Читать книгу: «Бездонка», страница 5

– Любое расстояние между физическими объектами, например, между людьми, – терпеливо разъяснил Жорик, – может обратиться в ноль, если в нужном месте, в нужное время искривится пространство.

– Поясни, – вяло попросил Вадим. – Ещё раз, для тупых и усталых, внятно и медленно. У меня заворот мозгов.

Жорик поднялся из-за стола, нервно потыкал фломастером в стену, попал в одного человечка, затем в другого. Ладонями обозначил их сближение, если можно было бы свернуть лист бумаги, на котором они могли быть нарисованы.

– А-а! – догадался Вадим, кивнул на стену. – Такое пространство?! Легко!

Выпивший, от того более решительный, дерзкий и смелый, наглый гость подошёл к рисунку на стене, схватил нож со стола с видом убийцы или грабителя. Жорик невольно откачнулся в сторону от неадекватного друга. Вадим спокойно и размеренно, на протёртых, старых обоях, от холодильника до окна и – обратно, острием кухонного ножа вычертил кривую кишку, обвёл рисунок. Содрал со стены кусок обоев, смял, соединил, таким образом, руки двух нарисованных человечков, волосатого мальчишки и девчонки с забавными косичками, как антеннки для приёма сигналов из космоса.

– Так что ли? Это же элементарно, Жорик! Надо сильно захотеть и включить воображение! Вот и обращаем тебе расстояние – в ноль, сминая пространство и… время, – задумчиво добавил, размышляя:

– Где-то… где-то я об этом уже слышал или читал. Нда. Засуетился, забегался, задолбался с торговлей, что-то, видать, важное упустил. Нда. Как быть в жизни, Жорка? Как смять и выбросить, как ненужную бумажку, отработанное чужое пространство? Как разгладить и разглядеть свою, а не чужую перспективу? Вот в чём вопросы. На, держи… своё пространство.

Вадим вручил растерянному хозяину квартиры кусок содранных со стены обоев, с которого осыпалась пересохшая, грязная штукатурка и окаменевший янтарь старого обойного клея. Расстроенный и подавленный, Жорик осмотрел разодранные обои на стене. В прорехе проступили тексты советских газет «Известия», «Правда», «Советский спорт», наклеенных когда-то на бетон родителями Жорки перед поклейкой обоев новенькой квартиры, бесплатно полученной от советского государства по ордеру очередников.

Жорик расправил кусок обоев с рисунком, печально проворчал:

– Эх, ты… всю стенку испортил.

– Давно пора ремонт делать, – категорично ответил Вадим.

– Почему всё так беспросветно, печально и грустно в этой жизни?! – простонал Жорик.

– Другой не будет!

– Советский Союз моих родичей задарма обучил в школе, в институтах, обеспечил всем-всем-всем: работой, карьерой, семьёй, квартирой, – размышлял Жорик. – Рухнула страна Советов, рухнуло всё! Семья развалилась. И я – развалился! Вадька, спасай! Брошенная сирота идёт ко дну. Везде: коррупция, взяточничество и только бабки-бабки-бабки. Где взять столько бабла, чтоб достойно жить, а не существовать плесенью на помойке?! Украсть?! Ограбить кого-то?! Как дальше жить честному человеку с зарплатой МэНээСа⁴²? За долги по ЖКХ, Вадик, у меня теперь могут отнять даже единственное жильё – родительскую квартиру! Представляешь, законники даже такое отчебучили! Слуги народа, блин! Им мало налога с рыбачьих лодок, мало поборов со сбора грибов и ягод, теперь могут выкинуть нищебродов из последних хижин. Бомжуй на здоровье на сто первом километре, Жорик-мэнээс, если сможешь выжить. Спасибо, хоть валежник разрешили собирать. Костры буду в овраге жечь, обогреваться. Попросишь мой домашний адрес, чтоб долг забрать, напишу на бумажке кровью: Тверская губернь, Вышне-Волоцкий район, деревня Крах, крайний овраг, левая нора в земле, куда попал снаряд со Второй Мировой. Вот и весь адрес. Долги буду отдавать валежником. Такие грустные дела, дружище.

Вадим вяло отмахнулся.

– Ах, перестань! Сколько у тебя долгов? Пять рублей?

