Читать книгу: «Досыть», страница 5
Бадыкин наливает из кувшина в стакан компот. Ставит стакан с компотом перед Коренным.
Бадыкин. Был я в Хатыни, пять раз был: студентов своих возил на экскурсии в разные годы по роду своей преподавательской деятельности… «Хатынь» – уникальный комплекс, мемориал памяти и скорби. Проект команды архитекторов, в которую вошли Юрий Градов, Валентин Занкович, Леонид Левин, а также скульптор Сергей Селиханов .
Коренной. Я с классом и учительницей моей (Еленой Андреевной) по мемориальному комплексу хожу. Уголочек своего пионерского галстука грызу от волнения. И звон колоколов в ушах: «Бум-бум-бум-бум!!!», а потом вроде как: «Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так!!!» А этот нелюдь (мразь) может, в этот самый день с однополчанами своими (братьями по оружию) в каком-нибудь канадском клубе участников второй мировой войны встречу отмечает. Встреча… (ёпт)… ветеранов! Сидят они, пиво, может, какое с креветками жрут. И креветки у них самые свежие, очищенные… Жрут и вспоминают, как они кровушку людскую пили, да детишек наших советских, баб и стариков в хатах жгли заживо!!! (сильно ударяет кулаком по столу)
Бадыкин. Митя, неудобно получается… Бабушка нас к себе пустила, а ты шумишь. Не надо… (обнял Митю за плечи)
Коренной. (яростно) И взмолился я, вскочил с кровати, лампадку под иконой зажёг… Зоська моя (жена, значит) спит себе (канарейка птичка певчая!) Я может и полюбил её за голосок звонкий, да за характер её лёгкий, незлопамятный… (берёт стакан с компотом, делает глоток) Упал я на колени и давай молиться. Как родному тебе, Алексей, говорю. Стою крестными знамениями себя покрываю, а на сердце всё одно каменюка в сто пудов – дышать трудно!
Бадыкин. (Коренному) Ты хлебни компотика…
Коренной. (вдруг посмотрел на Бадыкина в упор, в глаза) Иваныч, мне до пенсии три года осталось… Я ведь дед уже – два внука, три внучки. Жизнь прожил. Про меня пусть люди скажут. В деревне все на виду – не скроешься, не спрячешься. Однако ты мне, Алексей, ответь только на один вопрос… Может, я чего не понимаю…
Бадыкин. (Коренному) Какой вопрос?
Коренной. (Бадыкину) Как?! Как это может быть в человеке такая безграничная фантастическая адская бездна – дыра чёрная (ни дна, ни покрышки!)! Жестокость такая… Её даже скотской назвать нельзя. Ведь скотина – она с душой! Сердечная она – животинушка. А это же… Камень… и тот порой плачет! В дождь плачет или росой покрывается поутру. Это ж какую иссушенную душу надо иметь… Нет, не душу…!!! Нутро!!! Нутро какое в этом человеке поганое… Пропасть какая бездонная. В ту пропасть глянешь – сердце от жаху остановится!!! (берёт стакан с компотом, пьет)
Бадыкин. (Коренному) Это, брат, психология.
Коренной. (ставит на стол пустой стакан) Пропади она пропадом, такая психология! До петухов, Иваныч, стоял я в красном углу своей избы и лбом в пол стучал. Пока Зоська моя на дойку не поднялась. К тому времени я в каком-то полусне оказался. И как меня моя Зоска к кровати подвела и уложила, и не помню. Отрубился я и целый день (всё воскресенье) проспал как убитый. К вечеру только глаза пролупил.
