Читать книгу: «S.T. Since Tempore», страница 9
К полудню приехав на дачу, Александра Никифоровна занялась своими любимыми флоксами – цветы, как любовницы, чем больше вложено, тем больше радости, особенно другим. Медитация на грядках была прервана самым бесцеремонным образом телефонным звонком из Москвы. Звонил Вадик, который дрожащим голосом поведал Александре Никифоровне, что ремонт в её квартире трагически прервался, и они с Лехой находятся в больнице – один в травматологии со сломанной рукой, другой в неврологии с сотрясением мозга, а кот Василий пал смертью храбрых. Вадик предлагал приехать за ключами в больницу и слезно просил дать немного денег в долг, так как они не москвичи, и страховых полисов у них не имеется…
Действительность оказалась еще ужаснее. Приехав в больницу, Александра Никифоровна узнала, что один из маляров лежит в травме с переломом руки и ушитой рваной раной мошонки. Второй пребывает в неврологии с легким сотрясением мозга, обширной гематомой лба и ожогом промежности.
Что же случилось на самом деле? Оказалось, жара этого мая сыграла с малярами злую шутку. Верхний и без чердака двенадцатый этаж Александры Никифоровны раскочегарил кухню почти до пятидесяти градусов. Маляры, недолго сумняшеся, разделись догола, и, засучив носки, принялись за работу. Вадик стоял на стремянке и увлеченно красил потолок. Василий, загрустивший, было в одиночестве, выполз на кухню, посмотреть, чем же там заняты новые обитатели квартиры. Сложно сказать, чем покорили кота болтающиеся над головой Вадимины чудеса. Либо Василию было грустно и до боли обидно несправедливого лишения собственных причиндалов, либо в нем проснулся тот маленький игривый котенок, которым он раньше был – это так и останется загадкой. Но азартно вскочив по ступенькам стремянки, он вцепился в болтающийся над ним предмет. Душераздирающий крик и последующее падение, стали результатом Васиного прыжка. К несчастью, сам инициатор художественного полета пал смертью храбрых, оказавшись в самом низу – под упитанным Вадиком, белилами и стремянкой.
В это время Леха сидел в туалете, курил и тщательно изучал свой любимый журнал «Флирт». Текста там практически не было, только номера телефонов и голые дамы. Услышав истошный крик за стеной, он бросил бычок в унитаз между ног. К сожалению, до этого Вадим слил в унитаз бензин, которым мыли кисточки. Бензин, соответственно, мгновенно вспыхнул, и Леха, с обожженной промежностью, голося нечеловеческим голосом, выбил лбом закрытую дверь. Результат последнего прыжка Василия был ужасен – двое искалеченных маляров и собственная мученическая смерть. Старина Фрейд был бы, безусловно, счастлив. Его видение человеческой жизни через призму генитальных игр лишний раз нашло подтверждение в этом небольшом эпизоде Божественной комедии, которую представляет вся наша жизнь…
Самое смешное, Ваня, что я столкнулся с Василием в коридоре, когда его упирающегося и орущего тащили на Страшный суд. Обвинитель упорствовал в его очевидном самоубийстве на почве психотравмы, а защитник особо не сопротивлялся. Учитывая, что кошачий рай в этом случае ему не светил, пришлось мне выступить в его защиту. Василий, уходя, гордо заявил: – Хорошо, что ещё не обвинили в гомосексуализме… А то – кот-гей! Каково !..И это с безупречным прошлым Казановы!