– Судебные приставы приходили. Телек забрали, комп, стиралку… Холодильник не отдал.

– Во, блин! – искренне возмутился Вадим. – Почему молчал?! Завтра пойдем выкупать твою стиралку и плазму!

– Какая плазма?! У меня был старенький «Самсунг». Без приставки уже не показывал. У нас государство заботится о населении. Телевидение перешло на цифровое вещание. Вау! Цифровое! Круто! А у бабушек-старушек в рязанской деревне, где у нас дача была, ещё чёрно-белые телеки в каждой избе! Какая цифра, я тя умоляю?! Какое цифровое вещание?! Бредятина аналоговой провинции!

– Пойдём покупать плазму! Не скули! Дай лапу, друг, на счастье мне! И выпей-ка со мной!..

Вечерний город опоясывали новые транспортные развязки. Столица хрипела и задыхалась. Клубок дорожных змей душил, стискивал в железных объятиях мегаполис. Бело-красный, светящийся поток машин туго скручивал вокруг горла города удушливые чадящие петли.

Подвыпившие и грустные, расслабленные и успокоенные, друзья сидели друг против друга за шатким кухонным столиком, таскали пальцами куски сыра, колбасы и ветчины из хаоса снеди, разложенной на разделочной доске, закусывали очередное возлияние. Тихим, вкрадчивым голосом романтика Жорик снова разговорился:

– Не-е-ет! Вот ты, с понтом под зонтом, торгаш и тусовщик, бывший банкирец, не представляешь, как это здорово, – полевая жизнь вольных археологов! Словами не передать это состояние полной свободы! Копаешься в земле в своё удовольствие, находишь разные ценные древности, а вечером… Вечером, Вадик, это – рай! Сиреневое Чёрное море – с одной стороны, жёлтый и тёплый Азов – с другой. Рядом, между морем и лагерем – уникальное озеро с пресной, но очень солёной водой…

– Не понял? С пресной или солёной? – переспросил Вадим.

– Местные называют озеро Радоновым. Плотность воды там выше, чем в Азове. А соли там – пресные. Калий-натрий и всё такое! Понял?

– Нет, – честно признался Вадим.

– Ну и ладно. А ночные купания?! Представляешь? – воскликнул Жорик, восторженным шёпотом добавил:

– Голыми купались. Тела девчонок – гибкие, лёгкие, светятся, будто русалочьи. В зеленоватых искорках каждый волнующий изгиб их тел: рук, груди, бёдер, ног. Подводный мир – будто земная вселенная в этом сонмище⁴³ звёзд, планет и галактик! М-м… Фантастика!

– Сонмище?! Зубасто! – мрачно согласился Вадим, со знанием дела пояснил:

– Фосфор. Микроорганизмы в море светятся.

– Эх, торговля! – возмутился Жорик. – Фосфор! Без тебя знаем. Тоже учились, «чему-нибудь и как-нибудь»⁴⁴, – с презрением пояснил:

– Это мы с тобой – никчемные микробиоты во вселенском безобразии с безумными катаклизмами. А там, Вадька!.. Там, на Азове!.. – восторженно воскликнул Жора.

– Так! Стоп! Плагиат! – неожиданно возмутился Вадим. – Микробиоты?! Спёр у меня фишку, негодяй! Из моих бредовых, школьных фэнтази качнул!

– Да, – легко сознался Жорик, – из твоих. Ты же выложил в инет, значит, теперь достояние общества твой философский, словесный мусор. А ведь мог стать литератором! Мо-ог! Ага?! Зарыл свой талант, коммерс?! Разменял на баблос?!

– Потому что сказал себе!.. – Вадим жёстко перебил, возмущённый неблагодарного друга, который вздумал поучать его. – Хватит раскладывать яйца в разные корзины, надо носить их в штанах!

– В твоём случае, это означало трахать всех девчонок подряд, прикрывать отсутствие чувств, замасливать житуху баблом бессмысленной коммерции «купи чужое – перепродай, как своё»?! Так что ли?!