Бадыкин. (Коренному) Не всё в этой жизни, как мы хотим, а что делать…
Коренной. И всё же не могу я смириться, Иваныч! Не могу – и шабаш!!! Хоть режь меня, хоть жги!… Не могу я смириться с тем, Иваныч, что сидим мы с тобой вот тут (горилку пьём, закусываем), а там где-то за океаном в какой-то Канаде в провинции Квебек (флаг – кленовый лист)… Там прямо сейчас ходит по своей пасеке пердун (огрызок) старый, за девяносто лет ему. Слушает, как его пчёлки жужжат, и на зарю утреннюю смотрит. У нас ведь сейчас вечер, значит, у них там утро… Я правильно рассуждаю, Иваныч?
Бадыкин. Я летал в Квебек пять лет назад. Насколько я помню, разница во времени… примерно семь часов. (смотрит на ходики) У нас без четверти девять, значит, у них сейчас… без четверти два по полудню.
Коренной. И я том же… Смотрит он на солнышко и радуется…! Как же это может быть, Иваныч? У меня скулы от злости сводит. И вспоминается мне детство и уголок пионерского галстука, что я тогда изгрыз до дыр, когда по Хатыни ходил с одноклассниками. И ведь власти канадские без зазрения совести покрывают этого упыря. Не хотят отдавать его нашему правосудию. А ведь это только то, что на поверхность всплыло. А сколько таких катрюков в конце войны в американскую зону ответственности сбежало. Не счесть. В плен сдавались союзничкам нашим. А потом через гуманитарные организации (совершенно легально) по всему миру разъехались. Поверь мне на слово… Их не сотни – тысячи… Власовцы, бандеровцы, латвийские лесные братья, эстонский союз борцов, местные доморощенные коллаборационисты и так далее. Не считая самих немцев, австрияк и иже с ними…
Бадыкин. Полная обойма нацистского отребья.
Коренной. Здесь счёт на десятки тысяч идёт. Десятки тысяч хорошо подготовленных головорезов и убийц с фашистской идеологией. Убийц идейных и безжалостных, уверенных в своём превосходстве над другими.
Бадыкин. И все эти годы они не сидели сложа руки. Как могли пакостили нам и нашей стране… Смену себе подготовили по подобию своему.
Коренной. Вот именно! (вдруг улыбнулся) Намедни российская команда по хоккею с шайбой накостыляла канадцам по полной! Так я с радости выкушал самогону аж целую литру. Не один, конечно, а на пару с Лёнькой Красавиным! Он у нас второй год как завклубом числится. Душевный парень, музыкант! (достаёт из кармана пачку папирос, берёт папиросу, суёт её в рот) Пойдём, Родька, покурим…
Гуласиков. (встаёт) Пойдем, дядя Митя.
Коренной. Чудны дела твои, Господи. Дай нам терпения и сил, дабы победить ворогов наших… (встаёт, достаёт из кармана брюк спички)
В дверях появляется Сюльжина. За ней входит Цуканова, русоволосая девушка в сарафане. На носу у неё – очки, в руках – папка. Манера говорить у неё чрезвычайно спокойная и соответствует её движениям и жестам.
Цуканова. (всем) Добрый вечер.
Сюльжина. (встала, радушно) Проходи, Танечка, в хату, садись за стол…
Бадыкин. (Цукановой) Здравствуйте, милая незнакомка.
Цуканова. Я, собственно, на минуточку…
Коренной. Здравствуй, Танюша… (разводит руками) А мы курить.
Цуканова. (вдруг Бадыкину) И вы тоже?
Бадыкин. (Цукановой) Нет, у меня нет такой привычки.
Гуласиков. (Цукановой) Привет! Мы скоро…
Коренной и Гуласиков уходят.
Бадыкин. (встаёт, ставит ещё один стул к столу, Цукановой) Присаживайтесь.
Цуканова. (Бадыкину) Спасибо. (садится, Бадыкину) А я к вам.
Бадыкин. (Цукановой) Ко мне? Я вас слушаю.
Цуканова. (неспешно достаёт из папки открытку, подаёт её Бадыкину, встаёт) Возьмите, пожалуйста.