Впрочем, я доволен! Влачить жалкое унылое существования от лотка к миске и дрыхнуть сутки напролёт! Нет! Разве ты бы хотел такого друга! А так, кто скажет, что это унылая и грустная смерть!.. Ну, что здесь говорили на счёт жизни вечной, или это не про половую…
И, Ваня, тут я лишний раз понял, что уныние – самое большое из зол. Ощущение, что жизнь загнала тебя в тупик – это лишь твоё личное ощущение и далеко не всегда это правда, часто это лишь оправдание собственной слабости и лени, неверия в Отца и ценность своей жизни…
Глава 12. В которой Фил отправляется навестить ушедшего в мир иной старого друга, а автор рассуждает с читателем, почему порою после посещения кладбища устанавливается мир в душе.…
Как сказал один остряк, только на кладбище возможны «свобода, равенство и братство» и то под землёй, добавит внимательный читатель, глядя на это тщеславие, обращенное в мрамор – разнолесье памятников всех форм и размеров, торчащих из земли. Внутри каждого из нас, у кого глубоко внутри, у кого на поверхности есть своё маленькое кладбище, заселённое всеми теми людьми, кого он любил, кто навсегда останется рядом с ним. Время нещадно стирает их черты и мы порою перебираем старые фото, чтобы освежить эти незаживающие раны, но их незримое присутствие всегда ощутимо и отдаёт глухою болью, которая с годами немного притупляется, но не может исчезнуть никогда, переходя из физической в фантомную. И каждый пытается научиться жить с этим прекрасно понимая, что это всё равно невозможно… Тут свой особый мир и это чувствуют все. Смерть сочувственно кладёт руку тебе на плечо и внезапно замолкают дети, заинтересованно и испуганно глядя на теснящиеся надгробия, уважительно-тихо поют птицы, словно боясь потревожить усопших, как будто понимая состояние близких, пришедших на безмолвное свидание. Здесь все доброжелательны друг к другу, словно объединённые общим горем. Это странное место, где запах смерти со временем переходит в утешительное ощущение вечности, где материальные свидетельства смерти рождают неугасимую уверенность в отсутствии неизбежного конца, в обязательное предвкушение будущей встречи.
Особенно хорошо на кладбище осенью, когда ностальгически грустный настрой природы и человека так удачно совпадают. Золотое покрывало осеннего багрянца неспешно рассыпается искорками отдельных листьев, кружащихся в неспешном замысловатом хороводе. Распахнутые пятерни клёнов неторопливо качаются в отражённом лужами голубом небе, откликаясь на шаловливые заигрывания осеннего ветра. Природа причудливо драпирует серый гранит надгробий, скрашивая строгую угловатость и прямоту линий обелисков, смешиваясь с вызывающе-кричащей неуместностью искусственных цветов, окрашивая в светлые тона разлитую по дорожкам печаль, деликатно намекая на обязательную возможность грядущего воскресения. Осень всегда уместна в этой юдоли слёз и печали. Она не раздражает искусственным и неуместным здесь радостным оптимизмом буйного цветения, не так тяжела одуряющей духотою лета и не так страшна безысходным одиночеством скрывающего всё савана зимы, когда так остро ощутим трагический надрыв разорванной любви близких друг другу людей. Осень камерна и комфортна, она утешительна в своём понимании и сочувствии к горю остающихся пока в этом мире…
Фил любил неспешно бродить по осеннему кладбищу. Он неторопливо шёл по аллее, периодически останавливаясь возле той или иной могилы. Его губы неслышно произносили высеченные имена, а высокая худая фигура застывала в поясном поклоне. Он поправлял цветы и иногда рукавом рясы протирал запылённые застывшие лица. Город мёртвых всегда принимал его, как старого знакомого, которому положены некоторые поблажки в виде хорошей погоды и немногочисленного числа безутешных родственников. Их встреча всегда была окрашена осенним теплом остывающего солнца, лёгкой грустью и неотвратимостью нового свидания, эхом забытых фраз исчезнувшего счастья забытых людей и безответных признаний в любви к ушедшим. Им было удобно друг с другом, ведь главная причина комфортного существования в понимании друг друга, со-чувствии – умении ощутить, то, что чувствует другой…
