Читать книгу: «Не надейтесь на князей, на сынов человеческих», страница 3
Володя был из тех, кто последним мог поделиться. Этим пользовались. Когда в девяностые занялся бизнесом, его подло подставили. С товарищем развернули дело, доверился ему, а когда хорошо пошло, компаньон, така сказать, по-товарищески кинул Казанцева. Дешёвкой оказался. В общаге Володя был притчей во языцех. Деньги занять у кого? Да у Казанцева. Последние отдаст. Скажу:
– Володя, ну чё ты такой простодырный.
– Ну как же – человеку надо.
Не мог отказать. Сам из Усть-Каменогорска, оттуда много училось в НИВТИ. Земляки постоянно за деньгами к Володе бегали. Был Гоша Ротов, любитель выпить, а займёт, клещами долг не вытащить. Сто надо напомнить, прежде чем совесть проснётся.
Я выработал тактику. Гоша на порог, но рта не успеет раскрыть, я на опережение:
– Гоша, займи трояк. Решили врезать с Казанцевым, шланги горят, а не хватает на пузырь.
Гоша кислую физиономию скорчит:
– У меня самого не хватает, думал у вас перехватить.
– Так ты дай нам, у тебя всё одно мало.
Он быстренько за дверь.
Казанцев мне давал деньги на сохранение:
– Шура, возьми, эти балбесы выклянчат, а мне туфли надо купить.
Или за гитарой придут. У него концертный инструмент, не дрова с мебельной фабрики за семь рублей. А берут не на концерт, а под пиво песни поорать. Залапают руками в селёдке. Володя потом вытирает гитару и чуть не плачет. Сказать «нет» не в его характере, как же – ребята попросили.
Вижу такое дело начал гонять гитаристов, у которых всё мастерство на трёх аккордах заканчивается.
– Не-не-не! – хватаю гитару. – Не дам, сам сажусь заниматься. И вообще, что вы за музыканты без своего инструмента?
Казанцев давай благодарить:
– Шура, ой, спасибо! У меня сердце болит давать в такие руки гитару.
После окончания института Казанцева профессор Дегтярёв оставлял на кафедре. Володя под его кураторством научной работой занимался, Дегтярёв ставку на него делал. Володя выбрал Пермь, ему хорошее предложение оттуда поступило, и не прогадал в плане карьеры, быстро продвинулся до капитана-наставника земснарядов. Эту должность получали обычно, кто десять и более лет на земснаряде отработает, а тут совсем молодой получил. Я после армии в Молдавии работал, к нему в Пермь в гости поздно осенью приехал. В лёгоньком плащике, в Молдавии тело, а в Перми мороз под двадцать.
– Володя, – говорю, – одевай, пропадаю.
Он свой китель отдал. Я-то не знал, что на кителе серьёзные нашивки, пошёл в нём в кафе, а оно относилось к ОРСу речников. Не успел за столик сесть, ко мне директор заведения летит. Как же высокий чин пришёл, а вдруг с проверкой. Я быстро в роль Хлестакова вошёл… Хорошо откушал и выпил…
Бог призвал
Батюшка не пропустил ни одной встречи однокашников по случаю круглых дат со дня окончания института. Ездил на каждый юбилей. Праздник возвращения в юность ждал с нетерпением. Дружная группа едва не полным составом съезжалась. Заранее списывались, созванивались, договаривались. В тот раз батюшка пришёл в институт в облачении. Мало кто из сокурсников знал, что однокашник недавно рукоположен в священники. Да и то, одно дело знать, другое воочию лицезреть. Удивил батюшка Виталий друзей, несказанно удивил. Любимец группы Шура – балагур, шутник, вечно настроенный на позитив, и вдруг он иерей. Кое-то откровенно смутился. И Шура перед ними, и не Шура. Как обычно с широкой улыбкой, огоньком в глазах, громкоголосый, но на груди крест серебром отливает, чёрный подрясник до пола. Шурой такого не назовёшь, да и Виталей язык не повернётся.
– Слушай, – спросил Казанцев на правах друга, – ты и в ресторан так пойдёшь?
– Нет, переоденусь?
– Разве в гражданской одежде можно?
– Почему нельзя.
