Читать книгу: «Бездонка», страница 4

Тягучесть нескончаемого дня

Транспортные ленты опоясывали, стискивали, душили вечерний город. У МКАД переплетались змеевидные тёмные кольца дорожных развязок гигантского мегаполиса. После окончания трудового дня причудливыми потоками расползались по своим норам бело-красные светлячки.

Пешеходную «зебру», где сбили девушку, медленно, как и днём, переползали автомобили.

К обочине припарковался скромный «рено – логан». Из салона бодрячком выбрался Вадим, лавируя между едущих машин, прошёлся через проезжую часть, разговаривая по мобильному через «блю-туз»:

– Ма, успокойся! Прошу тебя, не нервничай! Ничего с твоей тач… С твоей «реношкой» ничего не случится. Колёса мне сейчас важнее и нужнее! Извини, что взял без спроса. Не волнуйся. Мою починят, твою отдам. Да-да, помню: среда – рынок, пятница – тётя Даша, суббота – воскресенье – дача. Да-да-да! Поговорю вечером с соседом. Перестанет молотить и жужжать целыми днями. Успокойся. Может, верхнюю квартиру захватили лилипуты и приколачивают дюбелями к бетонному полу Гулливера! Всё! Шучу-шучу. Целую. Побежал по делам.

«Офисмен» сменил имидж неотразимого плейбоя, приоделся со вкусом, но небрежно: в кожаную курточку, потёртые джинсы, взъерошил, уничтожил стильную прическу, превратился в обычного парня из толпы, а не прилизанного мальчика с рекламной картинки туалетной воды. По-деловому, как наглый постовой или крутой мэн, добрался он к двойной осевой линии широченной трассы, присел на корточки, принялся собирать, разбросанные, разметённые, размочаленные, грязные листы бумаг. Некоторые выдёргивал из-под колёс накатывающих машин. На все музыкальные лады, истерично и раздражённо, сигналили клаксоны. Нервные водители держали его за сумасшедшего мусорщика, который суёт руки под мясорубку колёс. Вадим не обращал внимания на опасность, продолжал собирать ценный материал – содержимое оранжевой папки, для возможного знакомства с девушкой, сбитой ржавым «зубилом».

Намокшие, грязные, перемятые, надорванные, растоптанные пешеходами, укатанные рифлёными покрышками автомобилей, мокрые листы он аккуратно расправлял на колене, не жалея чистых джинсов, укладывал в красную, полупрозрачную папку, взятую из офиса, с недоумением бормотал, считывая с бумаг мудрёные фрагменты распечатанных текстов:

– Топо… топологический объект… неориентированная поверхность… Так-так-так! Какие крутые заумности для симпатичной девчонки! Надо же?! – удивлялся он и продолжал читать:

– В цилиндрических координатах неограниченная версия листа… Неограниченная версия – круто! Так-так-так… Логарифм… синус… косинус… Тангенс – котангенс… Обалдеть, как сложно!

Он присмотрелся к графическому изображению перекрученной ленты на одном из листов, хмыкнул удивлённо, глянул в сторону «рено», сравнил форму вычерченного кольца с фирменным знаком на капоте. Совпадение было поразительное и мистическое. Так, во всяком случае, показалось впечатлительному «офисмену», лишённому, за каждодневной рутиной, каких-либо непредвиденных, незапланированных, увлекательных приключений. Трагедию с девушкой трудно было назвать увлекательным приключением, но подсознание молодого человека подсказывало: это начало неких новых, невероятных отношений, чувств и ощущений.

Титульный, самый важный для будущего контакта, лист бумаги Вадим бережно разгладил на пластиковой папке.

Крупными буквами, жирным шрифтом было распечатано на лазерном принтере: «ОБЗОРНАЯ РАБОТА ПО НЕЛИНЕЙНОЙ ГЕОМЕТРИИ ЛОБАЧЕВСКОГО». Ниже и мельче значилось: «курсовая работа Вележевой К. М. 2-ой курс».