Фил шёл на встречу со своим старым другом, наверное, даже больше, чем другом. Отец Нектарий для него во многом был учителем. На этом кладбище он оказался, можно сказать, случайно. Смерть почти всегда бывает некстати, но отца Нектария угораздило умереть ещё более некстати, чем всем. Он умер, когда в стране в очередной раз разгорелась кампания по борьбе с религией, как назло сменился очередной настоятель и новый не захотел воевать с властями по поводу захоронения монаха из скита возле монастыря и отца Нектария похоронили на городском кладбище в могиле его родителей. Наверное, для отца Нектария это не имело совершенно никакого значения, а вот для остальных монахов и его знакомых было проблематичным навещать его могилку – далеко и неудобно. Фил наблюдал, как в течение нескольких лет уменьшалось число приносимых цветов на его могиле, а затем, по-видимому, только Фил остался его постоянным посетителем. Память ведь, как треугольник, с годами от основания неуклонно стремится к вершине, к последнему человеку, помнящему усопшего…
Отец Нектарий был по выражению окружающих «тихим ангелом». Будучи в своё время неплохим художником, он как-то не нашёл себя в мирской жизни, и в тридцатилетнем возрасте оказался в монастыре. Как впоследствии он говорил Филу, что ему в общем-то и жить не хотелось, да, видать, Бог судил иначе. В 54 года на него упали строительные леса, он тогда расписывал скитский храм, после чего остальные 20 лет жизни он был прикован к постели. Надо отдать должное скитской братии, которая не отдала его в дом инвалидов, а терпеливо все эти годы ухаживала за ним. Несколько поколений послушников выросли возле его кровати. Удивительно, но каждый из них считал эти годы самыми лучшими в своей жизни. Каждое утро начиналось с того, что послушник приносил ему доску и краски и после продолжительной совместной молитвы отец Нектарий принимался за работу с очередной иконой, полусидя в своей кровати. Иконы получались на редкость выразительными. Считалось большой удачей заполучить такую в храм. За год до смерти у отца Нектария случился инсульт, и он мог двигать только кистью правой руки. Говорил плохо, тихо и невнятно, но очень любил, когда ему читали или что-то рассказывали.
Филя, бывая в скиту, всегда заходил в его келью. На вопрос, как жизнь, отец Нектарий многозначительно поднимал большой палец правой руки и его лицо озаряла добродушная кривая улыбка – одна часть лица после инсульта почти не двигалась. Филя брал его тёплую руку и благословлял себя. Отец Нектарий едва заметно снисходительно кивал. Он с удовольствием слушал рассказы Фила о его путешествиях. Глаза старца были прикрыты, но он периодически едва заметно кивал головой. Отец Нектарий сильно страдал от головных болей, но от любых лекарств категорически отказывался, и когда Филя спросил его почему, еле слышно прошептал:
– От людей терпения требуем, а у самих его ни на грош… Ни терпения, ни веры…
Деньги отец Нектарий не любил, говорил, что от них гораздо больше зла, чем пользы и, если и брал их, чтобы не обидеть дающих, то сразу отдавал кому-либо. «Мне», – говорил он, – «они без надобности. Вот завтра умру, Бог и спросит, почто деньги копил, если вокруг столько нуждающихся, а не умру и будет в них окаянных завтра нужда, так не оставит нас Отец Небесный, будет день – будет пища.
Его келья была практически пуста.
– Чтобы стать счастливым, нужно немногое, – говорил он Филу. – Избавься от лишних вещей, лишних знакомств и лишних желаний. Выбрасывай всё, с чего стираешь пыль, ты ведь этим совсем не пользуешься, невозможно же всё собирать на всякий случай, а кому-то, может быть, это очень нужно. Дари другим – и будет тебе радость. Дар лучше приобретения.
У Фила была даже маленькая книжечка, в которую он записывал то, что говорил ему старец. Фил открывал её на кладбище и читал вслух, будто разговаривал с отцом Нектарием. Фразы старца были просты и лаконичны, но в них была мудрость прожитых годов и сделанных ошибок, а ещё в них была отеческая любовь к Филу.
«…Не общайся с бесполезными людьми, они только крадут твоё время, а много ли у тебя его осталось – этого никто не знает, распорядись им по-другому…».
