Читать книгу: «Досыть», страница 3

Сюльжина. Так оно и выйдет по-домашнему. Бабы наши соберутся – поплачут вволю… Своих родителей вспомнят… Это не только твоё торжество… это, Алексей, и наше торжество – всенародное… Чтобы молодёжь наша знала и помнила тех, кто за них жизни своей не пожалел… Чтобы помнили и с ветром летним вдыхали память эту…

Бадыкин. Ваша правда, бабушка!

Сюльжина. И ты у нас этой возможности не отнимай! Не прячь её в угол избы. Ты её людям неси, отдай всю без остатка. А люди… они тебе во сто крат вернут… добротой и уважением.

Бадыкин. (целуют руку Сюльжиной) Спасибо, бабушка.

Сюльжина. Ты чего это, ты чего, Алексей?!

Бадыкин. От всех Бадыкиных низкий поклон вам, Нина Антоновна, вам и односельчанам Вашим – Пете, Мите, Родиону…, этой энергичной девушке Соне…

Сюльжина. (гладит Бадыкина по голове) Это ничего… Это если от всей души… это даже полезно! А благодарить нас не за что. Потому как… что может человек другим людям отдать?! (по той ноше и мереем) Ежели он жизнь свою не пожалел за нас, то как же мы должны к нему… Аки к святому идти… и к мощам его прикоснуться жаждать.

Бадыкин. А где они сейчас?

Сюльжина. Там, где им положено быть до погребения… во храме божием. Как в деревню заезжал, видел слева на горушке церковь деревянную!

Бадыкин. Видел.

Сюльжина. Храм Николы-угодника. Памятник 18 столетия, времени Речи Посполитой (с характерной для Беларуси архитектурой) Он такой единственный остался.

Бадыкин. А сейчас туда можно сходить?

Сюльжина. Вечер уже на дворе. Храм божий заперли. Отец Сергий домой пошел к жене и детям. Хозяйство у него – корова, куры, утки, огород 20 соток, да сад… Ты, Алексей, отдохни после долгой дороги, а завтра… всё успеется – будет день, будет и пища!

Входят Коренной и Гуласиков.

Коренной. (кивает на Сюльжину и Бадыкина, Гуласикову) Ни на минуту нельзя их оставить. То вечер поэзии устроят, то вернисаж живописи. (указывает на Сюльжину и Бадыкина) Живые картина в исполнении актёров больших и малых театров…

Сюльжина. (перебивает) Тьфу на тебя, Митька! И что ты за фрукт (закавыка такая)! Иди сюда… что скажу…

Коренной. Уж и пошуткавать нельзя.

Коренной и Сюльжина отходят к печке.

Сюльжина. (Коренному, суёт в руку Коренному деньги) Вот возьми за брикеты.

Коренной. (Сюльжиной) Не возьму. Чего это ты выдумала, баба Нина?… Не обижай меня, честное слово.

Сюльжина. (настойчиво Коренному) Ты целый день работал… Как так можно? Бери, говорю!

Коренной. Сказал не возьму – и точка! А ежели ты (как в прошлый раз) мне деньги в карман сунешь незаметно. То я те деньги (даю слово) пропью,… не доводи до греха, убери ассигнации!

(Отходит от Сюльжиной, садится за стол.)

Сюльжина. «Тьфу» на тебя три раза, Митя! Храни вас всех Господь, детки! Храни тебя Боженька, Митечка!

Гуласиков. (Коренному, деловито) Итак, продолжим начатый на крыльце разговор.

Коренной. (Гуласикову) Пустое.

Гуласиков. (Коренному) Как это «пустое»? Я не согласен…

Коренной. (Гуласикову) Хорошо. Давай начистоту… Если по правде рассуждать, что мы о той войне знаем…

Гуласиков. (Коренному) Как «что»? Очень даже много. Я который год из архива не выхожу…

Коренной. (перебивает, Гуласикову) Документы изучать в архиве – это замечательно. Документы – это само собой отражение фактов, но не более того. А ты по сути посмотри, по-человечески…

Гуласиков. (бойко) А по-человечески… мы всё тёплое время года на раскопках проводим…

Коренной. (Гуласикову, от души) Честь и хвала вам…

Гуласиков. Да не об том я, дядь Мить.

Коренной. (въедливо) Так и я не об том. Вот, к примеру, Антоновна… она – да! Она ту войну пережила – день за днём, час за часом, минуту за минутой. Она в войне этой великой существовала… Она есть и будет хоть и небольшой (крохотной) её частью. (бойко) А спроси ты её о той войне – молчит!!!

Сюльжина. (засуетилась) До чего же ты, Митечка, прилипчивым бываешь. Мне, когда война началась, всего семь годочков натикало… А что ребёнок может помнить?!