– Переоденься, не знаю как кому, мне вино при священнике не с руки употреблять…
В ресторане скажет батюшке:
– Ты молодец, Виталя, Бог призвал – ты всё отринул и пошёл. Я бы не смог…
Подобного не было никогда в нашей церкви, никогда больше не будет. В девяностые и нулевые годы Господь Бог мобилизовал армию священников из мирян – призвал к себе на службу сотни и сотни взрослых мужчин. Инженеров и учителей, музыкантов и врачей, водителей и каменщиков, офицеров и профессоров, партийных работников и милиционеров. В этом была жизненная необходимость и Промысел Божий. Иереи прибыли не откуда-то, они были воспитаны той же системой, той же средой, что и паства. Не молодые, только что оперившиеся юнцы, а сформировавшиеся мужи, за плечами которых опыт мирской жизни.
У меня был хороший товарищ – Александр. Эрудит, интеллигент, историк по образованию, изучал философию, писал стихи. После окончания университета работал учителем, затем чиновником, наконец – журналистом… Он повлиял на моё воцерковление, наши столы в редакции стояли рядом, мы много о чём переговорили с ним. В возрасте сорока лет Александр окончил Омское епархиальное духовное училище. Это был один из первых выпусков. Ему, гуманитарию до мозга костей, учёба давалась легко. Учился с интересом, погружаясь в новый для себя мир.
– Александр, пора бороду отпускать, – говорил владыка Феодосий перед окончанием учёбы, – батюшка из тебя импозантный выйдет.
Бог призвал его к Себе: пойдём, поможешь Мне, послужишь во спасение ближних, но Александр не отозвался. За время учёбы в духовном училище романтики в нём поубавилось, понял, какое бремя берут батюшки на свои плечи, и отошёл в сторону. Как те ученики, которые ходили за Христом до той поры, пока Он не сказал: «Кто хочет идти за мною, отвергни себя, и возьми крест свой и иди за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережёт её». Александр придумал себе отговорку: «Ну, какая, спрашивается, из моей жены матушка? А иерей без матушки – ничто». Знал я его жену – совершенно невоцерковлённый человек, но, думаю, была бы не хуже других матушек. Они тоже в подавляющем большинстве были воспитаны атеистическим миром. Откуда другим взяться? Мужья служили в церквях и параллельно возрастали духовно, и матушки с Божьей помощью.
Александр не смог «отвергнуть себя», в корне поменять жизнь. Любил комфорт, сибаритство… Рос у матери один – пыль с сына сдувала, всё для Сашеньки. Супруга, может, и не сдувала денно и нощно, но снизу вверх на интеллектуала супруга смотрела. Не знал он, что такое ходить по магазинам, заниматься бытом. Воспринимал своё положение в семье как данность и вдруг всё изменить. А если владыка пошлёт в село на приход? Где и церкви нет, строить надо, и туалет во дворе, а вода в колодце…
Когда настигнет его смертельная болезнь, коротко произнесёт: «Зря, наверное, не пошёл в священники…» В голосе прозвучит и вопрос, и утверждение – «зря»…
Батюшка Виталий не испугался расстаться с холостяцкой жизнью, не испугался взвалить на себя крест иерея. В сорок лет круто поменял жизнь…
***
А тогда на встрече с однокашниками в Новосибирске крестил Казанцева.
– Мысли не было, – рассказывал, – что Володя некрещёный. В институте много раз вместе заходили в церковь. Благо, церковь рядом с институтом. Идём мимо, время есть – зайдём. Иконы любил разглядывать. Известных святых знал и меня учил, кто есть кто. Скажет, вот Серафим Саровский, вот Сергий Радонежский, это Никола Угодник. И вдруг – некрещёный. Как обычно в первый день всем курсом пошли в ресторан, а на второй нашей группой поехали на дачу к сокурснику. И зашёл разговор о крещении, человек пятнадцать было, трое некрещённых, Казанцев среди них.
– Как так? – спрашиваю Володю. – В церковь ходил, «Отче наш» знал…
– А вот так, – улыбнулся, – всё собирался… Помнится, говорил тебе однажды, что не крещён, наверное, позабыл…
– Не мог такого забыть…
Батюшка я тогда был ревностный, куда бы ни ехал, облачение брал, требник, миро… Мало ли, в дороге всё может случиться, кому-то священник понадобится. На той встрече покрестил наших, в том числе Казанцева.
