых, ее нагрузка была отражена специальными условными значками. Так, лесные массивы были здесь белыми, тогда на обычных топографических картах они окрашены в зеленый цвет. На работе я имел дело с нормальными топокартами, а здесь, из-за цвета и условных обозначений, путался постоянно, и из-за масштаба у меня постоянно возникали проблемы с определением расстояния.

Зимой соревнования проходили у озера Шарташ, а последнее, в котором я участвовал, в окрестностях поселка Палкино. Лыжня была проложена в тех местах, в которых я постоянно катался зимой на лыжах, а летом шатался с рюкзаком и молотком по копям, где до революции добывали коллекционное сырье, – гранаты, пушкинит и сфен. Короче, я там знал все просеки и дороги. И когда нас, участников соревнований, привезли на старт, я почувствовал себя, как дома,– уверенно. Сразу рванул со старта в гору, а на первом КП сразу же нанес его на карту. На этом КП стояла группа лыжников и думала, куда наносить его на карту, а когда я буквально на бегу, нанес его на свою карту, то лыжники остановили меня и начали пытать, почему я там быстро сориентировался. Но это было такое до боли знакомые места, что бежать мне по ним на лыжах было так же просто, как ходить по своему дому, – из одной комнаты в другую.

Создатели этой трассы сделали все, чтобы она была сложная. Чтобы нанести КП на карту, мне надо было постоянно следить за лыжней с компасом: она сначала вела на юг, потом, через несколько десятков метров поворачивала на запад, потом на север, а потом на восток, и тут находился КП. В общем, тут надо было или идти шагом, сверяясь с компасом и картой, или бежать, не обращая на карту и компас никакого внимания: – все равно лыжня должна была закончиться, – на финише. Скоро я понял, что нанести КП на карту точно у меня не получиться, – все ориентиры, типа тропинок и дорог были покрыты снегом, а остальных ориентиров не было вообще, – кругом был лес и петляющая, как заяц, лыжня, по которой мчались лыжники с картами и компасом.

Мне, конечно, быстро надоело ориентироваться с помощью этой карты в зимнем лесу, и я тоже побежал, не обращая внимания на компас и карту. Видимо, я где-то свернул с трассы, потому что скоро мне перестали попадаться лыжники и КП. Но я не расстраивался, – местонахождение свое я все равно знал, – правда, с погрешностью метров двести, но к финишу я все равно бы выехал. Но контрольных пунктов мне не попадалось, и это меня разозлило, – на каждом КП висели цветные карандаши, и отмечать местонахождение этого КП надо было определенным цветным карандашом.

У меня было два выхода – вернуться назад по своей лыжне до КП, и там вновь бежать по трассе, или найти КП наугад. Это был сложновато, но я уже убежал от КП на целый километр, а возвращаться на него сулило мне потерю времени. Но делать было нечего, чтобы найти трассу, мне надо было везение, а третий по счету КП найти было просто нереально. Но мне было необходимо найти как раз третий КП, потому что два первых я отметил на своей карте – красным и синим карандашами. Если я не отмечу любой КП на трассе, то меня снимут с соревнования. Лучшим для меня выходом было вернуться назад.

Я стал ругаться, но все-таки поехал в обратную сторону. Проехал пять минут, потом десять, потом еще, но КП мне не попадался. Лыжня была одна, никуда я не мог свернуть, но она стала чересчур прямой, и это меня смущало, – я точно помню, что я ехал не по прямой лыжне, она была с поворотами. А эта была прямая, как по линейке. Какое странное чувство начало подкрадываться ко мне, – это не был страх, а просто неуверенность, что я могу заблудиться, и где – в знакомых до боли местах…

Светило зимнее солнце, снег искрился, был выходной день, и я пришел к выводу, что не корову проигрываю, а просто первое место в этих соревнованиях. Чему не быть, того не миновать, – просто я покатаюсь на лыжах, на свое здоровье.

Компас, который болтался у меня на шее, сказал мне, что я еду на восток. На востоке протекала река Исеть, за которой была железная дорога и сразу за ней, начинался мой поселок. Я взобрался по лыжне на гору и увидел озеро Мелкое, речку, которая из него вытекала. Там был балаган, в котором летом отдыхали рыбаки. Но сейчас на месте этого балагана стоял бревенчатый дом, из трубы которого валил дымок. Около дома стояли сани, в которые была запряжена лошадь.