Заправив влажный, грязный лист в папку, Вадим покривил губы от непонимания научной темы вообще, от удивления, что подобными заумностями может заниматься симпатичная, молоденькая девчонка. На мелодичный перезвон «ай-фона» он ответил по «блю-туз» решительно и категорично:

– Хватит названивать, Полина! Три дня и три ночи я – в полном ауте! Скамейка запасных. Всё! Вне зоны доступа. Задание шефа выполнил, товар доставил… почти доставил и… внезапно приболел! Да-да, именно! Приболел свинкой, гриппером и – свинтил в самоволку! Шефу так и передай: при-бо-лел! Ага… Вирусняк! Хорошая шутка. Птичкин грипп, спасибо тебе. Пусть увольняет! Надоели его тупые наезды, понукалово, бестолковая суетня, беготня с коробками по городу. Я – не мальчик-курьер! Ведущий специалист и главный менеджер! Короче, Полинка, ты умная девочка, успокой шефа. Образцы товара мои порученцы забросят клиентам к поезду. В Китай пусть едет ваш общий любимчик, карьерист и лизоблюд Толик Пермяков. Всё. Обнимаю.

Пенсионерка, ожидающая на «островке безопасности» перехода, оглянулась на парня, присевшего на корточки, не понимая, с кем он так громко и раздражённо разговаривает. Вадим выключил мобильный, вынул из уха «блю-туз», отключился от раздражающего хаоса электронного мира, оказался один на один со враждебной, окружающей средой. Автомобильная «пробка» рассосалась. Мимо, в обе стороны, с бешеной скоростью проносился по Садовому кольцу транспорт: легковой, грузовой, мотоциклетный. Этот механизированный вихрь разрезал, сминал, растерзывал, разрывал в куски серо-сизый, грязный, влажный воздух города.

На осевой полосе дороги, среди раскатанного оранжево-белого крошева правой фары и поворотника «жигулей – зубила», срубившего на переходе девушку, Вадим нашёл тонкое, перевитое спиралькой, кольцо-браслетик с изумрудным эмалевым покрытием, подобные девчонки носили на запястье руки. Он машинально сунул колечко в карман куртки, решил, надо обязательно найти и наказать урода на «девятке», кто сбил пешехода на «зебре» и позорно удрал с места трагедии.

На сером полотне дороги, в месиве слякоти и мусора, близ островка безопасности, Вадим заметил бесформенные комки. Останки бывших, ярких, мягких игрушек, погибших под колёсами машин: раздавленное чёрное сердечко, грязно-розовый бегемот, щупальца и тельце оранжевого спрута, размочаленные на асфальте. Вадим не стал оставлять несчастных друзей по коммерции, собрал грязные останки в пакет, решил захоронить в сквере у дома, в одной из бесчисленных обувных коробок от модных туфлей Виолетты, на крышке которой были изображены чёрные лабутены с красными подошвами. Он специально задумал таким образом устроить символические похороны, заодно и своим отношениям с капризной, своенравной, неуправляемой красоткой.

К «рено-логану» медленно подползал зелёный «крокодил» эвакуатора. Вадим выругался, перебежал через дорогу спасать машину матери. После ожесточённой перепалки и жестикуляции с рекетиром – эвакуаторщиком, он демонстративно уселся за руль «рено», мол, забирай, тварь, вместе со мной. Когда парняга в жилетке разозлился, принялся по телефону вызывать полицию, Вадим сунул вымогателю в карман рабочего комбинезона тысячу рублей.

Без сотрудника полиции наглый, мордатый эвакуаторщик вынужден был отступить, вернее, отъехать.

Вадим долго сидел в салоне «рено», успокаивался, рассматривал один из подобранных, мятых, влажных, грязных листов офисной бумаги с изображением перекрученной ленты, читал пояснительный текст:

– Евклидово трехмерное пространство… так-так-так… – он перебрал промокшие бумаги, нашёл нужную страницу. – Вот оно – лента Мёбиуса! – радостно воскликнул он, резво выбрался из машины, с удивлением убедился: точно таким же символом перекрученной ленты являлся и фирменный знак на капоте «рено».

– Фатальное совпадение, господа, – пробормотал радостный, изумлённый Вадим, вынул из кармана куртки найденный на дороге браслетик, который тоже оказался перекрученной загадочной спиралькой.

– Странная – престранность.

Он вспомнил мерцающие, вьющиеся ленты навязчивой вирусной графики, что «подвесили» все его гаджеты, потрясённый невероятной идентичностью образов присвистнул.

– Фантастика! Слишком много совпадений – закономерность.