Так получилось, и отпевал его. Четыре года назад похоронили Володю. Будь другим по натуре, жил бы ещё, а он склада Эрнеста Хемингуэя. Любил его книги и в бокс пошёл, следуя примеру Хемингуэя и его героев. Меры не знал – горел по жизни. Будучи в возрасте не давал себе никакой поблажки, ходил в спортзал, в спаррингах дрался с молодыми так, что с ним боялись связываться, взрывался и молотил всех. Пятьдесят пять, шестьдесят лет – старик для бокса, а по выплеску энергии – юноша. Приезжаем на встречу в Новосибирск. Ему под шестьдесят. Покупает катамаран, ещё что-то и тяжеленные сумки тащит. Я на вокзале попробовал – неподъёмные. На катамаране выходил в Бухтарминское море. Врачи строго-настрого наказали соблюдать послеоперационный режим, в противном случае обещали самые печальные последствия. Он чуть почувствовал себя здоровым, сразу начал активную жизнь: спортзал, походы в горы. Сына берёт, и вдвоём на катамаране идут на острова. А Бухтарма – это море. И красоты морские, и шторма нешуточные. Меня всё агитировал сходить с ним. Если Миша Ложкин, сокурсник, по сей день в хоккей с мужиками играет, но это в охотку, без надрыва. Как у русского мужика – по настроению в хоккей поиграл, в баньке попарился, парю рюмок на грудь принял. У Казанцева всегда всё по максимуму.
Такие натуры, как Казанцев, живут на полную мощность всю дорогу, организм в конечном итоге не выдерживает. За спортивную жизнь столько было травм, переломов. И в драки серьёзные попадал. Это не прошло бесследно. Диагностировали онкологию. Сделали две операции. Вроде – всё хорошо. Необходим режим, а тлеть не для него. Много раз говорил Володе: остановись, остепенись. Года за два до смерти зазвал его к себе в Омск. В соборе была как раз моя неделя. Я рано утром в храм собираюсь, он со мной. Я служу, он в келье поспит, почитает, выйдет погулять по городу, зайдёт в храм, постоит, помолится.
– Хорошо здесь, у тебя, – скажет, – спокойно.
Дня четыре пожил, на большее не хватило. Несколько раз предлагал ему: давай, договорюсь, и поедешь в монастырь в Одессу (тогда на Украине было спокойно). Поживёшь среди монахов месяц-другой. Не будет ни чрезмерных физических нагрузок, ни моральных. Другой мир с размеренной жизнью. Будешь всё делать по воле Божьей и по силам. На службы ходить, в монастырском огороде ковыряться. Захотел – по Одессе погулял, или на море сходил, оно в пяти минутах. Да, соглашался Володя, хорошо бы вот так бы уехать, где тебя никто не знает, пожить без дерготни… И всё собирался. Мол, вот разделаюсь с кое-какими делами и махну. И прособирался.
Как родной брат мне Володя. Ближе в институте друга не было. И для семьи его я как родной человек. Был и есть. Четыре года назад жена его, Наташа, звонит:
– Володя умер. Просил, перед смертью, чтобы ты по возможности отпел.
***
Батюшка подзывает меня к компьютеру, открывает папку с институтскими фотографиями. Показывает фото Казанцева. Взгляд уверенного в себе человека. На другом снимке группа ребят в общежитие. Молодые, полные жизни, весёлой энергии через край. У одного в руках гитара, на столе трёхлитровая банка с пивом. Вечеринка. На другом фото институтская аудитория. За столом преподаватель с мощной совершенно лысой головой. Могучие плечи, богатырского вида мужчина. Вокруг него несколько студентов.
– Наш декан Павел Николаевич, – прокомментировал батюшка, – это мы пришли на консультацию по курсовому проекту.
Ещё одно чёрно-белое фото. Тёплый летний день. Почему-то думается – воскресенье. Река, брандвахта, лёгкий трап сброшен на берег, на нём стоят две девушки в лёгких коротких платьях. Почему-то босиком. Одна держит туфли в руке. Лет, может, по двадцать, но совсем ещё девчонки. Чистые, скромные. Батюшка открывает новое фото. Скорее всего – май, город залит солнцем, группа парней на фоне здания. В куртках, пиджаках. Батюшка в центре, совсем молодой, двубортный пиджак, поднял руку в приветствии.
