Читать книгу: «Досыть», страница 4
Бадыкин. Трескал наш Федя за пятерых (стальная ложка гнулась), однако на дежурство в столовую ходил с неохотой.
Коренной. (поёт) Тили-тили, трали-вали, это мы не проходили, это нам не задавали!
Бадыкин. Да его и брать не хотели. Кому охота с дурнем связываться. На одном из дежурств он каталку с чистой посудой опрокинуть умудрился (тарелки, чашки, блюдечки) на бетонный пол – всё вдребезги. Завстоловой за сердце схватилась! А Федя стоит (ни мычит, ни телится), словно он не при делах.
Гуласиков. Возместил?
Бадыкин. Держи карман шире. У него мама техничкой в школе работала. Мать –одиночка, сами понимаете… Один сын и тот сто рублей убытку.
Коренной. Хреновый работник хуже вора.
Бадыкин. Это точно! К чему это я? Ах, да… Закончил я училище, работать пошёл в кинотеатр «Мир», рисовал афиши к фильмам, а через пять месяцев призвали меня в Вооружённые Силы.
Коренной. И где служил?
Бадыкин. В учебке в России, а там в Среднюю Азию отправили.
Коренной. Жарко было?
Бадыкин. Замёрзнуть не давали… Дембельнулся я в конце ноября 89-ого и 1 декабря стоял уже на перроне родного города. Иду в парадке…
Коренной. Аксельбант, пряжечка блестит, как у кота…
Бадыкин. Как зеркало. Значки – выставка достижений спортивной, боевой и политической подготовки! На плече – спортивная сумка «СССР». По блату её достал, не купить было. (Коренному) Помнишь такие сумки?
Коренной. Конечно помню. Шикардос!!!
Бадыкин. Иду весь из себя… Гляжу, а по перрону мне навстречу идёт…
Коренной. Федя БорышкОв – губа балкончиком, сопли веером.
Бадыкин. А вот и нет. Идёт мой одногруппник по художке Вася Веньяминов.
Коренной. Не понял… в чём подвох?…
Бадыкин. Он сам две недели как демобилизовался. Обнялись. Слово за слово. Сели в буфете на вокзале… Разговорились…
Гуласиков. Что-то я не пойму, при чём тут этот Вася?
Бадыкин. (Гуласикову) Не перебивай меня, а то я что-нибудь забуду.
Коренной. (Гуласикову) Сейчас я кому-то добавлю на орехи… (грозит Гуласикову кулаком)
Гуласиков. (Коренному) Я молчу как рыба об лёд… (Бадыкину, показывает жестом) Ша!
Бадыкин. Говорили мы долго, вспоминали, как учились. И тут я ненароком про Федю БорышкОва заикнулся. Вася аж вскочил, как током его шандарахнуло.
– Ты знаешь, что я Федю Борышкова в Минске встретил. Неделю назад, когда у дядьки гостил.
– С какой стати о нём сейчас?
– С какой стати?… А ты меня послушай да и реши сам, надо или нет говорить.
Коренной. (Бадыкину) Что-то ты мудришь, Иваныч.
Бадыкин. А Вася продолжает:
– Я Федю в Минске в ресторане встретил.
Коренной. Где?
Бадыкин. В ресторане. Это мне так Вася рассказывает…
– Стою, курю у туалета. И тут с улицы Федя заходит. Я, Лёха, чуть окурок не проглотил…
Коренной. (нервно) Совсем ты меня, Иваныч, запутал.
Гуласиков хотел что-то сказать, но глянул на Коренного и сдержал себя.
Далее он берёт вилку и, чтобы не мешать говорить Бадыкину начинает молча есть, иногда он эмоционально реагирует жестами или междометиями на слова Бадыкина или Коренного.
Бадыкин. А Вася продолжает:
– Федя меня увидел – в улыбке расплылся. Веришь ли… на нём плащ кожаный, джинсы (фирма) голубые, на ногах – «казаки» с пряжками. И сам он в белой рубашке, галстук – бабочка, шёлковый шарфик по бортам (узор запятайками). На правой руке – три золотых перстня, на левой – ещё два. Подходит и по- барски так мне:
– А, это ты, Васёк! Как жизнь молодая?
Я стою и глазам своим не верю. Куда девались балкончик со слюнями, спинка сгорбленная. А Федя улыбается, фикса золотая во рту блестит.
– Я, – говорит, – по делу здесь. Скоро у тестя юбилей – надо меню утвердить, аванец внести, проверить, чтобы всё было чики-пуки.
– А кто у тебя тесть? – спрашиваю.
– Генеральный директор объединения. Я у него по снабжению… И по причёске (полубокс) ладонью прошелся. И ноготки у него, как у девицы – ухоженные.
– А ты-то как, Васёк?
– Я из Армии… Несколько дней как… с Дальнего Востока прикатил.