По тоннелю больничного коридора Вадим бодро вышагивал в широкополом халате посетителя, под мышкой зажимал пухлую, красную папку собранных, просушенных, грязных, прорванных, размочаленных бумаг. В огромном, прозрачном, полиэтиленовом мешке, приволакивая ношу по полу, он тащил в подарок для потерпевшей яркие, губчатые, плюшевые игрушки, вежливо и учтиво раскланивался, встречая добрые, удивлённые улыбки посетителей, пациентов, врачей и медсестёр, так же отвечал всем добродушной улыбкой больничного Санта Клауса, которого олени не ко времени занесли в больничную затхлость и выбеленный мрак. Постучался в дверь палаты, не дождался ответа, заглянул внутрь.

У окна, пред высоким белым постаментом больничной кровати сидел понурый, патлатый парень, в джинсовом костюме, похожий на хиппи 70-х годов прошлого века с чёрно-белых фотографий бурной, студенческой юности матери Вадима, фанатки Джо Кокера³⁷ и Джими Хендрикса³⁸. Этого хиппаря Вадим заприметил на другой стороне Садового перед самим происшествием. Пострадавшая девушка выглядела мумией в сизых бинтах, в обрамлении белых больничных простыней с синими, инвентарными штампиками.

– Аллё, хип, сильно девушке досталось? – тихо и зловеще спросил Вадим. – Это ведь ты её, уродец, подставил! Поторапливал, ручонками махал, я видел! Из-за тебя она попала в аварию!

Печальный «хип» осмотрел перебинтованную подругу с жёлтой, безжизненной маской лица, ответил не сразу, изрядно переволновавшись в этот день.

– Сорри. Уот ду ю сей? – осипшим голосом спросил он. – Ай донт…

– Ши из ол райт? – уточнил Вадим по-английски, что означало: «она в порядке?»

– Но! Тер-рибл! – воскликнул хиппарь, перевёл на ломаный русский свои треволнения и переживания:

– Ужьяс! Нот ол райт! Потрясенье мозга! Много слом… полом. Доктор говорьит, всё будьет о’кей. Всё будьет порядке. У русских всё – о’кей! – он сморщился от жалости, кивнул на перебинтованную девушку. – Тут совсьем не о’кей! Тер-рибл!

Джинсовый парняга повернул голову к Вадиму, воскликнул удивлённо, увидев огромный пакет с яркими игрушками:

– Энд ху ар ю?

– И энд тебе, хипарь, и ху! Не видишь?! Дед Мороз! – пошутил Вадим, затем уточнил о девушке:

– Жить будет? – на удручённое покачивание парня головой, с облегчением добавил:

– Вот и славно, грустный хипстер…³⁹ – тут же откликнулся на вызов по «блю-туз» мобильного телефона:

– Да! Весь во внимании, – вышел в коридор больницы, аккуратно прикрыл за собой дверь палаты.

– Привет, Жорик! – без особой радости ответил он по мобильнику. – Почему такая срочная срочность? Дай сам догадаюсь! Как всегда, в «жэ»? В большой «Жэ»? Понятно! Нет, сегодня временно свободен, как рыба в пересохшей луже. Могу подъехать, утешить друга. Сам утешусь. Литра на два. Жди. Через часок – другой буду.

Без стука в дверь, Вадим вновь решительно вернулся в палату, под изумлённым взглядом патлатого парня обложил на постаменте кровати мумию девушки яркими, мягкими игрушками из мешка, выставил цветных уродцев на подоконник, оставшихся вывалил в свободное кресло. С радостью заметил на прикроватной тумбочке россыпь тонких браслетиков, свитых в спиральку. Точно такой же браслетик с изумрудным, лаковым покрытием он нашёл на проезжей части на месте происшествия. Значит, реально, браслетик был с руки незнакомки. Пусть останется талисманом… неразделённой и фатальной любви.

Вадим легкомысленно фыркнул своим бредовым фантазиям, привычному юмору отъявленного ловеласа. Глянул на пострадавшую с состраданием, убедился, что дышит она глубоко и ровно. Полюбовался весёлым, ярким видом преображённой больничной палаты.

– Другое дело. А то… – он трижды поплевался через левое плечо. – Белым-бело, как в м-мор-р-р… в реанимации, – и обратился к парню. – Сам кем будешь? Друг, любовник, жених, муж?! Э-э-э! – на неопределённое, отчаянное мотание лохматой головы незнакомца возмутился, продолжил иронизировать:

– Моя-твоя не понимайт! Окэ! Ху ар ю? Жених? Бойфрэнд? Хазбенд? Фри лансер?