– Это мы у нашего общежития, «Домом студентов» именовалось. И вправду пять лет родной дом, – говорит батюшка. – Три последних курса жили с Казанцевым в одной в комнате, но начинал я общежитскую эпопею с третьекурсниками. Мама факультета Клава, секретарь деканата Клавдия Фёдоровна руку приложила. На первом курсе, сразу после ноябрьских праздников вызвала меня в деканат и на свой страх и риск, я ещё не был студентом, выписала направление в общежитие по адресу Красный проспект, 75. В этом была вся наша Клава.
Место было только в комнате третьекурсников. Семь человек в комнате, в основном деды – после армии ребята. Витя Доровских, Володя Сидоренко… Уже не ветер, как у вчерашних школьников, в голове. Понимали кое-что в жизни. Я оказался как среди старших братьев. С ними никогда не голодал. Питание в комнате поставили чётко. Вечером сковороду в полметра диаметром картошки нажарим с мясом вперемешку. Садимся всемером, а то и в гости кто придёт. Пять минут – и сковороды как ни бывало, мыть не надо – до блеска выскоблили. Чаю попьём. Бывало, суп или борщ сварят. Я не варил. Повар я такой – сварю, никто есть не будет. По магазинам ходил за хлебом или за крупой, макаронами. Бывало – за водкой пошлют.
– Что, молодой, – скажут, – за фунфыриком сбегаешь?
– Легко.
Не гнушался. Сам никогда с ними не выпивал. Привыкли, что отказываюсь, гостям говорили: молодой у нас молодец – не пьёт.
Весной к нам Фан – Ваня Рымаренко – нелегальщиком поселился. Я уже упоминал его, боксёр. Его из института выгнали, армию отслужил, собрался восстанавливаться.
В средине декабря я стал студентом, освободилось место в группе, парня одного отчислили, Клавдия Фёдоровна тут же оформила на меня документы, получил студенческий билет и зачётку. Сессию сдавал как полноценный студент.
Первые два курса были самые сложные. Теоретическая механика, физика, высшая математика, черчение, геодезия. Дядя Вова знал, что говорил, факультет был самый сложный в институте. Какие только предметы не читали нам, каждый учить и учить надо – сопромат, гидрология, гидравлика, электротехника. Но я втянулся…
С высшей математикой проблем не было. Не зря брат Александр хотел из меня вундеркинда сделать по математике, химии и физике. «Вышку» преподавала Шабалина Валентина Ивановна, куратор нашей группы, это как классный руководитель в школе. Замечательная женщина, переживала за каждого из нас, не гнушалась участвовать в наших мероприятиях. Зимой с нашей группой ездила в Мочище под Новосибирск на лыжах кататься. Накатаемся, потрапезничаем. По-семейному было. Казалось бы – зачем ей, деньги за это не платили, но понимала – она в ответе за группу.
Что у меня не пошло – теоретическая механика и сопромат тяжело давался, хотя на четыре его сдал. Науки нудные, душа к ним изначально не лежала. Повезло, термех читала старушка Вольская, с ней друзьями стали. Вечно что-нибудь забывала дома – учебные пособия, плакаты. Боялась, в институте молодые лаборанты засунут и не найдёшь потом. У неё было много пособий лично её. В своё время заказывала, приобретала на свои деньги. А память уже не та. Забудет дома или перепутает, не то захватит, заохает: как же это я? Жила рядом с институтом, идти всего ничего. Но пока она будет бегать с её-то ногами, лекция пройдёт. Она меня в качестве гонца привлекала. Ключи даст:
– Кузнецов, принеси не в службу, а в дружбу.
– Если в дружбу, Вера Андреевна, я всегда готов.
Это лучше, чем на лекции сидеть.
Ещё напутствие даст:
– Не торопись, под ноги смотри, скользко сегодня!
Мне куда торопиться, я у неё успею ещё и чайку попить.