«…Жизнь человека во многом построена на его желаниях. Иное желание превращает доброго человека в законченного мерзавца, а иногда и вся жизнь становится подчинена одному единственному желанию…»
«…Будь осторожен в своих желаниях, помни мирские желания глупы и преходящи. Сегодня ты жить без какой-нибудь вещицы не можешь, а завтра она тебе и за большие деньги не нужна…»
«…Не зря говорят, чтобы узнать человека, нужно узнать его желания. Меняется человек, меняются и его желания…»
«…Опасайся перерастания желания в страсть, это может закончиться безумием, которое может изувечить всю твою последующую жизнь. Ограничивающий свои желания всегда достаточно богат, не ограничивающий – всегда нищ, завистлив и убог…»
«…Старайся всегда оставаться самим собою. Невозможно нравиться всем, у каждого свои понятия и запросы. Становясь другим – ты убиваешь себя, и далеко не всегда это оправданно…»
Фил прекрасно помнил все беседы с отцом Нектарием, наверное, это было лучшее в его жизни. Приходя в скит, Фил часами просиживал у него в келье. Отец Нектарий был феноменально эрудирован и хорошо знал историю Древнего Мира. Филу запомнилось, как однажды он пошутил насчёт бочки, стоявшей у скита – не Диоген ли её забыл. На что отец Нектарий, ответил лукаво улыбаясь:
– Диоген, между прочим, Филя, величайший мыслитель. Он первый сказал, что если в жизни нет удовольствия, то должен быть хоть какой-нибудь смысл. И мы ищем этот смысл всю свою жизнь.
– Ну, и что, находим?
– Ну, у каждого своя судьба. Кто-то находит его, а кто-то нет. Порою весь смысл в самом поиске. Порою он неуловим, как счастье, а его поиски неизбежны, как рок. Цена жизни в обретении её смысла. Порою длинная бесполезная жизнь лишена всякого смысла, а порою всего лишь одно короткое мгновенье наполняет её смыслом и осознанием, что она прожита не зря. Довольно часто главным для нас является понимание, что же на самом деле нам нужно и осознание этого часто полностью изменяет нашу жизнь. Главное, никогда не унывать. Уныние – рукотворная вещь, которую мы создаём сами и в наших силах её разрушить…. Просто для этого надо понять, что ничто никогда не кончается словом «сегодня», что обязательно будет «завтра» и оно во многом зависит от нас самих. Ну, а для самых слабых есть утешающее понимание, что у многих гораздо хуже… А как часто мы сами не знаем, чего хотим. Помнишь старую притчу о глухом, слепом и немом?
«Воззвали как-то глухой, слепой и немой к Богу:
Скажи, Господи, за что нам эти несчастья? В чём мы провинились, что не так сделали?
– Ты, – обратился Господь к глухому. – никогда никого кроме себя не слышал, не интересны были тебе чужие речи, не умел ты никогда никого слушать. Вот теперь ты никого и не слышишь, для чего тебе на других отвлекаться? Никто теперь не мешает тебе слушать только себя…
– Ты, – сказал он слепому, – ничего кроме себя и своих нужд не видел, проходил мимо, отворачиваясь от чужой беды и горя. Я избавил тебя от трудов видеть то, что тебе не нравится.
– А тебя, – сказал он немому, – я избавил от лишних слов, потому что не было у тебя времени помолчать. Ты затыкал всем рот своими речами и возможности вставить даже слово, у людей не было, не слушал ты их. Вот и получили вы все то, что хотели. Так почему же вы недовольны, почему не радуетесь?
Но молчали несчастные, ибо не полагали, что счастье, о котором мечтали обернётся горем».