Жорик прикусил язык, понял, что обидел друга, чья щедрая рука подкармливала столько лет. Молча и осуждающе, Вадим покачал головой, нашёл в себе благородство, чтобы в отместку не унизить и не растоптать жалкого нищеброда и сироту. Родители школьного товарища, замечательные трудяги, учёные-археологи, всю свою жизнь посвятили раскопкам древних городищ и могильников Советского Союза, а погибли в Египте. Автобус с туристами врезался во встречный грузовик. Лихой водила-египтянин при обгонах не соблюдал дорожных правил и унёс с собой к предкам жертву – десяток жизней иностранцев. Старики Жорки впервые отправились в отпуск за границу, в попытке материализовать мечту юности, увидеть грандиозные надгробия фараонов в Гизе.⁴⁵ Сыну оставили в наследство только двухкомнатную квартиру в Черёмушках. Их сбережениями и накоплениями государство распорядилось по-своему, – обесценило дефолтами и деноминациями. Книжная страсть стариков – переполненные макулатурой шкафы и полки теперь годились разве что на растопку «буржуйки» при отключении электричества за долги наследника по ЖКХ.

– Прости, друг, свинтуса неблагодарного, – неловко проворчал Жорка, – бывает, заносит. Даже последняя дворняга может укусить, если её долго пинать…

– Кто тебя пинает, архивный червь?! – промычал Вадим. – Но расшевелить-то тебя надо, замша! Заодно и меня.

– Замша? Это что-то новое!

– Замшелый! Из старого.

Друзья помолчали, вновь выпили, закусили. Увлекательным рассказом о предыдущих экспедициях Жорка решил извиниться перед товарищем.

– Знаешь, на практике после первого курса вдруг ощутил свободу. На Меотиде, на древних развалинах Боспорского царства – вот где настоящая романтика, великая поэзия познания вечной жизни! Нет-нет! Не так! – вдруг оживился, отвлёкся от романтического и философского бреда пьяный Жорик, вспомнил указания друга о «яйцах в штанах». – К этому нужна сочная метафора!

– К чему к «этому»? – тупо уточнил Вадим.

– К юным девчонкам, практиканткам, нереальным наядам, ночным купальщицам. Как тебе, скажем, такое сравнение? Их гибкие тела мерцали в фиолетовой воде, будто… будто попали… э-э… в сети сонмища светлячков?!

– Фу-у! Опять сонмище?! – тихо возмутился Вадим. – Эк тебя переклинило, плагиатор?!

– Да-да, согласен, не годится! Полная хрень! – расстроился Жорик. – Из меня литератор, как из тебя поэт, торговля.

– Опять обижаешь! Сам помнишь, какие в школе у меня классные тексты получались! Прилично бренчал на гитаре. Все девчонки были в тихом восторге, липли как…

– С твоей-то модельной внешностью, в нашей «среднюхе»⁴⁶, к тебе и без гитары все девицы липли! – тихо возмутился Жорик. – Даже физручка томные глаза строила!

– Завязывай! Чё ты гонишь?!

Вадим нахмурился, обозлился на друга, затих в мимолетной зависти к детской восторженности школьного товарища к романтике археологических экспедиций и раскопок. Ему захотелось разрушить лирический настрой Жорика окончательно, но он лишь тяжко вздохнул и великодушно согласился:

– Ладно. Согласен. На Азове, наверное, тебе было классно! Завидую и тоже хочу светлячков на телах девчонок.

– Погнали! – простодушно предложил Жорик.

– Не-ет, – вяло отмахнулся Вадим. – У меня скучнейше – крутейшие планы: Таиланд, Бирма, Камбоджа, эскорт-любофф-услуги самой дорогой гейши в моей жизни – ледяной красавицы Ветки-конфетки. Надо помириться с богатой перспективой. Честно признаюсь, друг, живу в похоти, корысти и тщеславии! При поддержке веткиных крутых родичей перепрыгну на другой жизненный уровень! Совершенно другой! Недосягаемый! Стану человеком мира! Где захочу, там и стану жить! Хочешь – Ландон с Парижами, хочешь – Нью-Зеланд с австралами. Как в навороченной компьютерной игре: поимел пару-тройку лишних жизней, загрёб кучу бабла и – вперёд, к вершинам мира!

– Крутой, крутая, крутейший! – передразнил Жорик. – Других сравнений у тебя нет, коммерс?

– Есть. Но крутость она или есть, или её нет. Остальное —нищета, тлен, мрак.