По-свойски вёл себя. Пол подмету, если мусор увижу, ведро вынесу, коврик вытряхну. Смотрю, шпингалет на окне на честном слове держится, прикручу. Частенько забывала свет выключить. Хозяйки нет, а в квартире иллюминация: в коридоре, ванной, на кухне горят лампочки в своё удовольствие. Вернусь в институт, доложу – то и то сделал. Ей нравилось моя самодеятельность. Ставила на экзаменах твёрдую четвёрку. Хотя на твёрдую точно не знал. Да и слабину давал себе при подготовке, считал, двойку всяко-разно не поставит. Вольская послушает мои тык-мыки, улыбнётся:
– Давай зачётку, Кузнецов. Парень ты хороший, жизнь заставит, и термех на пятёрку выучишь.
С геодезией так получилось – думал, точно не моё, в жизни не пригодится, правдами и неправдами сдать и забыть. Но на преддипломную практику после четвёртого курса попадаю в изыскательскую партию на Чулым, и ставят техником. Думал, лебёдчиком-мотористом куда-нибудь на земснаряд, а меня техником. Елки-палки, от чего бегал, туда и угодил. Ну да ничего, всё получилось. А после армии вообще прорабом в изыскательской партии на Енисее работал. Но это отдельный разговор.
Первую сессию сдал, начал стипендию получать, легче стало. И себя уверенней почувствовал. Кто-то отсеялся, а я зацепился.
Не маменькины сынки
Иногда мы перебрасываемся с батюшкой письмами в «Одноклассниках». Бывает, коротко, в телеграфном стиле: вопрос – ответ. Чаще я что-то уточняю. В другой раз «разговоримся», не заметишь, как час промелькнёт. Батюшка горячо реагирует на любую несправедливость. На очередное проявление «заботы» государства о своих гражданах – повышение цен, тарифов, налогов. Не помню, за какую тему тогда зацепились, несколько раз обменялись репликами, а потом батюшка написал, видимо, постоянно об этом думал, что тяжело заболел брат Александр. Онкология.
Когда я пришёл к батюшке в очередной раз, он начал разговор с брата:
– Отец рассказывал, что Саша резко изменился после смерти матери. Мне было шесть лет, а ему восемь. Я ещё толком ничего не понимал. Народ пришёл, мама лежит в гробу. Будто не со мной происходило. Как в кино. Много людей. Никогда так много не собиралось у нас. Даже когда гости приходили. В доме люди, во дворе стоят, все серьёзные… Думал, это временно – она полежит, проснётся. Не хотел, чтобы по-другому. Верил, скоро всё закончится, пройдёт время и будет по-прежнему. Громыхнёт калитка железной защёлкой, стукнет дверь в сенях, мама ступит на порог и скажет: «А что у меня есть для моих мальчишек-шалунишек? Отгадайте». И достанет жестяную круглую коробку с леденцами. Одна коробка чего стоит! Золотистая, крышка разрисована цветами, или жар-птица изображена. Открываешь, а внутри разноцветные леденцы… Съешь, после чего в коробке можно хранить разные ценные вещи: значки, марки, шарики от подшипников. Мама знала, на двоих одна коробка не делится, каждому своя нужна, поэтому две принесёт. Или достанет из сумки два пряника в форме медведя, зайца или коня. Большие, глазурью облитые, и до того вкусные.
Жизнь-смерть было выше моего понимания. Умел читать, даже писал немного, а так умишко детский. Даже после кладбища не хотел верить, мамы нет навсегда.
Саша на два года старше. Во второй класс в тот год пошёл, ему восьмого мая восемь исполнилось. Мама перед первым сентября за школьной формой для него отправилась, поднялась на виадук, и с ней приступ. С её смертью у Саши изменились темперамент, характер. Из весёлого, жизнерадостного паренька превратился в замкнутого, не по годам задумчивого.
Я каким был, таким и остался. Оптимистом. Как бы плохо ни было, я находил хорошее. Бабушка скажет: завтра встаём рано, идём пасти коров. Конечно, с ребятами играть интереснее, чем за коровами бегать, но я не делал трагедии, наоборот, разве плохо, весь день с самого раннего утра на лугу, у речки. И коров пасёшь, и купаешься. Бабушка разрешала. А то костёр соорудим, опять хорошо.