– Ай эм? – смущённо просипел парень. – Ноу. Ай’м э стьюдент. Фром Эмерика.

– Э студень фром Америка. Понятно, – зло пошутил Вадим, с нескрываемой неприязнью вдруг заявил:

– Знаешь, что мне в вас, америкосах, категорически не нравится? Нет? Не знаешь? Всё не нравится! Буквально, всё раздражает! И что суёте своё рыло, куда не просят! Всех доите и всех уже достали! При всём том, что вы, паразиты, должны бабло всему миру! У вас самый безумный, огроменный государственный долг! Будешь отрицать? Не-е-ет! То-то и оно! Не будешь! Вы обобрали весь мир и не собираетесь отдавать долги! Вы – транспаразиты! Всемирные кровопийцы! Вы же, блин, весь мир подожгли! – Вадим примолк, передохнул от возмущения, увидев круглые от ужаса глаза американца, сделал паузу, успокоился, вернулся на путь мирных переговоров. – Ладно, миру-мир! Временно! Покой всем только снится! Но если конкретно, – мне совсем не нравятся ваши дурацкие артикли: «э» – «зэ». Вы что, совсем тупые? Без артиклей разобраться не можете, где определённо, где нет?

– Ви очьень много говорьили. Я ничьё не понял, – признался парень. – Ви о чьём?

– Обо всьём! Об вашем. Наглом, тупом тоталитаризме – паразитизме! Андерстенд? – беззлобно издевался Вадим над американцем. – Учи русский язык, парень. Скоро всем пригодится! Всему миру. Миру – прочный мир! А не вечная война! Понятно?! Так и передай в своём бараке! – он указал рукой на перебинтованную мумию девушки и нагло заявил:

– Девушке скажи, когда придёт в сознание, что я её невыносимо люблю! Категорически обожаю! Понял?! Так и передай! Ай лав хё! Андер-р-рстенд? – напирал он грозно на букву «эр», как поэт и бард Высоцкий.

– Уот?!! – удивился ещё больше американец.

– Вот-вот! Так и передай! Лю-блю-блю-блюз! Небесный, романтический блюз! Как зовут тебя, неприятель? Вот из йо нэйм?!

– Май?! Джошуа!

– Не май! Нынче март, дружище. Езжай-ка, Джошуа, в свою распрекрасную Америку, живи в кредит, спи в картонном домике, играй в американскую лапту, езди, смотри там у себя памятники самым большим в мире сковородкам и клубкам ниток! Бред Пит и Шварценеггер! – наговорил Вадим отменных глупостей и почти успокоился.

– Лапту? – не понял Джошуа.

Вадим раздражённо отмахнулся рукой, вышел из палаты.

– Дэбил! – бросил он, не обернувшись. – Уот – идиот! Такую прекрасную девушку чуть не угробил!

К вечеру похолодало. Серое небо накрыло весенний город непроглядным, влажным ватником разнорабочего, промасленным, вонючим, прогорклым.

Вадим выбрался на крыльцо больничного корпуса, вдохнул вечерний воздух, поперхнулся от смрада. Обмахнулся красной папкой с бумагами, как веером, избавляясь от затхлых, тошнотворных, больничных запахов, меняя их на привычный смог городских улиц и дворов. Не вспомнил, что папку с собранными листами курсовой работы собирался вернуть владелице, студентке второго курса Вележевой К. М. Сильно расстроился из-за наличия ухажёра-американца. Увидел за оградой больницы, через дорогу напротив, светящуюся вывеску «Продукты», оживился, направился к магазину.

В Новых, давно постаревших Черёмушках, микрорайоне всеобщего соцоптимизма недавнего прошлого, среди панельных, облупленных «хрущоб», Вадим с трудом отыскал, зажатый новостройками, развороченными стройплощадками, серый, кирпичный дом послевоенной постройки.