– Возможно. Но жизнь, Вадька, – одна. Лишних и других не будет, – промямлил Жорик.

– Ах, как умно и философски! – сыронизировал Вадим. – В общем, Жоржик, у меня через пару недель. Программа: жаркий Таиланд и пальмы! Запотевшие бокалы и оранжевые коктейли! Бассейны и лазурное море! Фантазия, понятное дело, – нулевая. Не Сейшелы, Канары и не Багамы, но вполне приемлемо, – довершил свою исповедь «офисмен». – В Бирму махнём, в Камбоджу. Навороченные храмы, туземцы, экзотика. И всё такое. Примирение с Веткой. Вынужденное обручение с судьбой. Надо ковать железо самому. Решено! Будем вместе сидеть на толстой, жирной ветке благополучия всю оставшуюся жизнь. И не трепыхаться от любого дуновения ветерка финансов и приколов государства.

– Твоя модельная Ветка стала толстой и жирной? – простодушно удивился Жорик.

– Нет же! – возмутился Вадим. – Ветка – в идеальной форме. Образно выразился про ветку древа жизни!

Нетрезвый Жорик напряжённо помотал головой и попросил:

– Не морочь мне то место, которое когда-то было приличной головой с мозгами. И так – полный заворот извилин в полушарике.

– Вот ещё что, – Вадим торжественно вынул из внутреннего кармана пиджака, приоткрыл чёрную крышечку бархатной коробочки с кольцом. – Обручение. Если решусь, конечно. А так… временно передохну от нервной суеты… если не передохну! Что-то жёстко крутит меня сегодня, Жорка, выкручивает внутренности. Крутит-перекручивает. И не торговля, и не кабак! Всё не так, как надо! – заорал Вадим, тут же сник, смирился с принятым решением сдаться на милость злодейки-судьбы.

– Кольцо с брыльянтом купил! Дорогущее, небось? – недобро усмехнулся завистливый Жорик. – Коробок-то на маленький гробок похож. Эх, похоронишь свою любовь, Вадька. Похоронишь и свою жизнь. Не будет те, брат, ни модельных Веток, ни толстых веток дерева. Плохой это символ – коробок – чёрный гробок. Чёрная-пречёрная дыра! Не мог другой цвет подобрать, бордо или там «алая роза»?!

– Какая бордо, какая роза? О чём ты?! – не понимал иносказаний раздражённый Вадим.

– Чёрный коробок с брюликом, – терпеливо пояснил Жорик. – Капец какой мрачный символ!

– Ах, это! – Вадим небрежно сунул коробочку с кольцом обратно в карман. – Безделица на три штуки.

– Безделица?! – заорал возмущённый нищеброд. – На три штуки гринов?!

– Евро. Отмазаться. От Ветки и крутых родичей. Не хочется супертёлку потерять. Почти идеальная модель всех женских прелестей. Не считая характера, – вяло пробормотал Вадим, тут же укорил друга:

– И не ори! Башка раскалывается, – он призадумался, продолжил вкрадчиво:

– Предложение.

– Мне?! – изумился пьяный Жорик.

– Тебе, друг. Тебе. Эксперимент! Сомнём пространство, как бумажку.

Вадим поднял с пола, скомкал кусок обоев, посыпая свои недешёвые брюки, будто пеплом, пылью старой штукатурки, вновь соединил руки двух нарисованных человечков, затем скрутил в рулон кусок старых обоев, зажал между коленями.

– Как же мы сомнём пространство в реальности?! – весело откликнулся Жорик.

– Легко!

Вадим решительно выложил перед другом живописный, в пальмах и лазурным морем, конверт с авиабилетами в Таиланд, соединил обе ладони.

– Ты и – супер-пупер Ветка. Крутой прикол?! Да? Круто?! Лети вместо меня, друг. Таиланд, Бирма и Камбоджа! Экзотика! Наслаждайся! Идёт-летит-едет?!

Ничего, впрочем, не ожидая от нерешительного скромняги, Вадим протянул над столом руку. Жорик шутливо хлопнулся с товарищем ладонью о ладонь.

– Почему нет?! Мечты, бывает, и так сбываются! – с пьяным восторгом воскликнул он. – Люблю афер-р-ры! Ничего подобного в моей жалкой жизни не случалось! А тут сразу счастье подвалило: Таиланд. Море-окиян! Пальмы и кокосы. Подруга – супермодель. Круто! Мечта! Ветер заморских странствий! Ура-ура! – печально проговорил он.