Бадыкин. (Цукановой, вежливо) Сидите, сидите. (берёт открытку)
Цуканова. (садится, Бадыкину) Ученики нашего художественного класса приглашают вас, Алексей Иванович, на выставку своих работ, которая находится на первом этаже школы. Приходите завтра в любое удобное для вас время, мы будем ждать с нетерпением.
Бадыкин. (Цукановой) А вы?
Цуканова. (Бадыкину) А что я?
Бадыкин. (Цукановой) А вы будете меня ждать? (Цуканова порывается встать) Сидите, сидите… (усаживает Цуканову)
Цуканова. (Бадыкину) Конечно.
Сюльжина ставит перед Цукановой чашку с чаем.
Цуканова. (Сюльжиной) Благодарю.
Сюльжина. Пирог с капустай (ставит перед Цукановой блюдечко с куском пирога).
Цуканова. (Сюльжиной) У вас, Нина Антоновна, удивительно вкусные пироги получаются. (взяла кусок пирога, кусает, жуёт, запивает чаем)
Сюльжина. (Цукановой) Кушай, бубачка моя дарагаценная!
Бадыкин. (Цукановой) Вы сказали, что я могу прийти посмотреть выставку в любое удобное для меня время…
Цуканова. (кушает пирог, запивает чаем, поправляет очки, спокойно Бадыкину) В любое! Мне Софья Андреевна сказала, что у вас назавтра очень плотный график…
Бадыкин. (Цукановой) Предположим.
Цуканова. (Бадыкину) И у вас может не хватить времени посетить нашу выставку…
Бадыкин. (глядя на Цуканову) Восхитительно!
Цуканова. (не поняла, Бадыкину) Что именно? (кусает кусок пирога, жуёт, пьёт чай)
Бадыкин. (как ребёнок, Цукановой) Не важно. Продолжайте…
Цуканова. (Бадыкину) У вас может не хватить времени…
Бадыкин. (Цукановой) А у вас?
Цуканова. (Бадыкину) Что у меня?
Бадыкин. (Цукановой) У вас времени хватает?
Цуканова. (Бадыкину) Для вас я его всегда найду. Если вы придёте, я открою дверь на первом этаже школы, и мы с ребятами покажем вам наши работы.
Бадыкин. (Цукановой) То есть вы будете сидеть и ждать меня целый день?
Цуканова. (спокойно смотрит на Бадыкина) Зачем же целый день? В 12 часов я с ребятами буду на Демьяновой горке на известном вам мероприятии, а далее у нас по расписанию обед в столовой, и затем мы все идём на пленэр «Виды реки». Пленэр будет проходить у стен школы. Занятия у нас обычно проходят часа четыре, не меньше… Если вы придёте, то мы будем на месте… (ставит чашку на стол)… Это же очевидно!
Входят Коренной и Гуласиков.
Цуканова встаёт.
Цуканова. (Бадыкину) Приходите, мы будем ждать вас, Алексей Иванович.
(Сюльжиной) Нина Антоновна, а вам особое «спасибо» за чай, пирог у вас выше всяких похвал!
Сюльжина. (Цукановой) Не за что.
Цуканова. (всем) До свидания!
Коренной. (Цукановой) До свидания, Танюша!
Гуласиков. (Цукановой) Увидимся!
Сюльжина. (Цукановой) До свидания!
Цуканова уходит так же тихо, как и появилась.
Коренной. (глядя вслед Цукановой) Вот так всегда: на самом интересном месте… (Гуласикову) Смотри, Родион, какая девушка, а ты кисель киселём (садится за стол)
Гуласиков. Дядь Мить, опять ты за старое. (садится за стол)
Коренной. (Гуласикову) Тебе не с нами надо сидеть, а рядом вон с нею на берегу реки рассветы встречать… Тьфу! Пленэр!!!