На сухой, приглушённый треск входного звонка, дверь, обитую старым, рваным дерматином, открыл хозяин холостяцкой берлоги – Жорик, растрёпанный, неухоженный старичок двадцати пяти лет от роду. Типичный неряха, лентяй и неудачник, вечно сетующий на судьбу, терпеливо ожидающий дармовых подачек от жизни. В драном, протёртом в некоторых местах до сита, махровом халате Жорик тянул на образ литературного раба, погрязшего в халтуре на поприще примитивного чтива с бумажными обложками. Вадим торжественно предъявил школьному другу дорогущую бутылку водки, громко воскликнул в подъездной гулкоте:

– Служба спасения! Вызывали?

Жорик сморщился, прижал палец к губам, продолжил раздражённо разговаривать, будто сам с собой, удерживая трубку старого радиотелефона между плечом и ухом. Скорчив извинительную гримасу ещё раз, он пожал гостю руку, жестом пригласил войти.

– Бред! Клара Ванна! Что за бред вы несёте?! Вы же серьёзная женщина, ответственный работник! – возмутился Жорик в телефон. – Вся дирекция, бухгалтерия украдкой зарплату получает, какой уже месяц?.. Обманываете! Третий! Я точно знаю! Выяснил у доверенного лица! А сотрудникам? Лапу сосать?! В суд на вас подавать?! Хорошо! Завтра начну сбор подписей! Будем подавать коллективный, гражданский иск, а затем уголовный! – Жорик вяло нахмурился, как безвольный человек, который скорее руки на себя наложит от безысходности бытия, чем хоть одну бумажку подпишет, обличающую коррупцию «высокого» начальства. Хозяин холостяцкой берлоги раздражённо пиликнул клавишей «отбоя», сунул радиотелефон в карман халата, пояснил Вадиму:

– Зараза! Трубку бросила, – заметил в другой руке печального гостя пухлый пакет с продуктами, смущённо улыбнулся.

– Спасибо за жрачку. С голоду не дохну, но… Представь, с января зарплату не выдают! – пояснил он.

– Прошлого года? – уточнил Вадим.

– Поза – прошлого! – горько пошутил Жорик, с отчаянием добавил:

– Поза нищего научного работника. Так-то, брат! Март на дворе! Можно так жить?!

Несколько заторможенный, рассеянный после всех неприятностей и катаклизмов прошедшего дня, обутым, Вадим прошёл в крохотную кухонку неприбранной холостяцкой квартирки. На правах закадычного друга, по-хозяйски поставил у газовой плиты прозрачный пакет с продуктами. Сквозь полиэтилен пакета просвечивала, оттопыривалась пухлая красная папка с мятыми, перепачканными бумагами чужой курсовой работы.

Гость торжественно выставил на стол бутылку водки, вытащил из нагрудного кармашка пиджака цветные бумажки двух сотен евро, пожертвовал бедствующему другу, как бы мимоходом, выложил на холодильник.

– О! Еврасики?! – униженно, но с благодарностью просипел растроганный Жорик, обрадовался широкому жесту школьного товарища. – С зарплаты верну. Обязательно верну. Спасибо.

Вадим вяло отмахнулся, мол, отдашь, когда сможешь, присел к столу, задумчиво посмотрел сквозь пыльную синь стекла окна, где на чёрные ветки деревьев обрушилась бойкая стайка нахохленных воробьёв. Мелкие пернатые бодро перечирикивались, радовались наступающей весне. Прошёл к окну и Жорик, взглянул на пустынную детскую площадку, спросил, не оборачиваясь к печальному товарищу:

– Почему такая великая грусть?

– По чём ныне грусть? – пошутил Вадим. – Как всегда, обходится очень и очень дорого…

Смещение реальности… в жаровню неопределенности

На экране мутных, давно не мытых стёкол кухонного окна, будто в ускоренном кино, потемнела к ночи синь вечера, затем просветлела до туманной мути. Пробежали по сизому небу облака, перистые, кучевые, грязные и набухшие. Пролились дожди. Время суток поменялось множество раз. Серая весна обратилась в удушливое лето с прогорклым сизым смрадом горящих в Подмосковье лесов. Распустилась листва деревьев. Зелёный занавес отгородил окно квартиры холостяцкого одиночества от суеты старого микрорайона с бодрым названием Новые Черемушки.

В ограниченном жизненном пространстве, в неизменном, потрёпанном, драном, махровом халате, несчастный старичок Жорик, казалось, так и простоял четверть века перед окном в мир в полном безмыслии и бездействии.