Так что надо помнить, что слух, зрение и язык нам даны, чтобы слышать, видеть и говорить с другими, а не только с собою и роптать на другого не входит в число наших добродетелей. Ведь послушаешь, так все вокруг любят друг друга, а всё равно бесконечно одиноки. Начни слышать другого, тогда сможешь его понимать, а там уж и до настоящей любви не так уж далеко, а где любовь, там и счастье. Вокруг столько мастеров ломать чужие судьбы, но почему-то совсем нет специалистов сделать жизнь других лучше и счастливей. А ведь счастье невозможно купить ни за какие деньги, это совсем иное, но понимаем мы это часто слишком поздно. Быть счастливым и понимать это – удел немногих. Осознание этого приходит позже, иногда значительно позже. Во истину, что имеем не ценим. Счастливый человек не в ладах с критичным отношением к миру. У него своё, собственное измерение. Он совсем не понимает этот угрюмый мир, а мир тихо ненавидит его, одновременно завидуя этому состоянию…
Странная всё-таки это вещь – жизнь для тех, кто в миру. Внезапно осознаёшь это, смотря на стариков. Вот сидят они целыми днями на лавочках сутками говоря ни о чём или перед телевизором, если друзей уже нет, и вся их жизнь в общем-то сводится к двум вещам – вовремя поесть и опорожниться, и ловишь себя на мысли – и в этом смысл жизни? Да лучше побыстрее умереть, не отягощая своими проблемами близких… А в то же время своя собственная жизнь также бессмысленна – беготня на работу, смысл которой часто не понятен и самому, и какая-то бесконечная, глупая суета с понедельника по пятницу, с передышкой в выходные, которые мелькают ещё быстрее. Что в этом больший смысл? Вот и получается, что всё в этом мире суета сует, всё суета… И только такие вещи, как любовь к Богу и ближнему, забота и помощь хотя бы своим близким, какое-никакое творчество наполняют её смыслом…
Так уж сложилось, так уж судил Господь, что умирал отец Нектарий на руках у Фила. В один из визитов в скит, Фил узнал, что отец Нектарий совсем плох. Он лежал в своей келье осунувшийся и исхудалый. Слабо улыбнулся Филе и с трудом прошептал:
– Ну, вот, Филя, какой я непутёвый, ни жить достойно, ни помереть по-человечески не могу… Никакой пользы, одно только беспокойство всем от меня… Да и трус, оказывается…. Боюсь Филя предстать пред Господом, нечего сказать, нечем оправдаться… Молись Филя за многогрешного Нектария…
Сидящий рядом послушник, виновато произнёс, кивая на стол с сиротливо стоящей миской:
– Совсем ничего не ел… Ничего не хочет…
Филя вдруг ясно понял, что видит отца Нектария в последний раз, что скоро этого родного ему человека не станет. Отец Нектарий внимательно посмотрел на склонённых над ним Фила и послушника и прошептал:
– Я очень многих обидел. Вольно или нет. Живущих и ушедших. Может совсем немного меня оправдывает лишь то, что я вас всех очень люблю и буду молиться за вас до тех пор, пока Господь позволит мне делать это. Здесь и там. Я очень счастливый человек, потому что Господь берёг меня, недостойного, и не сталкивал меня с плохими людьми. Мне было очень легко жить с вами и только собственное убожество и отвратительный характер мешали этому. Простите меня и не судите старого дурака строго!..
Он умолк, переводя хриплое дыхание… И тихо добавил: – Слава Богу за всё!
Фил вдруг вспомнил, как ему рассказывали про монастырь Santo-Torbio dе Liebana, где есть уникальная дверь, называемая Вратами прощения. Эта старая дверь в церковь, обитая по краям восьмиконечными звёздами с фигурками святых и крестом посередине. Перед входом, на двери, которая иначе зовется "Вратами прощения" имеется надпись, которая гласит, что входящий в эту дверь, оставляет свои грехи позади. С этого момента, прошедший через "Врата прощения", будет находить и открывать в жизни своей лишь святые "правильные" двери. Отец Нектарий не проходил через эту дверь, но всю жизнь он открывал правильные двери, и не только для себя…
* * *
Недалеко от могилки отца Нектария у Фила на этом перевалочном пункте вечности был ещё один друг. В обрамлении невысокой чёрной мраморной ограды, на зелёном холме одиноко стоял хрупкий белый ангел. Это было последнее прибежище маленькой девочки Сони, умершей несколько лет назад от рака и похороненной рядом со своею бабушкой. Фил познакомился с ней и её мамой в одном из монастырей. Соня была в эффектной розовой курточке и с таким же розовым бантом в жиденьких русых волосах, прореженных химиотерапией. В руке у неё была забавная кукла, которую она с гордостью пыталась продемонстрировать окружающим. Правда, никто из них особенно не рвался порадоваться за ребёнка. Одна из оказавшихся здесь бабок, прочитала мамаше мораль о том, что церковь не место для игр, а коллективное бессознательное начало недовольно поглядывать на них, так что изгнание из церкви было вопросом времени, весьма небольшого.