Коренной. Но ведь ты, баба Нина, непосредственный участник тех событий.

Сюльжина. Я, может, и участник, да не такой важный.

Коренной. (Сюльжиной) А что-нибудь можешь рассказать… случай какой-нибудь или историю?!

Сюльжина. (нервно) Я, Митечка, всё, что тогда было – забыла! Забыла и всё! А истории в книжках… Такой мой тебе ответ! (уходит за занавеску)

Коренной. (Бадыкину и Гуласикову) О, видали… Что и требовалось доказать. Дед мой Григорий Аксёныч (мамин отец) тоже так вот со мной разговаривал, когда я его о Великой Отечественной спрашивал. Воевал он, танкистом был, механиком – водителем, 4 экипажа сменил, 3 раза горел, контузии и ранения, вся грудь в орденах и медалях. А спросишь – молчит! Про экипажи, контузии, ранения и прочее… это я потом уже у бабушки Варвары (его супружницы) выведал. Но один случай я, ребята, запомнил навсегда. Мне тогда было лет десять. По телику «Три танкиста и собака» показывали…

Бадыкин. Польский фильм…

Коренной. (утвердительно кивает) Ага! Мы с сеструхой сидим в доме на диване и очередную серию смотрим. Мы такое кино ждали целый день, в программке красным карандашом помечали время, чтобы не пропустить…

Из-за занавески появляется Сюльжина. Стоит, слушает.

Бадыкин. Точно-точно! Фильмы и мультики на целую неделю…

Коренной. И тут дед с рыбалки пришел, сапоги снимает у порога, дождевик… А мы с Надюхой сидим и фильм смотрим. И далее дед ни с того ни с сего подходит и выключает телевизор из розетки. Я и малая в крик…

– Кино с приключениями, а ты…!!!

А дед посмотрел на нас… Я никогда у него такого взгляда не видел ни до ни после. Взял он телевизор за бока (марки «Рекорд») – и в сени, а там и на двор. Мы за ним… А во дворе дед телевизор тот над головой поднял и оземь – ГАХ! Мы стоим – ни живые ни мёртвые – шевельнуться боимся!

Бадыкин. (Гуласикову) Тогда телевизор это ого-го-го! Несметное сокровище!

Коренной. (Бадыкину) Не говори.

А дед:

– Я дам вам приключения! Сказки людям показывают, а война это…

Дед отвёл взор и пошел, как был, в носках, по меже в огороды. С той поры я этот фильм смотреть не могу. Как отрезало!

Сюльжина. (вдруг) Григорий Аксёнович – он такой был человек… Сидим за столом на вечёрках, песни и припевки поём, шутки опять же, танцульки под аккордеон, а он всё молчком – слова не услышишь. А мы (девчонки) хихикаем… А потом если поднимется с лавки, то тут или расцелует с любости, или бить будет смертным боем! Вы, хлопцы, ужинайте, а я пойду. Цыплят надо в сарай загнать. (уходит)

Коренной. (вслед Сюльжиной) Адью! Передавайте привет Её Императорскому Величеству императрице…

Коренной наполняет стопки.

Коренной. (поднимает стопку) Ну, будем, так сказать…

Все чокаются и выпивают. Далее закусывают.

Бадыкин. (Коренному) Дмитрий, скажите откровенно, почему вы хотите казаться хуже, чем есть?

Коренной. (Бадыкину) С чего это вы взяли, Алексей Иванович?

Бадыкин. (Коренному) Это видно невооружённым взглядом. И перестаньте называть меня по имени-отчеству. Я улавливаю в этом некую негативную иронию…

Коренной. (Бадыкину) Нет никакой иронии, Алексей Ива…

Бадыкин. (перебивает, Коренному) Этим самым вы, Дмитрий, отгораживаетесь, играете в прятки с собеседником. А я, в свою очередь, хочу услышать в словах ваших искренность.

Коренной. (Гуласикову, кивая на Бадыкина) Как на дворянском собрании глаголет.

Бадыкин. (Гуласикову) Ну, вот опять…

Гуласиков. (Коренному) Дядя Митя, в самом деле…

Коренной. (Бадыкину) Добре, Иваныч, не бери в голову… извини, если обидел. У меня иногда бывает… настрой такой, хандра славянская одолевает. Слыхал про такую? Значит, переходим на «ты» отныне и бесповоротно?

Бадыкин. (Коренному) Переходим.

Гуласиков. Давно надо было на «ты»! По маленькой за новый этап отношений (тянет руку к бутылке водки)

Коренной. (Гуласикову) Не гони коней, Родька. (не даёт Гуласикову взять бутылку) Тут я банкую. За столом знамо дело хорошо сидеть, снедь да чарка – аж у пузе жарко. (Бадыкину) Но я тебе, Иваныч, так скажу… Не тот брат, кто за столом хват, а тот друг, что тянул с тобою плуг. А самый лучший судия тут – время! Оно, знаешь… не ошибается!