Бадыкин. (читает надпись на открытке) «… «Мой родны кут» Выставка рисунков учеников школы… С уважением, Татьяна Цуканова!» (садится за стол прячет открытку в карман рубашки)
Коренной. (Гуласикову) Эх, молодёжь, учишь вас, учишь… А вы всё, как котята слепые. Под носом счастье ходит…
Гуласиков. (вспыхнул) Тоже мне счастье… (в сердцах) Да она, дядя Митя, малохольная! Виталика Скобликова чуть спицей вязальной не заколола! В бок пырнула…
Сюльжина. (подходит, садится за стол) И правильно, неча руки распускать! Поделом. Виталик тот… битюг битюгом, а она, как пёрышко пуховое: чуть сильнее дыхнёшь – и улетела!
Гуласиков. Чуть Виталику глаза не выколола спицами…
Сюльжина. А вяжет она – загляденье. Мастерица – руки золотыя! Кружево у неё – как мороз по стеклу прошёлся…
Гуласиков. Такая в сердцах заколет и глазом не моргнёт.
Коренной. (улыбается, Гуласикову) Родька, боишься её?
Коренной и Бадыкин смеются.
Гуласиков. Ай, дядя Митя, чего ты в самом деле привязался?
Сюльжина. А ты, Родечка, не кипятись, и старших послушай. Татьяна… она особенная! Её дети любят. Не только любят, уважают и слушаются. А дети они как собаки – доброе сердце за версту чуют.
Гуласиков. (нервно) Бабушка, и вы туда же.
Сюльжина. (Коренному) А помнишь, Храпова малая совсем грудничком была, ни к кому кроме мамы своей на руки не шла. Ни к отцу родному, ни к деду, ни к бабками своим. А чужого человека заметит – крик и визг на весь дом. А к Татьяне пошла. Как увидела её, рученьки свои к ней протянула – и давай смеяться… Мать её удивилась даже… А малая весь вечер на руках у Татьяны провела и потом заснула сном ангельским…
Гуласиков. Мистика какая-то.
Коренной. (смотрит на экран своего телефона, водит пальцем по экрану) Мистика… Не ловит.
Гуласиков. (Коренному) Дядь Мить, я же говорил… на горку надо идти…
Коренной. (Гуласикову) Не дождусь я, видать, сегодня того Миколу, а мне с ним одну справу перетереть надобно.
Гуласиков. (Коренному) Может, я чем пригожусь?!
Коренной. (Гуласикову) ПопозжА пошепчемся, время терпит. Может, и пригодишься.
Коренной наливает водку в стопки.
Сюльжина. Мне, Митечка, больше не наливай.
Мужчины выпивают, а Сюльжина только пригубила.
Все закусывают.
Пауза.
Слышно, как к дому подъехал автомобиль, аж тормоза завизжали.
Резкий стук дверной лямки.
Вбегает Петя Новиков. Вид у него заполошный. Схватил кружку, зачерпывает из ведра воду, пьёт, ставит кружку на место.
Новиков. (тяжело дыша) Дядя Митя, там поле горит по Лукскому тракту. Широким фронтом, мать его,… идёт. Аккурат на деревню… Краем может торфяники зацепить, а торф ничем не потушишь, ежели в глубя пойдёт. Я пожарных вызвал, они едут уже… А что коли не успеют… До Никольского храма две сотни метров осталось… Сгорит, не приведи Господи (и глазом не успеем моргнуть)… наш деревянный памятник национального значения!
Коренной. Врёшь, не возьмёшь! Петруха, созывай мужиков.
Новиков. Как, дядя Митя? Как я их созову?
Коренной. (Новикову) А ты на колоколенку храма заберись и бей в набат, бей что есть сил, а народ, он не дурак, он смекнёт… (кричит) Чего стоишь, беги…
Новиков. (Коренному) Я ща на машине, пять сек… и тама! (убегает)
Рёв мотора отъезжающего авто.