Удивлению моему не было предела: – несколько недель назад, когда я проезжал по реке на лыжах, никакого дома не было, – там был балаган, в котором я один раз устроил ужин, когда ездил на лыжах почти к Первоуральску. Это была моя длинная прогулка протяженностью почти сто пятьдесят километров, и мне не хватило сил, чтобы доехать до дома до наступления сумерек. В балагане я нашел сахар и заварку, вскипятил чай и немного отдохнул. В итоге я добрался до дома вечером, и все окончилось хорошо.

Я скатился по лыжне к речке и остановился у лошади. Через несколько секунд из ворот вышел мужик в валенках, полушубке и уставился на меня широко раскрытыми глазами. Я поздоровался и спросил, когда успели выстроить этот дом. Мужик ответил, что этому дому уже не один десяток лет, и он меня не знает. Наш разговор был нервным и продолжался несколько минут, за которые я узнал, что у меня очень странный вид, странные лыжи, а еще он сказал, что я похож на иностранца, неведомыми путями попавшему к его дому.

Мне было очень странно слушать его речь, и я догадался спросить, где нахожусь и какой сейчас год. Оказалось, что я нахожусь около Екатеринбурга, но в 1900 году. Меня чуть удар не хватил от таких слов, – я мирно ехал по лыжне на соревнованиях по спортивному ориентированию и прямиком приехал в прошлое. Я снял лыжи, воткнул их с палками в сугроб, достал из энцефалитки сигареты с зажигалкой, потом присел на корточки и закурил. Все услышанное от мужика мне было надо обдумать.

Мой не слишком разговорчивый собеседник стоял и внимательно рассматривал меня, словно я был какой-то заморской диковиной. Потом он предложил мне сесть в сани, – он как раз хотел съездить в деревню Палкино за сеном для коровы, но я принял решение: надеть лыжи и поехать назад. По моим часам соревнование началось в десять утра, а сейчас был полдень. И я должен был проехать по своим следам, миновать перекресток и очутиться в своем времени. Иначе я останусь в этом времени навсегда.

Я докурил сигарету, надел лыжи, взял в руки лыжные палки и, попрощавшись с крестьянином, начал взбираться в горку, по склону которой я спустился к реке. Мысль о том, что я не успею и останусь в 1900 году навсегда, не давала мне покоя и я не жалел своих сил, – бежал, как будто за мною гнались черти. Через полчаса лыжной гонки я нашел первого лыжника с номером – это был заблудивший участник соревнования с другой экспедиции. Мы вместе обсудили наше отчаянное положение, и я предложил ему забыть про соревнование и поехать к финишу. Наша встреча состоялась как раз у меридиональной просеки, и по карте до финиша был всего километр.

Через минут двадцать мы уже спускались с горы к поляне, на которой было масса людей с лыжами. На краю поляны на палках было две красных полотнища – «Старт и «Финиш». Мы проехали через финиш и соревнование для нас закончилось.

Я ехал в автобусе, который увозил меня из зимнего леса, был очень рад, что соревнование закончилось для меня удачно, и задремал в теплом салоне. Когда проснулся, автобус уже тормозил у станции метро «Геологическая» и все участники соревнований готовились к выходу, – доставали лыжи, надевали рюкзаки, смеялись и шутили. До сих пор я не знаю, приснилась мне встреча с крестьянином около озера Мелкое, или была наяву…

Клад в деревне Воробьи

Работа геологом мне нравилась, одно меня смущало: я был геологом в геофизической партии, и с камнями я возился в основном в поле, когда отбирал образцы. Они были нужны не для изготовления полировок, аншлифов и прочих минералогических исследований, а для промера их магнитных свойств – намагниченности и магнитной восприимчивости. Геофизическая партия, в которой я работал геологом, занималась опережающей аэрогеофизической сьемкой, – для съемочных геологических партий, которые должны были составить новые версии геологических карт.