– По рукам! – согласился Вадим, цепко ухватил руку товарища. Жорик, на всякий случай, попытался выдернуться, но смирился, вяло покивал головой, соглашаясь на потрясающую аферу, которая могла перевернуть его занудную, нищенскую жизнь младшего научного сотрудника с ног на голову. Пусть даже на время.

В этот момент, казалось, ничего необычного не случилось. Вадим разжал колени, выпустил из другой руки упругий рулон старых обоев, толстенный от слоёв ремонтов и времени, с детским, корявым рисунком забавных малышей – девчонки и мальчишки на лицевой стороне. Рулон расправился, раскрылся, одним концом ударился о край кухонного стола. Поднялась едкая пыль штукатурки и обойного клея. В кухне зависло удушливое, желтоватое облако. Эта пыльная завеса будто всколыхнула скучную обыденную реальность друзей, исказила, сдвинула пространство к необычным изменениям судьбы каждого.

Вадим чихнул, подхватил выцветшую, армейскую панаму друга, лежащую под рукой на широком подоконнике старого дома, нахлобучил себе на голову. С лёгкой неприязнью Жорик поморщился от пыли и вольности друга. Среди прочих, разложенных, собранных для экспедиции вещей, эта панама была Жорику наиболее дорога, как память и талисман после тяжких испытаний жуткой дедовщиной стройбата в песках и высохших степях Байконура.

Начало нереала… в перекале солнечных лучей

В жаркий полдень, у самого Чёрного моря, на выцветшей, высохшей брезентовой тряпке побережья, потный, бордовый от пекла и солнечного обжара, Вадим Кутепов, «оффчел» и бывший «офисмен», в армейской панаме друга, вгрызался штыковой лопатой в сухой грунт на дне археологического раскопа – в глубокой яме, разбитой на сектора сеткой шпагата, натянутого между колышками. Разморенный зноем, горячей, удушливой пылью, в грязной футболке, в драных джинсовых шортах, Вадим неистово копал, углублялся в землю квадрат за квадратом, как положено, «на полштыка», вышвыривал пылевую крошку наверх, на отвалы грунта. На его потной побагровевшей шее мотался на чёрной тесёмке тонкий девичий браслетик, оставленный в качестве талисмана с давнего дорожного происшествия.

Лазерная точка солнца в бесцветных небесах пропекала нещадно. Со стороны моря, над пересохшей землей прозрачным студнем дрожал перегретый воздух, сцепленный языками пыли с серой щетиной травы и кустарника. Волны серебристого ковыля замерли в безветрии.

В дне раскопа горячий воздух хрустел пересохшей пергаментной бумагой. Казалось, можно было отрывать куски, поджигать и посыпать голову пеплом.

В то же самое время, под информационным табло столичного аэропорта маялась шикарная, суровая, стройная дама, шоколадная Виолетта, в белом наряде соблазнительницы: в короткой юбчонке, в полупрозрачной блузке с глубоким вырезом декольте, с обнажённой до копчика спиной. В широкополой летней шляпе, с модным белым чемоданом на колесиках, она держала фасон модели, только что сошедшей с парижского подиума. Пассажиры толкались, плотной людской массой хороводили в зале вылета, оглядывались на эффектную брюнетку. Не только мужчины пялились на нее с интересом, восторгом, вожделением и тайным желанием, но и женщины посматривали с ревностью, ненавистью, враждебностью, презрением к кукольной красоте напомаженной девицы. Виолетта устало топталась на месте, переминалась с ноги на ногу на высоченных шпильках, капризно и нервно подёргивала головой по сторонам. Злилась, но упорно выстаивала в назначенном месте в ожидании своего спутника. Она вновь и вновь тыкала кровавым маникюром в дисплей серебряного «ай-фона», набирая телефонные номера. Оставалась недовольна ответами. Тем более, писклявым, гнусявым, механическим, женским голоском с ненавистным, бездушным, заученным текстом:

– Аппарат абонента выключен или находится вне зоны доступа сети.