Летом часто коров пасли. Пастуха не было, деревенское стадо гоняли по очереди, сегодня один двор, завтра другой… Частенько к бабушке придёт кто-нибудь из соседей: «Анна Степановна, выручайте, за нас попасите, пожалуйста». За день платили три рубля. Человеку, бывает, проще заплатить, чем день терять. Или отпроситься на работе не может. Бабушка соглашалась. Три рубля невелики деньги, но если у неё пенсия двенадцать рублей, три очень даже неплохо. Целый день стадо пасёшь, вечером пригоним обратно, бабушке сразу деньги заплатят, бывало, ещё и поужинать пригласят, корову свою встречают у ворот, скажут: «Анна Степановна, приходите с внуками-помощниками». Накормить пастухов считали своей обязанностью.
Хорошо запомнил одну семью, часто за них пасли: Александр Васильевич и жена его тётя Лида. Любил у них ужинать. Люди хлебосольные, приветливые. Жили в достатке, еда разнообразная, вкусная, лучше, чем у нас. Деньги дадут и ещё накормят. Брат никогда не ходил. Мы с бабушкой пойдём, он насупится: «Не хочу». Считал, унизительным. Как подаяние. Бабушка скажет: «Саша, пойдём, люди от души приглашают, ты работал, они хотят отблагодарить». В какой-то раз поддастся на уговоры, да и есть охота, пойдёт. По лицу видно, через силу идёт, но шагает с нами. И всё равно – или с полдороги убежит, а то и до крыльца дойдёт, но развернётся и даст дёру. Не мог себя пересилить. Принципиальным рос. С голоду умирать будет, не попросит. А я мог. Не значит, совсем не совестно, пересилю себя, предложу свои услуги. Давайте, что-то сделаю, а вы покормите. В детстве, молодости не один раз такое случалось. И помогало в жизни. Мог приспособиться к окружающему, Саша нет.
У него всё по-честному. Отец говорил: «Саша у нас усидчивостью берёт». Экзамен сдавать, он добросовестно учил все вопросы до единого. Не по нутру со шпаргалками сдавать. Не мог верхушек нахвататься, определения выучить, остальное списать. Всё учил. В Московский госуниверситет один балл не добрал.
Я при случае давал себе поблажку, мог придумать какую-то хитрость. Запомнилось, в классе пятом дали ученикам задание сдать сколько-то веников. Наломать берёзовых веток, связать в веник-голик. Я домой пришёл, брату говорю:
– Чё я буду лазить по лесу, ноги бить, у лесника на заднем дворе целая гора этих веников, тихонько возьму штук несколько и сдам.
Может и не сделал бы так, но мысль в голову залетела.
Брат ну меня стыдить:
– Так нечестно.
– А чё нечестно! Почему мы должны за кого-то делать?
И тут отец выходит. Я думал, его дома нет, он в соседней комнате сидел. Мою предприимчивость не одобрил, пару раз прошёлся ремнём по мягкому месту. Мог всыпать при случае. Саше реже, мне чаще доставалось.
***
Батюшка считает, гибкости не хватало брату. Окончил Уральский политехнической институт, поехал в Минусинск на всесоюзную ударную комсомольскую стройку – энергетический комплекс. Сначала строил, потом работал инженером, конструктором. А когда в девяностых годах всё стало закрываться, решил, раз не нужен как инженер и конструктор, будет рабочим. И устроился кочегаром. Там и здоровье потерял.
– Разные мы с ним, – говорит батюшка, – но путешествовать оба в молодости любили. В последние годы они с женой Наташей стали ездить в паломнические поездки. В основном по Красноярскому краю, надолго Саше не мог оторваться от своих работ. А в студенчестве ко мне в Новосибирск несколько раз приезжал.
Запомнился его визит, когда я первый курс окончил, практику проходил. Он только-только демобилизовался и приехал. Мы два года, пока он в армии служил, не виделись. Приезжает, а у меня практика. После первого курса у нас была геодезическая практика, а после второго гидрологическая. У института имелась учебная база в селе Мочище, на берегу Оби, в лесу. Сейчас там всё разрушили. А при социализме было отлично организовано. Студенты и работали, и отдыхали. Столовая, отличное питание. На первом курсе жили в фанерных домиках, на втором – в деревянном более комфортном корпусе. Рядом с нашей базой институтский дом отдыха. Красивейшее место.