После долгого, приглушённого тарахтения звонка, обшарпанную, обитую старым дерматином дверь Жорик открыл с мокрой головой, наскоро вытертой полотенцем, наброшенным на плечи. Взъерошенный, бодрый после освежающего душа, он привычно прижимал плечом к уху трубку радиотелефона, вновь разговаривал будто бы сам с собой, но уже вежливо, культурно и сдержанно:

– Извини. Минуточку подожди, пожалуйста. Ко мне пришли, – сказал он в трубку.

Подвыпивший и обмякший, стоял на лестничной площадке Вадим, «разобранный», вялый, апатичный, в отчаянной попытке собраться мыслями перед очередным выбором направления движения по жизни. Свесив до грязного, кафельного пола тонкие, перевитые спиралями ручонки пояса, модный летний плащ обвисал на госте кособоко, будто на отставной модели, которой дали пинка не только из Дома моды, но из высшей лиги демонстраторов одежды. Вадим оптимистично и нетерпеливо приподнял над головой красивую бутылку дорогущего французского коньяка.

– Накатим?

Жорик жалобно сморщился, изобразил извинительную гримасу, отступил спиной в коридор, потерял с ноги драный тапок, нервным жестом пригласил товарища войти, прикрыл голой ногой входную дверь, вернулся в кухню, опережая незваного гостя.

Когда Вадим вполз в кухонку по коридору, протиснулся между стопками книг и хаоса вещей, сваленных в кучу, приготовленных то ли на выброс, то ли для переезда, Жорик увлечённо дорисовывал синим фломастером на старых, выцветших обоях в простенке у окна весёлую карикатурную девчонку с косичками, оскаленную в улыбке зубками страшнючего Щелкунчика из мультика.

– Так-так… Понял, теперь рисую мальчишку, – искусственно бодрым голосом отвечал вялый Жорик по телефону. – Подальше друг от друга нарисовать? Как можно дальше?! Полметра хватит? Метр, два, три? Чем дальше, тем – лучше? Хорошо, – хмыкнул он, вероятно, ответной шутке собеседника и пояснил:

– До Азова – тыщ-ща километров! Столько можно поднакрутить линий, клубками и спиралями! Так. Нарисовал. Дальше?.. Линию рисуем? – и хмыкнул от смеха. – Ага, верёвочку-скакалочку…

Жорик прочертил фломастером на стене неровную линию, соединил руки двух, нарисованных в метре друг от друга, мультяков, мальчишки и девчонки и… погрустнел.

– Да-да. Соединил, – ответил он по телефону, вдруг скис, сгорбился, устало присел на табурет, вяло пробормотал:

– Искривление пространства и времени… Да-да, всё понял. Высшее образование позволяет. Да-да. Встретимся. Обязательно встретимся. Когда?.. Когда-нибудь… Понятно… Но я завтра уезжаю. Вечером поезд… Нет-нет, я всё-таки надеюсь, что приедешь. До встречи.

Тем временем, Вадим по-хозяйски осмотрелся на неприбранной кухне, достал с полки старомодного буфета мутные стаканы, уселся на скрипучий табурет за шаткий кухонный столик, шутливо расстроенный холодным приёмом школьного товарища. С грустной, блаженной улыбкой поэта, покинутого музой, Жорик нажал кнопку «отбой» на трубке старого радиотелефона, некоторое время пережидал паузу волнительной напряжённости, возникшей после разговора, заметил ироничную ухмылку друга, смутился. Вадим придвинул по столу ближе к товарищу стакан с порцией коньяка и спросил с проницательной улыбкой:

– Как девушку зовут?

Жорик задумчиво и смущённо посмотрел на телефон.

– Зовут? А-ах, это… – тяжко вздохнул он. – Имени так и не узнал. Не сказала, тянет интригу. Странная, скрытная, загадочная незнакомка. Инициалы – «Ка» и «эМ». Вот и всё, что знаю о ней. В десять вечера, каждый четверг созваниваемся. Уже пятый… или шестой?.. Скорее, пятый месяц подряд.

– Файн! Прелестно! – издевательски восхитился Вадим. – Созваниваемся?! И всё?!