За спиной Виолетты в трёх шагах топтался жалкий Жорик, в наряде помятого пижона: в летнем, «хэбешном», зеленоватом костюме и белых, пластиковых туфлях в дырочку. Робкий аферист страшно нервничал, потел, но подойти к надменной красавице, объясниться, так и не решился, хотя с вожделением оглядывал прелести неожиданной попутчицы, брошенной на произвол судьбы его «подлым», школьным другом. Загранпаспорт у Жорика был оформлен давно, получение визы в Таиланд заняло меньше недели. Для счастья осталось потерпеть немного. Надо было лишь оказаться в экзотичной стране под пальмами у изумрудного моря-океана и устроить прикол перед супермоделью, прикинуться заместителем ухажёра по эротической части. Внутренний настрой у супержорика был потрясающим. Внешний вид оставался жалким и ничтожным.

Информатор по аэровокзалу объявил:

– Граждане пассажиры! Начинается регистрация на рейс номер SU1275… до Бангкока.

Гневная красавица недовольно фыркнула застоявшейся лошадью, решительно развернулась, вычурной модельной походкой направилась к стойкам регистрации авиабилетов и зоне таможенного контроля. За её загорелыми, стройными ножками послушно покатился белый пластиковый сундук на колёсиках. Следом поплёлся грустный Жорик, с «фирменной», бесформенной, купленной на вьетнамском рынке спортивной сумкой через плечо.

Бликующий под солнцем студень громады Чёрного моря, свинцовым желе, разогретым зноем, едва заметно подрагивал, колебался в гигантской чаше запылённых берегов.

На одном из косогоров горбатились валы высохшего грунта. Взмывали в прозрачное небо пыльные салюты сухой, земляной крошки.

Невидимый копатель продолжал упорно работать.

Поодаль, метрах в пятидесяти от раскопа, под брезентовым тентом валялись лоснящиеся от пота, загорелые до черноты тела археологов, вольных копателей и студентов-практикантов в плавках и купальниках. Среди них восседали, будто пунцовые, тучные купчихи, толстушка – хохотушка Валюня, разведёнка, разбитная бабёнка из Мытищ, повар и археолог – любитель… любитель мужчин и авантюрных приключений, и её верная подружка Ритуля, толстуха-мрачнуха, мясистая пухляшка из Подольска, вялая дама, дизайнер по образованию, археолог по пристрастию. В тенёчке под тентом, продуваемом знойным ветром, дремали мускулистые, заплывшие ленивым жирком мужики-копатели Фёдор Никонов, геодезист, увалень-простак, «борец с умом», вольный копатель из Рязани, его ровесник Гриша Сторогин, ленивый верзила, геолог из Подмосковья. Мужикам было далеко за тридцать… Для студентов они были, по армейским понятиям, уже дедами и… «диниками» – динозаврами. Для сопливых практиканток – дедушками. Угрюмого, наглого добряка, из-за прищура монгольских глаз, похожего на кабана – бородавочника, девчонки-практикантки шутливо обзывали Кэб, Ник, Ника или Кабан. Другого, Сторогина, добродушного увальня, мягкотелого и ленивого, – дядюшка Лом, мистер Лом или просто – Влом.

Дядюшка Влом казался с виду беспечным, свойским малым без жизненных проблем. На самом деле, археологическая экспедиция была для него отдушиной в иной, свободный, беззаботный мир. На Азове он был вольным копателем при деле, сытым, накормленным, с брезентовым кровом. Ломовая его кличка Лом имела по жизни двоякое, скрытное значение. Лицо, Обманутое Мошенниками. По пьяному делу Сторогин лишился в городе единственного жилья. Нынче, по сути, позднюю осень, зиму и раннюю весну, – кантовался бомжем по заброшенным дачкам, перебивался случайными заработками, ночевал у друзей и случайных подруг. Лето было единственным для него благодатным временем года, когда он чувствовал себя полноценным членом общества, человеком, а не подвальным притырком.

С времён Древней Руси клички в России прижились множеством фамилий. Василий Кривой на службе Иоанна Грозного стал родоначальником самых разных фамилий: Кривуля, Кривень, Кривонос. Щербатый татарин при «царе Горохе» положил, вероятно, в основу свою кличку фамилиям Щербаков, Щербина, Щерба. Клички для людей становились важнее, чем фамилии. Порой они определяли судьбу.