Для составления и геофизических карт и были нужны мои образцы, – можно было по карте магнитного поля с большой вероятности сказать, какие породы залегают в этом конкретном месте. Мне приходилось большую часть времени заниматься геофизикой, приборами, их настройкой и градуировкой. Можно было сказать, что я работал на стыке геофизики и геологии. Это было интересно, но мне хотелось больше заниматься горными породам и минералами, строить геологические карты, разрезы и колонки. Когда в 90-е годы в геологии наступил кризис, я подумал, что пора, – переходить в геологическую экспедицию. Как раз работы в геофизической партии почти не было и заказов на аэросъёмку не было.

В геологической экспедиции меня принимали на работу, и я отправился к своему руководству. Оно меня не хотело отпускать, но я сказал, что перевестись мне не удастся, то я уволюсь и все равно уйду работать чистым геологом. Начальник экспедиции не подписал мое заявление о переводе и через две недели я уволился. Пропала моя тринадцатая зарплата – 120 рублей, но я все равно был доволен.

Геологопоисковая партия, в которую я попал, в основном занималась облицовочным сырьем – цветной известняк, мрамор, габбро и другими горными породами, которые после обработки шли на облицовку стен, зданий и метро. А до этого она занималась поисками и разведкой цветных камней – в том числе и ювелирных,– второй и третьей групп. Мне было интересно читать старые геологические отчеты, информационные отчеты, которые стояли в шкафу в одной из комнат. Там я узнал много проявлений поделочных уральских камней и поскольку они мне с детства нравились, то я был доволен новой работой.

В один из полевых сезонов наш отряд выехал весной на поиски мрамора. Работать надо было в окрестностях города, это было очень удобно, – можно было изучить родные места и найти много интересного. Сначала мы жили в палатках на берегу озера Таватуй, а ездили на работу минут сорок – там, на другом берегу озера находилось старое месторождение мрамора, которое нам предстояло подготовить одному заказчику. Целыми днями мы работали на этом старом карьере и в его окрестностях, возвращались в свои палатки вечером и, поужинав, рыбачили, и когда становилось темно, ловили раков, – они подползали к берегу, чтобы познакомиться с нами. Мы брал фонарик, ведро и отлавливали этих вкусных раков целыми ведрами, потом варили их на костре и до полуночи ели. Я вспоминаю эти времена с грустью – так хорошо я не жил никогда: любимая, хорошо оплачиваемая работа, теплое лето и интересная работа. Никаких проблем, живи и радуйся.

Покончив с этим заброшенным месторождением мрамора, мы переехали на новое место. Полянка посредине уральской тайги находилась на берегу небольшой речки,– рядом с деревней, в которой жили мои родственники: мой брат был женат на девушке, детство которой прошло в этой деревне. Там остались ее родители, которые меня отлично знали.

Нам надо был найти в этих лесах месторождение цветного мраморизованного известняка. У нас было две буровых установки, и они тут же начали бурить. Толща горных пород, среди которой находились линзы мраморов и известняков, была перекрыта мощным слоем глины, а нам надо было найти подходящий известняк рядом с поверхностью. Но глины было много – мощность ее был до десяти метров, и это было невыгодно – большая вскрыша для будущего карьера. Поэтому в надежде на то, что можно было найти цветной известняк на поверхности, мы начали ходить в геологические маршруты.

Я ходил в геологические маршруты с рабочим, который копал шурфы в местах, которые я ему показвал. Обычно шурф не превышал два с половиной метра, – по технике безопасности на большую глубину требовалось делать крепь. Если на глубине два с половиной метра не было признаков коренных пород, я документировал горные выработки и рабочий закапывал шурф. После этого мы шли дальше.

В этот день мы должны были дойти до деревни Воробьи, в которой уже никто не жил, – это была заброшенная деревня в уральской глубинке. Мы шли с рабочим вдоль поймы реки Казачий Шишим. Пойма было заболочена, но в обрыве реки можно было увидеть коренные породы, – те самые цветные известняки, которые нам были нужны. Мы шли по краю обрыва, я иногда спускался, чтобы посмотреть на отложения в обрывах, но пока напасть на известняки нам не удавалось. Иногда в речку впадали ручьи, пойма которых заросла кустами ивняка, и преодолевать эти ручьи нам было трудно – приходилось рубить себе тропинку, отмахиваться от многочисленных оводов и комаров, которые были только рады гостям.