Нас разбили на бригады. На первом курсе в нашей бригаде были я, Казанцев, Егор Назаров, Миша Норкин, Руслан Бойко, Таня Лосева, Люда Новичкова, Лена Николаенко, Витя Краско, Фарид Ризаев, Миша Ложкин, Люба Ушкова… У каждого бригады свой полигон, стояла задача – заснять местность на карту, рельефы все отобразить. Нам выдавали лодки, ялики были. Всё успевали. На остров на яликах плавали, купались. Вечером пойдём на берег, костёр разожжём, вина выпьем, если у кого день рожденья. Егор Назаров рыбак заядлый, вечером уплывёт на остров, утром с рыбой вернётся. Поваров попросим, сделают нам. За это с ними рыбой поделимся.
Мочище – место бойкое, курортное. От нашей базы по крутому берегу сплошь стояли дома отдыха, пионерские лагеря, дачи властных структур. Один забор заканчивается, другой начинается. Где-то колючая проволока. Берег высоченный, обрыв – лететь и лететь. От заборов до обрыва узкая, метра в два полоска, по ней тропинка.
По тропке ходили в пионерский лагерь. На первой практике жили втроём в домике: я, Казанцев и Руслан Бойко. Руслан новосибирец, везде у него знакомые, в Мочище тоже нашлись. В пионерском лагере работали воспитателями девчонки из пединститута, мы подружились с ними. Хорошие девчонки, у меня была Света, я вообще думал – всё, на всю оставшуюся жизнь. В группе смеялись: «Шура снова женится». Было такое, познакомлюсь, и, всё – женюсь, лучше ни за что не найти. Если со мной встречается, значит, доверяет, надеется на мою порядочность. Всем говорю – женюсь. Сам верил, так и будет. Со Светой аналогичный случай. Спортивная была девчонка, хорошо плавала, в настольный теннис даже Казанцева обыгрывала. С девчонками мы на лодках катались, ездили на остров, жгли костры. По вечерам они воспитанников уложат спать и убегут из лагеря…
Саша приехал ко мне в гости, я попросил разрешения, чтобы пожил на базе дня три-четыре. В тот вечер мы собрались к девчонкам в пионерский лагерь. Саша не пошёл. Робкий был с женским полом и однолюб. Это не я, раз пять в институте собирался жениться. Саша познакомился со своей Наташей на втором курсе, после этого на других женщин не смотрел. В тот вечер договорились с ним, мы с подружками вернёмся, заберём его и поедем на лодках на остров. В пионерский лагерь пошли я, Казанцев и Руслан. Пока девчонок дождались, совсем стемнело. С нами увязалась парочка воспитателей из пионерлагеря, моей Светы подружка со своим парнем. А вечер прохладный, пасмурный. По берегу идём попарно на расстоянии друг от друга. Вдруг за моей спиной крик. Да нехороший. Последней шла парочка воспитателей, что увязалась за нами. Я метнулся к ним. Луна как раз выглянула, что-то мелькнуло передо мной на уровне пояса. Инстинктивно схватил. Девушка была в джинсовом комбинезоне. Тогда в моде были широкие расклешённые брюки, я за штанину схватил. Хорошо, материал крепкий и комбинезон с лямками, брюки не съехали, за брючину ухватился, сначала одной, потом двумя руками, а девушка орёт…
Они затеяли дурачиться на этой узенькой полоске, у парня нога соскользнула, он, падая с обрыва, вцепился обеими руками в девчонку, на ней куртка была, плечи куртки зажал в кулаки. Ухватился утопающий за соломинку. «Соломинка» не из пушинок, сбитая девчонка, килограммов шестьдесят, и в нём семьдесят не меньше, а во мне всего шестьдесят три. Она бёдрами на краю берега, большая часть тела над пропастью, он, держась за неё, как на турнике повис, я всю эту композицию держу из последних сил. И съезжаю к краю, грунт хоть и сухой, но я в туфлях, они не держат. Света вовремя подскочила, схватила меня за ремень брюк. Со стороны посмотреть – инсценировка сказки: дедка за репку, бабка за дедку тянут-потянут… Жаль, за «бабкой» ни внучки, ни Жучки, ни кошки с мышкой. И «репка» не без дела ждёт-пождёт своей участи – в пропасть всю цепочку утягивает.