Фёдор Никонов, получив от археологов победную кличку Ника, вдруг сорвал «джек-пот», разбогател на выигрыше в лотерее. Сторогин с прозвищем Лом или Мистер Лом с каждым сезоном становился более решительным и настойчивым в противостоянии жизненным обстоятельствам.

Багровые, от перезагара, толстушки Валюня с Ритулей, рыхлые дамы чуть после тридцати, в этот сезон были полны решимости бороться за внимание Никонова и Сторогина. Сердобольная Ритуля, если б знала бедственное положение Мистера Лома, сразу бы пошла на приступ милосердия и забрала бы верзилу к себе в однокомнатную квартирку на Бирюлёво-Товарной. Но мужественный Сторогин никому не признавался о своём жизненном «обломе», кроме добряка Никонова. Мистер Лом решил держаться до последнего… патрона, как он сам говорил. Что являлось последним патроном для неунывающего московского бомжа, можно было только догадываться.

С большой натяжкой к мужчинам можно было бы отнести худощавого перебирателя грунта по кличке Ряба. Куропаткин Ваня, младший научный сотрудник столичного архивного института, закоренелый холостяк из неудачников, неустроенный малый, воспитанный одинокой мамой, санитаркой больнички для туберкулёзников близ платформы Яуза, что в Лосином острове.

К лежбищу лоснящихся тюленей примыкали худосочные тела студентов и студенток. Долговязые мальчишки, помощники по копательным работам, являлись бесплатными и ленивыми придатками работяг. Один из них – смурной, прыщавый, молчун-переросток по кличке Угрум, отсидевший дополнительно по году в седьмом и девятом классе средней школы, до сих пор стоял на учёте в районном отделе «по делам несовершеннолетним» за мелкое хулиганство. После перепавшего наследства бабушки – трехкомнатной квартиры близ арбатских переулков, освободившись от опеки родителей, Угрум образумился, благополучно поступил в институт мировых цивилизаций, превратился в прилежного бумажного червя, пропадал в архивах в поисках «чумовой инфы» для будущих научных диссертаций по древностям.

Рядом, на брезенте и под брезентом, валялись загорелые худышки, девчонки – практикантки, щепочки – спичинки. Одна умница – неприступница с прозвищем Нычка, скелетик с косичками, насупленная землеройка, избегала, во возможности, общества копателей, не тусовалась по вечерам с подружками-ровесницами, старалась уединяться, прятаться ото всех в лагере, отсюда и кличка – Нычка. Другая – юная, наивная и бестолковая с обидной мужской кличкой Олень, от имени Оленька, Олюня, как называли её любящие родители. Третья, приметная своей оригинальной мужской статью, плечистая, долговязая, с бритыми висками, крашеная под жгучую брюнетку, по прозвищу Петарда, с десятком колечек в каждом ухе, с железной заклёпкой – мушкой на верхней губе. «Железная мушка», как и прозвал студентку двуногая ящерица, копатель Ряба.

Нелюдимая Нычка подтверждала своё прозвище, вела обособленный образ жизни, почитывала научные книжки по археологии и сопливые романы о любви, купаться на Азов ходила в одиночестве, пряталась в палатке всё свободное от раскопок время.

Девочка Олень была неприметна, наивна и глупа. Глядя в её невинные глазки, излучающие один и тот же вялый вопрос «зачем я пришла в этот ужасный мир?!», хотелось заспиртовать её в стеклянной банке и сохранить до «лучших» времен наступающего вселенского апокалипсиса.

Практиканток прислали в экспедицию по разнарядке института в качестве полезной нагрузки на руководителя. Девчонки были детками вполне приличных, среднеобеспеченных семей госслужащих. Их родители пополняли бюджет экспедиции на прокорм и «достойный», трудовой отдых детей. Руководитель экспедиции Дебровкин и его заместитель Лариса Ягжинская вынуждены были курировать пристойное поведение студенток, обеспечивать их безопасность и неприкосновенность.

Хотя Нычка, Олень и ещё одна практиканточка по прозвищу Килька почти никакого влияния на ход необычной истории, случившейся в этот сезон, не оказали. Почти не оказали. Поначалу девчонки казались лишь глазами и ушами археологической экспедиции, словно мальки пучеглазых рыбок в пересыхающей лужице.