– Тебе нравится моя кукла? – услышал Фил тонкий детский голосок. – Жорж очень одинок. Его никто, кроме меня, не любит, ведь он никому не нравится. Но он мой друг, а друзей любят не за красоту, правда?.. И ещё его любит Бог. Ведь он всех любит, правда?
Фил улыбнулся девочке. Как часто мы, как маленькие дети, хотим кому-то понравиться подружиться, а в ответ расплющиваемся о стену отчуждения и непонимания… Или равнодушие… вас не видят и не слышат. вы никто, ничто. вас нет в этом прекраснейшем из миров, заполненном счастливыми людьми… Фил был таким же ребёнком почти везде, и родственные души встретились. Иногда Бог подставляет своё плечо, чтобы не было так больно. Он присел рядом с малышкой на колени, иногда ведь важно посмотреть друг другу в глаза, и тогда кто-то должен стать ниже ростом. И девочка с мамой вдруг оказалась под защитой этого юродивого. Это был его Дом, и он мог здесь принимать своих гостей. Окружающие сразу сделали вид, что их нет. Их вычеркнули из жизни приличных людей, а они долго и весело о чём-то увлечённо говорили, перебивая друг друга. Сашины щёчки раскраснелись, Жорж заговорил голосом Фила, который взял из рук Сони эту несуразную игрушку, а где-то там в высоте анфилады на них умилённо смотрели ангелы, капая восковыми слезами возле мерцающих икон. Потом они долго бродили по медленно угасающей Москве, а солнце, словно войдя в положение, никак не могло решиться уйти на покой. На следующий день Соню положили на операцию, у неё был рак, и вот подошла очередь. Так они с мамой и оказались в церкви, зашли помолиться перед операцией. Фил в этот же день был в больнице, чудесным образом его пустили, несмотря на более чем обескураживающий вид. Соня обрадовалась его появлению, впрочем, как и мама, со значительным видом водила его по отделению и объясняла, где что находится. Потом они сидели в больничном дворе под удивлёнными взглядами прохожих, и Соня с воодушевлённо рассказывала о том, что она видела по телевизору куклу с открывающимися глазами, которую одевают на руку и, если ей такую достанут всё будет обязательно хорошо.
– Ты принесёшь мне такую? – спросила она при расставании с Филом, и он не смог ей отказать. Следующие сутки стали для Фила самыми непростыми в жизни. Оказалось, что сделать куклу в Москве проблема почище добычи шкуры амурского тигра. Знакомый насельник Новоспасского монастыря дал ему адрес какого-то кукольного мастера, телефон за давностью лет оказался потерян, и через полтора часа Фил стоял перед обшарпанными дверьми с номером 18. Дермантин на них был рассечён побывавшим здесь, видимо, Зорро, а замок почему-то внушал уверенность, что его открывают в основном ногами. Через десять минут непрерывного насилия над звонком дверь натужно-хрюкнув приоткрылась и из щели выглянуло небритое отёкшее лицо с красным носом.