Я парню ору:
– Отпусти, не то все полетим!
Он-то вниз ногами висит, ему проще, ну переломает конечности, а девчонка головой вперёд нырнёт в кромешную темень. Шею сломать ничего не стоит.
Парень в истерике вцепился в неё мёртвой хваткой, не отпускает. Своя рубаха ближе к телу.
Девчонка истошно кричит:
– Отпусти! Отпусти!
Мы со Светой, как ни упираемся, миллиметр за миллиметром уступаем «репке», съезжаем к краю. Мне впору разжимать руки, иначе будет сказочный полёт всей честной компании в тартарары. Кричу во всё горло:
– Казанцев, сюда! Скорее!
Володя подбежал в качестве внучки и Жучки, с его помощью вытащили «репку». Девчонка обхватила меня, лицом в грудь уткнулась, плачет навзрыд, её всю колотит. На рыцаря своего набросилась:
– Дурак, иди отсюда! Уходи!
Утром мы с Сашей и Казанцевым пошли осмотреть место происшествия. Жуткий обрыв, лететь и лететь, а внизу не соломка – коряги, ветки, мусор, вывороченный пень с корнями. Сверху кидают всякий хлам. Казанцев мне:
– Ну, ты молодец!
Повезло, среагировал на автомате – не думая, схватил за брючину. Прибеги секундой позже, а там высота в несколько этажей…
В тот Сашин приезд показал ему Новосибирск, познакомил со всеми особенностями моей студенческой жизни. Даже одно дежурство на пару с ним отработали на кирпичном заводе. Проходя практику, я продолжал подрабатывать сторожем в столовой кирпичного завода. Тайком уезжал в Новосибирск, а ребята прикрывали мои отлучки. По правилам внутреннего распорядка, надо было находиться на территории базы.
Дежурил я в столовой на пару с дедком – Кириллом Фёдоровичем, на кирзаводе звали его дед Кирюха. Любил повторять: «Виталя, в жизни главное бабу, которая есть жена, хорошую найти. Остальное приложится». – «Ты-то нашёл?» – спрошу. «Отчасти да, – скажет, – отчасти поторопился, можно было ещё поискать. Моя-то генерал, а практичнее пониже званием брать. Генералы они слишком командиры большие! Слова поперёк не скажи. Ты, Виталя, лейтенанта бери, не ошибёшься!» – «Тогда лучше ефрейтора!» – «Беда, Виталя, в том, что ефрейторов среди женщин не водится! У них с лейтенантов начинается счёт! Родилась и, как минимум, лейтенант! А моя сразу в звании генерал-лейтенант появилась на свет!»
Что за генерал у деда Кирюхи – не видел, только мой напарник не очень страдал от генерал-супруги. За её генеральской спиной чувствовал себя вполне. Мы с ним договоримся, он по будням дежурит, я – в субботу-воскресенье за всю неделю отдуваюсь. Дед Кирюха тем временем на даче от своего генерала отдыхает. «Вот где я генерал, так на даче. Моя не любит в земле ковыряться, не генеральское это дело, а моя душа на земле поёт!»
Многие у нас в группе подрабатывали. Люда Новичкова по ночам пирожками на железнодорожном вокзале торговала. Так и пошла после института по торговой части. Женщина умная, хваткая, была директором ресторана в Новосибирске, потом уехала в США, свой ресторан в штатах открыла. А начинала с тех пирожков. Я с кирзавода утром еду, на вокзал зайду, Люда пирожком угостит, вместе первым автобусом едем в Мочище. У нас были тайные тропы, чтобы через вахту не идти. Приходим, все ещё спят, а мы будто и не уходили никуда. Казанцев тогда работал в молочном магазине сторожем и грузчиком. Тоже ездил на дежурства. Друг друга подстраховывали, и никто нас не застукал.
А вообще, мы не уважали тех, кто не работал. Считали их маменькиными сынками. Ты работаешь – значит, самостоятельный, у тебя свои деньги, ни от кого не зависишь. Я с первого курса начал подрабатывать.