Живописное лежбище разнообразил своей природной дикостью и невоспитанностью третьекурсник, волосатый студент по кличке Дикий, с грязными ступнями сорок шестого размера, эдакая патлатая обезьяна с мокрыми, вывороченными губами.

В раскопе, назло всем ленивым, продолжал упорно махать лопатой пропылённый москвич. Бывший чистюля, выглаженный «офисмен» теперь напоминал подневольного раба на строительстве железной дороги в южных штатах Америки времён дикого Запада. Копатель сильно и нервно забрасывал на отвалы пыльные, сухие комья глинозёма. При редких порывах суховея, сам купался в пыли, как глиняный человек для укрепления оболочки хрупкого тела.

У земляной стенки, внутри глубокой ямы приютилась на корточках скромная, рыженькая симпатюля, ещё одна студенточка по прозвищу Конопушка, солнечный, зелёный кузнечик с детскими, острыми, вывернутыми коленками. Она аккуратно очищала перочинным ножичком редкий, целёхонький, терракотовый⁴⁷ горшок с тремя ушками-ручками, впрессованный в сухую землю.

– Ах! Какой славный горшочек! – мило и восторженно прошептала Конопушка. – Такой малюсенький! Холёсенький! Прелесть! Древняя Греция, век четвертый, до нашей эры, – и неуверенно добавила:

– Кажется, – и громче обратилась к Вадиму:

– Как вы считаете? Какой век?

Угрюмый москвич промолчал, намеренно не обращал внимания на малолетку, вгрызался в пересохшую, слоёную землю, утрамбованную веками. Пропечённая солнцем, как пирожок с маком, Конопушка была мила, прелестна, трогательна в своём линялом, открытом, детском купальничке, в зелёной панамке с негритёнком – ушастым «Микки Маусом». Девочка была в том совершенном возрасте, едва за восемнадцать, когда буйная, упругая юность подростка затмевает, сглаживает будущие кривые ножки, отсутствие женской фигуры с выразительными бёдрами и бюстом. Даже мальчуковое скуластое личико – наследие надуманного татарского ига, припрятанного пыльной историей в разборках киевских и московских князей, «крышуемых» татарскими ханами, их вассалами и приспешниками, придавали особую девичью прелесть Конопушке.

В жаровню Тмутаракани⁴⁸ мрачный Вадим отправился в не за любовными похождениями, не за охотой за телами доступных копательниц и местных отдыхающих дев, но за приключениями, рабочими, трудовыми мозолями, чёрным загаром на раскопках, отдохновением от беготни и сумасшествия огромного мегаполиса, за ночёвками в брезентовой палатке у моря, за новыми впечатлениями и неизведанными чувствами. За уникальными находками, в конце концов. По словам Жорика, артефакты валялись в Приазовье и у Чёрного моря на каждом шагу. Разменивать нынешнее рабочее озверение на примитивный флирт, москвич не собирался. Пока не собирался.

Скромная Конопушка, обиженно поморщила облупленный носик в милых россыпях веснушек, вовсе не обиделась на пренебрежительное отношение столичного «кренделя», хотя в миксер чувств нелюдимого и жёсткого москвича студентка – практикантка готова была бросить без оглядки всё своё естество и юное сердечко. Пока не срослось.

Девочка из пограничного с Владимирской областью городка дальнего Подмосковья, из благополучной, по меркам провинции, семьи учителя младших классов и военного-ракетчика, воспитанная в любви, заботе и ласке матери, она искала в мужья и спутники жизни похожего на её вымышленного отца, которого она никогда не знала, доброго, воспитанного, деликатного друга и старшего товарища. Характеристика отца, о котором Конопушка так самозабвенно порой рассказывала подругам, никак не соответствовала образу отчима, сурового, в меру выпивающего военпреда⁴⁹, в чине подполковника, режимного предприятия космической отрасли. Скорее всего, худышка была мечтательницей и терпеливо ожидала своего шанса на счастье. Мрачный копатель, симпатичный и нелюдимый молчун вполне подходил к её идеалу мужчины, хотя старше был лет на семь или восемь. Реальный возраст, присмотренного кандидата для чувств и страсти, студенточка ещё не уточнила.