– Чего надоть? – выдохнуло перегаром существо и замерло в ожидании ответа. После затяжных прений выяснилось, что это тот самый мастер, который и нужен, но даже у оптимистично настроенного Фила зародилось большое сомнение в дееспособности вышеупомянутого субъекта. Субъект желал немедленно опохмелиться «для трезвости мысли» и прозрачно намекал Филу, что без этого творческий дар бесславно погибнет так и не проснувшись. Фил, однако, проявил не свойственную ему жёсткость и уже через час они пили чай с сааган-дали из филиного рюкзака с антикварными сухарями с изюмом. Как ни странно, Саша оказался хорошим парнем, которого, как и тысячи ему подобных, сгубила водка. Поиск своего места в этой жизни чаще всего бесперспективен, если его проводить по пьяной лавочке, но понимание этого происходит поздно, слишком поздно, особенно, если натура слабовольна, да ещё с гипертрофированном самомнением, а желающих помочь превратиться в свинью рядом предостаточно. Замечательный кукольник из театра Образцова сначала стал пить дома, потом на работе, а потом внезапно не стало работы, семьи – жена ушла к другому, и чуть было квартиры, помог внезапно приключившийся гепатит с госпитализацией на пару месяцев в инфекцию и внезапная смерть Сашкиного маклера, случившаяся от прибавления 8 граммов свинца в голову на почве старых разборок. Квартира осталась у него, а маклеры исчезли, наверное, его вычеркнули из какой-то базы данных. С тех пор Сашок успешно ежемесячно пропивал пенсию, периодически реставрировал оклады икон и мелкую мебель барыгам и пил, пил, пил. Фил застал его в те небольшие промежутки просветления, которые случались всё реже и реже, которые Сашок страшно не любил и старался в них как можно реже попадать. Трезвость тяжела, когда жизнь пуста и бессмысленна…
Они сидели напротив друг друга и пили чай с сааган-дали и сухариками.
– Какой у тебя, однако, чай! – блаженно потягивая зеленоватый кипяток, говорил Сашок. – Давно так не было хорошо… Удивительно, но не трясёт, да и пить не хочется… – Сааган-дали – хорошая штука, ответствовал Фил. – Настоящий байкальский! Всё никак не кончится… Хорошие люди угостили, храни их Бог… Фил перекрестился.
– Ну, так как насчёт моей просьбы, Сашок? Я для этого к тебе и пришёл…
– Да, давно я уже кукол не делал, – Сашок почесал затылок. – А какая нужна ты не знаешь. Да и я уже давно, кроме стакана, ничего не вижу… – и он грустно вздохнул. – Да и из чего? Надо глянуть, что из материала осталось… Может и делать-то не из чего…
– А ты, Саша, глянь! Оторви жопу и глянь! – Фил улыбнулся. – и сделай что-то особенное, что хотел когда-то сделать, а не смог…
Сашка плюнул, покрутил головою, достал стремянку и полез на антресоли… Говорят, мастер остаётся в своих творениях. Называйте это как хотите, частицей души, сгустком энергии или ещё как, но это так. Даже Бог устал от своего творения, видимо выложился, и сказал «что это хорошо»! Сашок впервые за много лет полностью погрузился в свою работу. Рассказ о больной девочке пронял его и ему по-настоящему захотелось помочь, помочь человеку, который остро нуждается в его, Сашкиной, помощи. Странно, но он сейчас был кому-то очень нужен, ради этого у него сидел этот странный нескладный симпатичный бородатый человек, и он, Сашок, ни за что не подведёт.
Кучки разноцветных лоскутков, каких-то чурочек, проволочек и кусочков пластмассы завалили стол. Сашок сосредоточенно откладывал нужное в одну кучу, отбрасывая ненужное в другую. Появилась старая, запылённая швейная машинка. Запахло клеем. На глазах у Фила происходило чудо. Сашка преобразился. Его внимательный, острый взгляд уже видел в этой куче мусора будущую игрушку. В течение дня он кроил, шил, вырезал, строгал, пилил, паял. Фил удивлённо наблюдал, как постепенно в руках Сашки появлялась чудесная фигурка неизвестного создания.
– Вот это кармашки для пальцев рук, а здесь петля для среднего пальца. Когда потянешь за эту проволочку вниз, у куклы будут открываться глаза, – радостно вещал он. – Ресницы я специально сделал большими, будет ими хлопать, как бабочка крыльями. А вот это будет составной череп. Она сможет даже хмурить лоб и шевелить ушами… Сашкин восторг передался и Филу. Роскошное платье куклы отсвечивало блёстками, а бархат с кусочками атласа превращал её просто в дорогое раритетное произведение кукольного искусства. Сашка довольно посматривал на Филю, это было молчаливое торжество мастера, когда то, что было задумано получилось и даже лучше, чем рассчитывал. Он надел её на руку, и кукла ожила. Она, жеманно хлопая огромными глазами, сделала изящный реверанс и тоненьким голосом произнесла:
– Ну, и как я Вам? Правда хороша? Я могу петь, смеяться, танцевать! Когда меня одеваешь на руку, я становлюсь тобою, я оживаю пока со мной ты. Не забывай надолго обо мне!