– Да, – вяло ответил Жора. – Сегодня созвонились пораньше. Уезжает с родителями на море, на Средиземное. А мне в экспедицию сваливать. Позвали только на август, засранцы. Июнь, июль – без меня. Я никому не нужен, Вадик, даже своим коллегам. Вот и она… – Жорик с грустью кивнул на рисунок девчонки на стене. – Боюсь, больше не станет со мной разговаривать, поддерживать связь… телефонную связь. Финита ля комеди! Наверное, надоел… мямля, – и вдруг оживился. – Странная, знаешь ли, невероятная историйка вышла! Выбрасывал хлам из квартиры, нашёл чей-то студенческий курсовик. Курсовую работу. Грязные листы в красной папке. Тема: Геометрия Лобачевского. Прикинь?! И фамилия девушки со второго курса универа. Странно, да, чтоб девчонка такие заумности учила? Откуда курсовик на кухне взялся, ума не приложу? Может, практиканты оставили? Но они все у меня историки. Математиков-физиков среди знакомых в помине нет. Какая-то кривая геометрия Лобачевского, синусы – косинусы, логарифмы поверхностей. И драные, грязные листы в красной папке. Это из области фантастики, полтергейста и мистики…

Подвыпивший Вадим при фразе «геометрия Лобачевского» напряжённо сдвинул брови, попытался что-то вспомнить, но расслабился, не вспомнив, отвалился спиной к холодному мраморному подоконнику, собираясь терпеливо выслушивать душераздирающую историю неразделённой влюблённости старого, школьного недотёпы, при этом пребывая в тумане беспокойных, незатихающих мыслей о дальнейшем своём бытие.

– Интрига, согласись? – озабоченно спросил Жорик, замолк, понимая, что его рассказ не воспринимают.

После нервотрепки по работе, очередных разборок с начальством, выяснения отношений с неуправляемой красоткой Виолеттой, одурманенный спиртным, Вадим пребывал в блаженном состоянии тихого шизофреника. Ему было совершенно безразлично, что на данный момент происходит. Посторонние звуки не достигали его сознания. Мозги приятно затуманились. Реальность отдалилась в мутное пространство, временно не беспокоила, не будоражила воспалённые нервы. Он даже не вспомнил несчастную девушку, сбитую машиной ранней весной, хотя дня через три после происшествия ещё раз наведался в больницу. В регистратуре сообщили, что пострадавшую из палаты номер «307», по настоянию родителей, перевели, в частную клинику. Фамилию, адрес или хотя бы мобильный телефон родителей девушки ему отказались назвать. Расстроенный Вадим поскандалил с медперсоналом регистратуры. Охрана вывела буйного клиента во двор больницы. В этот момент, как всегда не вовремя, Вадиму позвонила на мобильный телефон «убой – гёл» – супермодель Виолетта с требованием отвезти её вечером на очередной показ очередной летней коллекции одежды от очередного модного «дизайнера и кутюрье⁴⁰». Пришлось извиняться перед всеми. Перед больничной охраной – взяткой в тысячу рублей, чтоб не сдали в полицию. Перед Виолеттой – возможной поездкой на Канары – перед Виолеттой, которую он сгоряча отправил сначала к… самому Лагерфельду⁴¹.

Так продолжалось это недоразумение сожительства с прекрасной моделью, его суетливая беготня в погоне за деньгами, карьерой и мнимым благополучием.

– Извини, ты о чём? – опомнился Вадим, вернулся в реальность с готовностью поддержать беседу с другом.

– О курсовике незнакомки, – напомнил Жорик. – Конечно, я не усидел. Принялся разыскивать хозяйку курсовой работы. Неделю таскался по универу, унижался. Наконец, в деканате сжалились. У секретарши выпросил её домашний телефон. Соврал, мол, давний школьный друг, отслужил в армии, чуть не убили в «горячей» точке. Был, типа, ранен в голову, потерял память. Теперь разыскиваю свою возлюбленную – Вележеву К. М. Снизошли, сообщили её домашний, городской номер телефона. Позвонил. Ответили мягким, глубоким, проникновенным голосом потрясающе воспитанной девушки! Я сразу поплыл душой и разумом. Влюбился. Представляешь?! Влюбился с… первого звонка и звука её голоса! Фантастика!

– А-бал-деть, – шутливо восхитился Вадим. – Да ты, брат, замшелый клон поэта серебряного века! Прямо-таки Мережковский с Зиной Гиппиус в одном флаконе, – и потребовал:

– Дальше. Люблю мистическое фэнтази.