Гуласиков. Недаром говорят: «Чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть».

Бадыкин. (Гуласикову) Люди, Родион, разные бывают. Вот ты говоришь: пуд соли надо съесть с человеком, чтобы узнать его. Ан нет! Если бы всё было так просто. Чужая душа – потёмки! И такие потёмки, что…

Гуласиков. Спорить не буду, однако…

Бадыкин. (перебивает Гуласикова) Был в моей жизни случай, который поменял мои взгляды кардинально. И на людей (после того) я стал глядеть более внимательно и осмотрительнее стал в поступках своих.

Коренной. (Бадыкину) А ну, расскажи.

Бадыкин. Было это почти что недавно… (Коренному) Для нас с тобой «недавно», а для них (кивает на Гуласикова), детей наших, это «давнинА древняя». В 1985 году подал я документы в художественное училище… Аттестат мой приняли без промедления и сомнений, а вот на экзаменах по рисованию пришлось попотеть… С горем пополам поставили мне четвёрку… (Коренному) Ты помнишь, тогда пятибалльная система оценок была…

Коренной. Я другой и не знаю!

Бадыкин. Я расстроился страшно, так как считал себя тогда уже сложившимся художником (как минимум, молодым Да Винчи!).

Гуласиков. По-доброму завидую тем, кто красиво рисовать умеет.

Коренной. (Гуласикову) Не перебивай.

Бадыкин. Попасть в это училище было почти невозможно. Однако же я прошёл по результатам собеседования с учётом характеристики и баллов. В сентябре мы всем кагалом поехали на месяц в колхоз. Это тогда было почти что ритуалом…

Коренной. Точно говоришь. Все студенты ездили…

Бадыкин. А по возвращении (в начале октября), когда мы учиться начали, появился в нашей группе один интересный субъект – Федя БорышкОв. Экзамена по рисованию он с нами не сдавал, на собеседованиях его никто не видел. В колхозе его тоже не было… Однако в один неприметный пасмурный день наш мастер (Михаил Савич Коноплёв) привёл его за ручку и усадил за последнюю парту в классе.

Коренной. Это как же он попал к вам в группу?

Бадыкин. История о том умалчивает, но факт остаётся фактом. Не стану описывать подробно его способности… Скажу сразу – учился Федя из ряда вон плохо, рисовать не умел вовсе.

Гуласиков. Интересный коленкор получается.

Бадыкин. Однако все три года он с нами прошёл и диплом получил.

Коренной и Гуласиков смотрят на Бадыкина с недоумением.

Коренной. Не могу понять…

Бадыкин. У всякого художника всегда найдётся набросок, которым он недоволен. И он с радостью подарит его бесталанному одногруппнику. Дошло до того, что у Феди работ стало больше всех. Правда, техника выполнения и стили разнились. Но на это никто из преподавателей не смотрел. Главное – наличие работ. Однако дело не в этом. (Накалывает вилкой кусок колбасы, укусил его, жует) Мы художники и старались держать марку всегда и везде. Одевались, само собой, по моде. Где джинсы ухватишь…

Коренной: …фирмы «Райфл» или «Монтана»!

Бадыкин. … Где кроссовки венгерские, где рубашку чешскую втридорога у фарцовщиков. Группа – любо-дорого посмотреть. Хоть на обложку журнала.

Гуласиков. (вторит) Все красавцы молодые, все ребята удалые. (ухватил пальцами кусочек колбасы на тарелке, бросил его в рот, жуёт)

Бадыкин. А ещё у нас семь девушек в группе было… как на подбор – красавицы.

Гуласиков. Они тоже рисовали?

Бадыкин. Художницы от Бога!

Гуласиков. Круто!

Коренной. Родька, кому сказано «не перебивай!».

Коренной. Само собой, держать фасон надо! Я и брательник мой ходили по ночам вагоны разгружать, чтобы деньга была на прикид достойный! Деньги полдела, надо ещё было знакомства в определённых кругах иметь… И, само собой, побегать… (вдруг) А Федя, он в сером однобортном костюме ходил, что нам в училище бесплатно выдали…

Коренной. (Гуласикову) Трудно было тогда хорошую вещь достать.

Бадыкин. А ещё выдали нам в начале учебного года по две серых рубашки и галстук землистого цвета на резинке. Пару ботинок с круглыми носами фабрики «Труд»…

Коренной. Помню, помню… У меня такие были. Я в них ходил коров пасти. Крепкие, непробиваемые, сносу им не было.