– А…ну-ну! – скалится (и снова фикса во рту поблёскивает).
– А тебя что, в армию не взяли?
– Не взяли!
– Почему?
– Мне Михал Савич (мастер наш… если помнишь) такую характеристику написал, что меня не то что в армию… Словом, не подхожу! Не годен! «Невнимательный, безответственный, нельзя положиться, неадекватный»… и прочая бодяга! Таких, как я, в армию не берут!
И нахально с гонором добавил:
– Это ведь вы, придурки, жилы рвали, чтобы доказать окружающим, что вы самые лучшие. Вот и тяните теперь эту лямку да конца. А я человек маленький. Мал золотник, да дорог. Ну бывай, Васёк, дел невпроворот.
Федя похлопал меня по плечу и как ни в чём не бывало, не снимая плаща, пошёл в банкетный VIP-зал. Не поверишь, Лёха, я стоял как оплёванный!!!
Гуласиков. Охренеть!
Коренной. Ешки-матрёшки… родился пёс у кошки!
Бадыкин. После такого Васиного рассказа достал я из своей сумки бутылку «Столичной» и мы накатили как положено.
А Вася всё не мог успокоиться:
– Ведь он лучшие (самые цветущие) годы своей жизни провёл, как распоследняя шалупонь… В то время когда мы стремились, боролись, радовались, влюблялись, стараясь завоевать сердца любимых девушек, горели и пытались светить… (как горьковский ДАнко). Федя этот… тлеющим угольком, тихой сапой, бледным полозом…
Коренной. Жуком навозным… в дерьме копошился.
Бадыкин. Я много видел актёров на сцене вживую, Лёха, (питерских,… московских), но чтобы так – никогда!
Коренной. И кто мог подумать.
Бадыкин. Всякому своё место, Митя! Мы все, по его мнению, придурки! Ты понял, Митя?! Тогда в 85-м в столовой он уминал казённый хавчик, затем ходил, выпрашивая у нас добавку… и уже тогда считал нас придурками.
Коренной. Облезлый лис охотнику не интересен.
Бадыкин. И я о том же… Мы Отечество защищать пошли, родных своих, близких, друзей, девушек любимых… И его тоже защищали, а он нас…!!! Одногруппники мои: Гриня Саврасов в Афгане погиб под Кандагаром, Аркаша Дубченко – в Армении… А он нас…
Коренной. (сжал кулаки) В морду надо было ему…
Гуласиков. (рьяно) Однозначно! (и сразу умолк)
Бадыкин. Я Васе о том же сказал. А Вася виновато глаза опустил:
– Лёха, не поверишь, брат! Я растерялся, не ожидал такого. Ты знаешь, если надо, я в драку – не задумываясь, а тут… Стою, смотрю и глазам своим не верю. Словно и не со мной это… Словно околдовал меня кто…
Коренной. Хуже нет, когда такая вот вша, да на затылке объявится.
Бадыкин. Выпили мы тот пузырь без остатка и разошлись думки думать.
Коренной. С какого краю ни подходи, а всё одно вкривь-вкось получается.
Бадыкин. То-то и оно, Митя, то-то и оно…
Коренной. Ты Федю этого за человека не считал. Вот он тебе той же монетой и отплатил. Вам всем отплатил с лихвой, по полному проценту на каждого. Ты думал, прыщ – мелочь… А иной прыщ и слона с ног свалит, ежели на него внимания не обращать.
Бадыкин. Твоя правда, Митя! Я перед Васей хорохорился, мол, будь я на его месте – я бы сразу по физиономии Федьке (без комментариев и объяснений), не глядя на белую его рубашонку и галстук–бабочку… А потом подумал… А кто его знает, как бы я себя повёл в такой неожиданной ситуации… Как говорил один мой знакомый художник… «проклЯтое воспитание!». Мы с тем Федей много пудов соли съели, три года по одной стежке ходили, а получается, уже тогда по разные стороны были… На разных планетах обитали.
Пауза.
Коренной. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! (взял бутылку, наливает водку в стопки) Раз пошло такое дело… Растеребил ты таки мою душу, Иваныч! Откровенность за откровенность… Расскажу и я тебе, Алексей, быль-побасенку одну… (Гуласикову) Только прошу некоторых товарищей не перебивать.
Гуласиков мычит и утвердительно кивает, т. к. у него полный рот еды.
Коренной. (поднимает стопку) Дай бог, не последняя… (всем) Вздрогнем!
Коренной, Бадыкин и Гуласиков чокаются и выпивают.
Пауза.
Коренной кусает маринованный огурец, пожевал его и проглотил.