Коренной. (встаёт, идёт к двери, Бадыкину) Вишь как, Иваныч… Не получается у нас посидеть… погомонить… (в дверном проёме сел на порог, натягивает сапоги)
Гуласиков. (встаёт, Коренному) Опять какой-нибудь водила на трассе окурок непотушенный в траву на обочине бросил… Вот и полыхнуло по сухому. (протиснулся между дверным косяком и Коренным в сени, обувается) Я, дядя Митя, готов! (стоит, ждёт Коренного)
Коренной. (в сердцах на сапог) А чтоб тебя…
Бадыкин. (встаёт) Я с вами пойду!
Коренной и Гуласиков переглядываются.
Коренной. (Бадыкину) Дело добровольное! (Бадыкину и Гуласикову) По дороге, хлопцы, ко мне заскочим, я вам плащи, сапоги и перчатки выдам. (вскакивает на ноги) Погнали. Каждая секунда дорога!
Коренной и Гуласиков убегает.
Бадыкин торопливо идёт в сени. Через открытую дверь видно, как он надевает свои спортивные туфли и убегает на двор.
Сюльжина охая и кряхтя закрывает сначала дверь на двор, а затем и в избу. Она идёт в красный угол, где на полочке стоит икона, и тихо шепотом молится. Вдруг электрическое освещение гаснет. В открытое окно слышатся: сначала колокольный набат, а затем крики людей, лай собак и пр. Полная темнота, только образ Пресвятой Богородицы с младенцем на руках мерцает, освещённый тусклой масленой лампадкой, да в открытом окне на белой занавеске чуть заметные теплятся розовые блики.
Звук набата, крики и пр. плавно переходят и в надрывную мелодию тревоги.
Но и она вдруг стихает и начинает звучать тихая мелодия ночи.
Большая пауза.
Трель соловья в саду.
Через открытое окно слышно, как кто-то тайком крадётся, кашляет.
Голос Коренного. (шёпотом) Иваныч, ты спишь, что ли?
Голос Бадыкина. (тоже шёпотом) Какое там… Мысли одолевают. Митя, это ты?
Голос Коренного. Я. Отчыни сени (сенцы). Мне вот тоже не спится… решил к тебе заглянуть.
Голос Бадыкина. А ты чего шёпотом -то?
Голос Коренного. (смеётся) Привычка.
Голос Бадыкина. Сейчас открою.
Слышно, как Бадыкин несколько раз пытается зажечь спичку. Наконец спичка вспыхивает. Бадыкин зажигает керосиновую лампу. Берёт её в руки, идёт в сени открывать.
Бадыкин босой, в исподнем (в белых кальсонах с завязками и в белой солдатской нижней рубахе). Кисти рук у него и лицо обожжены. Голова обмотана бинтом.
Дверная лямка громко лязгает… в избу входит Митя. Он в солдатских галифе с голым торсом, на ногах шлёпанцы, на плечи наброшена фуфайка. Кисти рук у него забинтованы. На лице маской толстый слой сметаны. В руках он несёт бутылку с прозрачной жидкостью, гладышку (кувшин молочный) и бумажный свёрток.
Бадыкин. (бодро, он явно рад видеть Митю) Бегаешь, как привидение, увидит кто – разрыв сердца получить можно!
Коренной. (у порога снимает шлёпанцы, улыбается) А кто увидит?! Тута все свои… Наших сметаной на лице не удивишь (не испугаешь)… (трясёт бутылку) Вот самогоночка… (70 градусов) и колбаска домашняя охотничья – сам делал. (с трудом и муками разворачивает принесённый свёрток) Ты такой в городе не попробуешь. (кивает на гладышку) А это сметанка… Ты ей лицо помажь… От ожогов самое то.
Оба идут к столу. Сели. Бадыкин поднимает полотенце, покрывающее стол, ставит керосиновую лампу в центр. На столе – варёная картошка в чугунке, квашеная капуста, огурчики солёненькие, в тарелке – сало домашнее нарезано и колбаса, яичница на сковородке и пр., пр., пр. А ещё – пирог с капустой.