Фил развеселился, как ребёнок. Два взрослых, не таких уж и молодых мужика сидели напротив друг друга и смеялись, а между ним довольная сама собою прохаживалась кукла.
– Надо сегодня же отвести её Соне, – сказал Фил. – То-то она обрадуется! На завтра назначена операция… Саша, ты должен поехать со мной. Ты подаришь ей свою куклу, и покажешь, как обращаться… В общем, давай собирайся!..
Смущённый Сашка начал было отказываться, но Филя был непреклонен. Потом были поиски приличной одежды, мойка, бритьё и через час перед Филей стоял немного потрёпанный, но симпатичный мужчина в глаженых серых брюках, белой рубашке и синей жилетке.
– Навещают-то с гостинцами, – пробормотал Сашка, – а у меня и денег на них нет…
– Во-первых, уже есть, – сказал Филя, и протянул Сашке несколько купюр, – а во-вторых, ты же и так с подарком!
– Нет… Нет…– закрутил головою Сашка. – Никаких денег!.. И не уговаривай!.. Сам купи какую-нибудь кладезь витаминов. Мне, например, очень мандарины нравятся… Они ещё попрепирались, но Сашка был неприклонен – никаких денег, и Филя сдался…
Через полчаса они уже ехали к Соне в больницу… Удивительно, но и сегодня их спокойно пропустили, словно Высшие силы взяли шефство над этой парочкой.
Соня грустно лежала на своей кроватке у окна, отвернувшись к стене, и рисовала тоненьким пальчиком что-то на стене. Её худенькая фигурка неуместно невесомо покоилась на огромной кровати, совсем не проминая матрас. На тумбочке стояла чашка в горошек с недопитым соком и лежало надкусанное яблоко. В ногах стояла капельница, нависавшая подъёмным краном над кроватью.
Фил осторожно постучал по открытой двери и тихо позвал:
– Соня!
Девочка обернулась и на её лице появилась радостная улыбка.
– Филя! Ты пришёл!.. А я уже думала, что всё, сегодня никого больше не будет… Да и эту противную капельницу сейчас будут ставить… – Соня нахмурилась. – Мне от неё плохо. Тошнит и голова болит…
– Ну, тут уж никуда не денешься, – улыбнулся Филя. – лекарство вкусным не бывает, а то понравится и будешь всё время болеть… Мне вот, например, ужасно уколы не нравятся. Лежишь кверху попой, словно подушечка для иголок…
Он погладил Соню по головке.
– А смотри кого я тебе привёл!.. Ты когда-нибудь видела настоящего живого кукольного мастера, а? – и Филя вытолкнул из-за спины смущавшегося Санька. – Наверняка нет! Тогда вот знакомься! Это Саша, кукольный Бог, почти папа Карло. У него для тебя один маленький подарок…
Соня удивлённо распахнула глаза. У кого из нас при слове подарок не улучшается настроение, даже если он с оговоркой «маленький». Интрига в том, что это слово ассоциируется даже у нас, великовозрастных болванов, с верой в чудо, будто появится какой-то волшебник и выдаст нам под роспись то, о чём страстно мечтаем… Даже не так… О чём грезим или что-то такое, о чём и не догадываемся, но что обязательно нам очень, очень нужно. Из серии приятных неожиданностей и внезапного офигительного счастья. К сожалению, большинство подарков для взрослых сплошное разочарование. Называется изобрази оргазм счастья на лице и передари при случае другому. Видимо это наказание свыше за утерю детской веры в чудо и отсутствие умения делать бескорыстные подарки другим.