Коренной. Как на духу тебе, Иваныч, поведаю. Трёх недель ещё не прошло, как событие это произошло, а я до сих пор успокоиться не могу. Произошло это в аккурат с субботы на воскресенье. У меня в воскресенье выходной обычно. Пришёл я с работы домой. Не рано пришёл, да уж затемно было. Жёнка моя уже постель грела телесами и седьмой сон видела. И решил я себе чайку заварить с бергамотом и вкинуть в желудок чего посущественнее. Достал из холодильника кастрюлю с борщом. В миску алюминиевую черпаком набросал почти до краёв. И миску ту на конфорку поставил. Газ зажёг, хлебушка белого нарезал, а чайник забыл поставить. Хлопаю глазами, от усталости носом клюю. (в сердцах) И дёрнул же меня чёрт телевизор включить. Жена в спальне посапывает, а я в зале в ожидании сижу, торшер зажжённый обнимаю. Я телевизор этот включил, только чтобы не заснуть. Звук сделал по-минимуму, чуть слышно! (Мысли путаются.) Вспомнил про чеснок – и мигом в сени… Оторвал два зубчика от головки и в кухню. Почистил чесночок, порезал меленько…К тому времени и борщец в миске (поспел) нужную температуру набрал. Я конфорку выключил, чеснок измельчённый в борщ бросил и пошёл в зал к столу. Сижу как барин в ресторане, а шёпот от телевизора по залу стелется. А там (в телевизоре) передачку транслируют журналиста одного молодого (но, по всему видать, толкового). И говорит журналист так бойко да зацеписто – заслушаешься. Словно отец святой во храме проповедует. Есть люди, у которых тембр голоса добрый. Понимаешь?
Бадыкин. Есть такое дело.
Коренной. Я и прислушался… Даже сметану в борщ забыл добавить. Если коротко (без канители) журналист тот рассказывал о человеке одном… Володимере Катрюке. Во время Великой Отечественной войны Катрюк этот участвовал в сожжении жителей деревни Хатынь.
Бадыкин. Я читал об этом. Хатынь и её жителей сожгли не немцы, а украинские националисты (118-й шуцманшафт-батальон) . Они были присланы в Белоруссию бороться с партизанами и попутно участвовали в карательных операциях по уничтожению мирного населения. А немцы только приказы присылали… да команды отдавали.
Коренной. (утвердительно кивает) Во-во!!! Только не это меня, Иваныч, потрясло. А то, что где-то в Канаде, в провинции Квебек живёт этот самый Володимир Катрюк. Живёт и в ус не дует. Дом у него, пасека своя, медок домашний… И вижу я на экране телевизора, как он по этой самой пасеке прохаживается и оператору ручкой машет…
Бадыкин. Как это прохаживается?!
Коренной. А вот так! Органы правосудия Российской Федерации требуют его выдачи. А канадское правительство артачится. Мол, доказательной базы у вас собрано недостаточно.
Бадыкин. Как такое может быть? Ему тогда, должно быть, лет сто.
Коренной. Девяносто три… Девяносто три года ему сейчас.
Бадыкин. А чтоб тебя!!!
Коренной. Передача закончилась, новости пошли. Я телик выключил. Сижу с торшером в обнимку, словно меня кто кувалдой по черепушке оглаушил. Кусок в горло не лезет. Я торшер погасил и спать пошёл. Разделся, одежду на кресло бросил и к жёнке под бочок. Лежу, а меня аж колотит от негодования. В жар бросило, пот холодный на лбу выступил… (вдруг) И ты знаешь, Иваныч, эта история так меня зацепила, что я заснуть не могу. Ворочаюсь с боку на бок и все думаю… С пяти утра в поле работал… ухандохался – сил нет, а ни в одном глазу сна не предвидится. Вишь как оно выкрутило… Батька мой в оккупацию мальцом ещё в 42-ом годе с братьЯми (своими) да бабкой моей Василисой Васильевной бульбу гнилую поздней осенью на поле за Кобановкой (это недалече отсюда) из земли выколупывали. Да из этой вонючей крахмальной пасты блины пекли. Ели, и за счастье было. А что делать…когда жрать нечего! А гнида эта небось в тот самый момент сало с хлебушком трескала, самогон лакала и яешню наворачивала. Давился, падла … На пайке немецком (сука) отъедался… со товарищами своими бандеровцами, значит, за компанию.