Спустившись в очередной раз под обрыв, я заметил многочисленные элювиально-делювиальные отложения известняков. Массивные известняки находились рядом. Прежде чем копать шурф, надо было сначала подняться и посмотреть на геоморфологию участка, – может быть, обнажение известняков находилось на обрыве, и тогда отпадала необходимость рыть шурф. Я прошел метров сто по поляне и каблуком своих кирзовых сапог почувствовал, что наступил на камень. Это был коренной выход цветного известняка. Нам повезло. Известняк был очень красивый – розового цвета, с прожилками белого кальцита. Рабочий очистил один такой большой валун известняка, и я наколотил из него образцов, потом отметил место отбора на топографической карте, записал в полевой книжке коренное обнажение, и с этим было покончено. Чтобы узнать блочность известняка, надо было бурить скважину.

Когда я только достал из полевой сумки топографическую карту, я заметил, что до заброшенной деревни осталось пройти меньше километра. Ради спортивного интереса я решил дойти до нее и посмотреть на то, что от нее осталось. Мы с Серегой пошли туда по проселочной дороге, которая вилась по полянам, которые когда-то были полями и сенокосами. Сейчас на них росли молодые березки и трава по пояс. Дорога тоже была старая, видно было, что по ней давно никто не ездил, и она стала тоже зарастать травой. Пройдя почти километр мы увидели деревню Воробьи, вернее то, что от нее осталось: стены домов без крыш, улицы поросшие бурьяном.

Лишь один дом был с крышей из теса, потемневшего от времени. Рядом с ним была поляна и протекала речка. Это был тот же Казачий Шишим, только он напоминал полноводный ручей. Ширина его была всего метра два. Но на Урале ручьи шириной больше метра уже называют речкой. Мы прошли по улице к этому дому и постучались для очистки совести в ворота. Может здесь хоть домовой остался, и с ним нам надо быть повежливей, постучаться, перед тем как зайти. Но на стук никто не вышел, как того и следовало ожидать. Никто здесь не жил и давно.

Я автоматически глянул на свой жидкостный компас, который носил на шее и удивился: стрелка моталась туда-сюда, и никак не могла успокоиться. У меня было такое чувство, будто здесь магнитная аномалия, а может месторождение магнетита. По-другому поведение компаса нельзя было объяснить. Но это пускай с этим геофизики разбираются, решил я, и толкнул ворота. Двор был большой, но в нем тоже царила трава по пояс. Дверь в дом была приоткрыта, словно приглашая нас зайти.

И мы с Серегой приняли приглашение, – поднялись по ступенькам и очутились сначала в сенях, а потом в большой комнате. В ней, кроме железной кровати ничего не было. В остальных комнатах было пусто, ни мебели, ни кроватей. Я снова взглянул на компас и удивился, – стрелка вертелась, как будто бы к ней был присоединен маленький моторчик. На всякий случай мы вышли во двор и там стрелка компаса немного успокоилась. Но стоило зайти в дом, как она снова взбесилась.

Мы решили снова зайти в дом и узнать что в этом доме такое, что магнитная стрелка вертеться как сумасшедшая. Я нашел место в одной из комнат, где она вертелась более интенсивно, и посмотрел на пол. В полу был люк. Сергей взял лопату и принялся его открывать. Он трудом поднял лопатой люк, заглянул в него и сказал, что здесь, наверное, был погреб. У него был телефон с фонариком, а у меня зажигалка с неоновой лампочкой. Мы спустились по лесенке, и попали в небольшое помещение, обложенное кирпичам. В нем кроме небольшого пьедестала, ничего не было. Пьедестал тоже был сложен, но не из кирпича, а из тесаных камней. Мы в замешательстве смотрели на пьедестал в подполе крестьянского дома и думали, что это все значит.

Серега не стал ломать голову, а своей каелкой принялся разбирать угол этого куба. Я светил ему двумя фонариками. Сначала он выворотил один камень, потом второй, а потом стал разбирать кладку. Когда он разрушил стенку, то посветил внутрь и сказал, что там находиться какой-то ящик. Засунул в проем свою голову и руки и с трудом вытащил из пьедестала металлический ящик. Он был тяжелый, я понял это, как только приподнял у него угол, – и мы решили вытащить его во двор, а там попытаться его открыть.