– Разговорились, – ответил Жорик, несколько обиженный на сарказм друга. – Созваниваемся уже пятый месяц.

– Круто! Пятый?!

– Пятый.

– Нормально! Это уже вполне крепкие, испытанные временем, отношения парня и девушки. Почему не встретились?! – возмутился Вадим.

– Не получилось, – попытался отвертеться от допроса расстроенный Жорик.

– Эх, брат, тюфяк ты, тюфяк! Конченый слабак! Ещё со школы! Мямля! – грозно прохрипел Вадим, будто старый, опытный наставник – трудовик, у которого ученик завалил очередной экзамен по изготовлению табурета. – Маменькин сынок! От девчонок ты всегда шарахался, лил слёзы в тёмном уголке, страдал сотни раз от неразделённой любви! Слабак! По номеру телефона надо было выяснить домашний адрес, завалиться с букетом пушистых хризантем, упасть на колени, мол, люблю, мочи нет, обнять её стройные ножки в скрипучих шёлковых чулочках! И сдохнуть от инсульта у порога возлюбленной! Эх! Красиво?! Почему не узнал, как её зовут?!

Жалкий, сутулый Жорик неопределённо и нервно подёргал плечами, как паралитик, которого замучили вопросами: почему да почему он всегда трясётся? Родили таким! Никчемным трусом!

– Лопух! – вновь тихо возмутился Вадим. – Даже имени не узнал! Позорище! Ка – эМ?! Отчество русское? Михайловна? Или армянское? Миграновна? А имя?! Катерина? Карина? Контесина? Ксения? Констанция?

– Так получилось, – промямлил Жорик. – То она приболела, то куда-то в санаторий уехала, то с родителями на базу отдыха на Селигер укатила. То какие-то процедуры у неё по утрам и вечерам. Потом я вдруг развалился. Грипп… больничный… – и вдруг отчаянно воскликнул:

– Да и куда без денег?! Как ухаживать?!

– Молча, – буркнул Вадим. – Настойчиво, – помолчал и спросил:

– Пять месяцев на созвоне?! Одуреть! Красивая?! Ах, да! Ты ж её даже не видел!

– Если судьба, значит, на Азове встретимся, – проворчал Жорик, впрочем, не очень-то доверяя справедливости жизни и снисходительности судьбы.

Вадим презрительно хмыкнул, осуждающе покачал головой, просипел, потеряв неожиданно голос:

– Друг ты мой презренный, железо, как и чувства, надо ковать сразу, как только они разогрелись обоюдным интересом и новизной.

Жорик печально осмотрел стену кухни в грязных, потёртых, замасленных обоях, украшенных фломастерным рисунком двух забавных человечков, руки которых были соединены длинной кривой скакалкой. Вадим громко и тяжко прокашлялся, вздохнул, поник головой пред своими невесёлыми мыслями.

– Э-э-э-хе-хе-х! Жизнь в полнейшем тупике, – пояснил он свой вздох.

– У тебя?! – возмутился Жорик.

– Да, Жорка, у меня! Я – жалкий продавец игрушек! А ты думал: крутой банкирец, член правления?! Хэх! Враньё! Моё залихватское враньё! Полный трэш, развал и хаос. Представляешь, даже мамин, жалкий, ржавый «Рено» угнали! На работе – полный завал. Бабло утекает, тает! Мой «аудешник» – снова стуканул движком. Сервис высосал тучу денег. Придётся тачку сдавать за полцены. С Веткой вдрызг разругался. Торговля за-дол-бала! Хочу новизны, полного обнуления и обновления жизни! Хочу перезагрузки своего зависшего компа! – Вадим с силой постучал себя кулаком по маковке головы.

– Лобачевский, зараза! Подстава! – тихо возмутился Жорик своим мыслям, озабоченно поглядывал на рисунок на стене, совершенно не обращал внимания на стенания друга. – И тут засада.

– Лобачевский – зараза? – не понял Вадим.

– Не. Он-то уникальный учёный! Погуглил в инете! Это я – полный идиот!

– Кто бы сомневался, – проворчал Вадим.

– Даже тут прокололся! Чертить надо было на бумажке, а не на стене. Попробуй теперь, искриви пространство…

– Что искривить? – не понимал Вадим. – Стену?