Бадыкин. Митя…
Коренной. (в запале) Победа грянула. Дед мой Никифор с фронта возвернулся. Радость, можно сказать, неописуемая! Мужиков в деревне с гулькин нос… Да много ли моя бабка Василиса Васильевна мужа своего видела… Надо было колхоз поднимать, хозяйство отстраивать. Полтора годика только и пожили они вместе после Победы. Никифор Самсонович (дед мой) слёг на месяц, да и помер… Кто говорил, от ран фронтовых, а кто меркует – от работы тяжкой. А этот упырь недорезанный в час тот, когда дед мой на смертном одре последний вздох ловил… на корабле океанском плыл в Америку. А во внутреннем кармане его документик греется заветный. Благотворительная организация ему выдала как беженцу. Сидит (тварь) и кофей с галетами трескает. И в каюте ему (потроху сучьему) тепло и уютно. А рядом с ним девушка симпатичная… И видится мне (вроде как во сне) он ей конфету подаёт и лыбится (чушок косорылый!)… Конфета вроде как «Мишка на севере», только на французский манер. А бабка моя Василиса Васильевна слезьми исходит… Детки её (сынки) в штанах с латками да в клифтах штопаных – перештопанных за юбку еёную держатся…и плачут!!! Обувка на них старая … Да какая обувка-то после войны… срам один! А старший сын её Яша (мой дядя Яша) в сапогах отцовских стоит. Сапоги те стоптанные ещё берлинскую мостовую помнят. Дядю моего Жорика (Гришу) после похорон отца его Никифора Самсоновича в интернат отправили. Яков вроде кормильца… старший значицца. Средний Николай (мой батька) – вроде помощника. А Григория (Жорку) в город, в интернат –может, выучится! Да и сыт, и одет будет парень. Тут самим неча есть, а работник с него никакой. И здоровьем слаб. С мальца-то что возьмёшь… И крутит меня и вертит. Аж простыня подо мной скомкалась. Не могу глаз сомкнуть! На голом матрасе лежу…
Батя мой школу закончил… здесь в Досыти. Башковитый был… Затем техникум в Жлобине с отличием… На экскаватор пошёл работать в совхоз. Дядя Яша к тому времени женился уже, дом поставил за Днепром в Первомайском, дочка у него родилась первая… Дядя Жора в институте в Минске на первом курсе учится как положено. Крышу Василисе Васильевне справили… Любо -дорого на хату посмотреть. Дранка новая, не то что старая крыша соломяная… Всем скопом крыли и ладили… Бабушка пирогов напекла…Глядит на сынов – не нарадуется!!! А в это время где-то в Канаде за праздничным столом сидит тот пиндюк (прости Господи!) и свой день рождения празднует. В кругу семьи, чтоб мне с места не сойти…!!! И гости у него за столом холёные да толстомордые…!!! И вино у него, и коньяк, и водка… И сыр, и колбаска, и мясо, и рыбки вдоволь…и салатики изысканные, и столовые приборы, и салфеточки…. А на камине часы с канделябрами. И часы эти кожные полчаса бьют медным звоном: «Бум-бум-бум-бум!!!», а потом снова: «Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так!!!» И как тут заснёшь, когда часы: «Бум-бум-бум-бум!!!», потом: «Тик-так, тик-так… тик -…!!!». Уши закрыл, чтобы часы не мешали…
Бадыкин. Мить, а, Мить… Может, по маленькой?!… (хочет налить, Коренной не даёт)
Коренной. Погоди, Иваныч, не перебивай! Накипело у меня, не могу я это в себе держать.
Бадыкин. Да что ты, Митя… Ты говори – я слушаю… (кивает на Гуласикова) Мы слушаем…
Коренной. Я родился, отец с матерью комнатушку в частном доме снимали в центре Краснопольска, на улице Тургенева. Отец тогда на заводе имени Калинина трудился, а мама до декрета на «Красном молоте» учётчицей… Отец по будням на работе, а мама моя с хозяевами-пенсионерами день-деньской кукует с грудным дитятей на руках. Пелёнки стирать надо, сушить надо, молочко купить, кашку сварить. А хозяйка (зловредная бабища) житья моей матери не давала. А вот хозяин был человек добрый. Плешатенький дедушка с бородёнкой и усиками. Как хозяйка за порог, так он сам воды наносит, на газу нагреет, да и кричит из кухни: «Пойдем, Машенька, твоего карапуза купать!». И, к примеру, в то же самое время гад этот… Катрюк…(Это мне так видится)… Приехал дом покупать новый. У него теперь будут хоромы каменные, с бассейном и оранжереей. Тьфу!… И как только таких земля носит? Не подумайте, братцы, что завидую… Но где же справедливость, а? Выходит… нет её на свете этом…
Бадыкин: (Коренному) Может, по грамулечке для нервной разрядки? (хочет налить)
Коренной. Не суетись, Иваныч! Не гони волну – успеется…(придерживает Бадыкина) Подрос я, в школу пошёл, и мы всем классом на экскурсию в Хатынь поехали. Что тут говорить… всё и так понятно. Заживо людей сжечь – нет тут срока давности и оправдания нет никакого…!!! Ворочаюсь… Пружины матраса скрипят подо мною, надо бы простыню поправить… А у меня скулы от злобы сводит… Вот тебе и посмотрел телевизор в субботний день… отдохнул (едри его в кочерыжку)!!!