Он весил, наверное, килограммов восемьдесят, не меньше. Мы с помощью такой-то матери и с невероятным желанием узнать, что в нем находиться вытащили его сначала из подпола, а потом из дома. Поставили его на траву и уселись на ступеньки – перекурить и отдохнуть. Когда перекур закончился, подошли к своей добыче и осмотрели ее со всех сторон. Никакого замка на этом металлическом ящике не было. Замочной скважины тоже. Нам даже непонятно было, он открывается, или нет. Серега постучал по нему своей кайлой и сказал, что, судя по звуку, он полый, и по идее, должен был открываться. Но как?

Я достал из своей полевой сумки семикратную лупу и стал разглядывать стенки этого ящика. После тщательного осмотра я нашел еле видимую щель. Она была толщиной с волосок, но шла вокруг всего ящика. Я красным карандашом нарисовал ее на корпусе и сел на траву. У нас была каелка и геологический молоток. Сергей бил кайлом по молотку, клюв которого я поставил на эту еле заметную щель. Когда он ударил в очередной раз, послышался щелчок и крышка ящика подалась. Серега вставил туда кайло, поднатужился, и крышка отлетела в сторону.

Внутри ящика были кипы каких – то пластинок и несколько увесистых футляров. Сначала мы достали связку пластинок. Когда вытащил одну из них, то ахнул, – такой красоты я никогда не видел. Пластинка была не из металла, а из какого то пластика. На ней было что-то изображено, но что, я не мог даже сказать, на что это было похоже. Это немного смахивало на купюру, но она иризировала, – меняла цвет от угла зрения. В верхнем углу угадывалась цифра один и несколько нолей. На оборотной стороне было то же, но единица с несколькими нолями находилась в левом нижнем углу. Мы с Серегой пришли к единодушному мнению, что это деньги, но не земные, а галактические.

Этих связок пластинок в ящике было много, и на них были разное количество нолей после единицы. Может, на них и можно было что-то купить, но не на Земле. Остались футляры. Когда мы открыли первый, то зажмурились, – там были украшения из разноцветных кристаллов, которые так сверкали разноцветным блеском, что я стал волноваться за свои глаза. В остальных футлярах были похожие кристаллы.

Мы сидели перед пустым ящиком, смотрели на сокровище и не знали, что с ним делать. В конце концов, я сказал Сереге, чтобы он ждал меня здесь, а я схожу в лагерь и приеду с начальником отряда на машине. Но Серега достал свой телефон и сказал, что у него есть две палочки и можно позвонить. Трубку долго никто не брал, но потом послышалось «алло», и Сергей дал мне телефон. Я сказал начальнику, что ему следует за нами приехать немедленно, и добавил, что мы нашли клад, и если поторопиться, то он будет в доле.

Мы с Серегой взяли на память по пластинке и кристаллу и положили себе в карман, – на память. А что мы могли еще сделать с этим кладом? Если мы бы нашли клад из медных, или серебряных, или золотых монет, то может, поделили бы его стоимость и все. Но с этими непонятными красивыми пластинками мы не знали что делать, и с этими сверкающими разноцветными кристаллами тоже. Я хоть и был геологом и изучал кристаллографию с минералогией, ни в одном музее и книге не видел таких необычных кристаллов..

Через полчаса подъехал начальник, осмотрел клад, а потом мы загрузили ящик в машину и поехали в лагерь. Там нас уже все ждали. Все жаждали взглянуть на золото и драгоценности, но их ждало созерцание пластинок и кристаллов. Золота и драгоценных камней мы не могли им показать. Они смотрели на пластинки и кристаллы и строили гипотезы, откуда они взялись и какая их стоимость в рублях. Потом все единодушно пришли к выводу, что нам неслыханно повезло, и двадцать пять процента от найденного клада нам хватит на всю оставшуюся жизнь.

Начальник отряда со мной утром поехал в нашу контору и доложил руководству о нашей небывалой удаче. Шестеренки завертелись, и огромная государственная машина пришла в движение. К найденному мной цветному известняку мы вернулись нескоро, – нас сначала мучили органы, потом научные деятели, и мы с Серегой очень устали от внимания к нашим персонам. Клад, в конце концов, попал к ученым, которые в один голос заявили, что найденные нами предметы не с нашей планеты. По-моему, они и сейчас в поте лица изучают пластинки и кристаллы, а мы вернулись в наш палаточный лагерь и принялись разбуривать найденное мной месторождение цветного известняка.