Бадыкина. И представьте себе… мы молодые, талантливые, энергичные, красивые, модные (на тот момент нам так казалось)… Не без тараканов в голове, но с амбициями и неисчерпаемой работоспособностью… «Гореть и никаких гвоздей, вот мой девиз…»

Коренной. «… и солнца!», Владимир Маяковский.

Бадыкин. (с душой) Гори, сияй, твори… А Федя в казённом лапсердаке глаза мозолит… Да ладно шмотки… Сам он был какой-то сгорбленный, неряшливый, нестриженый, зубы жёлтые, под ногтями грязь. Ладно в мастерских – куда ни шло, но он так по жизни своей шёл. Как хвостик собачий, то к одному клану прибьётся, то к другому… Ни верности в нём, ни надёжности, важное дело доверить нельзя. У нас вся группа его презирала, почти открыто презирала. Все как один! Если и брали его в свою компанию, то только для того, чтобы он свою роль играл. А роль у него была всегда одна: подай-принеси, сбегай за сигаретами или пивом! А Федя и рад-радёшенек: и ему сигаретка обломится или глоток -другой пивка «Жигулёвского». Как сейчас вижу: стоит за открытой дверью в общаге и стакан гранёный перед собой держит. Как милостыню просит. Глеб Минин (староста наш) под такую мизансцену однажды ему в стакан трёхкопеечную монету бросил.

Коренной. Для чего?

Бадыкин. А так, от скуки. Монетка в ладошке оказалась, он и бросил…

Гуласиков. Попал?

Бадыкин. Попал. Федя разом словил. Как собачка в цирке. Что тут началось… В комнате нас было человек десять. В тот вечер какой только мелочи не полетело в Федин стакан. А Федя сопит как сыч, да монеты с пола собирает, те, что в стакан угодить не сумели. А нам, дуракам, смешно.

Коренной. Почему дуракам?

Бадыкин. (Коренному) А ты дальше слушай. Федя те денежки собрал и был таков, только его и видели!

Коренной. Некрасиво получилось.

Гуласиков. Вроде как обидели вы человека, унизили.

Бадыкин. Весь парадокс в том, что Федю нельзя было обидеть. Как можно обидеть того, кто не обижается! Никак не реагирует…

Коренной. Всякий человек обижается, если его обижают… Может, виду не подаёт.

Бадыкин. Не торопите события, Митя. Всему своё время. Я и сам, что греха таить, Федю за человека не считал. Более всего мне было ненавистна эта его рабская покорность. Я в столовой всегда старался подальше от него стоять. Чтобы он в очереди впереди находился. А уж когда он сядет хавать, то старался в другой стороне сидеть.

Гуласиков. Это отчего же?

Бадыкин. Была у Феди пренеприятнейшая привычка. Он когда порцию свою съедал, он поднимался и начинал ходить между столов. Выпрашивал у нас (одногруппников) что-нибудь съестное.

Коренной. Ничего себе…

Бадыкин. Ходит с пустой тарелкой в одной руке и с ложкой в другой.

Коренной. Побирался, значит?…

Гуласиков. Это уже ни в какие ворота.

Бадыкин. Ходит такой неряшливый гоблин-вонючка в классическом сером костюме с жирными пятнами на бортах… Подходит, трётся о тебя и мямлит…: «Дай чего не жалко, пожалуйста!». А у самого нижняя губа оттопырилась балкончиком, и в ней слюни до краёв!

Коренной. Чё, правда?

Гуласиков. Фу! (кладёт вилку на стол)

Бадыкин. На брезгливость (сука) бьёт!… Закончилось тем, что у Феди свой отдельный стол появился. Он сидит за ним и уплетает за две щеки. А мы по дороге на посудомойку ему объедки свои на стол ставили.

Коренной. Одуреть можно…

Гуласиков. Яси как парася после свадьбы.

Бадыкин. Ну… как объедки: кто чего не любит, или не съел (гарнир или суп положим). Оно (понятно) нетронутое, но всё ж…

Коренной. (вдруг) Хорошее время было, согласись, Алексей.

Бадыкин. Хорошее! Молодые годы, друже, всегда хорошие.

Коренной. Не говори.

Бадыкин. И как ведь подлец приспособился… Тогда для нас, учащихся, всё бесплатно было.

Гуласиков. Это как?

Бадыкин. (Гуласикову) Все условия – учись только! Общага – три рубля с полтиной. Форменная одежда и обувь – иди на склад получи. Краски, кисти, холсты, пластилин скульптурный, гипс, доски, красное дерево даже – выписывай и получай. Да ещё стипендию каждый месяц выдавали – на сигареты в аккурат…

Коренной. (Гуласикову) Советская власть на учение денег не жалела.